Еще больший размах приобрело издапие Толстого в последние два десятилетия. К настоящему времепи в Турции переведено и издано около пятидесяти произведений Толстого, некоторые из них по нескольку раз. Так, «Война и мир» и «Крейцерова сопата» вышли по семь раз, «Анна Каренина» и «Воскресение» — по пять, «Семейное счастье» — шесть, «Власть тьмы», «Хаджи Мурат», «Отец Сергий», «Смерть Ивана Ильича» — по пять раз. Новые переводы появились и в последние годы. Таковы издания романов «Война и мир» (1968), «Анна Каренина» (1968), «Воскресение» (1969), новые сборники повестей, рассказов и детских сказок, новые переиздания лучших ранее выполненных переводов. Среди переводчиков Толстого — видные литераторы: Вахдет Гюльтекин, Назым Хикмет, Зеки Баштимар, Лейла Сойкут, Хасан Али Эдпз и др.
Наряду с художественными произведениями Толстого в Турции переведены и некоторые его статьи, письма и выдержки из дневников. Турецкому читателю известны также книги о писателе, изданные на Западе, в частности книга Ромена Роллана «Жизнь Толстого» и биографический труд Э. Моода о Толстом.
Самые ранние работы о Толстом на турецком языке принадлежат О. С. Лебедевой. Она первой ознакомила турецких читателей с историей русской литературы, опубликовав несколько статей в турецких газетах и выпустив в 1895 г. брошюру «Русская литература». Наследие Толстого в Турции пропагандировал также В. А. Гордлевский. Он, как уже говорилось, первым перевел на турецкий язык «Три смерти» и, кроме того, опубликовал в турецкой печати статьи о русской литературе.
Капитальных исследований творчества Толстого на турецком языке еще нет. Большинство работ о русском писателе появляется в виде журнальных статей или предисловий и комментариев к его произведениям. Но время от времени выходят в свет и отдельные небольшие книги, проникнутые чувством глубокого уважения к русской литературе. Таковы, например, книга Решада Нури Гюнтекина «Лев Толстой, его жизнь и творчество» (1933), книга Ис-маила Хабиба «Европейская литература и мы» и некоторые другие. Авторы этих и других работ отдают должное гениальному русскому художнику, отмечая гуманистический пафос его творений.
Вопрос о роли русской литературы, в частности творчества Толстого, в становлении турецкого реализма очень сложен и нуждается в специальном изучении. Приведем лишь некоторые высказывания турецких писателей, показывающие, как высоко они оценивают вклад Толстого в мировую и турецкую литературу.
Один из первых переводчиков Толстого, Раиф Недждет, писал в 1910 г. о романе «Анна Каренина»:
«Помимо этического значения "Анна Каренина" обладает многими литературными достоинствами. Она является величайшим художественным произведением». О драме «Власть тьмы» он писал: «Некоторые сцены производят такое сильное впечатление, как будто они принадлежат перу Шекспира»21.
Обосновывая необходимость отдельного издания «Анны Карениной», он писал в 1912 г. в предисловии к роману: «Неужели мы все так и будем увлекаться уголовными романами? Неужели так и не читать нам возвышенных произведений?.. Но если мы желаем принадлежать к цивилизованным нациям, мы должны знать эти драгоценные произведения человеческой мысли»22. Недждет давал высокую оценку романов Толстого и всего его художественного творчества.
Позднее, в книге «Литературная жизнь» и в статье «Через пять лет» Недждет еще раз подчеркнул общественное значепие творчества русского художника и призвал своих турецких собратьев учиться у него изображать правду жизни.
Писатель Али Сюха Делильбаши, говоря в одной из статей о тяжелых условиях, в которых приходилось жить и работать многим турецким писателям, вспомнил, в каких условиях жили и творили в царской России Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой и Горький. Русская литература, отметил он, сильна своей народностью, вниманием к страданиям простых людей, и именно этому должна учиться у нее турецкая литература.
