Толстой до некоторой степени обожествлялся японцами как личность, значительно превосходящая простых людей. Это происходило потому, что они узнали о нем тогда, когда слава его достигла зенита.
Я думаю, что такое явление может иметь место в любой стране, но в Японии в особенности есть тенденция обожествлять людей выдающихся, великих, представлять себе их чем-то вроде кумиров.
Однако в настоящее время, когда прошло уже пятьдесят лет со дня смерти Толстого, японцы научились видеть в нем не только художника и мыслителя, но и человека. Я не ошибусь, если выскажу такое мнение: мы научились у Толстого отношению к искусству, отношению к жизни»124.
О своих замыслах, связанных с дальнейшими переводами Толстого, Накамура Хакуё рассказал:
«Больше половины жизни я перевожу произведения Толстого. Сейчас я занимаюсь подготовкой к выпуску в свет нового восемнадцатитомного собрания сочинений Толстого. Я стремлюсь передать на японском языке его удивительно тонкие и вместе с тем глубокие мысли.
...Недавно я получил письмо от одного восьмидесятилетнего читателя. Вот что он написал: "Я горячий почитатель произведений Толстого. Я уже стар, и, возможно, смерть помешает мне увидеть ваш труд завершенным. И все же я с удовольствием приобретаю книги Толстого в вашем переводе, и если я не смогу прочесть их сам, то оставлю их как великую память моему внуку".
Для многих японцев Лев Толстой — самый великий писатель»125.
К чести Накамура Хакуё следует сказать, что этот свой замысел он почти полностью осуществил. В Японии завершается издание собрания сочинений Толстого в его переводах, и оно пользуется у читателей большим успехом. За огромные заслуги перед русской литературой Советское правительство наградило Накамура Хакуё в 1967 г. орденом «Знак почета».
Выдающаяся роль в доле ознакомления японского общества с творчеством Толстого принадлежит и литературоведу Хара Хисаичиро, единолично переведшему 45 томов сочинений Толстого.
Автору этих строк довелось в 1966 г. посетить маститого переводчика в его доме па окраине Токио и убедиться, с каким поистине юношеским энтузиазмом трудится этот старейший патриарх японской «толстовианы».
Свои первые переводы Толстого Хара Хисаичиро сделал в 20-х годах, пользуясь английскими изданиями, ибо тогда слабо владел русским языком. Однако любовь к творчеству русского писателя, стремление в своей личной жизни претворить его гуманистические принципы были причиной того, что молодой литератор взялся за изучение русского языка. С этого времени он на протяжении всей своей жизни изучает русский язык и литературу.
Хара Хисаичиро не только талантливый переводчик Толстого, но и искренний последователь его гуманистической доктрины. В разное время он примыкал или возглавлял толстовские общества и кружки, участвовал в создании толстовских общин и коммун, сотрудничал в толстовской печати. Переведенная им четырехтомная биография Л. Н. Толстого, составленная П. И. Бирюковым, оказала в свое время большое влияние на японскую молодежь.
В последние годы Хара Хисаичиро совершенствует и дополняет свое — наиболее полное в Японии — собрание сочинений Толстого. К многочисленным томам художественных и публицистических произведений русского писателя он добавляет новые тома писем и дневников, изданных в СССР. Одновременно он переводит и новые книги о Толстом. За неутомимую пропаганду русской литературы в Японии Советское правительство наградило Хара Хисаичиро в 1967 г. орденом «Знак почета».
Многолетняя работа целой плеяды переводчиков, обусловленная огромным неиссякаемым интересом японской публики к наследию Толстого, дала превосходные плоды. Сочинения русского писателя стоят сейчас в Японии — и по количеству изданий, и по их тиражам — на первом месте среди произведений всех зарубежных писателей мира. Их общий тираж, по мнению некоторых исследователей, превысил 20 миллионов экземпляров, а вообще не поддается учету, ибо их изданием на протяжении 75 лет занимаются десятки фирм и отдельных частных лиц.
Вот некоторые данные, почерпнутые нами из японских и советских источников126.
