Она стояла, потупившись, в простом платье и осенней накидке, украшенной незамысловатой вышивкой, поднимающейся от кромки к вырезу. Серьёзный вид делал девушку на пару лет старше и Эджин было подумал, что перепутал её с сестрой. Он начал подбирать слова, чтобы вывернуться, но тут она ответила:
— Дась, — краем накидки девушка протёрла глаза.
Парень, который секунду назад хотел спросить, что она высматривала в окне, остановился. Допросы сейчас не к месту. Никакое любопытство не стоило того, чтобы она расстроилась ещё больше: побледнела, быть может расплакалась или даже, испугавшись, попыталась убежать.
— Конечно, это не моё дело, но-о… что тебя так расстроило? — мягко спросил он.
— Меня Маурка бросила, — ответила со вздохом Влозя. — Прицепилась к какому-то там, а меня послала куда-то там. А у неё наши деньги. А я замёрзла. А она обещала передать, но не передаёт, и я не знаю, что мне делать!
Сказав это, она спрятала личико в ладонях. Тогда Эджин слегка прикоснулся к её локтю, мягко и успокаивающе. Мило улыбнулся.
Про себя же он крыл Леннара последними словами: красавица без гроша за душой рядом с благородным Лареем… опять пойдут слухи, а в "Буревестнике" появится ехидная статейка.
Но что он мог сделать сейчас? Сказать что-нибудь ободряющее и смыться? Некрасиво как-то. Заявиться в дом кузена, отыскать Мауру и за руку привести к сестрёнке? Тогда на голову польются вопросы, искать изящные ответы на которые у парня не было ни сил, ни желания.
— Второй час жду. И ничегошеньки. Хоть на землю ложиться и калачиком катиться…
Пока она не залила всё лицо слезами, Эджин протянул ей свежий платок, который держал специально для таких случаев.
— Калачик, — сказала она, сминая платочек в руках. — кушать хочется.
Эджин вздохнул. Единственное, что не давало ему просто предложить Влозе пройтись с ним, это подружки-сплетницы Фелезиты. Каждый раз одно и тоже: один неверный взгляд — и они, подхватив юбки, несутся к подруженьке с новостями. И пойди докажи потом, что помыслы были чисты...
— Если я предложу немного пройтись со мной, поесть и поговорить, ты согласишься? — про себя парень повторял, как важно быть аккуратным и не сболтнуть лишнего. — Тогда вот, накинь поверх мою шинель, мне кажется, ты замёрзла.
Направились они в безымянное местечко с окнами на Перемостье. Не было в его старых стенах места дешёвой романтике, при этом каждый чувствовал себя там “своим”. А самое главное: если, например, Вальпина, живущая по соседству, увидит его с незнакомой девушкой и побежит сплетничать, то Эджин на последующие упрёки сошлётся на свидетелей. Потом же он справедливо заметит, что у него хватило бы мозгов очаровывать эту девицу в более подходящем месте.
Стоило им переступить порог, как обоих обволокло дурманящее спокойствие. Недавняя тревога Эджина растворилась в запахах кухни, так что он позабыл и сплетниц, и недавнее нежелание приветствовать всех и каждого.
Пара любезных слов для Кая-Кашпара, который вновь заболел: сидел с замотанным горлом, упиваясь чашипкой и собственными страданиями. Шутливый полупоклон в адрес синих курток. Быстрый, но дружелюбный обмен рукопожатий с драганом (чьему красному мундиру из дорогого сукна, украшенному серебряными нашивками, галунами, с обшлагами с тремя посеребрёнными пуговицами он конечно же не завидовал) и игравшими с ним в карты городовыми. Парень даже не заметил, как улыбнулся Арлетту Гуврону, который мирно курил, временами забрасывая в рот куски малосольной селёдочки.
Но потом Эджин вспомнил, что подозревает его в убийстве, поэтому решил сесть за столик поближе, чтобы посматривать, что тот делает. Юноша заказал ужин, в ожидании которого завёл с Влозей непринуждённый разговор.
— И чего стоит твоя забота?
— А почему она должна чего-то стоить? — он рассмеялся. — Но если ты мне расскажешь, как тебя с сестрой занесло в Градец, я буду счастлив.
