Задания для письменной работы:
1) Прочитайте статью Р. М.Кобзевой. Составьте цитатный план.
2) Какие проблемы затрагивает Л.Толстой в рассказе «Свечка»?
Статья «Духовный мир фольклора в восприятии Л.Н. Толстого» Р.М. Кобзевой. Липецкий государственный педагогический университет.
Много тем для народных рассказов Толстой нашел в русских народных легендах. Он много их знал и, по свидетельству В. И. Алексеева, любил излагать свои философские положения в форме сравнений и примеров.
Сам Толстой народные свои рассказы называл народными легендами и говорил: «Это я у народа взял и народу отдал».
О вреде пьянства -- легенда Афанасьева «Горький пьяница». Существуют варианты, приписывающие черту происхождение винокурения.
Оба варианта -- белорусский и татарский -- послужили основой рассказа Толстого «Как чертенок краюшку выкупал», а затем и пьесы «Первый винокур». Не изменяя ни содержания, ни композиции, Толстой развил сюжет, скупые фразы подлинника разрослись в небольшие художественные сцены с сохранением нередко дословного текста подлинника.
Через 15 лет после первой публикации рассказа Толстого «Крестник» появилась в печати галицко-русская сказка «Книжки недели», 1886, № 4, представляющая новую версию легенды о крестном сыне. На разительные совпадения с рассказом Толстого обратил внимание А. Кадлубовский, убедительно доказавший, что записанная значительно позднее галицко-русская сказка -- не что иное, как рассказ Толстого «Крестник».
Толстой создал ряд народных рассказов («Чем люди живы», 1881, «Упустишь огонь -- не потушишь», 1885, и др.). В конце 1884 Т. совместно с В. Г. Чертковым было основано народное книгоиздательство «Посредник», ставившее целью издание и распространение в народе картин и рассказов в духе учения Т. Для этого издательства Т. был написан ряд мелких рассказов. Создаются им и большие художественные произведения: «Смерть Ивана Ильича» (1886), драма «Власть тьмы» (1886), «Плоды просвещения» (напис. 1886--1889, изд. 1890), «Хозяин и работник» (напис. 1894--1895, изд. 1895) и «Крейцерова соната» (напис. 1887--1889, изд. 1890), первоначально запрещенная цензурой и напечатанная по личному разрешению Александра III в результате настойчивых хлопот С. А. Толстой, добившейся свидания с царем.
Не только в языке, простом и выразительном, сказалось проникновение в стиль народных рассказов фольклорной традиции. Здесь и широкое использование жанра сказки с ее небывалыми превращениями и чудесами, и типично фольклорные художественные приемы: троичность, традиционный зачин («Жил в деревне», «Жил в городе» и т. п.) и концовка («И стали жить-поживать», «И стал он жить-поживать, добро наживать»), пословицы и поговорки и т.п.
Великое искусство Толстого-реалиста дает о себе знать и в народных рассказах. Чувство правды жизни требовало от художника показа реальных сторон действительности. Толстой рисует безысходную бедность в семье сапожника Семена («Чем люди живы»), эгоистическую жизнь «хозяйственного мужика» Ильяса («Ильяс»), злоключения сапожника Мартына («Где любовь, там и бог»), неприглядную жизнь крестьян, у которых из-за куриного яйца разгорелась жестокая вражда («Упустишь огонь не потушишь»), голодную украинскую деревню («Дна старика»), дикую жадность, собственнические инстинкты «выбившегося в люди» Пахома («Много ли человеку земли нужно») и т. д. В портретных характеристиках, пейзажах, диалогах -- множество тех метких реалистических деталей, которые являют уменье Толстого -- скупыми средствами, часто одним словом, создавать неповторимый художественный образ.
Простоту, сжатость описаний Толстой считал непременным условием в рассказах для народа. Чтобы рассказ был понятен, он должен быть безыскусен, прост. Поэтому каждая стилистическая деталь вносится в повествование с учетом того, что читателями будут простые, а слушателями часто неграмотные люди.