К 1970 г. роман «Война и мир» публиковался уже (в том числе в собраниях сочинений) 30 раз, «Анна Каренина» — 45, «Воскресение» — 50 раз. Из рассказов, повестей и пьес Толстого: «Детство», «Отрочество», «Юность» — 35 раз, «Казаки» — 18, «Крейцерова соната» — 30, «Власть тьмы» — 23, «Живой труп» — 20 раз. Отдельные рассказы Толстого и их сборники, а также рассказы Толстого для детей выходили уже свыше 50 раз.
О необычайной популярности Толстого в Японии говорит история изданий собраний сочинений русского писателя.
Первое собрание сочинений Толстого в 13 томах вышло в Японии в издательстве «Сюндзюся» в 1918 — 1919 гг. Над ним работал большой коллектив переводчиков, которых возглавлял писатель Утида Роан. В нем впервые приняли участие Нобори Сёму, Ёнэкава Macao и Накамура Хакуё. В него вошли почти все художественные произведения писателя и отдельные его статьи (например, «Исповедь»), но большинство переводов было сделано с английских изданий.
Вслед за этим в 20-х годах в Токио вышли подряд три новых собрания сочинении в 14 томах и одно в 61 тонком выпуске. Все они, за исключением отдельных произведений, были также составлены из переводов, выполненных с иностранных языков, и носили преимущественно коммерческий характер.
На более высоком уровне стояло пятое по счету собрание сочинений в 22 томах, выпущенное в 1929 — 1931 гг. издательством «Иванами» в Токио. Перевод его осуществили самостоятельно молодые тогда переводчики — Енэ-кава Macao и Накамура Хакуё, которым, как мы уже сказали, суждено было впоследствии посвятить делу издания Толстого всю жизнь. Ёнэкава Macao принадлежит в этом издании помимо многих других произведений усовершенствованный перевод романа «Война и мир», а Накамура Хакуё перевел для него «Анну Каренину», «Воскресение» и «Хаджи Мурата». В этом издании, кстати говоря, впервые приняли участие и будущие прославленные переводчики Хара Хисаичиро (ему принадлежит здесь перевод писем Толстого к Софье Андреевне) и Курода Тапуо (трактат «Что такое искусство?»). Это издание тоже не было полностью переведено с русского текста — русским языком в совершенстве не владели тогда даже лучшие японские переводчики. Но впервые в этом издании было обращено серьезное внимание на точность и тщательность перевода.
Последующие три собрания сочинений в 22, 15 и 45 томах, вышедшие в период с 1936 по 1955 г., выполнены единолично Хара Хисаичиро. К этому времени в собрания сочинений стали включаться помимо художественных произведений также статьи, трактаты, дневники и письма писателя. Источником для их перевода служили, как мы уже сказали, тома Полного собрания сочинений Толстого в 90 томах, выходившие в СССР. Хара Хисаичиро, как он рассказал автору этих строк, получал эти тома сразу же, как только они появлялись в Москве, и тут же принимался за их перевод. Таким образом, японский читатель получал (с небольшим опозданием) переводы сочинений Толстого почти в том же объеме и по тщательно проверенным текстам, какие отличали лучшее издание в СССР.
В конце 40-х и в 50-х годах в Японии выходили и другие собрания сочинений Толстого, в частности новое 20-томное собрание сочинений в переводе М. Ёнэкава. Сюда вошли все художественные произведения Толстого в усовершенствованных переводах этого выдающегося мастера. Продолжали выходить и переводы Накамура Хакуё, Ку-рода Тацуо и др.
Последнее десятилетие принесло японскому читателю новые многотомные собрания сочинений Толстого. Большей частью они являются улучшенными повторениями предыдущих уже известных нам изданий с добавлениями:и поправками переводчиков. Однако поправки эти очень важны. Японские переводчики тщательно следят за новыми советскими текстологическими работами и переносят ихдостижения в свои издания. Часто в японских изданиях используются и иллюстрации русских художников к произведениям Толстого.
Всего в Японии к настоящему времени вышло свыше 20 собраний сочинений Толстого. Это примерно столько же, сколько вышло за это время в каждой из крупных европейских стран — Англии, Франции, Италии, а также в США, и значительно больше, чем во всех остальных странах Азии и Африки, вместе взятых.
