26 марта 1944.
1. Проходит немного времени, не больше получаса, может быть, еще меньше (это видение происходило вслед за видением, описанным в главе 604). После этого Лонгин, которому поручено осуществлять надзор за казнью, начинает отдавать распоряжения. Но прежде, чем Иисуса вывели на улицу, чтобы взять и понести крест, Лонгин, успевший с любопытством, к которому уже примешивается сострадание, дважды или трижды поглядеть на Него опытным глазом человека, привыкшего к подобным зрелищам, подходит к Иисусу вместе с одним из солдат и предлагает Ему небольшое утешение: думаю, чашу вина. Поскольку из настоящей военной фляжки наливает какую-то прозрачную бледно-розовую жидкость: «Это Тебе поможет. У Тебя, должно быть, жажда. А снаружи солнце. Да и путь долгий».
Однако Иисус отвечает: «Да воздаст тебе Бог за твое сострадание. Но не траться на Меня».
«Я здоров и крепок… Ты… Не оскудею… И потом… Я бы охотно сделал бы что-нибудь, чтобы поддержать Тебя... Один глоток… Чтобы показать мне, что не питаешь отвращение к язычникам».
Теперь Иисус не отказывается от напитка и делает один глоток. Он может сделать его самостоятельно, так как руки Его уже развязаны, и больше нет палки и хламиды. Но пить больше глотка Он не желает, хотя это приятное прохладное питье могло бы весьма облегчить Ему жар, который заметен по красным пятнам на Его бледных щеках и по Его сухим растрескавшимся губам.
«Возьми, возьми. Это вода с медом. Она придаст сил. Утолит жажду… Мне жаль Тебя… да… жаль… Ты не тот, кого следовало бы казнить среди евреев. Увы!.. У меня нет к Тебе ненависти… И я постараюсь, чтобы Ты перенес только то, что положено».
Но Иисус больше не пьет… Он действительно испытывает жажду… Страшную жажду от потери крови и лихорадки… Он знает, что это не снотворное, и вполне мог бы это выпить. Но Он не хочет страдать меньше. Однако я понимаю, и так мне подсказывает мое внутреннее в и дение, что бóльшим утешением, нежели вода, подслащенная медом, для Него является сопереживание этого римлянина.
«Да воздаст тебе Бог благодатью за твою поддержку», – говорит Он. И опять улыбается… Эта раздирающая сердце улыбка опухших раненных губ, которые еле двигаются, в том числе из-за жестокого ушиба между носом и правой скулой, причиненного ударом древка после бичевания во внутреннем дворе и теперь сильно раздувшегося…
2. Появляются двое разбойников, окруженные десятком вооруженных солдат каждый.
Время выступать. Лонгин отдает последние распоряжения.
Одна центурия выступает двумя шеренгами, отстоящими метра на три друг от друга, и выходит на площадь, на которой в форме квадрата выстроилась вторая, чтобы оттеснить толпу и не дать ей помешать движению процессии. Несколько всадников уже находятся на этой небольшой площади: конная декурия под командованием юного младшего офицера со знаками отличия. Пеший солдат ведет под уздцы вороного коня центуриона. Лонгин садится верхом и занимает свое место, в двух метрах впереди от следующих за ним одиннадцати всадников.
Приносят кресты. У двоих разбойников они покороче. Крест Иисуса намного длиннее. Я бы сказала, что его вертикальная стойка не меньше четырех метров в длину.
Я вижу, что их принесли уже сбитыми. По этому поводу я читала, когда мне еще случалось читать… то есть, годы тому назад, что крест сколачивали на вершине Голгофы, и что осужденные тащили по дороге на своих плечах только два связанных вместе бруса. Все может быть. Но я вижу настоящий крест, прочный, хорошо составленный, точно подогнанный в перекрестии, крепко сбитый гвоздями и скрепленный болтами. И в самом деле, если рассудить, что он был предназначен для того, чтобы поддерживать немалый вес тела взрослого человека и выдерживать также его неслабые предсмертные конвульсии, станет понятно, что его вряд ли можно было изготовить на тесной и неудобной вершине Лобной горы.
Перед тем, как дать Иисусу крест, на шею Ему надевают табличку с надписью «Иисус Назарянин Царь Иудеев ». И веревка, на которой она держится, запутывается в шипах тернового венца, который смещается и процарапывает новые раны там, где их еще не было, и вонзается в новые места, причиняя боль и приводя к кровотечению. Народ смеется с кровожадной радостью, проклиная и сквернословя.
Теперь все готовы. И Лонгин дает приказ выступать: «Первый Назарянин, позади двое разбойников; одна декурия – вокруг каждого из них, семь остальных по бокам для под-держки, и если кто из солдат допустит, чтобы кого-нибудь из осужденных смертельно ранили – будет держать ответ».