Высокое достоинство рассказов -- в их простом, сжатом, строгом, чеканном слоге. Говорить художественно и в то же время лаконично, просто -- большое искусство, и замечательные образцы именно этого искусства дал Толстой в своих рассказах для народа.
Однако в целом стремление писателя упростить художественную форму, если произведение предназначается для народа, имело противоречивые последствия. Прелесть простоты языка, экономия изобразительных средств, которые так высоко ценил Толстой в поздний период творчества и которые считал необходимым условием народной литературы, сочетаются в этих рассказах с нарочитым упрощением художественной формы.
Приемы, выработанные в период создания рассказов для народа, составили часть богатейшего разнообразия стиля позднего Толстого, в котором новые требования писателя к искусству соединились с многолетним писательским опытом великого художника. И на этом пути многостороннего, а не узкотенденциозного искусства Толстой создал в поздний, послепереломный период своего творчества подлинно народные произведения.
Позднее творчество великого писателя Л.Н. Толстого в силу отказа от привычных для него средств психологизации вызвало неоднозначные оценки и тем более, их философско - религиозное содержание. Как известно, народные рассказы - явление в творчестве Толстого неоднозначное по жанровой структуре и достаточно сложное по всем аналитическим аспектам, не смотря на такое простое их обозначение в критике. Толстой как бы проверял в них свои новые мысли о смысле жизни и прояснял их «уровнем абсолютной ясности, которую находил в духовной народной традиции.
Духовный мир фольклора во многом связан с особенностями народной веры, которая генетически складывается из разных слоёв и которую И.Н. Данилевский, Г.П. Федотов называют в своих работах «новым духовным симбиозом». «Бытовое христианство» - иногда так ещё определяют народную веру другие исследователи и говорят о двоеверии, отразившемся в произведениях устного народного творчества.
В русских былинах, сказках, песнях и других многочисленных жанрах фольклора в борьбе со злом всегда побеждает добро. Это жизнеутверждение возникает у народных героев от ощущения себя в едином с мирозданием, поэтому так естественным в оценках персонажей фольклора такие справедливые определения, как «природные человек», «природное начало». Но каким содержанием наполняются эти слова? Ведь народное жизнечувствие единства проявляется не только с миром как Космосом и Природой (в язычестве и мифологии), а тем мирозданием, в котором, - по словам И. Данилевского - «Воля Божия и Промысел Божий определяют всё, и всё концентрируется на спасении человека. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и их потомков (XI- XIIвв.). - М., 1998. - С.225 В язычестве добро и зло в мире равнозначны, а жизнь представляет собой вечный круговорот и вечное возрождение. В христианстве же добро и зло, их доброта перенесена в душу человека. Бог создал мир прекрасным, и жить надо, по народным представлениям, не столько по закону, сколько по Правде.
Какие же точки соприкосновения с духовным миром фольклора мы найд1м в творчестве Л.Н. Толстого? В. Клороленко говорил, что Л.Н. Толстой вышел в мир с детской доверчивостью веры в тайну. Когда она откроется, то все люди сделаются счастливыми, не будет никаких неприятностей, и все будут любить друг друга и сделаются муравейными братьями. Эту веру Толстой пронёс через всю свою жизнь.
Для того чтобы открыть эту тайну, великий писатель и мыслитель совершенствует себя, и сначала, как известно, им было много времени размотано, - по его словам, - на мечты и старания быть таким, как все. Зато очень рано Л.Н. Толстой поставил перед литературой задачу учительства. Он познаёт человеческую душу, чтобы эту душу сформировать. И на этом пути, ещё 16 лет, читая «Антона Горемыку» Григоровича. Он радостно открывал для себя (о чём и напишет позже), что «русского мужика, нашего кормильца, и - хочется сказать - нашего учителя, можно и должно описывать не глумясь, и не для оживление пейзажа, а можно и должно писать во весь рост не только с любовью, но с уважением и даже трепетом.