Отрадно заметить, что ряды старых переводчиков пополняются талантливой молодежью. В частности, зрелым мастером уже показал себя литератор Хара Такуя, сын Хара Хисаичиро. Он заново перевел «Анну Каренину», «Воскресение» и принялся за «Войну и мир».
Большими достоинствами, по мнению специалистов, обладает и новый перевод «Анны Карениной», выполнеп-ный способным литератором Кимура Хироси. Оба они свободно владеют русским языком, следят за советской литературной наукой, переводят и современную советскую литературу. В их лице растет достойная смена, которая способна поднять дело издания наследия Толстого в Японии на еще большую высоту.
С того периода, когда японская литература стала осваивать художественные ценности Запада, русская литература оказывала на нее огромное влияние. Весь дальнейший путь ее развития был в значительной мере связан с воздействием русской литературы. По мнению известного исследователя Ёкэмура Ёситаро, именно русская литература «способствовала развитию новой японской литературы», «вытесняла литературу развлекательную и дидактическую, отразившую мораль феодализма»127.
Интерес к русской литературе в Японии определялся тем, что круг ее тем и идей, ее свободолюбивые устремления оказались близкими японскому обществу в период его борьбы за демократизацию страны, за новый путь развития. Гуманизм русской литературы, ее пристальное внимание к жизни трудовых низов, ее страстные обличения социального зла и пламенный призыв к преобразованию общества на справедливых началах были созвучны чаяниям миллионов людей в Японии. Вот почему они зачитывались повестями Гоголя, рассказами Тургенева, романами Толстого, Гончарова и Достоевского, а позднее и произведениями Горького, Короленко, Чехова.
Особенное значение имела русская литература для Японии в начале XX в., когда ее литература, воодушевленная демократическими идеями свободы, мира и социальной справедливости, переживала период становления реализма.
Разумеется, почвой японского реализма была сама действительность, повседневная жизнь и духовные потребности народа. Это направление было преемственно связано с передовыми демократическими традициями японской культуры прошлых времен. В наши дни оно, естественно, развивается под воздействием передовых демократических идей, далеких от религиозно-нравственной доктрины Толстого. Но в том, что реалистическое направление определилось и окрепло именно в начале века, есть известная заслуга русской литературы, в том числе и Толстого.
Этот факт признают почти все историки японской литературы. Так, Нобори Сёму писал об этом периоде:
«40-е годы Мэйдзи (начало 900-х годов. — А. Ш.) ознаменовались расцветом реалистической литературы в Японии. Это был период, когда подвергались переоценке все ценности, а пробудившееся самосознание личности требовало полноты жизни и не находило ее. Это был период исканий и блужданий во тьме ночи. И в это время японцы познакомились с русской литературой, проникнутой революционным духом... Читая произведения русских писателей, японцы испытывали такое чувство, какое испытывает человек в засуху, видя перед собой облака и радугу, предвещающие дожди»128.
С именем Толстого, как и с именами Тургенева и Достоевского, Нобори Сёму связывает целый период развития японской литературы. Толстой-художник, по его мнению, научил японских писателей бесстрашно описывать действительность такой, какая она есть, ставить самые наболевшие вопросы своего времени, глубоко проникать в тайники души совремеппиков. Он широко раздвинул рамки литературы, включив в нее не только самую действительность, но и ее отражение в психологии героев. В этой области он, как и Достоевский, является новатором, обогатившим мировую литературу.
Для возникновения интереса к творчеству и учению Льва Толстого были в Японии свои особые причины. Они определялись не только конкретными условиями бытия японского народа в этот переломный период, но и уходили корнями в глубь его истории. Еще в XVII в. в Японии получили распространение — в качестве противовеса позднему конфуцианству — течения общественной мысли, согласно которым человек, его благо, его способность к моральному самосовершенствованию объявлялись началом всех начал129.
В основе учений ряда философов — у каждого по-своему — лежала мысль о «естественном состоянии» людей, об их равенстве перед природой, о свойственной им способности к восприятию добра и противодействию злу. Особенно четко эта мысль.была сформулирована в учении Мотоори Норинага (1730 — 1801) о магокоро — чистом сердце как основе для морального совершенствования человека и улучшения общественных нравов.
