Я снова пожала плечами.
– Люди как люди. Нормальные. – Я, правда, так не думала, но не выворачиваться же перед ним наизнанку. – Мама прекрасно поет…
– Она певица? – тут же спросил он.
– Нет, музыкальный работник. Руководитель хора.
– И… что она сказала?
– В каком смысле? – не поняла я.
– Ну… как она могла вас бросить…
– Она была совсем молоденькой, очень испугалась…
– А почему появилась только сейчас? – настаивал он. – Когда вы… выросли?
– Не знаю, Йоханн Томасович. Ничего не знаю. Мы это не обсуждали.
– Разумеется, – в его голосе звучал сарказм. – Разумеется, не обсуждали. А вы, Елизавета, с вашей несовременной деликатностью, не посмели спросить, где она была все это время, так?
Каждым своим словом Аспарагус словно гвозди в меня забивал. Я и сама думала о том же, но гнала от себя эти мысли. Я почувствовала, еще минута – и я разрыдаюсь. Он понял, подошел ко мне, обнял.
– Бедная девочка, – пробормотал. – Бедная моя…
От него пахло табаком, коньяком, старым твидовым пиджаком. Почувствовав его твердое плечо, я наконец дала себе волю и расплакалась. Тучи собирались со вчерашнего вечера, но гроза разразилась только сейчас. Аспарагус достал из кармана носовой платок, промокнул мои слезы, заставил высморкаться.
– Все будет хорошо, – приговаривал он, хлопоча. – Просто расчудесно… Может, это и к лучшему. А то все одна и одна. Мать все‑таки, хоть и… – Он вовремя прикусил язык. – Поживем – увидим. Помните, Елизавета, я – ваш друг. Понятно? – Он приподнял пальцами мой подбородок, заглянул мне в глаза. – Что бы ни случилось…
– Понятно, – кивнула я. – Спасибо вам, Йоханн Томасович.
Глава 14
Мама Ира
– Поедем ко мне, – сказал Рыжий Лис. – Приглашаю тебя в свой замок!
– Сегодня я занята, – соврала Иллария неизвестно зачем. Хотя нет, известно – нечего тут командовать! – К сожалению.
– Не ври, – хладнокровно ответил он. – Ничем ты не занята, не надо понтов. Заеду в семь, будь готова.
– Но я правда… – Иллария упорствовала, ей хотелось сбить с него хоть немного самоуверенности. Неплохо бы также подержать его в неведении, помучить, подинамить… Неплохо, но с Кириллом подобные штуки не проходят. «Мы с тобой одной крови», – сказал он как‑то. В переводе на обычный язык это значит: я вижу тебя насквозь, знаю тебя как облупленную, чувствую тебя. Мы похожи, но командовать буду я. Потому что я умнее и сильнее. Потому что я мужчина.
Впервые в жизни Иллария встретила человека, которому могла бы подчиниться… пожалуй.
– Ладно, – рассмеялась она. – Жду. А что на ужин?
– Ужинать вредно, – ответил он и повесил трубку.
– Нахал! – Иллария хмыкнула. Положила руки на клавиатуру и задумалась. Кирилл смотрел на нее отовсюду насмешливыми рыжими в коричневую крапинку глазами: с экрана, со стен, чуть покачиваясь, висел в воздухе. Взмахивал резко головой, отбрасывая назад торчащие вихры, улыбался волчьими зубами. Она зажмурилась, отгоняя наваждение. По экрану компьютера плавала глупая сине‑желтая тропическая рыба, разевала рот, выпускала пузырьки воздуха и подмигивала Илларии. На секунду ей показалось, что рыба похожа на Кирилла – так же невозмутима и самоуверенна. Иллария снова рассмеялась… Она много смеялась последнее время. Даже Нюся это отметила. Кирилл…
Тут дверь распахнулась, и в кабинет Илларии влетела Аэлита в соплях и слезах, потрясая зажатыми в руках исписанными листками. Успенская вздрогнула.
– Иллария Владимировна, что же это такое! – рыдала Аэлита. – Я больше так не могу!
Она смотрела на нее голубыми заплаканными глазами.