3. Иисус спускается на три ступеньки, ведущие из приемной на площадь. И сразу становится ясно, что Он находится в состоянии исключительной слабости. Спускаясь по ступенькам, Он шатается, придавленный крестом, навалившимся на плечи, которые сплошь покрыты ранами. Табличка с надписью раскачивается перед Ним, врезаясь в шею, тело пошатывается под давлением длинной перекладины креста, подпрыгивающей на ступеньках и неровностях земли.
Видя Его неуверенную походку, иудеи хохочут и кричат солдатам: «Толкните Его. Пусть свалится. В пыль этого богохульника!»
Но солдаты делают только то, что должны, а именно: приказывают Осужденному стать на середину дороги и идти. Лонгин пришпоривает коня, и вся процессия начинает медленно двигаться.
Лонгин, сомневающийся, что Осужденный выдержит дорогу, хотел бы поторопиться, выбрав короткий путь до Голгофы. Но распоясавшийся сброд – и даже в этом определении слишком много чести – этого не желает. Те, кто похитрее, уже забежали вперед, к развилке, где дорога раздваивается, и один путь ведет к городским стенам, а другой – в город. Видя, что Лонгин пытается свернуть по направлению к стенам, они громко протестуют: «Ты не должен этого делать! Не должен! Это незаконно! Закон говорит, что город, в котором они грешили, должен увидеть осужденных!». Иудеи в хвосте процессии, смекнув, что там, впереди, их обманом пытаются лишить какого-то права, присоединяются к крикам своих товарищей.
Ради спокойствия Лонгин поворачивает по направлению к городу. Но продвинувшись совсем немного, он делает декуриону знак приблизиться (говорю: декуриону, поскольку это младший офицер, но, возможно, он тот, кого мы называем порученцем) и что-то тихо ему говорит. Последний рысью спешит обратно и, подъезжая к командиру каждой из декурий, передает приказ. Потом возвращается к Лонгину и докладывает об исполнении. И наконец, занимает прежнее место, в шеренге позади Логина.
4. Иисус продолжает задыхаться. Каждая яма на земле становится ловушкой для Его нетвердых ног, мукой для Его израненных плеч и увенчанной тернием головы, которую раскаляет непомерно жаркое солнце, висящее в зените, хотя оно то и дело прячется за завесой серых облаков. Но даже когда оно скрывается, оно не перестает жечь. Иисус уже побагровел от напряжения, от лихорадки и от жары. Думаю, яркий свет и громкие вопли также доставляют Ему мучения. И если Он не может заткнуть уши, чтобы не слышать этих непотребных выкриков, Он все же прикрывает глаза, чтобы не смотреть на дорогу, слепящую от солнца… Тем не менее, Ему приходится вновь и вновь открывать их, поскольку Он спотыкается о камни и неровности, а каждое преткновение болезненно, поскольку оно сдвигает крест, который задевает за терновый венец и трется об ободранные плечи, усугубляя тем самым раны и усиливая боль.
Иудеи теперь не в состоянии непосредственно ударить Его. Однако все же отдельные камни и палки достигают цели. Первое происходит, как правило, на маленьких площадях, запруженных народом. Второе, напротив, на поворотах, и на узких улочках, которые часто взбираются или спускаются на одну, три или больше ступенек благодаря постоянным перепадам местности. В таких местах процессия вынуждена замедляться, и всякий раз находится какой-нибудь доброволец (!), который бросает вызов римским копьям с тем только, чтобы добавить еще один штрих к картине страданий Иисуса.
Солдаты, как могут, охраняют Его. Но даже пытаясь защитить, они сами задевают Его, потому что, орудуя своими длинными копьями в таком стесненном пространстве, неизбежно попадают и по Нему, заставляя Его спотыкаться. Но вот, дойдя до определенного места, солдаты вдруг совершают неожиданный маневр и, несмотря на крики и угрозы, направляют процессию вдоль по улице, спускающейся прямо к городским стенам, дорогой, которая сильно сокращает путь к месту казни.
Иисус задыхается все сильнее и сильнее. По Его лицу струится пот, смешанный с кровью из ран от тернового венца. На лице образуются странные пятна от прилипшей сверху пыли. Ибо теперь поднялся еще и ветер. Его порывы поднимают вихри пыли, а когда на время ветер стихает, пыль снова опускается, попадая в глаза и в горло.