«Прежде всего, — писал он, — пам нужна такая действенная литература, которая, подобно анатому, вскрывает перед нашим взором страдания масс, показывает всевозможные раны наши. Другими словами, я хочу для нашей литературы прежде всего Достоевского и Толстого. После их прихода, в будущем, если угодно аллаху, пусть появятся свои Ибсены, Стриндберги, Пиранделло, Бернарды Шоу»23.
Романист и поэт Халид Вахри Озансой, говоря о мировом значении русской литературы, подчеркивает ее важнейшее качество — народность.
«Произведения Толстого и Достоевского, — пишет он, — в столь живой и оригинальной форме воссоздали жалкое существование мужика в царской России, что переводы этих произведений на другой язык сейчас же возымели успех. Они были восприняты как мир новой страпы, как мир вновь познанных людей, мало того, они даже во Франции оказали воздействие на роман и театр».
В глубокой связи со своим пародом, в остроте социальной проблематики, в гуманизме видит новаторский вклад русской литературы в мировую сокровищницу культуры турецкий переводчик и литературовед Эрол Гюней.
«Идеалом героев, созданных Диккенсом, — пишет он в своей статье о русских классиках, — является хороший дом, счастливая семейная жизнь. Герои Бальзака стремятся приобрести великолепнее замки, накопить миллионы. Однако ни герои Тургенева, ни герои Достоевского, ни герои Толстого не ищут ничего подобного. Они знают, что в условиях России спокойная жизнь, богатство, высокое положение означают принятие крепостного права, принятие деспотизма. Вот потому-то русские писатели требуют очень многого от людей, они не согласны с тем, чтобы люди ставили на первый план свои интересы и свой эгоизм».
Выдающийся романист и драматург Решад Нури Гюн-текин, как уже говорилось, посвятил Толстому книгу, в которой дал свое истолкование идей и произведений великого художника. Гениальные творения Толстого, по его мнению, возвышаются над творениями всех других писателей, не знают себе равных. Творчество его было и остается недосягаемой вершиной словесного искусства.
Анализируя романы Толстого, Решад Нури Гюнтекин подчеркивает умение писателя изображать действительность в непрерывном изменении.
«Романы Толстого, — пишет он, — воспроизводят действительность в неустанном движении. Он мастер изображения живой жпзни. Вместе с этим все в его творчестве оза-репо мыслью и чувством художника.
Толстой раскрывает перед читателями тайники своего сердца, и поэтому он столь неотразимо действует на их сердца»24.
Решад Нури Гюнтекин восторгается не только глубиной психологического анализа Толстого, но и широтой его эпического искусства:
«Романист Толстой, показывающий нам самые сокровенные уголки души своих персонажей, в такой же мере мастер изображения окружающего их внешнего мира. Встреча императоров, пожар Москвы, смерть Ивана Ильича, скитания Катюши Масловой по сибирской каторге, — все это описано с огромной художественной силой и правдой... В умении раскрывать предсмертные переживания своих героев Толстого можно сравнить только с Данте. Я не знаю более глубокой, более впечатляющей новеллы, чем его рассказ "Три смерти"').
Особенное восхищение Решада Нури Гюптекина вызывает роман «Война и мир».
«Типы Пьера и князя Андрея, — пишет он, — обрисованы с величайшей правдивостью и мастерством. Что же касается глав, посвященных войне, то мы без колебания скажем, что они не сравнимы ни с чем, написанным до сего времени. Наполеон, Александр I, Кутузов, французская, австрийская, русская армии, все явления и события описаны столь правдиво, что читатель видит все это живым и действующим».
Необычайно высокую оценку Решад Нури дает также искусству пейзажа и языку Толстого.
«Толстой любит природу и своеобразно оживляет ее в своих романах. Ночь, звезды, восход солпца — все это дается им в органической связи с описаниями душевных переживаний и настроений героев... Толстой должен быть отнесен к числу писателей, которые воспринимают природу светлым и чистым взором. Для великого романиста она — вечная книга, читать которую, думать над которой должен каждый человек... Стиль Толстого является самым пре-краспым и могучим стилем XX века. Он прост и искренен. Ясность, чистота, четкость, тонкость, мелодичность, а временами и величественность — главные особенности его языка. Ни один перевод не способен передать это. Ни один писатель в России еще не смог, как он, придать фразе столько гармонии, слову — столько благородства, фантазии — столько блеска и красок».
