28 августа 1946
1. Я не могу сказать, в какой части Самарии мы находимся. Мы, конечно, находимся прямо посреди Самаритянских гор, хотя и не среди самых высоких. Самые высокие, действительно, расположены дальше к югу, вздымаясь своими крутыми вершинами к небу, которое сейчас очистилось.
Апостолы стараются идти как можно ближе к Иисусу, но тропа, идущая напрямик, не позволяет им делать это очень часто и группа постоянно то формируется, то снова распадается.
В горах много пастухов со стадами и апостолы обращаются к ним, чтобы узнать выведет ли их тропа к караванному пути, ведущему от моря к Пелле. Хотя пастухи самаритяне, они отвечают на вопросы без грубости. Напротив, один из них, у перекрестья тропинок, разбегающихся во всех направлениях и вновь разветвляющихся, говорит: «Я скоро должен спуститься в долину. Отдохните немного, а затем мы можем отправиться вместе. Не дай Бог вам заблудиться в этих горах…» И, понизив голос, он добавляет: «Разбойники!» И оглядывается кругом, как бы опасаясь, что они могут быть поблизости и угрожать ему. Затем, успокоившись, он говорит: «Они спускаются по склонам горы Геризим и горы Эбал, а в эти дни они рассеиваются среди паломников. Они всегда активны, несмотря на то, что римляне усиливают охрану дорог… потому что всегда есть люди, которые избегают оживленных дорог, чтобы путешествовать быстрее или по другим причинам».
«Так у вас много негодяев?» - замечает Филипп с многозначительной улыбкой.
«Ты, галилеянин… ты думаешь, что они самаритяне?» - отвечает пастух обидевшись.
Вмешивается Искариот, так как считает, что обязан избегать всяких нежелательных инцидентов, поскольку был инициатором изменения маршрута, и говорит: «Нет, нет! Это оттого, что люди знают, что вы гостеприимны, и потому совершившие преступления где то в другом месте, приходят сюда в поисках убежища. Это как если бы… все это место было бы городом убежища. Злодеи очень хорошо знают, что никто, галилеянин или иудей, не станет преследовать их здесь и пользуются этим. И природа также помогает им в этом. Все эти горы…»
«Ах! Я думал, что вы примете это во внимание… Горы, конечно, служат их целям. Особенно две самые высокие… Да… но… как много их приходит с горы Адуммим и из ущелий Ефраима! Они принадлежат ко всем расам, понимаете!... А римские солдаты сообразительны… Они не собираются вытеснять их оттуда. Только змеи и орлы знают, где находятся их логова и могут достигнуть их. И рассказывают об ужасных вещах.
2. Но садитесь. Я дам вам немного молока. Я самарянин, но знаю и Пятикнижие! И я не оскорбляю тех, кто не обижает меня. Вы… вы не обижаете, и все же вы галилеяне и иудеи. Но говорят, что восстал пророк, чтобы научить нас как любить друг друга. Я не думаю об этом так, как говорят книжники и фарисеи Израиля, которые говорят, что мы прокляты. Я бы сказал, что великие пророки, которые любили нас, хотя мы самаритяне, вернулись в Нем, как говорят некоторые люди, что возлюбить еще раз. Но я не верю в это… Вот молоко… Но я хотел бы встретиться с этим пророком. Говорят, что другой пророк[1], тот, который принял прибежище у наших границ и которого мы не предали, - тем, кто оскорбляет нас, следует помнить об этом, - сказал, что этот пророк более велик, чем Илья. Его называют Агнцем Божьим, Христом. И некоторые самаритяне из Сихема говорили с Ним, и сейчас они рассказывают о Нем великое, и многие люди пошли на главные дороги, ожидая Его, потому что они думают, что Он может пройти по ним. Нет, - это в первый раз такое случилось, - также некоторые иудеи, фарисеи и книжники расспрашивали нас в каждом городе, говоря, что если мы увидим Его, нам следует бежать впереди Него, чтобы сообщить им, что Он на подходе, потому что они желают оказать Ему великие почести».
Апостолы исподтишка смотрят друг на друга, но мудро хранят молчание. Иуда, со своими блестящими темными глазами, полными победного света, кажется говорит: «Вы слышали это? Разве вы не убедились, что я был прав?»
Пастух продолжает говорить: «Вы, конечно, знаете Его. Откуда вы идете?»