Так в жизненные задачи писателя входит не только совершенствование себя и мира (учительство), но и обучение у народа (учителя). Ф.М. Достоевский в речи о Пушкине говорил, что русскому скитальцу нужно всемирное счастье. Оно было необходимо и Л.Н. Толстому, которого интересовал философский камень - добродетель.
Толстой тщательно изучает народную жизнь, народное искусство, былины. В его библиотеке был Ф. Буслаев, писатель общался с Василием Щеголёнком, исполнителем былин, записывал его тексты. Основой сюжетов многих «народных рассказов» Л.Н.Толстого являются народные легенды из сборника А.Н. Афанасьева («Крестник», «Зерно с куриное яйцо» и др.), рано начал он записывать и народные песни. В «Записных книжках» Л.Н. Толстого (М., 2000) есть такое наблюдение: «Один из замечательнейших знаков гибкости русского языка заметен в изменении повторяемости стиха в песнях, например, ни одной песни нет, особенно весёлой, в которой этот retrain не изменялся бы 3,4 манерами, например:
По горенке милый ходит,
Тяжело вздыхает - (тяжко вздыхает, тяжко он вздыхает, плачет вздыхает), и надо заметить, эти изменения невольно бессознательны, когда он поёт с увлечением. Записные книжки. Лев Толстой. - М., 2000. - С. 14 Л.Н. толстой почувствовал гетерофоничность русской песни. Это, по мнению П.А. Флоренского, которого цитирует И.А. Есаулов «совершенно особенный феномен, напоминающий полифонию Средних веков, но предшествующих ей исторически. В многоголосии русской песни - полная свобода всех голосов, «сочинение», их друг с другом, в в противоположность подчинению... Единство достигается внутренним взаимопониманием исполнителей, а не внешними рамками. Каждый более - менее импровизирует, но не разлагает целого. Так народная мудрость охватывает неиссякаемый океан чувств, в противоположность застывшей и выкристаллизовавшейся готике стиля контрапунктического. И.А. Есаулов отмечает в продолжении мысли философа, что русская песня и есть осуществление «хорового начала» как начала соборного, «слуховое» (или словесное) проявление категории соборности. Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск. 1995.- С 22-23
Русская народная песня всегда будет помогать Л.Н.Толстому в постижении Правды жизни в её народном осмыслении, как «Песня про сражения на реке Чёрной 4 августа 1855 г.» в «Севастопольских рассказах». Эта песня о поражении, отступлении. Она стала известна великому князю, узнали песню и солдаты. Рассказ «Рубка леса» заканчивается тем, как бывший солдат Антонов по просьбе другого солдата Жданова поёт «берёзушку», его любимую песню. Песня заунывная, Жданов плакал. И смерть Веленчука, и печальная мгла, и вся бесприютность солдатского бытия была в ней. В «Казаках» мы встретим свадебные и хороводные народные песни, а фольклорные записи, сделанные на Кавказе, помогут Л.Н.Толстому создавать «Хаджи - Мурата». Эстетическая роль песни всегда не одинакова в каждом художественном тексте, но есть у Л.Н. Толстого произведение, которое называется «Песня на деревне», в котором описываются проводы в рекруты. Их пятеро, и в пяти домах угощение - хлеб и вино. «Ребята ничего не пили, отпивали не больше четверти стаканчика, а то только пригубливали и отдавали. Встали, помолились, поблагодарили хозяев, вышли». Это понимание осознания народом долга («служить надо»), этнографически точное описание исполнение песен и движение от внешнего восприятия, к внутреннему, духовному. «Я не одним рассудком, но всем существом своим почувствовал весь ужас того, что происходило передо мною в это памятное туманное утро... И подумать, что всё это совершается теперь над тысячами, десятками тысяч людей по всей России и совершалось и будет ещё долго совершаться над этом кротким, мудрым, святым, и так жестоко и коварно обманутым русским народом».