– В чем дело, Аэлита? – спросила Иллария.
У звездного дитяти был пронзительный, удивительно неприятный голос уличного репортера, причем она страшно частила и проглатывала половину слов. Иллария представляла, как тощая, плохо свинченная Аэлита бежит за очередной знаменитостью, тычет ей в лицо микрофон и верещит: «Поделитесь вашими планами на будущее! Это правда, что вы разводитесь? Говорят, вас пригласили на гастроли в Лондон! Это правда?»
«Если бы не ее папа, – думала Иллария, рассматривая зареванную Аэлиту. – Если бы не этот жирный чертов боров‑папаша, он же спонсор издания, обожающий свое чадо, которое сдуру решило, что может делать журнал, то… Аэлиту бы отсюда как ветром сдуло». Конечно, «Елисейские поля» уверенно стоят на ногах, но у Илларии далеко идущие планы, и… вот. Приходится терпеть Аэлиту и надеяться на кошелек… нет, сегодня нужно говорить «чековую книжку» ее родителя.
– Аспарагус! Аспарагус зарезал материал! Сказал, что скорее повесится… А‑а‑а! – Аэлита зарыдала с новой силой. – Ну и пусть вешается! Все ребята жалуются! Никому житья не дает!
– О чем материал? – спросила Иллария.
– Известный предприниматель Онопко спонсирует местный конкурс красоты! Такое культурное событие, такие возможности для девушек нашего города!
– Онопко? – переспросила Иллария, приподняв бровь. Бизнесмен Онопко был темной лошадкой, возникшей ниоткуда несколько лет назад. С ним связывали сеть полуподпольных массажных кабинетов, на которые местные власти смотрели сквозь пальцы до тех пор, пока в одной из точек не убили известного бизнесмена господина N. Сразу же началось расследование, возня со свидетелями. Полезла некрасивая информация, причем с фотокомпроматом на людей, которые считались радетелями за державу на местном уровне. Конфуз, одним словом, вышел полный. Иллария видела некоторые снимки и подозревала, что автором был ее собственный папарацци Сеня. «Какой все‑таки гад, – думала она. – Мог бы сказать! Мог поделиться!»
У нее мелькнула мысль сунуться самой в мутную воду и половить там… что поймается, но трусливый Веня Сырников ее отговорил. Вернее, он сказал: «Если ты это сделаешь, я уйду. Онопко сволочь, его дни сочтены. Не лезь туда». Иллария и сама понимала, что лезть не следует, но уж очень хотелось… Дядя Бен оказался прав. Онопко исчез, поговаривали даже, что его убрали. Устранили физически. История подзабылась, народ, повозмущавшись, переключился на другие, не менее интересные события, но тут вездесущий Онопко снова возник, как птица Феникс из пепла, и полез на сцену. На сей раз с конкурсом красоты. Каков разброс интересов, однако! Хотя, если подумать, интерес все тот же.
Иллария знала, почему взбунтовался главред. Герой статьи был из тех, кому Аспарагус даже под страхом смертной казни не подал бы руки. А из живучей сволочи Онопко и конкурса красоты вкупе получалась та еще гремучая смесь.
– Илья Борисович говорит, что для девушек это станет шансом устроить свою судьбу, – всхлипывала глупая Аэлита. – Он и меня пригласил. В жюри от нашего журнала. И Лешу Добродеева.
– А что, – осторожно начала Иллария, – вопрос с конкурсом уже решен? Я ничего не слышала…
– Почти решен. Илья Борисович говорит, что это вопрос двух‑трех дней. Представляете, Иллария Владимировна, человек из нашего журнала будет в жюри. То есть я! – Она перестала плакать, глазки засияли. – А он… этот Аспарагус, говорит: ни за что! – Аэлита снова зарыдала.
Иллария в общих чертах ухватила ситуацию. Ничего с конкурсом красоты еще не решено, Онопко только начинает раскручивать свою идею и очень рассчитывает на «Елисейские поля». Только такой глупый карась, как Аэлита, мог купиться на подобную разводку.