У Судных Ворот собралось уже множество людей. Это те, кто предусмотрительно и заблаговременно выбрал хорошие места для зрелища. Но незадолго до того, как там появиться, Иисус практически теряет под ногами опору. От падения на землю Его спасает только быстрое вмешательство солдата, на которого Он почти наваливается всем телом. Чернь хохочет и кричит: «Оставь Его. Он любил говорить всем: „Восстаньте“. Пусть теперь Сам восстанет…»
За Воротами – ручей и небольшой мостик. Новая напасть для Иисуса – шагать по неровным доскам, на которых длинная перекладина креста подпрыгивает еще сильнее. И новый источник метательных снарядов для иудеев. Из потока летят камни и ударяются в несчастного Страдальца…
5. Начинается подъем вдоль Лобной горы. Пустынная дорога, без малейшей тени, вымощенная неровными булыжниками, которая переходит прямо в подъем.
Вот опять, когда я читала об этом, я прочла, что Лобное место было всего несколько метров в высоту. Может быть. Конечно, это не гора. Однако это холм, и он никак не ниже горы Крестов над набережной Арно, во Флоренции, где находится базилика Сан Миньято (святого Мины Флорентийского). Кто-нибудь скажет: «О, это невысоко!». Да, это невысоко для здорового и сильного. Но достаточно иметь слабое сердце, чтобы ощутить, много это или мало!.. Помню, что после того, как у меня заболело сердце, пусть и в мягкой форме, я уже не могла одолеть этот подъем без больших мучений, и была вынуждена то и дело останавливаться, притом что у меня на плечах не было никакой ноши. Думаю, что после бичевания и кровавого пота сердце у Иисуса было гораздо больше не в порядке… и я еще не учитываю других обстоятельств.
Оттого Иисус испытывает ужасные страдания при подъеме, преодолевая, кроме того, еще и тяжесть креста, должно быть, весьма внушительную при таких размерах.
Найдя выступающий камень, Он из-за Своего истощения не может взобраться на него, а лишь немного приподнимает ступню, отчего оступается и падает на правое колено. Тем не менее, Ему удается опереться на левую руку. Толпа ревет от восторга… Он опять встает. И продолжает идти. Все сильнее сгибаясь и задыхаясь, болезненный и покрасневший…
Дощечка, что качается перед Ним, загораживает Ему обзор; Его длинная туника теперь, когда Он согнут, волочится спереди по земле, затрудняя шаги. Он снова спотыкается и падает на оба колена, разбередив старую рану; и крест, выскользнув у Него из рук и больно ударив по спине, вынуждает Его наклониться, чтобы поднять его и снова с трудом взгромоздить Себе на плечи. В этот момент на Его правом плече можно ясно разглядеть место, натертое крестом, разбередившим язвы от бичевания и превратившим их в одну большую рану, сочащуюся кровью и кровяной сывороткой, так что на белой тунике это место совсем запачкано. Народ даже рукоплещет от радости, видя, как неудачно Он упал…
Лонгин призывает поспешить, и солдаты с помощью ударов коротких мечей, наносимых плашмя, побуждают Иисуса двигаться дальше. Несмотря на все понуждения, Он едва возобновляет движение.
Иисус выглядит совершенно одурманенным, идет сильно шатаясь, натыкаясь то на одну, то на другую шеренгу солдат, и занимая всю дорогу. Народ замечает это и кричит: «Его сбило с толку собственное учение. Смотри, смотри, как Его шатает!» Другие, и эти не из народа, это священники и книжники, с усмешкой говорят: «Нет. Это все еще действуют пары от застолий в доме Лазаря. Приятно было, да? Теперь попробуй наше угощенье…». И прочее, в том же духе.
6. Лонгин время от времени оборачивается и наконец, почувствовав жалость, распоряжается сделать остановку на несколько минут. И чернь осыпает его такими оскорблениями, что центурион приказывает воинам атаковать. При виде угрожающе сверкнувших копий это подлое сборище с криками устремляется прочь, тут и там бросаясь на землю.
И в этот момент среди немногих оставшихся я снова вижу маленькую группу пастухов, выходящих из-за каких-то развалин, видимо, обвалившейся изгороди. Одинокие, потрясенные, запылившиеся, оборванные, усилием своих взглядов они привлекают внимание Учителя. И Он поворачивает голову и видит их… смотрит на них пристально, как будто это ангельские лики. Кажется, Он утоляет жажду и подкрепляется их слезами, и улыбается… Отдан приказ возобновить движение, и Иисус проходит прямо перед ними, слыша их страдальческие рыдания. С трудом поворачивает голову под гнетом креста и снова улыбается… Его утешители… Десять лиц… передышка под обжигающим солнцем…
И тотчас после этого Он падает в третий раз, теперь уже совсем. На этот раз Он не спотыкается. Это падение от внезапного упадка сил, от обморока. Упав во весь рост, Он разбивает лицо о неровные камни и остается лежать в пыли, придавленный крестом. Солдаты пытаются Его поднять. Но Он выглядит как мертвый, и они идут сообщить это центуриону. Пока они ходят, Иисус приходит в себя и медленно, с помощью двух солдат, один из которых поднимает крест, а другой помогает Осужденному встать, снова занимает Свое место. Но Он совершенно выбился из сил.
