Самообладание никогда не покидало Аммона, даже в самых опасных случаях.
А. Грин. «Искатель приключений»
Когда я проснулся утром, то первым делом бросился к двери. Она легко открылась.
– Ты что, Молокоед? – спросил Димка, глядя на меня со второй полки.
– Я? Ничего… – мне не хотелось беспокоить Димку ненужными подозрениями. Димка вдруг рассмеялся:
– А я думал, ты что‑нибудь приметил…
Я внимательно посмотрел на Димку. Он все так же смотрел и улыбался.
– Что смотришь?
– Думаю над тем, кто о нас тут печется. Ночью мне надо было выйти, я стукнулся, а дверь закрыта… Наверно, нас все‑таки подозревают…
Поезд между тем несся на восток. Летели мимо станции, разъезды, будки и телеграфные столбы. От столба до столба идти да идти… А мы пролетали это расстояние за секунды!
Все чаще попадались разрушенные станции и города. Мелькали тянувшиеся на многие километры развалины. Удалось прочитать таблицу со знакомой надписью «Брест». Значит, поезд шел уже по советской земле, истоптанной фашистскими сапогами.
Мы с горечью следили за разворачивавшейся панорамой. Небо – серое‑серое – будто плакало оттого, что на нашей родной земле хозяйничали фашисты. Под дождем, едва шевелясь, работали на железной дороге наши люди, и по тому, как смотрели они на поезд, по взглядам, которые бросали на нас, мы чувствовали всю глубину ненависти русских к фашистам.
Часто мы видели, как немецкие солдаты восстанавливали разрушенный путь. Бросалось в глаза, что среди солдат много стариков, горбатых и хромых людей, – должно быть пригнанных сюда после тотальной мобилизации. Мы слышали о ней, когда работали у Фогелей, и нам очень хотелось, чтобы под тотальную мобилизацию попали наши мучители Паппенгейм и Камелькранц.
Из соседнего вагона пахнуло чем‑то до головокружения вкусным. Я сознательно написал: «до головокружения». Так действовал этот, проникавший в душу аромат.
Перейдя через крытый переход в соседний вагон, я остановился в тамбуре. Из вагона слышался торопливый стук ножей и оживленный говор двух, должно быть, поваров.
Первый: – Опять наш шеф нашел каких‑то мальчишек…
Второй: – Да, завтрак и обед – на четыре персоны. Шеф оказал, чтобы мы кормили ребят из одного с ним котла…
Первый: – Долго ли? Может, опять, как Эрнст и Гельмут, взлетят на русских минах?
Второй: – Что ж, зато генерал жив и здоров. Ходят слухи, что скоро сам Гитлер вручит ему крест с дубовыми листьями…
Первый: – Все‑таки хитрый наш шеф! Мальчишки взлетают на воздух, а он награды получает…
Я осторожно ушел к себе в вагон. Дудки! Никогда мы не будем заслоном для генерала, никогда не спасем его ни от пули, ни от мины!
Часов в десять нас позвали к генералу. Перед уходом я предупредил Белку, чтобы она не забывалась и лучше изображала глухонемую.
Генерал уже побрился и стоял перед зеркалом, причесывая реденькие седые волосы. В зеркало я видел, что он внимательно изучает нас блестящими серыми глазами.
– По вашему приказанию явились! – отрапортовал я.
– А, это вы? – как будто только что заметил нас генерал. – Ну, молодые люди, как спали?..
– Спасибо, господин генерал… Очень хорошо отдохнули.
– Ну давайте знакомиться, – повернулся он к нам. – Меня зовут дядя Вальтер. А вас?
Я подумал, что генерал что‑то слишком уж забывчив, и потому напомнил ему, что мы братья – Отто, Руди и с нами бедная глухонемая сестра Грета.
– Хорошие германские имена! – повторил он свои вчерашние слова. – Так ты, Отто, говоришь, что вы из Познани… Скажи…
– Простите, дядя Вальтер, я вам говорил, что мы из Грюнберга…
– Ах, да, да, – улыбнулся он и пригласил: – Итак, Отто, Руди и Грета, идемте завтракать!
Он ввел нас в прекрасный обеденный зал, где все сверкало – и графины, и рюмочки, и тарелки, и даже повар в белом халате, гладко выбритый и надушенный. Как только мы расселись за столом, повар внес большую серебряную миску и разложил перед нами котлеты с красивым гарниром.