«Из Верхней Галилеи», - сразу отвечает Иуда.
«А! Ты… Нет. Ты не галилеянин».
«Мы пришли из всех мест. Мы ходили в паломничество к гробницам учителей».
«А! Возможно вы ученики… Но разве этот человек не ребе?» - спрашивает он, указывая на Иисуса.
«Мы ученики. Ты прав. Да, этот человек – ребе. Но тебе известно, что ребе отличаются друг от друга…»
«Знаю. Он, конечно, молод и Ему еще многому предстоит научиться у ваших великих учителей в вашем Храме» - и чувствуется оттенок презрения и этом притяжательном прилагательном.
Но Иуда, который всегда готов ответить, проявляет удивительное смирение. Остальные не говорят, Иисус выглядит погруженным в Свои мысли, так что острое замечание не вызвало ответа. Иуда, улыбаясь, говорит: «Он действительно очень молод. Но Он самый мудрый из всех нас», и чтобы положить конец разговору, который мог стать опасным, он говорит: «Тебе еще долго нужно быть здесь? Потому что мы бы хотели быть внизу, в долине, к ночи».
«Нет. Я иду. Я должен собрать овец и пойдем».
«Прекрасно. А тем временем и мы продолжим путь…» - и он встает вместе с остальными и сразу идет по тропинке.
3. Когда между ним и пастухом оказываются заросли, он начинает смеяться, говоря: «Как легко обвести людей вокруг пальца! Теперь вы убедились, что я не лгал и что не был глупым?»
«Нет. Ты не лгал… но ты солгал сейчас».
«Солгал? Нет. Как ты можешь говорит так, Филипп? Я умею говорить истину так, чтобы воспрепятствовать ей стать губительной. Разве мы пришли не из Верхней Галилеи? Разве мы не пришли из всех мест? Разве мы не пошли однажды почтить гробницы учителей и были забросаны камнями? И разве мы не проходили рядом с ними во время нашего последнего путешествия к Гискале? Разве я отрицал, что Иисус является раввином? Может быть я сказал, что Он не самый мудрый из всех нас? Говоря это я думал и мое сердце радовалось, что говоря “мы” я оскорблял раввинов, которые все ниже Учителя, хотя они так не думают, и я оставил в дураках пастуха… Ха! Ха! Следует уметь говорить… можно сказать все, не погрешая и не причиняя какого-либо вреда».
На лице Иуды Алфеева появляется гримаса отвращения, и он говорит: «Насколько я понимаю это все равно ложь».
«Конечно! Я солгал. Но ты слышал его? Они отбросят предрассудки, отвращение, высокомерие для того, чтобы убедить самаритян информировать их о прохождении Учителя, чтобы они могли приветствовать Его на границах! Ах! Какое приветствие!»
«Приветствовать! Они также думали и говорили какую-то истину, пока лгали… Иуда из Кериофа прав», - говорит Фома.
Иисус оборачивается и говорит: «Да. Их слова были лживыми и отвратительными. Но называть одну вещь другою, даже если это делается ради благой цели, это всегда заслуживает порицания. Ты думаешь, что Господь нуждается в таком поведении, чтобы защитить Своего Мессию? Не лги больше, даже ради хорошей цели. Ум привыкает к воображаемой лжи, а губы произносить ее. Нет. Иуда. Избегай быть неискренним».
«Хорошо, Учитель. Но сейчас давайте замолчим. Пастух бежит, чтобы присоединиться к нам…»
4. Действительно, подходит пастух, гоня перед собой своих овец, которые почувствовав, что загон поблизости начали бежать своим неуклюжим аллюром, блея, отпихивая друг друга, прокладывая себе путь через апостолов, которых они почти смели со своего пути. За ним следует маленький пастушок и собака. Он останавливается только тогда, когда с помощью мальчика и собаки ему удается сдержать овец, собрав их вместе так, чтобы они не рассеялись вокруг и не спустились в долину самостоятельно.
«Это самые глупые животные на земле. Но они так полезны!» - говорит он, утирая пот и добавляет со вздохом: «Эх! Если бы Рувим был еще здесь! Но только с этим мальчиком!...» Он качает своей головой, спускаясь позади своих овец, а мальчик и собака, во главе стада, держатся вместе. И, разговаривая сам с собой, он говорит: «Если бы я знал, где найти того пророка, хотя я самаритянин, я бы поговорил с Ним…»
«И что бы ты сказал Ему?» - спрашивает Иисус.