Стыд, сознание дурного поступка овладевают рассказчиком. Толстой гениально почувствовал великую объединяющую силу русской песни: «Всё то разрозненное, непонятное, странное, что я видел, - всё вдруг получило для меня простое, ясное и ужасное значение. В «Хаджи - Мурате» песня предсказывала безнадёжность боя, утверждала серьёзность жизни, призывала не сдаваться, сражаться до последнего, хотя бы ты остался один.
Итак, народная песня позволяет Л.Н. Толстому увидеть мир целостным и единым во всей его сложности и противоречивости, потому что он сам почувствовал в ней душу русского народа.
Число «три» магическое в мифологии, как поэтический приём в фольклоре, тоже привлекло Л.Н. Толстого и отразилось в названиях его произведений: «Три смерти» (1858), «Три сына», Три старца» (1886-1887), «Три притчи» (1895), «Три дня в деревне» (1909). Заметим, что эти рассказы как бы «подытоживают» периоды создания крупных произведений и служат своеобразным началом следующего этапа творчества. Например, 1855 г. - «Севастопольские рассказы», «Рубка леса»; 1853-1862 гг. - «Казаки» - в них народные песни традиционного характера; 1857 г. - «Три смерти»; 1866-1886 гг. - «Война и мир», «Народные рассказы», «Смерть Ивана Ильича»; 1887 г. - «Три сына», «Тир старца»; 1889-199 - «Воскресенье», а 1893-1895 гг. - «Три притчи»; наконец, 1896-1904 -«Хаджи - Мурат», 1909 - «Песня на деревне», в которой вновь народные традиционные песни со своей эстетической функцией. Толстой - художник и Толстой - мыслитель, в напряжённой духовной работе идущий к новому миропониманию, так отчётливо предстаёт в этих названиях и датах своих великих произведений! И начинается этот путь с народной песни и заканчивается русской песней. Именно она объединяет в творчестве и мыслях писателя всё, «доселе разрозненное и непонятное в простое и ясное».
В рассказе «Три смерти» Л.Н. Толстой более всего ценит природное начало в человеческом смысле жизни (дерево умирает честно и красиво в отличии от людей), в рассказе «Три сына» утверждается, что Бог даёт людям благо, велит им делать то же, что и он, и потому будем делать то же. Что и он - благо людям». В «Трёх старцах» Л.Н.Толстой доброе дело и скромное подвижничество не связывает с церковной догматикой, а в рассказе «Три притчи» он объясняет свою позицию в вопросах о непротивлении злу, о значении науки и искусства в жизни общества.
В целом фольклорные элементы в различных художественных произведениях Л.Н. Толстого помогают писатель в определении народа как носителя высших нравственных ценностей, рассказы с притчевым началом - в постижении религиозно - нравственной истины, русская песня - в раскрытии целостной сущности русской души.
На наш взгляд, Л.Н.Толстой воспринимает два слоя народной веры, отражённой в фольклоре: природный слой матери - земли (это сказывается в предпочтении значения всего стихийного, бессознательного, природного - «Три смерти»), религию жертвенности, живой традиции святости («Три сына». Третий же (канонический устав Церкви) он переосмысливает по- своему или отрицает его («Три старца»).
Восприятие духовного мира фольклора, особенно русской народной песни, даёт возможность Л.Н. Толстому - художнику отчасти преодолевать взгляд на перестройку жизни только через убеждение других и переделку себя, чувствовать не только национальные достоинства народа, а и иной тип духовности - Православие, потому что в русском народном творчестве всё освещено светом прежде всего Божественной Правды. В силу этого лучшие герои устремлены к народной вере во всей её полноте порой независимо от авторских взглядов на канонический уставы Церкви.
Творчество Толстого 80-х годов, а именно народные рассказы доказывают нам, что писатель в этот период жизни глубоко проникся духовным миром фольклора и перенял народные тайны жизни в вере, расширяющие представление о единстве творческого сознания писателя и народной культуры.