— Да я сама не знаю как: это всё Маура — она ж совсем глупенькая. Хотела одна поехать в Пешту — совсем того, понимаешь? Но её матушка не пустила. А со мной и ещё одним парнишей пустила. Ну, вообще-то его она с нами не пускала, он сам с нами пустился… И вот мы приехали сюда, а потом должны были поехать туда, но наступила Зима, и мы никуда не поехали.
— А зачем твоей сестре в Пешту?
Влозя, естественно попросив "никому не говорить", наклонилась к парню через стол и зашептала, еле сдерживая хихиканье:
— Она влюбилась в одного типчика: смешной, прямо ужас! Рыжий, лопоухий, глупый, строит из себя такого богатого и знатного… врёт! Так вот его папаша отправил учиться в Пешту, чтоб не отвлекался на всяких там. А он ж тоже эту дурёху любит! Представляешь, дал денег, чтоб Маурка могла приехать к нему. Она столько куриц могла купить, но она ж сама курица! Вот и поехала. Совсем тук-тук, правда? Хи-хи-хи.
Она ещё несколько минут рассказывала о глупости своей сестры, потом глянула в окно и смешно сощурилась. На полуслове Влозя развернула разговор, сказав, что видит знакомую. Вскочила — и наружу.
Это было так неожиданно, что Эджин не сразу понял, что произошло. Может, Влозя решила сбежать? Нет, это было бы слишком глупо: ужин ещё не принесли. Тогда парень прислонился к прихваченному морозом стеклу.
Влозя сбежала по крыльцу, догнала другую девушку, несущую сложенный лоток по набережной, они обнялись и начали что-то друг другу рассказывать. Неожиданно кто-то грубо ткнул его в плечо.
Над ухом раздалось бархатистое “извините”, насквозь пропитанное пустой вежливостью. Парень оглянулся — на него свысока смотрел Арлетт Гуврон.
— Извините, — сказал он уже гораздо теплее. — Мне кажется, я солгал в прошлую нашу встречу. Меня обокрали.
— Что? Вас? Ого! Я слушаю.
— Пропали некоторые ингредиенты и довольно дорогие инструменты. Обнаружил час назад, когда заходил домой, сразу же составил список. Мне завтра идти с заявлением?
В голове у Эджина словно закрутилась сотня колёс и шестерней. Он вовремя застопорил те, что отвечали за мимику, иначе бы на его лице появилось выражение полного непонимания или, в простонародье, “какого..?”
Он выдумал это ограбление. А значит...
Если Арлетт создавал мелога, то он полный идиот, поскольку прекрасно знает, что жандармы это преступление придумали. Зачем ему привлекать лишнее внимание? Если его всё же хотели подставить, то получается ещё большая ерунда. Зачем тратить время, лезть на склад, пускай и открытый? Вдруг хозяин дома проснётся и побежит разбираться?
— А какова сумма ущерба? — спросил Эджин, чтобы молчание не затягивалось.
— Сто шестьдесят, навскидку.
— Хорошо… не хочу мучить вас бумагами, можете просто отдать мне список, я всё включу в дело. Обещать ничего не могу, но если мы что-то найдём, то обязательно сообщим. И очень вам советую запирать дверь.
— Я открою вам секрет, — Арлетт ухмыльнулся. — Я не запираю её, чтоб мой кот мог ходить куда и когда хочет.
Он протянул Эджину сложенную вчетверо бумажку. Откланялся и, покручивая мундштук между пальцев, отправился на место.
Парень наконец выдохнул после этих напряжённых минут, тут же развернул листок и прочитал:
“хирургические ножи:
клювообр. лезвие и килеообр. лезвие
вещества:
тёртый ландыш — три лота
анисовые зёрна — два лота
толченый козий рог —?
ваниль — три или четыре пучка
сушёные цветки календулы —?
экстракт вороньего глаза — две склянки
прочее:
коробка душанского мела
малый набор колб
ножеточка (возможно)”
Вновь погрузиться в мысли парень не успел — прискакала Влозя. Она с восторгом принялась рассказывать, что та девушка — её троюродная сестра по матери, потом перешла на более близких родственников, а закончила чалой лошадкой, которую её дядя запрягает в дрожки.
Потом принесли ужин, но не успели они к нему притронуться, как громыхнула дверь и в зал влетел мальчишка-газетчик. Запыхавшийся и раскрасневшийся, с огромной кипой газет под мышкой, он затопал ногами, то ли чтобы привлечь внимание, то ли, чтобы стрясти снег с башмаков.