«Он должен умереть только на кресте!» – кричат в толпе.
«Если позволите умереть Ему раньше, будете отвечать перед Проконсулом, запомните это. Преступник должен прийти на казнь живым», – обращаются начальствующие книжники к солдатам.
Последние бросают в их сторону испепеляющие взгляды, но дисциплина удерживает их от ответа.
7. Тем не менее, Лонгин точно так же, как иудеи, опасается, как бы Христос не умер по дороге, ему тоже не нужны неприятности. Он без всяких напоминаний знает, что его офицерский долг – отвечать за эту казнь, и потому принимает меры. И этим он приводит в замешательство иудеев, которые уже забежали вперед по пути следования и выбрались со всех сторон холма на дорогу, взмокшие и поцарапанные колючим кустарником, изредка растущим на голых выжженных склонах. Спотыкаясь о кучи булыжников, громоздящихся на холме, как будто это была Иерусалимская свалка, они заботятся лишь о том, чтобы не потерять из виду задыхающегося Мученика, не пропустить ни одного Его скорбного взгляда или страдальческого жеста, даже невольного, и боятся только того, что не успеют занять подходящих мест.
Итак, Лонгин приказывает идти длинной дорогой, что вьется вокруг холма и, следовательно, гораздо менее крута. По сути дела, это просто тропа, которую утоптало множество ног, превратив ее в довольно удобную дорогу.
Пересечение этих двух дорог расположено примерно на полпути к вершине. И я вижу, что выше прямая дорога еще четырежды пересекается с пологой, которая имеет очень слабый уклон, но зато намного длиннее первой. По этому пути тоже поднимаются люди, но они не участвуют в постыдном сборище бесноватых, следующих за Иисусом, с целью испытать радость от Его мучений. Большей частью это женщины, закутанные и заплаканные, но есть также и мужчины – несколько маленьких групп, по правде, очень жалких, они далеко впереди женщин и уже вот-вот скроются из виду там, где дорога, петляя, поворачивает за гору.
Отсюда Голгофа выглядит несколько остроконечной в своей причудливой структуре. С одной стороны она напоминает по форме физиономию, в то время как другая – обрывается отвесно вниз.
Мужчины исчезают за каменным выступом, и я их больше не вижу.
8. Преследователи Иисуса вне себя от досады. Им было бы приятнее наблюдать за Его падениями. Осыпая непотребными ругательствами и Осужденного, и тех, кто Его ведет, они разделяются: часть следует за судебной процессией, другие же почти бегом взбираются по крутой дороге, чтобы занять лучшие места на вершине и этим возместить свое разочарование.
Женщины, со слезами продолжающие идти, оборачиваются, заслышав крики, и видят, что шествие повернуло в их сторону. Тогда они останавливаются, прислонившись к горе, из опасения быть сброшенными вниз со склона жестокими иудеями. Они еще ниже опускают покрывала на лица. Одна из них совершенно спряталась в покрывало, как это делают мусульманки, оставив лишь свои черные глаза. Женщины богато одеты, с ними в качестве охраны крепкий пожилой мужчина, но мне не разглядеть его лица, поскольку он весь укутан плащом. Вижу только его длинную бороду, скорее седую, нежели черную, торчащую из-под его темного плаща.
Когда до них добирается Иисус, плач их становится громче, и они встречают Его низкими поклонами. Потом они решительно выступают вперед. Солдаты уже готовы оттолкнуть их с помощью копий. Но та, что закутана как мусульманка, на мгновение приподнимает свою накидку перед офицером, который только что подъехал на лошади, чтобы посмотреть, в чем причина очередной задержки, и он приказывает солдатам пропустить ее. Я не вижу ни ее лица, ни одеяния, поскольку с быстротой молнии она снова задергивает покрывало, а поверх ее одежды наброшен тяжелый плащ, спускающийся до самой земли и наглухо застегнутый рядом застежек. Лишь на миг, для того, чтобы отдернуть покрывало, показывается белая прекрасная рука. И это все, что, помимо своих черных глаз, позволила разглядеть эта высокая госпожа, без сомнения, очень влиятельная, раз адъютант Лонгина так легко ей повиновался.
9. Со слезами они приближаются к Иисусу и припадают к Его стопам, пока Он стоит, пытаясь отдышаться… Но Он все же в состоянии улыбнуться сострадательным женщинам и их спутнику, обнажившему голову и оказавшемуся Ионафаном (Ионафан – пастух Рождества, управляющий Хузы). Но ему стража не разрешает подойти, пропустив только женщин.