«Все люди, — писал Мотоори в книге "Тамакусигэ", — имеют в себе магокоро. Магокоро — что оно? Существуют разные степени разумности и неразумия, добра и зла, искусности и неискусности; у каждого человека все это — по-своему. Но природа человека в своей большей части склонна к добру, и, если этой склонности дать развиться естественным порядком, зло никогда не одержит верх над добром. Поэтому человек без всякого руководства сам приходит к добру»130.
Учение о врожденной чистоте сердца как предпосылке торжества в человеке и обществе добра над злом Мотоори и его последователи соединяли со страстной криткой социального зла — роскоши и произвола богатых, взяточничества чиновников и т. п. Отдельные элементы этих учений нашли отражение и в последующих философских системах Японии. Вот почему главный тезис этики Толстого «добро лежит в душе каждого», учение о моральном самосовершенствовании как основе преобразования общества в сочетании с непримиримым обличением социального зла оказались столь созвучными японскому обществу. Толстовский протест против закабаления личности, против всесилия «богатых и сытых», против разорения деревни, против народного бесправия выразил думы и чаяния миллионов японских тружеников, которые после революции Мейдзи попали из огня феодальной кабалы в полымя капиталистической эксплуатации.
Вместе с общими принципами толстовского гуманизма японцам оказались душевно близкими и многие важные темы в художественном творчестве русского писателя, в частности тема любви и брака, положения женщины в семье и обществе. Стоит вспомнить, каким униженным и бесправным было на протяжении веков положение женщины в Японии, какое огромное распространение получила там узаконенная проституция, с каким трудом пробивались в описываемое время ростки новых взглядов на любовь и семью, чтобы понять значение для японских читателей (и особенно читательниц) таких произведений Толстого, как «Крейцерова соната», «Анна Каренина», «Воскресение», «Семейное счастье» и др. Ими не только зачитывались, обливая слезами многие страницы, — по ним учились жить. Движение за раскрепощение женщины, за ее право на любовь, на семью, на осмысленный труд связано в Японии в значительной мере с произведениями Толстого.
Жизненно важный интерес представляли для японцев и такие актуальные темы творчества Толстого, как «власть тьмы», т. е. растлевающая власть денег в деревне («Утро помещика», «Поликушка», «Власть тьмы»), ограбление крестьян помещиками («Плоды просвещения»), бедственное положение трудового люда в городах («Так что же нам делать?»), произвол офицеров над солдатами («После бала») и многие другие. По свидетельству японских литературоведов, появление произведений Толстого становилось заметным событием в общественной жизни и вызывало широкие отклики в печати.
Огромное воздействие на японских читателей творчество Толстого оказывало прежде всего благодаря своим выдающимся художественным достоинствам. Беспощадный толстовский реализм, его бескомпромиссная верность жизненной правде, искусство всепроникающего психологического анализа были тем новым словом в литературе, какое японский читатель не всегда находил в творениях других, даже лучших писателей мира. Появляясь в Японии почти одновременно с романами Флобера, Золя, Мопассана, с произведениями английской, итальянской и других литератур, произведения Толстого часто выигрывали перед ними и актуальностью социальной проблематики, и силой художествеяного раскрытия действительности. Поэтому, как утверждал писатель Тогава Сюкоцу, ни одна из литератур мира не могла затмить в глазах японцев русскую литературу131.
О причинах огромного воздействия Толстого на японскую литературу, об отношении к нему в различных кругах общества мы можем судить прежде всего но работам японских авторов. Литература о Толстом в Японии обширна.
Выше мы назвали первые книги, изданные в Японии в конце XIX и начале XX в. Это — очерк Токутоми Рока, опубликованный в 1890 г. в журнале «Кокумин-но томо», его же книга «Гигант русской литературы Лев Толстой», путевой очерк Токутоми Сохо о его пребывании в Ясной Поляне, книга Като Наоси «Мировоззрение Толстого», книга III. Эномото «Учение Толстого и его жизнь» и др. По мере роста популярности Толстого и увеличения издания его сочинений число исследовательских и популяризаторских работ о нем возрастало с каждым годом.