Генерал сразу взялся за графин, хотел и нам налить вина, но я остановил его:
– Дядя Вальтер, мы пока не пьем… А вот если у вас найдется лимонад…
– Неужели не пьете? – захохотал генерал. – Я‑то думал, вы уже совсем большие…
Он протянул руку через стол и, доставая бутылку с лимонадом, нечаянно задел меня:
– Извини, Руди…
«Что он путает наши имена? – подумал я. – Это, видимо, наука Фольмера».
– Простите дядя Вальтер, меня зовут не Руди, а Отто.
– Ты прости, Отто… Я забыл.
И генерал налил нам всем лимонаду, а себе коньяку. Подняв рюмку, провозгласил:
– За победу германского оружия! Выпьем, господа!
Мы принялись уписывать еду, что была в тарелках.
– Ого! – генерал. – Аппетит у вас неплохой. Розен, – обратился он к повару, – дай им еще по тарелке.
«Дядя Вальтер» закусил икрой, выпил и принялся есть мясо. Он повеселел и попросил себе еще порцию, обнял меня за плечо, спросил:
– Как ты, Руди, думаешь, стоит съесть еще одну тарелку?
Опять!
– Дядя Вальтер, – засмеялся я. – Руди – мой брат.
– Извини, извини, Отто! – придержал меня за плечо генерал. – Это больше не повторится.
Повар поставил перед нами еще тарелку мяса. Генерал налил себе снова рюмку:
– Честное слово немецкого офицера! Вы действуете на меня положительно… У меня никогда не было такого аппетита.
Потом мы пили кофе, а генерал курил. Вдруг за дверями кто‑то громко прокричал: «Будет исполнено, господин штурмбанфюрер!» В тот же миг в дверь заглянул маленький тщедушный подполковник с гитлеровскими усиками, но генерал так на него глянул, что тот моментально исчез.
Некоторое время спустя мы сидели уже в кабинете.
– Вот здесь, дорогие друзья, я имею обыкновение работать…
На столе лежали карты с красиво выписанными кружочками и стрелочками. На стене тоже висела большая карта, задернутая плотной черной занавеской.
Генерал принялся убирать со стола карты.
– А кто у вас занимается геометрией? – спросил я и невинно поднял на него глаза.
– Какой геометрией? – генерал строго глядел на меня и ничего не понимал.
– Вот нарисованы два треугольника, – показал я на одну из карт, где красным карандашом были обведены железные дороги. – Кто‑то занимается подобием треугольников.
Генерал впервые захохотал.
– Что вы смеетесь? Разве неправда? Если наложить эти два треугольника друг на друга, то они совместятся…
– Совместятся? Ты говоришь, совместятся? – хохотал немец, вытирая глаза и выпуская из рук карты. – Фольмер! Ну поди же сюда, Фольмер!
А я быстро читал про себя названия пунктов, соединяющихся этими дорогами: Полоцк – Невель, Полоцк – Витебск, Лепель – Витебск и Лепель – Орша. Жирной синей чертой выделялась, должно быть, линия фронта. А к ней, причудливо извиваясь, от самого Полоцка подходила черная линия с одной, северной стороны, – к Невелю и с южной – к Орше. От Невеля и от Орши стремительно тянулись две стрелы, соединявшиеся где‑то за Витебском.
– Река, – односложно проговорил Димка, тыча пальцем в синюю ленту, изображавшую направление фронта.
Генерал обезумевшими от смеха глазами взглянул на Димку, и хохот потряс его до того, что он не мог выговорить ни слова. Димка сделал вид, что смех генерала его обижает, и уперся взглядом в колени, а Белка, разыгрывая глухонемую, смотрела во вое глаза на губы генерала. Вдруг Димка поднял голову.
– Дядя Вальтер! Дайте нам пистолеты!
– Пистолеты? Ты сказал – пистолеты?
– Ну да, чему вы удивляетесь? Мы научимся так мстить этим русским, что они у нас заплачут…
– Пистолеты – это можно… Но сначала надо научиться стрелять… И потом… Форма у вас неподходящая…
Он тут же нажал кнопку и распорядился:
– Фенриха[74]Гейнца ко мне!
Пришел фенрих и снял с нас мерки.
– Чтобы к вечеру было готово! – приказал генерал.