«Я бы сказал: “У меня была жена, хорошая как горная вода для испытывающего жажду человека, и Всевышний взял ее у меня. У меня была дочь, такая же хорошая, как ее мать, римлянин увидел ее и захотел жениться на ней и увез ее. У меня был мой первенец сын, и он был для меня всем … в один дождливый день он попал в горный оползень и повредил себе спину и остался парализованным, а сейчас у него возникла также внутренняя болезнь и доктора говорят, что он умрет. Я не собираюсь спрашивать у Тебя почему Вечный Отец наказал меня, но я умоляю Тебя исцелить моего сына”».
«И ты веришь, что Он может исцелить его для тебя?»
Конечно, я верю в это! Но я никогда не увижу Его…»
«Почему ты так уверен в этом? Он не самаритянин».
«Он праведник. Он Сын Божий, так говорят».
«Вы, в ваших отцах, оскорбили Бога».
«Это верно. Но сказано также, что Бог простит Грех человека, послав Искупителя. Об этом обещании можно прочесть в Пятикнижии вслед за осуждением Адама и Евы. И Книга повторяет его несколько раз. Если Он прощает этот грех, разве не будет милостив ко мне, не виноватому в том, что родился самаритянином? Я думаю, что если Мессия услышит о моей печали, то Он почувствует жалость ко мне».
Иисус улыбается, но ничего не говорит. Апостолы также многозначительно улыбаются, чего, однако, пастух не замечает.
«Итак, этот мальчик не твой сын?» - спрашивает Иисус.
«Нет. Он сын вдовы, живущей в бедности, у которой семь сыновей. Я взял его как помощника… и сына… чтобы не оставаться одному… когда Рувим будет в своей могиле…» - и он вздыхает.
«Но если бы твой сын выздоровел, как бы ты поступил с этим?»
«Я бы оставил его. Он хороший и я чувствую жалость к нему…» Он понизил голос говоря: «Он не знает… Но его отец умер на галерах».
«Что он совершил, что заслужил такое?»
«Ничего умышленного. Но его повозка наехала на пьяного солдата, и он был обвинен в том, что сделал это умышленно…»
«Как ты узнал, что он умер?»
«О! Никто не выживает долго на веслах! Но определенные новости были получены нами от купца из Самарии, который видел его мертвое тело, которое было освобождено от оков и брошено в море за Геркулесовыми столбами».
«И ты действительно оставишь его при себе?»
«Я готов поклясться в этом. Он несчастлив, я несчастлив. И я не единственный, кто так поступает. Другие люди забрали сыновей вдовы, которая сейчас осталась со своими тремя дочерями. Их все еще слишком много. Но лучше четверо, чем двенадцать… Но мне не нужно клясться!... Рувим умрет…»
5. Сейчас уже видна дорога, на которой много паломников, спешащих к местам своего ночлега. Скоро стемнеет.
«Есть у Тебя место, где можно поспать?» - спрашивает пастух.
«Нет, по правде говоря».
«Я бы хотел сказать Тебе: “Пойдем”, но мой дом слишком мал для всех. Но загон большой».
«Пусть Бог вознаградит тебя так, как если бы ты оказал Мне гостеприимство. Но Я должен идти, пока Луна еще не села».
«Как пожелаешь. Ты не боишься заблудиться? Встретить нечестивых людей?»
«Бедность моих товарищей и Моя защитит Меня от разбойников. Что касается дороги, Я полагаюсь на ангела паломников».
«Я должен перейти во главу стада. Мальчик еще не умеет… А дорога забита повозками…» - и он бежит вперед, чтобы безопасно провести овец.
«Учитель, теперь осталось худшее. Нам нужно пройти отрезок дороги среди людей…» - шепчут апостолы.
6. Теперь они на дороге, позади овец, которые идут в одну линию, между горными склонами, посохом пастуха и бдительной собакой. Мальчик сейчас идет рядом с Иисусом, который ласкает его.