Особенность первых работ Токутоми Рока о Толстом состояла в том, что они были написаны с огромной любовью к русскому писателю. Творчество Толстого выступает под пером молодого японца как явление, достойное восхищения и благоговения. Будущего писателя равно восхищает в Толстом и мощь его художественного гения, и глубина мысли, и верность гуманным идеалам. С особенной силой Токутоми Рока подчеркивает обличительную силу Толстого, его непримиримость к социальному злу. Любопытно, что, следуя нравственным принципам Толстого, автор книги вскоре порвал со своим братом, которого обличил в отступничестве. «Ты, — писал он ему, — стоишь за рост государственной мощи, за империализм. Я же, постигший учение великих людей: Гюго, Толстого, Золя, стою за великие принципы гуманизма...»132. Эта непоколебимая позиция истинного борца за народные идеалы, высокая принципиальность характеризуют и последующие высказывания Токутоми Рока о Толстом.
Если к концу XIX в. Толстой был знаком японскому читателю преимущественно как автор художественных произведений, то в следующее десятилетие состоялось его «второе рождение» как мыслителя и публициста. Японская интеллигенция зачитывалась его философско-обличитель-ными статьями, и значительная ее часть стала сочувствовать его религиозно-нравственным идеям. К этому времени относится и начало ожесточенной идейной борьбы вокруг Толстого — борьбы, которая не утихает и до наших дней.
В очерках Токутоми Рока, в высказываниях Фтабатэя Симэя, Одзаки Коё, Утида Роана и других писателей нравственное учение Толстого выступает в неразрывном единстве с его художественным творчеством. По-иному выглядит фигура русского писателя в книгах публицистов Като Наоси, Ш. Эномото и др. В них на первом плане Толстой-моралист, создатель «религии добра». Учение русского писателя, его этику авторы считают наиболее ценной частью его творчества, необходимой для возрождения японского общества.
Перу Като Наоси принадлежали и первые переводы трактатов «В чем моя вера», «Исповедь», «Краткое евангелие», рассказа «Чем люди живы»; в своей книге он делает акцент на религиозно-нравственной публицистике русского писателя.
О том, как Като Наоси воспринимал Толстого и какой отклик получало, по его мнению, учение русского писателя в японском обществе, он рассказал в 1908 г. в статье «Толстой в Японии», присланной для «Международного толстовского альманаха», изданного в 1909 г. под редакцией П. А. Сергеенко.
«...Мысли Толстого, — читаем мы в этой статье, — проникали в каждую извилину японского ума и, подобно пороху, скрытому в трещинах скал, взрывались с большой силой, потрясая до основания все существующие теория и принципы. Это была почти революция... Его книги нашли самых ревностных читателей и последователей среди молодого поколения Японии, стоявшего вне религии».
По утверждению Като Наоси, ни одна группа японской интеллигенции начала XX в., искавшей путей духовного возрождения страны, не избежала влияния острокритической мысли Толстого. «Свет, брошенный графом Толстым на области разума, был подобен радию, проникающему столько слоев, сколько находится на его пути».
В заключение Като Наоси писал, что влияние Толстого «много способствовало пробуждению духовной жизни Японии» и что «ни один писатель японской истории после 19-го столетия не может упустить, что по крайней мере часть японской мысли вылилась в форму идеалов, выраженных в произведениях» графа Толстого»133.
С глубоким преклонением перед творческим гением Толстого и одновременно с блестящим знанием всей русской литературы написаны первые работы Нобори Сёму, опубликованные в 1905 — 1910 гг. в журналах «Васэда бун-гаку» («Литература университета Васэда»), «Тайё», «Бунгаку сэкай» («Литературный мир») и др.
Если представления Токутоми Рока и других японских авторов о России и ее писателях были в этот ранний период еще недостаточно отчетливыми, то Нобори Сёму уже в первых работах выступает во всеоружии знаний и литературоведческого таланта. Его суждения о русской литературе, о методе критического реализма, о Толстом и поныне сохраняют свое значение и интерес.