– Будет исполнено! – четко отрапортовал фенрих.
– Ну, милые мои друзья, – поднялся генерал, – вы можете теперь идти. А я займусь с подчиненными.
Мы вошли в свое купе.
– Тс‑с… – приложил я палец к губам и, немного подождав, резко открыл дверь. Передо мной стоял растерявшийся Фольмер.
– Что угодно, господин штурмбанфюрер?
– М‑может, вам… принести молока? – спросил он, неловко улыбаясь.
– Нет, спасибо, мы с генералом хорошо поели, – ответил я и с шумом двинул дверью.
Виденное у генерала не давало мне покоя. Карта стояла перед глазами. Почему Гитлеру потребовалось отводить свои войска к Полоцку, когда в руках у немцев еще Витебск?
И вдруг одна мысль, как говорится, прожгла меня. Гитлеровцы хотят, удерживая за собой Невель и Оршу, отступить за Полоцк, а потом ударить от Орши и Невеля на оевер и юг, чтоб замкнуть кольцо окружения. Вот с какой миссией едет генерал на фронт! Мы тихонько начали совещаться. Ясно было одно: до места назначения нам ехать нечего. Мы должны похитить карту генерала и бежать: здесь уже недалеко. Эту карту надо обязательно передать нашим.
– Как думаешь, Молокоед, – спросил Димка, – если мы украдем карту, генерал заметит или нет?
– Конечно, заметит. Да нам – что?
– Что‑то я тебя не понимаю, Молокоед… Они изменят свой план вот и все, и наши старания будут ни к чему…
Димка был прав, конечно. Но как сделать, чтобы генерал ничего не заподозрил? И мы решили списать карту. Я тут же отправился к Фольмеру и попросил у него бумаги.
– Надо написать письма своим… – я чуть было не сказал родителям, но быстро поправился, – родственникам… А то они нас уже не считают за живых!
Мы сели и стали рисовать. Общими усилиями восстановили почти всю карту. Но номера частей, которые должны были ударить с севера и юга, мы не помнили.
Белка, выглянула из купе, прошептала:
– Я пойду к генералу и попытаюсь запомнить.
Не успели мы ей ответить, как она выскользнула и исчезла в генеральском кабинете, где уже. собрались военные.
Несколько раз мы выходили в коридор, но Белки все не было.
Мы уже начали беспокоиться, когда она благополучно вернулась и осторожно прикрыла дверь в купе:
– Все запомнила, только вот не знаю, что такое кессель?
– Дер кессель – это же котел! – пояснил я. – Они хотят посадить наших в котел!
– Как бы сами там не сварились, – поддержал Димка.
Белка сообщила, что, когда появилась у генерала, у него уже собрались военные. Появление Белки вызвало у них интерес. Они сразу перестали говорить, а один спросил:
– Это кто такая?
Генерал принялся объяснять, что на станции Клодава он подобрал трех юных немецких патриотов, которые бредят подвигами на фронте и схватками с русскими. О, это чудесные ребята!
Подозвав Белку и, усадив ее к себе на колени, сказал:
– Прошу не обращать на нее внимания… Она – глухонемая!
Совещание подходило к концу, но Белка успела взглянуть на карту и запомнила названия частей. Ей еще запомнился один полковник, который все время твердил:
– Гениально! Они бросятся в этот прорыв, и тут мы устроим им колоссальный котел!
– Ты молодец, Белка! – воскликнул я, когда мы перенесли на карту все сведения. – И мы назначим тебя главным разведчиком. Вот когда придем к нашим, так и определим.
Между тем поезд прошел уже Полоцк и приближался к Витебску. Все чаще попадались сожженные станции, и вокзалом тут были – либо вагон, либо крохотный деревянный домик. Советские самолеты дважды атаковали наш поезд, но машинист, видимо, был большой «дока» и выводил его из самых опасных положений.
После обеда пришел фенрих Гейнц и принес костюмы для солдат немецкой армии. Когда он подогнал костюм для Белки, генерал соизволил нас пригласить.
Мы явились к нему и отрапортовали:
– По вашему приказанию явились!
– Очень хорошо! Очень, очень хорошо! – ходил вокруг нас генерал, явно довольный нашей выправкой. – Теперь вы настоящие воины германской армии.