СВЕЧКА.
Вы слышали, что сказано: око за око и зуб sa зуб. А я говорю вамъ: не противься злому (Мф. V, 38, 39).
Было это дело при господах. Всякие были господа. Были такие, что смертный час и Бога помнили и жалели людей, и были собаки, не тем будь помянуты. Но хуже не было начальников как из крепостных, как из грязи да попали в князи! И от них-то хуже всего житье было.
Завелся такой приказчик в господском имении. Крестьяне были на барщине. Земли было много, и земля была добрая; и воды, и луга, и леса, всего бы всем достало — и барину и мужикам, да поставил барин приказчиком своего дворового из другой вотчины.
Забрал приказчик власть и сел на шею мужикам. Сам он был человек семейный — жена и две дочери замужем — и нажил уж он денег: жить бы да жить ему без греха, да завидлив был и завяз в грехе. Началось с того, что стал он мужиков сверх дней на барщину гонять. Завел кирпичный завод, всех — и баб и мужиков — поморил на работе, а кирпич продавал. Ходили мужики к помещику в Москву жаловаться, да не вышло их дело. Ни с чем отослал мужиков и не снял воли с приказчика. Прознал приказчик, что ходили мужики жаловаться, и стал им за то вымещать. Еще хуже стало житье мужикам. Нашлись из мужиков неверные люди: стали приказчику на своего брата доносить и друг дружку подводить. И спутался весь народ, и обозлился приказчик.
Дальше да больше, и дожил приказчик до того, что стал его народ бояться, как зверя лютого. Проедет по деревне, так все от него, как от волка, хоронятся, кто куда попало, только бы106 107на глаза не попадаться. И видел это приказчик и еще пуще злился за то, что боятся его. И битьем и работой донимал народ, и много от него муки приняли мужики.
Бывало, что и изводили таких злодеев; и про этого стали поговаривать мужики. Сойдутся где в сторонке, кто посмелее и говорит: «Долго ли нам терпеть злодея нашего? Пропадать заодно — такого убить не грех!»
Собрались раз мужики в лесу до Святой: лес господский послал приказчик подчищать. Собрались в обед, стали толковать.
— Как нам, — говорят, — теперь жить? Изведет он нас до корня. Замучил работой: ни дня, ни ночи ни нам, ни бабам отдыха нет. А чуть что не по нем, придерется, порет. Семен от его поронья помер. Анисима в колодках замучал. Чего ж еще нам дожидать? Приедет вот сюда вечером, станет опять озорничать, — только сдернуть его с лошади, пристукнуть топором, да и делу конец. Зарыть где, как собаку, и концы в воду. Только уговор: всем стоять заодно, не выдавать!
Говорил так Василий Минаев. Пуще всех он был зол на приказчика. Порол он его каждую неделю и жену у него отбил, к себе в кухарки взял.
Поговорили так мужики, и приехал на вечер приказчик. Приехал верхом, сейчас придрался, что не так рубят. Нашел в куче липку.
— Я, — говорит, — не велел рубить липы. Кто срубил? Сказывай, а то всех запорю!
Стал добираться, в чьем ряду липа. Показали на Сидора. Исколотил приказчик Сидору всё лицо в кровь. Отхлестал и Василия татаркой за то, что куча мала. Поехал домой.
Сошлись опять вечером мужики, и стал говорить Василий:
— Эх, народ! Не люди, а воробьи. «Постоим, постоим», а пришло дело, все под застреху. Так-то воробьи против ястреба собирались: «не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!»
А как налетел, все по крапиве. Так-то и ястреб ухватил какого ему надо, поволок. Выскочили воробьи: «чивик, чивик!» — не досчитываются одного. «Кого нет? Ваньки. Э, туда ему и дорога. Он того и стоит». Так-то и вы. Не выдавать, так не выдавать! Как он взялся за Сидора, вы бы сгрудились, да и покончили. А то: «не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!» а как налетел, — так и в кусты.107
108Стали так говорить чаще и чаще, и совсем собрались мужики уходить приказчика. Повестил на Страстной приказчик мужикам, чтобы готовились на Святой барщину под овес пахать. Обидно это показалось мужикам и собрались они на Страстной у Василья на задворке и опять стали толковать.