В своих работах Нобори Сёму прежде всего оспаривает утверждение, будто русский писатель интересен японскому обществу главным образом своей религиозно-нравственной доктриной. Полностью признавая значение гуманистических принципов Толстого для морального возрождения японского общества, исследователь утверждает, что Толстой — художник, его реалистическое творчество призвано сыграть выдающуюся роль в развитии художественной литературы и общественной мысли Японии.
«Толстой, — пишет Нобори Сёму, — всегда был прежде всего художником, и таковым он останется навеки в сердцах людей всего мира. Гёте как-то сказал, что талант — это то, что зажигает в очаге огонь, откуда люди берут искры вдохновения. Талант Толстого сам является источником огня для всего человечества. Толстой обличает, и его идеи, распространяясь повсюду, приводят в движение весь мир»134.
О значении толстовского реализма, о высоких художественных достоипствах толстовской прозы свидетельствуют, по мнению Нобори Сёму, своеобразная лепка образов, глубина психологического анализа, а также непревзойденный по своей точности язык русского писателя. «В языке Толстого чувствуется биение самого сердца, движение души. Его язык до чрезвычайности прост, картины, возникающие в вашем воображении при чтении произведений Толстого, изумительно точны; в самом повествовании, в расстановке и расположении его частей отсутствует всякая искусственность и натянутость. Рассказ Толстого большей частью носит характер эпического повествования, и в то же время он построен так, что с самого начала читатель обнаруживает его основную нить, его канву, которая и приводит его к развязке»135.
С чувством преклонения и восхищения перед художественной мощью й моральным величием Толстого писали о нем Таяма Катай, Мусякодзи Санэацу, Сига Наоя, Ари-сима Такэо и другие японские писатели. Все они видели в реализме Толстого средство для преодоления влияний модернизма, а в его мастерстве — образец для усвоения.
Русско-японская война и первая русская революция сыграли большую роль в увеличении популярности Толстого в Японии. К этому времени японский капитализм настолько окреп, что осмелился пуститься в большую империалистическую авантюру. Вместе с тем в стране окрепло и рабочее движение, сомкнувшееся с общедемократическим «Движением простых людей» («Хэймин ундо»). Широкое распространение получили социалистические идеи. Выше говорилось об истории перевода и публикации статьи Толстого «Одумайтесь!» в газете японских социалистов «Хэймин симбун». Эта и другие антивоенные статьи Толстого нашли отклик не только в общественной жизни Японии, но и в ее литературе. Японские исследователи связывают с ними появление таких произведений, как рассказ Киносито Наоэ «Кладбище Аояма ночью» — о горе и одиночестве молодых вдов, оплакивающих погибших на войне своих мужей, стихотворение Исикава Таку-боку «Памяти адмирала Макарова», стихотворение Ёсано Акико «Не отдавай, любимый, жизнь свою», рассказ Таяма Катай «Солдат» и др.
Русско-японская война привела в Японии к резкому усилению реакции. Преследуя все русское, японские власти наложили запрет на ряд произведений Толстого, в том числе на статьи «Так что же нам делать?», «Исповедь», «Не убий», «Одумайтесь!» и др. В своей травле России шовинистические газеты пытались опереться на критику царского самодержавия, которая содержалась в публицистике русского писателя, но стоило только какой-либо газете поддержать антимилитаристические воззрения Толстого, она немедленно закрывалась, а редактор попадал в тюрьму. Так было, как мы уже видели, с Котоку Сюсуй, осмелившимся напечатать статью «Одумайтесь!», так было и с другими деятелями японской культуры. Как только японская военщина оказывалась во вражде с Россией, она тут же обрушивалась на русскую культуру, травя и преследуя в ней все передовое, демократическое, в том числе наследие Льва Толстого.
В годы русско-японской войны страх официальных кругов перед обличительным творчеством Толстого был в Японии так велик, что за чтение романа «Воскресение» чуть ли не был лишен всех своих привилегий принц Хигаси Куни136. Издание же и чтение антивоенных статей Толстого каралось как государственная измена.