— Срочные новости! Срочный выпуск! — заверещал он. — Спешите прочитать! Макайра приплывает!
Что началось… Обрывая разговоры на полуслове, люди повскакивали с мест, побросав ножи и вилки. Кто-то чертыхался от скупости «Буревестника»: просто почитать было нельзя — выпуск срочный, раскошеливайся! У кого-то от любопытства тряслись руки. Кто-то локтями пробивал себе дорогу к заветной газете. А кто-то с наигранным пренебрежением заявлял, что лёгкое помешательство на юге его вовсе не коснулось.
Эджин ловко выхватил себе газету одним из первых, вернулся к столику и разложил её, чуть не сбросив заветный список под стол локтём.
— Когдашненько этот корабль приплывёт? Там написано?
Макайра по восточному ветру не шёл, а летел быстрее новостей. В Северском Градце его следовало ждать не позднее, чем послезавтра, о чём Эджин и рассказал Влозе. Она чуть было не запищала от восторга, но потом погрустнела.
— Нечестно.
— Что нечестно? — спросил Эджин.
— Всё нечестно. Если бы у меня были деньги, у меня была бы така-а-ая шубка… така-а-ая муфточка… может в меня кто-нибудь и влюбился бы из южан, — она мечтательно вздохнула. — И мы бы жили в Любичах долго и счастливо. А ты дальше читай, что там?
— В основном то, что все уже и так давным-давно знают. Хотя вот про капитана пара строчек. Маркелло Марилли Визель и Герра, — Эджин еле сдержал дурашливый смешок. — О чём думали его родители? Будет забавно, если он картавый. Да и вообще, что за глупость: зачем столько имён и фамилий? Лепят и лепят.
— Ничего не глупость! Это очень красиво, а ты просто завидуешь… Я вот тоже завидую, но не ругаюсь, а коплю себе на красивую фамилию.
Эджин продолжил читать и пересказывать. Чего только в этом выпуске не было: как, откуда и зачем плывёт Макайра, почему она будет ждать весны именно в Градце, почему это такое невероятное событие, что по этому поводу сказали бургомистр и его жена, что такое фрегат, сколько на нём пушек, и как завить усы раз и навсегда по методике профессора Усовского, чтобы выглядеть перед гостями на все сто (нет, это не реклама, а если уважаемым читателям так кажется, то они могут обратится по указанному выше адресу) и прочее, и прочее.
Оставалось пол страницы до конца, как на парня снизошло озарение. Он достал блокнот, отлистал страницы до первой, посвящённой этому делу и уставился на пять слов, аккуратно отчеркнутых от показаний старушки.
“ Флавио-Арли Капичелли и Бонаваре ”. Это странное имя стояло в договоре об аренде.
Помнится, именно этот человек поменял замок. У него был ключ — ему не надо было ничего взламывать.
— Чёй-то перекосило тебя?
Парень ей не ответил. Он только что понял, что создателю мелога даже не обязательно было сидеть ночами в библиотеке и что в Пеште он мог не бывать.
Он прибыл с юга!
Эджину захотелось вскочить с места, метнуться к Фрийгу, вломиться в его дом с ошеломляющей вестью, размахивая газетой. Сделать хоть что-то, не тратя время впустую!
Но стоило ему взглянуть на Влозю, как он мигом успокоился: девушка неловко резала маринованную свекольную ботву. Вилка то и дело соскальзывала, а нож, от чрезмерного на него давления, противно поскрипывал.
Она держала их по правилам этикета, пускай и представление о них у неё, вероятно, было столь же расплывчатым, что и у Эджина — о магии. Вот только она не торопилась. Быть может и ему самому не стоит спешить?
Улыбнувшись про себя, парень вернулся к газете и дочитал оставшиеся строчки. Какая неожиданность: Манфред Винчи, а, судя по тому, что из этих строчек яд можно было выжимать взглядом, писал их именно он, вынюхал откуда-то о невесте Ларея. Чем не повод вспомнить старые сплетни?
Под самый же конец, вероятно, чтобы добить читателей, чёртов журналист, предположил, что если к берегам Атуры будут всё чаще и чаще приставать корабли с юга, то ни к чему хорошему это не приведёт. Станет Северский Градец, как некогда Пешта, прибежищем разного рода душегубов, которых ссылают с глаз императора долой.