– Оставьте ваш материл, – сказала она. – Я сама просмотрю.
– Спасибо, Иллария Владимировна, – шмыгнула носом Аэлита.
Иллария, задумавшись, откинулась на спинку кресла. «Онопко… – думала она, перебирая в памяти детали „массажного“ скандала – В чем, собственно, его обвиняли? Если какая‑нибудь из массажисток позволила себе… что‑то…»
Иллария не была ханжой, она знала изнанку жизни и то, как трудно заработать на хлеб девушке без профессии. И если девушка молода, красива, без комплексов, то почему бы и нет? А убийство… что ж, всякое бывает. И на улице убивают. Сейчас Онопко изо всех сил лезет обратно в бизнес, деньги у него, видимо, есть. Ему нужна реклама, дружба с «Елисейскими полями», и он готов платить. Только надо запросить… приличную сумму.
«Или не связываться? – раздумывала Иллария. – Или… все‑таки связаться? Только Дяде Бену ни слова. А главред… – Портить отношения с Аспарагусом не хотелось. – Ладно, – решила Иллария, – оставим на потом и додумаем в спокойной обстановке. Сейчас я все равно ни о чем, кроме Кирилла, думать не способна»…
Под занавес, когда рабочий день уже закончился и народ нестройно потянулся к выходу, через турникет проплыла необыкновенная личность, небрежно бросившая вахтеру: «В журнал, по личному делу!» Тот только заморгал растерянно, отложив газетку, хотя мимо него обычно и муха не проскакивала. Не потому, что объект требовал такой уж неусыпной охраны, а исключительно по вредности собственного характера.
Личность представляла собой женщину, скорее молодую, чем старую, в ярко‑красном платье, в белом жакете и белой шляпе из крашеной соломки с букетиком полевых маков, из‑под широких полей ее ниспадали пышные золотые локоны. Большая лакированная сумка красного цвета и красные же туфли на высоких каблуках довершали наряд. Вахтер подумал даже, что незнакомка по красоте и стати, пожалуй, переплюнула Илларию, которую он очень уважал.
Женщина уверенно поднималась по широкой парадной лестнице бывшего профсоюзного учреждения. Сбегающие ей навстречу служащие почтительно прижимались кто к стене, кто к перилам, а она королевой шествовала по центру вперед и вверх. Достигнув третьего этажа, она уверенно свернула в длинный коридор и замедлила шаг, присматриваясь к табличкам на дверях. Неторопливо прошла до конца коридора и попала прямиком в «Уголок поэта», где в данное время находились расстроенная, кипящая жаждой мести Аэлита и утешающий ее Эрик Шкодливый. Оба дымили, как паровозы.
– Ты только подумай, Эрик, – страстно жаловалась Аэлита, выпуская дым в потолок, – этот старый дурак ломает мою карьеру! Этот… троглодит! Монстр!
– Не понимаю, почему Ларка так за него держится, – поддержал ее Эрик. «Ларкой» молодняк называл начальницу. – Аспарагус устарел морально.
– Типичный совок, – сказала Аэлита. – Совсем из ума выжил.
– Слушай, – Эрик понизил голос до шепота, – а может, между ними что‑то есть? – Эрик был страшный сплетник и всегда держал нос по ветру.
– Ты что, офигел? – воскликнула Аэлита. – Он же урод и старый!
– Есть женщины, которым нравятся мужики постарше.
– У Лары, кстати, есть мужик.
– Кто? – удивился Эрик, который, как ни странно, был не в курсе.
– Один предприниматель. Рыжий такой, – ответила Аэлита. – На шикарной тачке.
– А почему Лара… – начал Эрик, но запнулся на полуслове, уставившись на прекрасное видение в красном платье и белой шляпе.
– Привет, девочки! – воскликнула Ира, останавливаясь перед молодыми людьми и поправляя шляпу. – Это редакция?
– Э‑э‑э, редакция, – не сразу опомнился Эрик. – А вам кого?
– Елизавету, – отвечало видение в красном.
– Из писем? – уточнил Эрик.
– Ну! – ответила мама Ира. – Закурить не найдется?