Они достигают перекрестка. Пастух останавливает свое стадо и говорит: «Вот мы и пришли. Это Твоя дорога, а это моя. Но если Ты пойдешь к деревне, Ты найдешь более короткую, чтобы дойти до следующего села. Посмотри: видишь ту огромную сикимору? Дойди до нее, а затем поверни направо. Ты увидишь маленькую площадь с источником, а за нею – дом, почерневший от дыма. Это и есть загон. Дорога за ним. Вы не сможете ошибиться. До свидания».
«До свидания. Это было очень любезно с твоей стороны, и Бог утешит тебя».
Пастух пошел своим путем, а Иисус – своим. Пастух окружен овцами, а Иисус – апостолами. Два пастыря посреди своих стад…
Сейчас они отделены, скрыты группой домов, построенных между главной дорогой, по которой идет пастух, и узкой улочкой, проходящей через бедную часть деревни, беднейшую, я думаю, безмолвную, уединенную… Бедняки уже в своих домах и через полуоткрытые двери видны кухонные очаги…Опускается ночь с темнотой сумерек.
Мы остановимся сразу за деревней», - говорит Иуда. «Я вижу несколько домов там, среди полей».
«Нет. Лучше пройти дальше». Мнения различны.
Они достигли источника. Бросаются к нему, чтобы умыться и наполнить свои маленькие фляжки. Вот и кузница. Ее закоптелая мастерская закрыта. А вот и дорога к полям… Они идут по ней…
Но вдали, из деревни слышится крик «Ребе! Ребе! Мой сын! Люди! Идите! Где Паломник?»
«Они ищут нас, Учитель! Что Ты сделал?»
«Бежим. Если мы добежим до того леса, никто больше нас не найдет».
Они бегут через поле, покрытое недавно скошенным сеном, достигают пригорка, взбираются на него и исчезают из виду, сопровождаемые голосами, теперь уже многочисленными, и людьми, выбежавшими и распространившимися по окрестности деревни, скорее зовущими, чем ищущими, потому что немного можно увидеть в сумерках. Они останавливаются у подножия пригорка.
«Это был Рабби, Он шел в Сихем, говорю я вам. Это мог быть только Он. И Он исцелил моего Рувима. А я не узнал Его. Рабби! Рабби! Рабби! Позволь мне поклониться Тебе! Скажи мне, куда Ты скрылся!»
Только эхо вторит и, кажется, говорит: «Абби! Абби! Абби!» и трансформирует последнее слово в «небеса»[2].
«Но Он не может быть далеко», - говорит кузнец. «Он прошел передо мной незадолго перед тем, как вы прибежали…»
«И все же Его здесь нет. Видите. На дороге никого нет. Он шел по этой дороге».
«Может Он быть в лесу?»
«Нет. Он спешил…» Затем он обращается за помощью к своей собаке. «Найди их! Найди их!» И на мгновение кажется, что собака может обнаружить место укрытия, потому что обнюхав луг она направляется к лесу. Затем животное останавливается в недоумении, с одной поднятой лапой, задрав морду в воздух… затем, разочарованное чем-то мне неизвестным, оно лая бежит в противоположную сторону, а люди бегут за ним…
«О! Да будет благословен Господь!» - восклицают апостолы со вздохом облегчения. И им не помогут слова, сказанные Учителю: «Но что Ты сделал, Господь!» Они почти упрекают Его за то, что Он сделал. «Ты знаешь, что Тебе опасно быть узнанным, и все же Ты…»
«Разве Я не вознаградил веру? И разве не хорошо, что они подумают, что Я иду по дороге, ведущей от Дофана к Пелле? Или вы больше не желаете, чтобы у них ни о чем не было ясного представления?»
«Это верно. Ты прав! Но если бы собака нашла Тебя?»
«О! Симон! И ты думаешь, что Тот, Кто навязывает Свою волю, также и на расстоянии, болезням и стихиям и изгоняет демонов, не способен навязать ее животному? Теперь давайте попытаемся достичь дороги за поворотом, и они больше не смогут нас увидеть. Идем».
Почти ощупью они пробираются сквозь заросли на холме, пока вновь не выходят к дороге вдали от деревни, которая теперь полностью скрыта холмом. Это второстепенная дорога, вся белая в свете восходящей луны.
[1] Речь идет об Иоанне Крестителе.
[2] Мы не знаем, какое звучит это слово на еврейском, но интересно, что и на английском есть созвучное слово «abyis», то есть «бездна», которое может относиться как к небесам, так и к аду, к Богу, как и к душе человека.