На уход Толстого в 1910 г. из Ясной Поляны, его болезнь и смерть японская печать откликнулась весьма широко137. Почти все газеты поместили некрологи, портреты Толстого, сообщения телеграфных агентств с подробностями о его смерти и похоронах. Литературные журналы посвятили Толстому специальные номера. В университетах, ученых обществах и литературных кружках состоялись траурные заседания. Прогрессивная японская общественность потребовала отмены запрета на сочинения Толстого. В университете Васэда студенты пожелали на свои средства выписать из России бюст Льва Николаевича для помещения его в парке университета. Выдающиеся общественные деятели Японии отправили в Россию сочувственные телеграммы.
Газета «Токио нити-нити» («Ежедневный Токио») писала в эти дни: «Для оплакивания этой потери должны соединиться все народы мира. В истории человечества не было еще такого человека, который оставил бы такой глубокий след в мыслящей части общества, как Толстой».
Газета «Осака Асахи симбун» {«Газета Асахи в Осака») поместила в номере от 22 ноября 1910 г. многочисленные материалы о покойном писателе, а также заметку «Последние сведения о Толстом», в которой читаем:
«Толстой, борец за мир, трижды за короткое время взволновал весь свет — сначала своим уходом, затем болезнью, затем смертью... Его часто упрекали в непоследовательности, но время всегда доказывало внутреннюю логику его поступков».
Журнал «Росиа бунгаку кэнкю» («Изучение русской литературы») поместил статью Хироси Ссмэй «Толстой и современная литература», в которой дана исключительно высокая оценка реалистического метода покойного писателя, его глубокого и верного изображения природы.
Журнал «Васэда бунгаку» рассказал на своих страницах, какое потрясение производили в Японии разноречивые сведения о болезни и кончине Толстого.
«Наше состояние при получении ужасного известия о смерти Толстого, — отмечала редакция, — можно было сравнить с водоворотом, в котором смешались чувства испуга, скорби и неверия в случившееся. В этом состоянии смятения мы приступили к составлению плана специального траурного номера нашего журнала. Вдруг поступила телеграмма с опровержением известия о смерти Толстого. Оставаясь в том же состоянии смятения, мы прекратили подготовку траурного номера, и в тот же день, когда завершили верстку нашего обычного выпуска, мы вновь получили подтверждение о том, что в шесть часов утра 20 ноября Толстого не стало. От этого мы совсем утратили чувство реальности. "Толстой жив" — "Толстого не стало". Подобно дыму клубились над нами два исключавших друг друга заголовка. "Это просто наваждение!" — только и оставалось воскликнуть нам. И мы решили оставаться в состоянии наваждения, пока луч фактов не осветит этот туман. И если, к несчастью, наступит время, когда мы будем отмечать годовщину ухода от нас величайшего в мире человека, мы, хоть и с опозданием, выпустим посвященный Толстому номер».
Газета «Осака майнити симбун» («Ежедневная газета Осака») в номере от 25 декабря поместила некролог Толстого, присланный писателем Кикути Хироси из Парижа.
«Однообразная европейская культурная жизнь, — писал Кикути, — была нарушена грохотом от падения огромного столпа. Грохот этот, прокатившийся по всей Европе, проник в глубины людских сердец. Смерть великого Толстого! Человека, рядом с которым нельзя было поставить никого из представителей культуры в современной Европе. Человека, по праву считавшегося гордостью России, понесшей утрату, которая стала огромной утратой и для всего мира. Не стало величайшего из великанов. В дни, когда суровая природа Севера покрыла землю снегом и когда свирепствовали бураны, он покинул жену, дом, родные места и встретил смерть на маленькой станции подобно бесприютному путнику... Европейцы видят в этом нечто мистическое, непонятное, но для японцев это близко и понятно...
Толстой среди ночи внезапно встал и ушел из дому, — не говорит ли это о том, что в этот миг перед ним блеснул луч, озаривший ему какой-то новый путь; не говорит ли это о том, что ему недостаточно было тех духовных вершин, которых он достиг? Не говорит ли это также о том, что он увидел цель своих исканий и что именно это заставило его отправиться в новое странствование? Весьма печально, что этот великий человек, подобно отбившейся от стада овце, закончил свой скорбный жизненный путь, так и не найдя того, что он искал, так и не увидя того, что хотел увидеть».