– Конечно, конечно, – заторопился Эрик, вытаскивая из нагрудного кармашка майки пачку «Lucky Strike» и протягивая незнакомке. – Пожалуйста.
Ирина, прищурившись, рассмотрела пачку, достала сигарету, вложила в рот и выжидательно взглянула на Эрика. Он немедленно зашарил по карманам в поисках зажигалки. Аэлита оказалась проворнее – она достала свою и щелкнула под носом у дамы в красном. Та втянула щеки, раскуривая сигарету, красиво выпустила дым и величественно кивнула:
– Мерси.
– На здоровье, – ответил Эрик. – А кто она вам? Или вы… по письмам?
Фраза была несколько загадочна – видимо, Эрик имел в виду, что мама Ира принесла важное письмо лично, не доверяя почте. Или, наоборот, пришла за ответом. Ирина значительно молчала, рассматривая Эрика. Молодой человек, по своему обыкновению, был одет нестандартно, с творческим огоньком. Линялая розовая майка с дыркой у ворота, из которой торчало костлявое бледное плечо, выгоревший череп на груди, черные подтяжки в маленьких хорошеньких черепушках, черные короткие брюки‑капри, розовые носки и остроносые туфли.
– Я сама по себе, – ответила она наконец не менее загадочной фразой.
– Это ваша… – снова закинул Эрик, сгоравший от любопытства.
– Сестра, – встряла Аэлита. – Сразу видно. Вы очень похожи.
– Сестра? – изумился Эрик. – Сестра Лизаветы?
– Ну! – ответила мама Ира, выпуская очередной клуб дыма. Она чувствовала себя вполне непринужденно – стояла, опираясь спиной о стену и согнув ногу в коленке.
– А… – начал неугомонный Эрик, но Аэлита ткнула его локтем под ребра и прошипела: – Тише! Вот он!
– Кто? – не понял Эрик, оглядываясь.
– Да Ларкин же… на шикарной тачке! Он каждый вечер за ней заезжает. Везет ее ужинать в «Английский клуб».
Вся троица, выглядывая из‑за угла, наблюдала, как длинный парень шел по коридору, как остановился у двери начальницы, отворил ее, не постучавшись, и вошел.
– Ничего особенного, – сказала Аэлита. – По сравнению с Ларкой… И рыжий!
– А по‑моему, ништяк. Мне понравился, – сказал Эрик.
– Кто это? – полюбопытствовала мама Ира.
– Новый друг нашей Лары, – объяснила Аэлита. – Она от него без ума.
– Откуда дровишки? – поинтересовался Эрик.
– Нюська говорила Гелке, а Гелка девочкам. Ой, да все уже в курсе! Лара прямо светится.
– Гормоны, – заметил Эрик философски.
– Лара – это кто? – напомнила о себе Ира.
– Владелица журнала.
– А… он?
– Кирилл Пушкарев, предприниматель, – ответила всезнайка Аэлита.
– Кирилл Пушкарев? – повторила Ирина задумчиво. – Вот как…
– Говорят, Лара собирается за этого замуж. Хотя… – Аэлита задумалась на миг. – Речицкий не позволит! Он от нее без ума. Они хотели пожениться в сентябре!
– А его жена? – спросил Эрик.
– Развелись!
– Чего? – не поверил Эрик. – Я видел их позавчера в «Белой сове».
– Праздновали развод, – не задумалась ни на секунду опытная Аэлита.
– Ладно, девочки, – мама Ира докурила сигарету, ткнула ее в банку с песком. – Где, говорите, кабинет Елизаветы?
– Отсюда направо, третий. А вы к нам надолго? – спросил Эрик уже в спину мамы Ирине.
– Пока не знаю, – ответила та, не оборачиваясь, и, покачивая бедрами, поплыла по коридору, а молодые люди смотрели ей вслед.
– Шикарная женщина, – заметил Эрик.
– Ничего особенного, – ответила Аэлита, пожимая плечами. – Лично мне Лизавета нравится больше.
– Сравнила! – присвистнул Эрик. – Это… женщина! А твоя Лизавета – сплошное недоразумение!