— Что такое "сюпка"? — Влозя ткнула пальчиком в газету.
— "Сюпка"? А, не "сюпка", а ссылка… ты умеешь читать? Может переврнуть газету, чтобы удобнее было?
— Не, не надо. Маурка меня учит, но плохо выходит. Половину букв путаю.
Она хихикнула. Щёки её раскраснелись, она повеселела и, доев, принялась накручивать на палец выбившуюся белую прядку. И пускай у неё был писклявый голос, куцые брови и оставленные оспой рытвинки — Эджину Влозя казалась красавицей.
Чтобы не думать о ней, парень повернул голову на соседний столик, куда успели подсесть Маржик и Готфрид.
Маржик — младший брат Манфреда, репортёра, но совершенно на него непохожий. Вчерашний студент и белая ворона в семье. Точнее воробей — уж очень он был похож на эту пичугу. Сходство подчёркивал рыжий картуз (по брийской моде), который сейчас лежал у него на коленях и манера передвигаться вприскок.
Чертовскую же кровь выдавали только кошачьи зрачки.
С ним явно что-то случилось: лицо у него было бледным, словно восковым. Он положил руки на стол, упёрся подбородком в предплечье и, чуть ли не всхлипывая, смотрел куда-то вдаль.
Его друзья пытались его утешить, отвлечь разговором, но он лишь уныло водил плечами. Ни Арлетт с Готфридом, ни Эджин так и не узнали, что случилось.
Наконец, враженок приложил ладонь ко лбу Маржика и покачал головой:
— Ай-ай-ай. Тебе правда нехорошо, друг мой, — сказал Гётти и предложил выпить чашипки.
Арлетт предложил просто выпить.
Потом они заспорили о том, как будет лучше, пока Маржик не попросил их замолчать и дать ему колоду карт.
Вскоре он чуть-чуть повеселел, раздал на вист, и они завели разговор о Пеште.
Эджину было до того обидно: возможно, к честным людям, положившим много лет на то, чтобы помогать другим людям, затесалась бесчувственная тварь. Сидит, болтает, улыбается…
— Где ты живёшь? — спросил он у Влози.
— В Кушице.
— Доведу тебя до Границы. Хорошо? — ему не хотелось тянуть канитель.
И вот, болтая о пустяках, они пошли. Через мост, нависающий над сверкающей гладью Ойковицы, вдоль набережной вверх, к Иволгину Холму, покрытому снежком.
С вершины холма, от развалин старой крепости к самой речке тянулся вал, который назывался Границей, поскольку отделял Перемостье от Кушицы. Отделял мощёные улочки, воздушные платья и аккуратные домики от грязи, обносок и хибарок.
Гряда мрачных, поросших мхом глыб с двумя арочными проходами, сдерживаемыми от обвала чарами самой Вьюги. Каждый раз, проходя под висящими в воздухе валунами, Эджин задерживал дыхание — вот она, настоящая ворожба!
Когда арка была позади, девушка вернула шинель и мило улыбнулась:
— Странный ты парнишка, Эди. Жаль не могу отплатить ничем дельным. Может хоть поцеловать себя разрешишь? Никто никогдашеньки не узнает. Ну хотя бы в щёчку…
Она встала на цыпочки и, прежде, чем парень хоть что-то успел сообразить, чмокнула его. Любая из подружек Фелезиты сказала бы, что Эджин даже не попытался отстраниться. И это была бы правда.
А Влозя уже шла в темноту, кутавшую бедные домики, шла, не замечая ночной стужи. Потом она и вовсе погрузилась во мрак. Эджин поправил кудри, сунул руки в карманы шинели, по которой успел соскучится.
Удар в затылок.
— Это не то, Феле…
Второй, по лопатке, чуть не сбил его с ног.
Вокруг — никого, кроме ночных теней. Парень в страхе отскочил к Границе, нащупал за собой камень, схватился. Нет, Фелезита бы на него не напала.
— Какого лешего… - пробормотал парень.
Ответ прилетел к нему прямо в лицо. Прямо в нос.
Чёртовы дети прятались на валу, а теперь дружно спрыгивали вниз, так что стук козлиных копыт разносился по всей округе. Их звериные глаза будто прорезали тьму, голоса напоминали лай и блеяние.