Одна из них – Иоанна, жена Хузы. И она убита горем сильнее, чем когда умирала. На белом, как снег, лице выступают только красноватые следы рыданий, и выделяются нежные темные глаза, которые, потускнев, превратились в две темно-фиолетовых тени, напоминающих какие-то цветы. В руке у нее серебряная амфора, которую она протягивает Иисусу. Однако Он отказывается. Во всяком случае, Он так задыхается, что все равно не способен пить. Левой рукой Он стирает пот и кровь, которые заливают глаза и стекают по Его багровому лицу и шее – вены на ней надулись от тяжелого биения сердца, – отчего Его туника на груди вся мокрая.
Другая женщина, в сопровождении молодой служанки, держащей в руках небольшую шкатулку, открывает эту шкатулку и достает из нее квадратный льняной плат тончайшей работы, протягивая его Искупителю. Это Он берет. И так как Он не может управиться лишь одной рукой, милосердная женщина помогает Ему приложить этот плат к лицу, стараясь не задеть за терновый венец. Иисус прижимает прохладную льняную ткань к Своему несчастному лицу и держит так, словно испытывая огромное облегчение.
Потом отдает плат обратно и говорит: «Спасибо, Иоанна, спасибо, Ника… Сара… Марцелла… Элиза… Лидия… Анна… Валерия… спасибо и тебе… Но… не плачьте… обо Мне… дочери… Иерусалима… А о грехах… ваших и тех… кто в вашем городе… Благословенна ты… Иоанна… что у тебя не будет… больше детей… Видишь… это милость Божья… не… не иметь детей… потому что… они бы страдали от… этого… И ты тоже… Елизавета (Елизавета из Бетсура, исцеленная Иисусом от отчаяния после того как, одного за другим, потеряла мужа и двух сыновей. Старшая подруга Девы Марии по иерусалимскому Храму, где она также провела детство)
… Лучше… как произошло… чем среди богоубийц… А вы… матери… плачьте о… ваших детях, потому что… это не обойдется… без наказания… И какого наказания, если оно таково для… Невиновного… Тогда будете жалеть… что забеременели… что вскормили и что… у вас еще есть… дети… Тогдашние… матери… будут рыдать, ибо… истинно говорю вам… что будет счастлив… кто тогда… упадет… под грудой обломков… первым. Благословляю вас… Идите… домой… молитесь… обо Мне. Прощай, Ионафан… Проводи их…»
И посреди поднявшегося шума плачущих женщин и сквернословящих иудеев Иисус снова трогается в путь.
10. Он опять совершенно мокрый от пота. Солдаты и двое других осужденных тоже покрываются потом, поскольку солнце в этот грозовой день палит нещадно, и раскаленный склон горы еще усиливает этот солнечный жар.
Легко себе представить и ужаснуться от мысли, как на таком солнцепеке чувствует себя Иисус с Его шерстяным облачением и ранами от плетей… Однако от Него не слышно ни стона. Тем не менее, несмотря на то, что эта дорога не так крута, как другая, и не так усыпана неровными камнями, столь опасными для Его ступней, которые сейчас еле передвигаются, Иисус качается все сильнее, снова и снова натыкаясь то на одну, то на другую шеренгу солдат и еще больше пригибаясь к земле.
Чтобы преодолеть это затруднение, Его решают обвязать веревкой вокруг пояса, натягивая ее за оба конца наподобие поводьев. Да, это Его удерживает. Но вовсе не уменьшает тяжести. Напротив, веревка, задевая крест, заставляет его постоянно елозить по плечам и биться о терновый венец, который уже превратил лоб Иисуса в кровоточащую татуировку. Кроме того, эта веревка натирает поясницу, где и так множество ран, и они, конечно, прорываются заново, отчего Его белая туника в поясе окрашивается в бледно-красный цвет. Желая помочь, Его заставили еще больше страдать.
11. Шествие продолжается. Обойдя гору, оно возвращается почти на переднюю сторону, к пересечению с крутой дорогой. Здесь стоят Мария с Иоанном. Надо сказать, что Иоанн отвел Ее в это тенистое место, под склон горы, чтобы дать Ей небольшую передышку. Здесь самая отвесная часть горы. Никакой другой дороги рядом нет. Вверх и вниз склон или резко обрывается, или круто взбирается, поэтому оставлен злодеями без внимания. Тут есть тень, поскольку это северная сторона, и Мария, стоя вплотную к откосу горы, защищена от солнца. Она стоит, прислонившись к уступу. На ногах, но уже обессилена. Она также тяжело дышит, смертельно бледная в Своем темно-синем, почти черном, одеянии. Иоанн смотрит на Нее с безутешной жалостью. Его лицо также утратило признаки цвета и сделалось землистым. Широко открытые усталые глаза, спутанные волосы, ввалившиеся щеки, – все это производит впечатление тяжелого недуга.