– Много ты понимаешь в бабах, – уколола коллегу Аэлита.
– Я воспринимаю окружающий мир исключительно эстетически, – важно заявил Эрик. – И женщин в том числе. В этой сестре чувствуется личность, такая и коня остановит и… вообще. А Лизавета… Ты видела, как она одевается? Ужас! Она прячется от мира. Отгораживается, боится жить. Я как‑то предложил сделать ей лицо, она отказалась таким тоном, будто я предложил ей переспать…
– Ладно, я пошла, – сказала невпопад Аэлита.
– Давай. До завтра.
Аэлита чмокнула Эрика в щеку и упорхнула. Он докурил сигарету и не спеша двинулся в свой закуток.
Дверь в отдел писем распахнулась.
Я оторвалась от письма девушки по имени Николь, которую только что бросили и которую я собиралась утешать, и опешила от неожиданности – Ирина, яркая, как с обложки… «Елисейских полей», картинно застыла на пороге и, опираясь рукой о косяк, смотрела на меня взглядом триумфатора. Ну и как я тебе, казалось, говорил ее взгляд. Хороша, ответила я восхищенно, окидывая с головы до ног прекрасное видение.
– Привет, доча, – произнесла Ира своим чуть сипловатым голосом и качнула бедром. Дремавший в гостевом кресле Йоханн сделал стойку: открыл глаза, тут же полезшие на лоб. Вскочил на нетвердые ноги и замер.
– А я шла мимо, – продолжала мама Ира, бросая на главреда короткие взгляды. – Дай, думаю, забегу…
– Ирина, – произнесла я, оглядываясь на Йоханна. – Я рассказывала. А это наш главный… редактор, Йоханн Томасович.
– Ира, – Низкий голос и улыбка, от которой зашлось сердце.
– Йоханн Аспарагус, – расшаркался главред. – Можно просто Йоханн. Очень рад! – Он благоговейно принял руку мамы Иры, приник к ней губами.
– Я тоже, – произнесла она. – Лизочка много рассказывала о вас.
– Не может быть, – пробормотал побагровевший Аспарагус.
– Рассказывала, честное слово!
Тут я опомнилась и предложила ей сесть. Йоханн развернул кресло, усадил мою мать. Уселся на свободный стул рядом. Она сидела царственно, забросив ногу на ногу. Поправляла локоны. С улыбкой оглядывалась.
– А здесь довольно мило, – сказала она наконец, выдержав долгую паузу. Достала из сумки сигареты. Стрельнула взглядом. Йоханн подскочил с огоньком. Она придержала его руку длинными трепетными пальцами, хищно сверкнули кроваво‑красные ногти.
Мне казалось, я в театре. Наблюдаю сцену совращения праведника. На моих глазах умный и циничный главред, сильная личность, превращался в восторженного щенка, преданно заглядывающего в глаза хозяйке. У него даже лицо поглупело. Обо мне он забыл напрочь. Неужели так мало нужно, чтобы сбить мужчину с пути? Наша дружба, интеллектуальные посиделки, философские беседы о смысле бытия – все было забыто. Но при всем при том я не чувствовала себя задетой. Ни капельки. Скорее, наоборот – я ощутила что‑то похожее на гордость. Ира в новом, безумно дорогом, как мне показалось, платье, с сумкой, которую я видела в витрине эксклюзивного бутика, в красных туфлях оттуда же, выглядела потрясающе. Добавьте сюда сильный удушливый запах парфюма – меня бы он убил, а ей подходит, абсолютно. «А деньги откуда?» – мелькнула мысль. Мелькнула и тут же пропала. У таких женщин должны всегда водиться деньги… какая разница, откуда!
– Я подумала, а что, если нам поужинать где‑нибудь, – говорила мама Ира, красиво прищуриваясь от дыма. – Я тут ничего не помню… Что скажешь, доча?
Я и рта не успела раскрыть, как вмешался главред.
– Позвольте пригласить вас! – воскликнул он поспешно. – Позвольте составить вам компанию! Если, конечно, вы… не против. – Он так разволновался, что в его голосе прорезался чужеземный акцент.