Свою книгу Решад Нури завершает разделом «Главные идеи Толстого», в котором подчеркивает глубину моральных исканий и этический пафос в произведениях русского художника.
Высокую оценку реалистическим традициям русской литературы и художественному методу Толстого дали выдающийся художник-реалист Сабахаттин Али, автор известного романа «Юсуф из Куюджака»; новеллист Бекир Сытки Кунт; автор романа «Когда остановились прялки» Садри Эртем; автор повести «Эмине» Сауд Дервиш; романист Решад Энис Айген; сатирик Зейиал Абедин и многие другие.
Ярким выражением преклонения лучшей части турецкой интеллигенции перед гуманизмом русской литературы была работа Назыма Хикмета над переводом романа «Война и мир» в период его заточения в бурсскои тюрьме. По приезде в СССР Назым Хикмет рассказал:
«Величие Льва Николаевича Толстого, этого мастера мастеров, этого бессмертного старца, оставшегося навеки юным, я полностью осознал только в бурсскои тюрьме. Там я перевел половину романа "Война и мир". Моя камера переполнилась жизнью и надеждой, пали стены тюрьмы, я еще больше поверил в сождательную мощь великого русского народа и еще больше полюбил его»25.
О своем отношении к наследию великого писателя и о работе над переводом романа «Война и мир» Назым Хикмет рассказал автору этой книги:
«Художественные творения Льва Толстого заинтересовали меня еще в детстве, и с тех пор они остаются для меня источником вдохновения и высокого наслаждения.
Помню, пятнадцатилетним мальчиком я впервые прочитал роман,,Анна Каренина". Учился я тогда в военно-морском училище и ежеднсвпо ездил туда на пароходе. На палубе я искал уединенный уголок, чтобы продолжать чтение увлекшей меня книги. По молодости лет я не уделял никакого внимания любовной коллизии романа, зато мастерски написанные картины московской и петербургской жизни захватили меня. И когда я дошел до сцены скачек, когда "Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую в поводья лошадь, легко обошел трех, в: впереди его остался только рыжий Гладиатор Махотина", я столь живо ощутил себя сидящим на Фру-Фру, что пережил вместе с Вронским все драматические события этого состязания. Вместе с ним я мчался по ипподрому, брал барьеры, переносился через канавы. У меня дух захватило, когда мы приближались к финишу... И, вероятно, сильнее Вронского я пережил ужас, когда от неловкого движения седока переломило спину Фру-Фру... В этот миг у меня было такое ощущение, что не Вронский, а я лежу на земле прижатый вздрагивающим боком лошади и на меня глядят ее умные, страдающие глаза...
Кто-то тронул меня за плечо, и я очнулся. Вокруг меня стояли пассажиры, с удивлением глядя на меня. Смущенный, я убежал, но долго не мог прийти в себя. Действие книги на мое воображение было потрясающим. Это была не книга, а сама жизнь, и ее подлинность не вызывала сомпений.
Впоследствии я прочитал и другие романы Толстого, его превосходные повести и пьесы, а затем многократно перечитывал их. И каждый раз я подпадал под обаяние могучей стихии толстовских образов. Такого проникновения во внутренний мир человека, такой силы живописания словом, такой высоты художественного мастерства, когда его уже не замечаешь, а видишь только самую действительность в ее неудержимом течении, мог достичь только гениальный художник!..».
Далее Назым Хикмет рассказал:
«Мысль о переводе романа "Война и мир" для турецкого читателя мною владела давно. Она возникла еще в годы молодости, когда я жил и учился в Москве. Но осуществить ее мне довелось только в 1943 г. за толстыми стенами бурсской тюрьмы. Было это так. Турецкое министерство культуры задумало издать серию произведений классиков мировой культуры. Первое издание "Войны и мира" было переводом с французского, новый перевод романа нужно было сделать непосредственно с языка оригинала, а для этого понадобились люди, владеющие русским языком.