— Коли он Бога забыл, — говорят, — и такие дела делать хочет, надо и вправду его убить. Пропадать заодно!
Пришел к ним и Петр Михеев. Смирный был мужик Петр Михеев и не шел в совет с мужиками. Пришел Михеев, послушал их речи и говорит:
— Грех, вы братцы, великий задумали. Душу погубить — великое дело. Чужую душу погубить легко, да своей-то каково? Он худо делает — перед ним худое. Терпеть, братцы, надо.
Рассердился на эти речи Василий.
— Заладил, — говорит, — одно: грех человека убить. Известно — грех, да какого, — говорит, — человека? Грех человека доброго убить, а такого собаку и Бог велел. Собаку бешеную убить надо, людей жалеючи. Не убить его — грех больше будет. Что он людей перепортит! А мы хоть и пострадаем, так за людей. Нам люди спасибо скажут. А слюни-то распусти, он всех перепортит. Пустое ты, Михеич, толкуешь. Что ж, разве меньше грех будет, как в Христов праздник все работать пойдем? Ты сам не пойдешь!
И заговорил Михеич.
— Отчего не пойти? — говорит. — Пошлют, и пахать поеду. Не себе. А Бог узнает, чей грех, только нам бы Его не забыть. Я, — говорит, — братцы, не свое говорю. Кабы нам показано было зло злом изводить, так бы нам и от Бога закон лежал; а то нам другое показано. Ты станешь зло изводить, а оно в тебя перейдет. Человека убить не мудро, да кровь к душе липнет. Человека убить, душу себе окровянить. Ты думаешь — худого человека убил, думаешь — худо извел, ан глядь, ты в себе худо злее того завел. Покорись беде, и беда покорится.
Так и не договорились мужики: разбились мыслями. Одни так думают по Васильевым речам, другие на Петровы речи соглашаются, чтобы не заводить греха, а терпеть.
Отпраздновали мужики первый день, воскресенье. На вечер приходит староста с земским с барского двора и, сказывают — Михаил Семеныч, приказчик, велел назавтра наряжать мужиков,108 109всем пахать под овес. Обошел староста с земским деревню, повестил всем назавтра выезжать пахать, кому за реку, кому от большой дороги. Поплакали мужики, а ослушаться не смеют, на утро выехали с сохами, принялись пахать. В церкви благовестят к ранней обедне, народ везде праздник справляет, — мужики пашут.
Проснулся Михаил Семеныч, приказчик, не рано, пошел по хозяйству; убрались, нарядились домашние — жена, дочь вдовая (к празднику приехала); запрег им работник тележку, съездили к обедне, вернулись; поставила работница самовар, пришел и Михаил Семеныч, стали чай пить. Напился Михаил Семеныч чаю, закурил трубку, позвал старосту.
— Ну что, мол, поставил мужиков на пахоту?
— Поставил, Михаил Семеныч.
— Что, все выехали?
— Все выехали, я их сам расставлял.
— Расставить-то расставил, да пашут ли? Поезжай посмотри, да скажи, что я после обеда приеду, чтоб десятину на две сохи выпахали, да чтоб пахали хорошо! Если огрех найду, я на праздник не посмотрю!
— Слушаю-с.
И пошел было староста, да Михаил Семеныч вернул его. Вернул его Михаил Семеныч, а сам мнется, хочет что-то сказать, да не знает как. Помялся, помялся, да и говорит:
— Да вот что, послушай ты еще, что они, разбойники, говорят про меня. Кто ругает и что говорит — всё мне расскажи. Я их, разбойников, знаю, не любо им работать, только бы на боку лежать, лодырничать. Жрать да праздновать — это они любят, а того не думают, что пахоту пропустишь, опоздаешь. Так вот ты и отслушай от них речи, кто чтò скажет, всё мне передай. Мне это знать надо. Ступай да смотри всё расскажи, ничего не утаивай.