Мама Ира не спешила отвечать. Лукаво улыбаясь, смотрела на Йоханна своими выпуклыми карими глазами. Покачивала ногой в красной туфле. Красиво пускала дым. Я смотрела на нее, невольно восхищаясь. Она однозначно вульгарна, это чистой воды китч. Все в ней китч: сипловатый голос, яркое платье, едва прикрывающее мощные бедра, глубокий вырез, туфли с немыслимыми каблуками, убийственное амбре духов. Но, боже ты мой, до чего же она хороша! В ней есть та изначальная женственность, которую ничем не перешибешь. Ни нуждой, ни болезнью, ни дурной одеждой. Эта победительная женственность втягивает в ее орбиту окружающих, и спасения, как я начинаю понимать, нет никому. «Почему же я… не такая, – подумала я с некоторой укоризной, обращенной к… природе? – Почему я ничего не взяла от своей матери? Ничегошеньки!»
– Мы согласны, – произнесла, наконец, Ира. – Правда, доча?
С главредом едва не приключился удар от счастья. Он порывисто вздохнул, вскочил со стула, упал обратно, взмахнул руками. Смутные мысли о том, что рядом с такой дивой я буду смотреться… или, вернее, не буду смотреться вовсе, промелькнули в моей голове. А слова о том, что я не одета, застыли у меня на губах. «Никто и не посмотрит на тебя, – подумала я самокритично. – Никто… ни одна живая душа!»
Главред открыл рот, собираясь выразить свой восторг, но не успел. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетел Леша Добродеев собственной персоной. Влетел и встал как вкопанный. Мама Ира, склонив головку набок, смотрела на новое действующее лицо с милой улыбкой.
– Всем привет! – запоздало воскликнул Леша, делая непроизвольный шаг к Ире и протягивая руки, как ребенок при виде игрушки.
– Знакомьтесь, Леша, – произнесла я. – Это Ира…
– Мама Лизочки, – добавила она, ласково улыбаясь.
– Мама! Не может быть! – вскричал Леша, резво подбегая к ней, тряся своим большим животом, хватая ее протянутую руку и, как и Йоханн накануне, приникая к ней жаждущими губами.
На лице главреда появилось обиженное выражение – он ревновал мою мать к Леше Добродееву. В комнате уже не было ни главреда, ни известного журналиста – городской достопримечательности, а только двое самцов, готовых схватиться за самку.
– Мы идем ужинать, – неприветливо сообщил главред, давая понять, что первым застолбил участок.
– Я с вами! – немедленно отреагировал Леша. – Я знаю тут одно местечко, рядом! Бар, лучший в городе…
– Бар? – переспросил главред. – А ужин?
– А ужин в «Прадо». У меня там свои люди, – похвастался Леша. – Я приглашаю. Обслужат по первому классу. – Тут он заметил меня и закричал радостно: – Привет, малышаня! Как жизнь?
Я ответила, что хорошо.
– Почему это вы приглашаете? – насупился Аспарагус. – Я уже пригласил.
– Я не против, – тут же переиграл хитрый Леша. – Я приглашаю в бар, а вы в ресторан!
– Мальчики, – вмешалась Ира, и от ее бархатного голоса мороз пробежал по коже. – Не нужно ссориться. Сначала бар, потом ресторан. По коням!
– А… Миша? – запоздало спросила я.
– С Катькой! – беспечно отозвалась Ира, поднимаясь.
И мы пошли…
Глава 15
Роман
Кирилл щелкнул пультом, половинки тяжелых металлических ворот медленно разъехались в стороны, и машина вкатилась во двор. Проехала по вымощенной красными и синими плитками дорожке к дому. Двухэтажный светлый каменный особняк благородных очертаний с большими окнами и высоким крыльцом предстал перед изумленным взором Илларии. По обе стороны дома – ухоженные зеленые поляны и цветущие кусты жасмина, вдоль дорожки – роскошные гигантские пионы, красные и розовые. Тишина оглушала, тишина была первым впечатлением Илларии, когда она выбралась из машины. Тишина и удивительная вечерняя свежесть, разлитая в воздухе.