В качестве переводчика был приглашен находившийся тогда на воле (впоследствии он также сидел в тюрьме) друг моей юности коммунист Зеки Баштимар, учившийся вместе со мной в Москве. Работа предстояла огромная, понадобилось и мое участие. И тогда он привлек меня, а власти сделали вид, будто ничего не знают.
Однажды, придя в тюрьму на свидание со мной, Зеки Баштимар передал мне необходимые книги, и я приступил к делу. С первых же дней работа захватила меня. Я проводил за ней все дни, а порой и рассвет заставал меня за узким тюремным столом. Снова и снова переживал я вместе с героями романа их радости и горести...
Готовые страницы я пересылал через начальппка тюрьмы моему товарищу, а он тем же путем пересылал продолжение...
Начальник тюрьмы, боясь подвоха, исправно читал мой перевод главу за главой и под конец так втянулся в чтение, что стал меня торопить с переводом дальнейшего, а иногда и нетерпеливо расспрашивал, что же дальше произошло с князем Андреем, Пьером, Наташей...
Месяц за месяцем, в течение трех лет, переводил я первую половину романа. Вторую его половину перевел Зеки Баштимар. Под его именем и был напечатай наш общий перевод (мое имя было под запретом)».
Далее Назым Хикмет рассказал о принципах, которых он придерживался при переводе ромапа:
«Я стремился сохранить и передать не только дух оригинала, но и особенности авторского стиля. Помню, в какой тупик ставили меня большие, развернутые — со множеством вводных предложений — толстовские периоды. Рубить их на короткие фразы, как это делали французские переводчики, мне казалось кощунством, — при этом терялось своеобразие толстовского стиля, его характерность. Сохранять толстовские фразы тоже нельзя было — это озпачало бы сделать перевод громоздким, неудобочитаемым па турецком языке. Я пытался искать средний путь и, вероятно, не всегда находил правильное решение...
Другой недостаток нашего перевода был, как это ни странно, связан с моим искренним стремлением очистить турецкий язык от иноземных, особенно персидских и арабских, наслоений, приблизить книжный язык к народному. Кое-что удалось сделать, однако, ополчаясь против иноземной лексики, мы — сейчас мне это особенно ясно — перегнули палку, ударились в другую крайность и стали заменять синонимами даже те арабские и персидские слова, которые уже давно вошли в турецкий быт и стали органической частью языка народа. Этого, разумеется, не следовало делать, — перевод от этого значительно проиграл. Тем не менее в целом наш перевод, как утверждали, имел преимущество перед предыдущим, — ведь он делался непосредственно с русского языка и притом с большой любовью».
В заключение беседы Пазым Хикмет сказал:
«Творческий метод Толстого оказал на меня большое влияние. Я и сейчас с наслаждением и пользой перечитываю его гениальные творения, его публицистику. Особенно дороги мне гуманизм великого художника, его призывы к миру и братству между народами. В моей еще не завершеп-ной стихотворной эпопее "Человеческая панорама" упоминается сцена братания солдат из рассказа Толстого "Севастополь в мае". Она видится мне как символ будущего мира без оружия, как образ дружбы, братания всех народов земли. Убежден, ни один турецкий писатель, если он настоящий художник, не прошел и не пройдет мимо творческого опыта Толстого — этого гиганта мировой литературы»26.
Отношение к наследию Толстого в Турции, как и в других странах, различное, — в зависимости от того, какие социальные круги и в каких целях к нему обращаются. Порой па русского писателя пытаются опереться круги, далекие от демократизма и гуманизма. Часть турецкой критики превозносит слабые сторопы мировоззрения Толстого, характеризуя его главным образом как проповедника покорности и последователя Корана. Однако интерес к его творчеству в широких массах турецкого народа продолжает расти. В Турции, как и в других странах Востока, Толстой олицетворяет высшие достижения и лучшие традиции русской классической литературы.