Другие женщины – сестры Лазаря Мария и Марфа, Мария Алфеева и Мария Зеведеева, Сусанна из Каны, хозяйка дома и еще несколько, мне незнакомых (незнакомых, поскольку по времени это видение Марии Валторты предшествует большинству видений, относящихся к общественному служению Иисуса), – находясь посреди дороги, высматривают, не приближается ли Спаситель. И увидев появление Лонгина, они тут же бросаются к Марии сообщить Ей об этом. Мария, опираясь на Иоанна, поддерживающего Ее под руку, отделяется от склона, величественная в Своей скорби, и решительно выходит на середину дороги, отступая в сторону только перед подъехавшим Лонгином, который с высоты своего коня разглядывает бледную Женщину и Ее светловолосого бледного спутника с кроткими глазами, такими же небесными, как у Нее. И обгоняя Ее со свитой из одиннадцати всадников, Лонгин качает головой.
Мария пытается пройти между пешими солдатами. Но те, торопясь и страдая от жары, стараются отодвинуть Ее назад с помощью копий, тем более что в знак протеста против такого сострадания с дороги начинают лететь камни. Это иудеи, которых также раздражает остановка, вызванная милосердными женщинами, и они кричат: «Скорее! Завтра Пасха (в смысле: пасхальная суббота, см. (Ин. 19:31). Все должно быть закончено сегодня вечером! Сообщники! Нарушители нашего Закона! Притеснители! Смерть захватчикам и их Христу! Они Его любят! Смотрите, как они Его любят! Так возьмите Его! Отправьте в ваш проклятый Город (Город – имеется в виду Рим)! Мы Его вам уступаем! Нам Он не нужен! Подлеца к подлецам! Прокаженного к прокаженным!»
12. Лонгину это надоедает и, пришпорив коня, он в сопровождении десятка копьеносцев устремляется на эту свору брешущих псов, которые уже во второй раз разбегаются. И тут он замечает остановившуюся телегу с грузом всякой зелени, которую, очевидно, везли с огорода у подножия горы и теперь ожидают, пока пройдет толпа, чтобы отвезти в город. Думаю, что подняться сюда человека из Кирены (Человек из Кирены – Симон Киренеец, то есть выходец из Кирены, знаменитой древнегреческой колонии, расположенной в Ливии, где существовала процветающая еврейская община. Упоминается в Евангелии: (Мк. 15:21) с двумя своими сыновьями заставило любопытство, поскольку никакой необходимости в этом не было. Сыновья, лежа сверху на куче зелени, со смехом наблюдают за убегающими иудеями. Мужчина же, здоровенный, лет сорока-пятидесяти, напротив, внимательно смотрит на процессию, стоя рядом с осликом, который испугался и пытается отпрянуть назад.
Лонгин оглядывает его. Сообразив, что тот может быть полезен, приказывает: «Эй, подойди сюда».
Киренеец делает вид, что не расслышал. Но с Лонгином шутки плохи. Он повторяет приказ таким тоном, что мужчина бросает вожжи одному из сыновей и приближается к центуриону.
«Видишь этого Человека?» – спросив это, Лонгин оборачивается, чтобы указать на Иисуса, и видит перед собой Марию, которая умоляет солдат пропустить Ее. Сжалившись над Ней, кричит: «Пропустите эту Женщину». Затем продолжает, обращаясь к Киренейцу: «Он не может дальше идти с этой ношей. Ты крепкий. Возьми Его крест и неси вместо Него до вершины».
«Не могу… У меня осел… он упрямый… ребята с ним не справятся…»
Но Лонгин настаивает: «Пойдешь, если не хочешь потерять осла и получить в наказание двадцать ударов».
Киренеец больше не дерзает сопротивляться. Он кричит юношам: «Отправляйтесь домой и побыстрее. И скажите, что скоро буду», а потом идет к Иисусу.
13. Он подходит к Нему как раз в тот момент, когда Иисус поворачивается к Матери, чье присутствие Он только что заметил, так как шел сильно согнувшись, с почти закрытыми глазами, вслепую, и восклицает: «Мама!».