Повернулся староста, вышел, сел верхом и поехал к мужикам в поле.
Услыхала приказчица мужнины речи с старостой, пришла к мужу и стала его просить. Приказчица была женщина смирная, и сердце в ней было доброе. Где могла, усмиряла мужа и застаивала перед ним мужиков.
Пришла она к мужу и стала просить.
— Друг ты мой, Мишенька, — говорит, — для великого дня,109 110праздника Господня, не греши ты ради Христа, отпусти мужиков!
Не принял Михаил Семеныч жениных речей, только засмеялся на нее.
— Али, давно, — говорит, — по тебе плетка не гуляла, что ты больно смела стала, — не в свое дело вяжешься?
— Мишенька, друг ты мой, я сон про тебя видела нехороший, послушай ты меня, отпусти мужиков!
— То-то, —говорит, — я и говорю: видно, жиру много наела, думаешь, и плеть не проймет. Смотри!
Рассердился Семеныч, ткнул жену трубкой с огнем в зубы, прогнал от себя, велел обед подавать.
Поел Михаил Семеныч студню, пирога, щей со свининой, поросенка жареного, лапши молочной, выпил наливки вишневой, закусил сладким пирогом, позвал кухарку, посадил ее песни играть, а сам взял гитару и стал подыгрывать
Сидит Михаил Семеныч с веселым духом, отрыгивается, на струнах перебирает и с кухаркой смеется. Вошел староста, поклонился и стал докладывать, чтò на поле видел.
— Ну что, пашут? Допашут урок?
— Уж больше половины вспахали.
— Огрехов нет?
— Не видал, хорошо пашут, боятся.
— А что, разборка земли хороша?
— Разборка земли мягкая, как мак рассыпается.
Помолчал приказчик.
— Ну, а что про меня говорят, — ругают?
Замялся было староста, да велел Михаил Семеныч всю правду говорить.
— Всё говори, ты не свои слова, а ихние говорить будешь. Правду скажешь, я тебя награжу, а покроешь их, не взыщи, выпорю. Эй, Катюша, подай ему водки стакан для смелости.
Пошла кухарка, поднесла старосте. Поздравил староста, выпил, обтерся и стал говорить. «Всё одно, — думает, — не моя вина, что не хвалят его; скажу правду, коли он велит». И осмелился староста и стал говорить:
— Ропщат, Михаил Семеныч, ропщат.
— Да что говорят? Сказывай.
— Одно говорят: он Богу не верует.
Засмеялся приказчик.110
111— Это, — говорит, — кто сказал?
— Да все говорят. Говорят, он, мол, нечистому покорился.
Смеется приказчик.
— Это, — говорит, — хорошо. Да ты порознь расскажи, чтò кто говорит. Васька чтò говорит?
Не хотелось старосте сказывать на своих, да с Василием у них давно вражда шла.
— Василий, — говорит, — пуще всех ругает.
— Да чтò говорит-то? Ты сказывай.
— Да и сказать страшно. Не миновать, — говорит, — ему беспокаянной смерти.
— Ай, молодец — говорит. — Чтò ж он зевает-то, не убивает? Видно, руки не доходят? Ладно, — говорит, — Васька, посчитаемся мы с тобой. Ну, а Тишка — собака тоже, я чай?
— Да все худо говорят.
— Да чтò говорят-то?
— Да повторять-то гнусно.
— Да что гнусно-то? Ты не робей сказывать.
— Да говорят, чтоб у него пузо лопнуло и утроба вытекла.
Обрадовался Михаил Семеныч, захохотал даже.
— Посмотрим, у кого прежде вытекет. Это кто же? Тишка?
— Да никто доброго не сказал, все ругают, все грозятся.