– Потрясающий дом! – воскликнула она. – Настоящий замок!
– Скромная обитель. Пошли. – Кирилл взял ее за руку, повел за собой. Он не ответил на ее восторги, но на лице заиграла самодовольная усмешка.
Они поднялись на крыльцо, Кирилл открыл дверь. Включил свет в прихожей. Иллария остановилась на пороге, осматриваясь. Высокие, до потолка, стенные шкафы, пол из шероховатых темно‑зеленых и темно‑красных каменных плит, старинное зеркало в потускневшей золотой раме.
– Пошли, пошли, – Кирилл подталкивал ее вперед. – Будь как дома.
Гостиная поражала размерами – зал театра средней руки, – и пустотой. Громадный тускло‑оранжевый ковер в центре, стойка бара в углу, четыре табурета на высоких ножках, сдержанный блеск стекла. Громадный кожаный диван, глухо‑желтый, почти в центре, пара кресел напротив, между ними – стеклянный кофейный столик на массивной хромированной ноге. Плоский вытянутый экран телевизора на стене. Шторы в тон ковру, деревья в красно‑сине‑золотых фаянсовых китайских вазах. Большой камин с доской желтоватого мрамора, на ней – крошечные нефритовые фигурки людей и животных – нэцке. И все. Еще картины по стенам. И черная металлическая люстра‑конус острием вниз, по виду очень старая, с несколькими десятками обыкновенных лампочек на ободах, что смотрелось необычно.
– Красиво! – вырвалось у Илларии.
– Всю жизнь хотел иметь большой дом, – сказал Кирилл. – Пять лет назад купил в пригороде хибару, снес и построил дом по собственным чертежам.
– Замечательно, – сказала Иллария, по‑прежнему стоя на пороге. – Ты еще и архитектор!
– А то! – ответил он самодовольно и поскреб в нечесаных волосах. – Садись, – он подвел ее к дивану. Толкнул легко, и Иллария провалилась в мягкое глубокое диванное нутро. Кирилл собрал подушки, сунул ей под спину. Замер, не убирая рук. Они смотрели друг на друга. Иллария видела над собой его напряженное лицо, без обычной насмешки, ставшее вдруг серьезным, потемневшие, почти черные, глаза. Понимала, что он хочет ее, умирает от желания, но медлит… медлит, затягивая зачем‑то паузу… Рот его кривился в мучительной улыбке‑гримасе, крылья носа побелели. Иллария чувствовала, как дрожь сотрясает его тело… Она обняла его за шею, притянула к себе. Слишком резко – они стукнулись лбами. Он впился жесткими губами в ее рот, застонав…
…Иллария едва помнила, как они сдирали одежду друг с друга – будто шкурки плода, с плотью и соком. Кирилл сжимал ее, причиняя боль. Они не разнимали губ. Близость их была как вспышка молнии. Кажется, она закричала… потеряла сознание, уронила руки, отпуская его. То, что она испытала с ним, походило на ожог, на удар…
– Тебе хорошо? – прошептал он, по‑прежнему не отнимая губ от ее рта.
– Изумительно, – ответила она тоже шепотом.
Он целовал ее лицо, глаза, волосы, снова и снова…
Диван – мягкий, упругий – качался под ними, им казалось, что они летят. Иллария лежала в кольце его рук, покорная и нежная, не узнавая себя. Впервые в жизни она отдавалась мужчине, не думая при этом, что собирается получить взамен. Она сама готова была давать…
Иллария не заметила, как померк конус на потолке, и теперь горел только торшер в изголовье да слабо, разноцветно светился бар. Комната тонула в полумраке. Высокие окна, просвечивающие сквозь шторы, исчезли – наступила ночь. Кирилл протянул ей бокал с красным вином. Она выпила залпом, умирая от жажды. Он рассмеялся.
– Дай! – приник к ее губам, сладко‑горьким от вина. – Выпила? Моя пьяная красавица, – сказал он. – Пьяный ангел!