Они смеялись, кружились и закидывали его снежками, напевая простую песенку:
“ Зелёный! Зелёный!
Дурак вооружённый!
Ни копыт, ни рогов —
Нажил ты себе врагов!"
Парень влетел в арку, стряхивая с себя снег. В спину ему летел свист и хохот.
Только через квартал парень остановился, отдышался и осознал, какое это было позорное бегство.
Вскоре он вернулся к себе в мансарду. Там Эджин повесил шинель в шкаф, а сапоги поставил в тазик, чтобы утром не пришлось убирать растаявший снег. Глянув в зеркало, он помахал Роббилю, который всё ещё дулся. Потом достал с полки дешёвую свечку в оловянном подсвечнике, покрытом застывшими каплями воска, подтащил к себе табуретку и сел.
Затем он принялся переписывать ход расследования шаг за шагом, избавляясь от символических рисунков, хитрых завитушек почерка и полушутливых пометок в угоду сухому тексту, от которого зубы скрипели. Но что поделать? Леннар требовал не просто вести подробные записи, но и хранить их в архиве. И нет бы просто требовать — он ещё и проверял!
А что творилось, если этих отчётов долго не было.... на ночь о таких ужасах лучше не думать.
Но это дело не задалось. Взбудораженный ночным происшествием, Эджин не мог сосредоточиться: слишком много мыслей лезло ему в голову. Незаметно рука его скользнула к очерченным полям и начала выводить изящные линии.
Он рисовал цветы.
Стебель за стеблем, цветок за цветком. Они погружали его в воспоминания. В те дни, когда он был ещё совсем крохой. Эджин как сейчас помнил, что стоило ему нашкодить, как сразу же тётя с дядей запрещали ему выходить на улицу. Точнее, запрещала тётя, а дядя стоял рядом, покачиваясь туда-сюда в полудрёме, и лишь кивал головой.
Тогда мальчик шёл либо кушать, либо путаться под ногами у Леннара (тогда тот казался таким взрослым!), либо в малую гостиную, если её отвоёвывала Алиция.
Эджин узнавал, кому принадлежит эта комнатка на первом этаже, по окнам. Когда в ней властвовала тётя — их закрывали ужасные тёмные шторы, пропахшие какой-то гадостью, которая, по её мнению, должна была спасти от моли.
Когда же Алиция отбивала гостиную, то тут же меняла шторы на тюлевые занавесочки, от которых пахло лавандой.
Стоило ему появится на пороге, как девушка усаживала его на диван, приносила ему бумагу, краски, цветок и украденную из буфета карамельку или другую сладость.
За это её и не любили: она позволяла ребёнку рисовать дорогой брийской акварелью, сидя на парчовом диване. И нет, чтоб что-то серьёзное. Цветочки!
Перед глазами всплыл образ тётушки Клаузулы, которая вовсе не была тётушкой, но все её так называли… когда она приехала на лето из Пешты, то, как почётный посетитель столовой, моментально обнаружила пропажу конфеток из буфета.
Таких крепких подзатыльников ни Эджин, ни Роббиль, ни даже Леннар больше ни от кого не получали. Но они лишь улыбались про себя: на тихоню-Алечку никто и подумать не мог.
Но какой бы тихоней она не казалась, какое бы впечатление не производили кружевные платьица и букеты сушёной лаванды, Эджин прекрасно знал, что кроется внутри.
Раз за разом, после тётушкиного визга и дядюшкиных сонных поддакиваний, занавесочки сменялись на шторы. Алиция запиралась у себя, чтобы подумать, погрустить, вышить гладью василёк, бабочку или птенчика, но потом обязательно возвращалась в любимую гостиную.
Парень смотрел на трепещущий огонёк. На душе у него было тепло и спокойно. Он поправил тёплую прядку и опустил взгляд: сухой отчёт был увит чернильными цветами.
Эджин аккуратно отложил лист высыхать, а сам вытащил из блокнота бумажку, которую дал ему Арлетт. Взглянул на неё, и вдруг у него в голове будто что-то щёлкнуло.
Он ахнул.
Ландыш и вороний глаз. Эти же растения называл Тоффин, рассказывая про мелога.
Если ничего не сделать, то ещё одно сердце будет вырезано.