— Ну, а Петрушка Михеев чтò? чтò он говорит? Тоже, говняк, ругается, я чай?
— Нет, Михайло Семеныч, Петра не ругается.
— Чтò ж он?
— Да он из всех мужиков один ничего не говорил. И мудреный он мужик! Подивился я на него, Михаил Семеныч!
— А чтò?
— Да чтò он сделал! И все мужики дивятся.
— Да чтò сделал-то?
— Да уж чудно очень. Стал я подъезжать к нему. Он на косой десятине у Туркина верха пашет. Стал я подъезжать к нему, слышу — поет кто-то, выводит тонко, хорошо так, а на сохе промеж обжей что-то светится.
— Ну?
— Светится, ровно огонек. Подъехал ближе, смотрю — свечка восковая 5-тикопеечная приклеена к распорке и горит, и ветром не задувает. А он в новой рубахе ходит, пашет и поет стихи111 112воскресные. И заворачивает и отряхает, а свечка не тухнет. Отряхнул он при мне, переложил палицу, завел соху, всё свечка горит, не тухнет!
— А сказал чтò?
— Да ничего не сказал. Только увидал меня, похристосовался и запел опять.
— Чтò же говорил ты с ним?
— Я не говорил, а подошли тут мужики, стали ему смеяться: вон, говорят, Михеич ввек греха не отмолит, что он на Святой пахал.
— Чтò ж он сказал?
— Да он только сказал: «на земле мир, в человецех благоволение!» опять взялся за соху, тронул лошадь и запел тонким голосом, а свечка горит и не тухнет.
Перестал смеяться приказчик, поставил гитару, опустил голову и задумался.
Посидел, посидел, прогнал кухарку, старосту и пошел за занавес, лег на постель и стал вздыхать, стал стонать, ровно воз со снопами едет. Пришла к нему жена, стала его разговаривать; не дал ей ответа. Только и сказал:
— Победил он меня! Дошло теперь и до меня!
Стала его жена уговаривать:
— Да ты поезжай, отпусти их. Авось, ничего! Какие дела делал, не боялся, а теперь чего ж так оробел?
— Пропал я, — говорит, — победил он меня.
Крикнула на него жена:
— Заладил одно: «победил, победил». Поезжай, отпусти мужиков, вот и хорошо будет. Поезжай, я велю лошадь оседлать.
Привели лошадь, и уговорила приказчица мужа ехать в поле отпустить мужиков.
Сел Михаил Семеныч на лошадь и поехал в поле. Выехал в околицу, отворила ему ворота баба, въехал в деревню. Как только увидал народ приказчика, похоронились все от него, кто во двор, кто за угол, кто на огороды.
Проехал всю деревню приказчик, подъехал к другим выездным воротам. Ворота заперты, а сам с лошади отворить не может. Покликал, покликал приказчик, чтоб ему отворили, никого не докликался. Слез сам с коня, отворил ворота и стал в воротищах опять садиться. Вложил ногу в стремя, поднялся, хотел на седло перекинуться, да испугалась лошадь свиньи,112 113шарахнулась в частокол, а человек был грузный, не попал на седло, а перевалился пузом на частокол. Один был только в частоколе кол, завостренный сверху, да и повыше других. И попади он пузом прямо на этот кол. И пропорол себе брюхо, свалился наземь.
Приехали мужики с пахоты; фыркают, нейдут лошади в ворота. Поглядели мужики — лежит навзничь Михаил Семеныч, руки раскинул, и глаза остановились, и нутро всё на землю вытекло! и кровь лужей стоит, — земля не впитала.
Испугались мужики, повели лошадей задами, один Петр Михеич слез, подошел к приказчику, увидал, что помер, закрыл ему глаза, запрёг телегу, взвалил с сыном мертвого в ящик и свез к барскому дому.
Узнал про все дела барин и от греха отпустил мужиков на оброк.
И поняли мужики, что не в грехе, а в добре сила Божия.