Он лежал, опираясь на локоть, рассматривая ее лицо, проводя пальцем по губам. Целовал, наклоняясь. Сначала нежно, едва касаясь, потом сильнее. Она отвечала, ей казалось, она пьет его, как вино, наполняясь соками, созревая, готовясь снова раскрыться.
И вдруг… Илларии почудилась размытая черная фигура в зеркале барной стойки… неподвижная как изваяние, она стояла на пороге комнаты… Иллария вскрикнула, испытав мгновенный ужас. С силой вцепилась в плечи Кирилла.
– Что? – Он почувствовал ее испуг, заглянул ей в лицо.
– Там кто‑то есть!
– Где? – Он резко обернулся. – Где?
– Там, у двери, – прошептала она, вглядываясь в зеркало, которое отражало комнату, диван, их резко‑белые тела, деревья в китайских вазах. И… ничего. И никого. Человек больше не отражался в темном зеркале – он исчез так же бесшумно, как и появился.
– Там никого нет, – сказал Кирилл громко. Вскочил с дивана – обнаженный, – пошел к двери. Вышел в коридор и исчез. Иллария, чувствуя себя неуютно, потянулась за блузкой.
Кирилл появился через пять минут, подошел к ней, уселся рядом. Взял блузку у нее из рук.
– Ни души, – сказал он. – Ты меня напугала своими страхами – я подумал, что не запер дверь. Хотя все равно чужие сюда не войдут. Так что же ты увидела? – Он, улыбаясь, смотрел на нее.
– Не знаю, что‑то… В зеркале…
– В кривом зеркале, – поправил он. – После бутылки вина, в темноте, чего только не увидишь! Я живу один, ты же знаешь. Привидения тут не водятся.
– Но я видела… – повторила Иллария, уже ни в чем не уверенная.
– Пошли, я покажу тебе дом. И чердак. И подвалы. И ты сама убедишься, что здесь никого нет. Одевайся.
– Чердак и подвалы не стоит, – ответила она. – Я тебе верю.
Он показал ей дом – не для того, чтобы доказать что‑то, а просто устроил экскурсию, как по музею.
Иллария успокоилась и подумала, что неясная фигура у двери была неким собирательным образом – духом дома. В бесполом и безликом отражении заключалась некая условность, говорившая, что этого не существует на самом деле, а есть лишь фантом, призрак, игра темных зеркал и тусклого света…
Знак?
Они засиделись за поздним ужином далеко за полночь. Кирилл приготовил салат из помидоров и огурцов, сварил картошку, достал нарезанные закуски. Простая, без изысков, еда. Налил вино в бокалы. Ловко управлялся, расставляя тарелки, раскладывая ножи и вилки, не забывая отпивать вино. Она сунулась было помочь, но он приказал:
– Сидеть! Можешь рассказать что‑нибудь. Например, о себе. За тобой, наверное, все мальчишки бегали?
– Ошибаешься, – ответила она, сама не зная почему. – Я была некрасивым тощим очкариком.
– Ни за что не поверю! – он рассмеялся. – Не свисти! Тебе при рождении фея Удача подарила фарт – ум и крылья. И красоту. Ты летишь по жизни, не смешиваясь с толпой. Ты такая же, как я. Мы с тобой одной крови, я это сразу понял. Поэтому нам так хорошо… вместе!
Он говорил легко, шутя, бегло поглядывая на нее, но Иллария чувствовала, что слова его не шутка. Ей пришло в голову, что Кирилл, в отличие от трусоватого «юридического советника» Дяди Бена, может дать дельный совет, без истерик и излишнего морализаторства. С ним можно даже обсудить… скажем, конкурс красоты, устраиваемый «редкой сволочью» Онопко…
– Нам хорошо везде, – повторил Кирилл, глядя на нее в упор, и глаза его снова сделались почти черными. Он обошел длинный стол, держа руки в стороны – в одной нож, в другой – тарелка, кухонное полотенце на плече. Растрепанный, гибкий, рыжий… Иллария, сидевшая на высоком табурете, подалась вперед, и он прижался к ней. Уронил на пол тарелку. Та с грохотом разлетелась. Они целовались, и Иллария чувствовала, как волна желания снова накрывает ее…