Это первое слово, с самого начала издевательств, в котором выразилось Его страдание. В нем, в этом крике – исповедь обо всех и каждом из ужасных мучений Его духа, души и тела. Этот терзающий крик истерзанного мальчика, умирающего в одиночестве среди мучителей, среди злейших истязателей… дошедшего до того, что он страшится уже своего собственного дыхания. Это вопль ребенка, которого мучают кошмарные видения… И который хочет к маме, к маме, потому что только ее свежий поцелуй уймет жар его горячки, ее голос обратит в бегство привидения, ее объятия сделают смерть не такой устрашающей… Мария прижимает руку к сердцу, как от приступа боли, и Ее немного ведет в сторону. Однако тут же собирается с духом, убыстряет шаг и, ступая с распростертыми объятиями навстречу Своему измученному Созданию, отвечает: «Сын!». Но Она произносит это так, что любое человеческое сердце способно надорваться, если оно, конечно, человеческое.
Даже со стороны римлян я замечаю следы сочувствия… И это солдаты, привыкшие к убийствам, покрытые шрамами… Но такие слова как «Мама!» и «Сын!» одинаковы для всех, кто, повторю, еще не сделался хуже гиены, они везде понятны и везде вызывают волны сочувствия…
Это сочувствие испытывает и Киренеец… И видя, что крест мешает Марии обнять Своего Сына, и протянув было руки, Она снова опускает их, понимая, что Ей не удастся это сделать – и только улыбается, стараясь Своей мученической улыбкой воодушевить Его, с дрожью глотая собственные слезы, а Он, повернув голову под гнетом креста, в свою очередь, пытается улыбнуться Ей и послать Ей поцелуй Своими губами, раненными и потрескавшимися от ударов и жажды, видя все это – он торопится снять крест, и делает это с отеческой нежностью, чтобы не задеть венца и не потревожить Его ран.
Но Мария не может поцеловать Свое Дитя… Даже легчайшее прикосновение было бы мучительно для Его истерзанного тела, и Мария удерживается, и потом… самые святые чувства требуют глубокого целомудрия. И предполагают уважение или, как минимум, сострадание. Здесь это вызовет любопытство или даже насмешки. Так что обнимаются только две Их страдающих души.
14. Процессия, которая снова трогается под напором разъяренной толпы, накатывающей из глубины, разлучает Их, отталкивая Марию к горе, на потеху всей этой публике…
Теперь позади Иисуса – Киренеец с крестом. Освобожденный от его тяжести, Иисус двигается лучше. Сильно задыхаясь, Он часто прикладывает руку к сердцу, словно у Него там, в области грудины, рана или нестерпимая боль. Наконец, когда Его руки больше не связаны, и Он может это сделать, Он сдвигает за уши волосы, ниспавшие вперед и слипшиеся от крови и пота, чтобы почувствовать на Своем посиневшем лице движение воздуха, и развязывает тесьму вокруг шеи, чтобы она не мешала дыханию… Но Его походка становится лучше.
Мария с женщинами отступает назад. И как только процессия минует их, Она пристраивается за ней и после поворачивает к вершине горы кратчайшим путем, не боясь оскорблений этого людоедского сборища.
Теперь, когда Иисус свободен, они преодолевают последний виток дороги вокруг горы довольно-таки быстро и уже приближаются к вершине, которая запружена галдящей толпой.
Лонгин останавливается и приказывает, чтобы все, беспощадно, были отброшены ниже, поскольку вершина, место казни, должна быть очищена. И половина центурии бросается выполнять приказ, безжалостно сталкивая оттуда всякого, кто попадется под руку, используя для этого мечи и копья. Под градом ударов иудеи покидают вершину. Они пытаются расположиться на площадке, лежащей ниже, но те, кто уже находится там, не уступают, и между ними вспыхивают дикие потасовки. Кажется, всех охватило безумие.
15. Как я уже говорила ранее, вершина Голгофы имеет форму неправильной трапеции, слегка поднимающейся к той стороне, за которой гора круто обрывается на почти половину своей высоты. На этой площадке уже приготовлены три глубоких ямы, обложенных кирпичом или сланцем, очевидно, намеренно. Возле них – камни и земля, готовые для укрепления крестов. Остальные ямы, наоборот, наполнены камнями. Понятно, что всякий раз опустошают столько ям, сколько необходимо.
Под трапециевидной вершиной, с той стороны, где гора не так круто понижается, есть нечто вроде платформы, спускающейся полого и образующей вторую площадку. Оттуда берут начало две широкие дорожки, которые тянутся вокруг вершины, которая, таким образом, отделена и возвышается над остальной частью, по меньшей мере, на два метра.
Солдаты, уже отодвинувшие скопление народа от вершины, утихомиривают склоки с помощью убедительных ударов рукоятями копий, расчищая место, с тем чтобы процессия без задержек миновала последний участок пути, и там же выстраиваются, в то время как трое осужденных, в окружении всадников и под защитой второй половины центурии, появляются на площадке и останавливаются у основания той возвышенной нерукотворной платформы, которой является вершина Голгофы.
16. Пока все это происходит, внизу я различаю обеих Марий, а немного поодаль – Иоанну с еще четырьмя вышеупомянутыми женщинами. Остальные уже ушли. И должно быть, они отправились одни, потому что Ионафан все еще здесь, рядом со своей госпожой. Нет той, кого мы называем Вероникой, а Иисус звал Никой, отсутствует также и ее служанка. Нет и той женщины, полностью закутанной в покрывало, которой повиновались солдаты. Вижу Иоанну, немолодую женщину по имени Элиза, Анну (хозяйку того дома, куда Иисус приходил на праздник сбора винограда в первый год Своего служения), и еще двух других, которых я не могу охарактеризовать точнее.
Позади этих женщин и обеих Марий вижу Иосифа и Симона Алфеевых, а также Алфея, сына Сары, с группой пастухов. Они сцепились с теми, кто хотел их отпугнуть оскорблениями, и их энергия, умноженная любовью и состраданием, оказалась такой неистовой, что они взяли верх, отвоевав свободный полукруг, внутрь которого малодушные иудеи уже не осмеливаются проникнуть, а лишь кричат в смертельной ненависти и потрясают кулаками. Но не более того, так как пастушеские посохи узловаты и тяжелы, а у самих этих храбрецов нет недостатка ни в силе, ни в целеустремленности. И говоря так, я нисколько не погрешу. Ибо требуется настоящее мужество, чтобы принадлежать к меньшинству, известному как галилеяне, или последователи Галилеянина, и противостоять всему враждебному населению. На всей Голгофе это единственное место, где не проклинают Христа!
Гора с трех сторон, что плавно спускаются в долину, целиком превратилась в людской муравейник. Уже не видно желтоватой голой земли. В то появляющемся, то исчезающем солнечном свете она выглядит цветущим лугом с лепестками всевозможных оттенков изза бесчисленных головных уборов и плащей, покрывающих зрителей-садистов. По ту сторону ручья, на дороге – другая толпа; за городской стеной – еще одна. На ближних террасах – еще. Остальная часть города покинута… опустела… безмолвна. Все здесь. Вся любовь и вся ненависть. Все Молчание, которое любит и прощает. И все Возмущение, что ненавидит и проклинает.
17. Пока ответственные за казнь готовят свои орудия, заканчивая опустошать ямы, а осужденные ждут посередине, иудеи, нашедшие убежище в углу, напротив обеих Марий, принимаются оскорблять их. Оскорбления летят и в адрес Матери: «Смерть галилеянам! Смерть! Галилеянам! Галилеянам! Проклятье! Смерть галилейскому богохульнику! На крест чрево, выносившее Его! Избавиться от гадюк, порождающих демонов! Смерть! Очистите Израиль от самок, сочетавшихся с козлом!..»
Лонгин, который уже спешился, оборачивается и видит Мать… Он распоряжается прекратить эту шумиху… Половина сотни, находившаяся за спиной у заключенных, стремительно атакует смутьянов и полностью освобождает от них вторую площадку, между тем как иудеи удирают по склонам горы, налетая друг на друга. Другие солдаты также спешиваются. Один из них берет и отводит в тенистое место, за гребень горы, одиннадцать лошадей, не считая коня центуриона.
Центурион направляется к вершине. Иоанна, жена Хузы, выступает вперед и останавливает его. Вручает ему амфору и кошелек, и после с плачем отходит к краю горы вместе с другими женщинами.
18. На вершине все готово. Осужденных заставляют подняться вверх. Иисус еще раз оказывается возле Матери, и Она испускает стон, который сама же старается подавить, прижимая к губам покрывало.
Иудеи, заметив это, принимаются за насмешки и издевательства. Иоанн, кроткий Иоанн, обнимающий одной рукой Марию и поддерживающий Ее, оборачивается и бросает на них свирепый взгляд. Глаза его просто сверкают. Мне кажется, если бы он не должен был опекать женщин, он бы вцепился в горло кому-нибудь из этих негодяев.
Как только осужденные оказываются на роковой площадке, солдаты окружают ее с трех сторон. Только четвертая сторона, обрывающаяся вниз, остается пустой.
Центурион отдает человеку из Кирены распоряжение идти. И хотя тот и повинуется, но скрепя сердце, и не из-за любопытства, а я бы сказала, из-за любви. Именно так, потому что он встает рядом с галилеянами, разделяя с ними оскорбления, которыми толпа щедро осыпает эту горстку сторонников Христа.
Двое разбойников с проклятьями бросают свои кресты на землю. Иисус молчит.
Скорбный путь окончен.