– Рады стараться, господин генерал! – гаркнули мы с Димкой. Только мы возвратились в свое купе, как к нам пожаловал Фольмер. Он глянул на меня гадючьими глазами и проговорил:
– Где письма? Могу отправить…
– Письма? – хотел удивиться я, но тут же вспомнив, как ходил к Фольмеру за бумагой для писем родственникам, рассмеялся: – Мы решили, что еще рано писать.
– Брифе![75]– взвизгнул штурмбанфюрер и пристукнул кулаком по столу.
– Не писали мы ничего, – с опаской взглянул я на разбушевавшегося немца, но, вспомнив хорошее отношение к нам генерала, добавил: – А вы не визжите!
Посмотрели бы вы в это время на лицо гестаповца! Хорошие люди от гнева краснеют, а штурмбанфюрер посинел, как удавленник, маленький рот сжался в чуть заметную точку, а гадючьи глаза совсем остекленели. Он рывком открыл свой планшет и достал блокнот.
– Адрес, – коротко и властно бросил он.
– Какой адрес?
– Говори: где живут ваши родственники?
– Я же говорил дяде Вальтеру: в Грюнберге.
– Улица, номер дома, фамилия, – четко, рубя слова, выговаривал Фольмер.
Я уже хотел назвать какую‑нибудь распространенную улицу в Германии, но тут же прикусил язык: Фольмер обязательно сунется туда наводить справки.
– Вы что же решили отправить нас домой, – рассмеялся я. – Нет уж, господин штурмбанфюрер, тогда адреса мы вам не скажем.
Немец засунул блокнот обратно в планшет и проскрежетал:
– Щенки!
Громко задвинулась дверь, и мы услышали, как немец щелкнул замком.
– Попались! – тихо произнес Димка.
– Ничего, дядюшка Вальтер нас выручит, – улыбнулся я, а у самого по спине поползли мурашки.
Чего доброго, а этот Фольмер может сломать весь наш план. Он что‑то заподозрил.
Я стал думать: в чем мы могли ошибиться? Неужели произношение нас выдало? Но я говорил по‑немецки настолько прилично, что Камелькранц иногда даже не верил, что я русский. Димка больше молчал, я слышал от него всего несколько слов.
– Белка, ты не проговорилась? – спросил я нашу «глухонемую». Она сразу же сделала такое немое лицо и так обалдело стала смотреть на мои губы, что мы с Димкой улыбнулись.
Стало уже темно, на окне опустилась штора затемнения, вспыхнул свет. Через несколько минут кто‑то щелкнул ключом, дверь открылась и к нам в купе зашел генерал:
– Вы что же, друзья, говорят, поскандалили? – спросил он, присаживаясь ко мне и обнимая меня рукой.
– Мы вовсе и не скандалили, – делая вид, что страшно обижен, опустил я глаза. – А только если Фольмер хочет выудить у нас адрес для того, чтобы отправить нас домой – то дудки! Адреса мы ему не дадим!
– Ну зачем же так? – мягко проговорил генерал и посмотрел на верхнюю полку. Димка, как мы и условились с ним, чтобы не выдать своего акцента, отвернувшись к стене, делал вид, что спит, а Белка опять сделала немое лицо и глазела на генерала с выражением самой живой признательности. – Фольмер же не враг вам… Можно бы и дать адрес. Во зло нам он его не использует…
Я молча встал и, подойдя к двери, резко распахнул ее. Как я и ожидал, перед дверью стоял Фольмер.
– Входите, что же вы стоите?
Из зеленых глаз немца брызнула на меня такая откровенная ненависть, что мне стало страшно. Фольмер негромко выругался и ушел, неслышно шагая по ковру. Генерал нахмурился. Видимо, ему не понравилась беззастенчивая манера штурмбанфюрера подслушивать за нами.
– Вам придется ужинать здесь, – сухо проговорил он и вышел.
Димка моментально повернулся от стенки и прошептал:
– Надо убегать, Молокоед. Ты видишь, что и наш дядюшка переменился.
Я не успел ему ответить. В дверь купе вошел повар и выставил на столик наш ужин.
– Битте… Цу абенд эссен.
Пока мы ужинали, повар глазел на нас, потом стал расспрашивать, откуда мы и как оказались с генералом. Когда я сказал, что мы из Грюнберга, повар подскочил и протянул мне руку:
– О, так мы земляки! Я тоже из Грюнберга. Может, слышали: кафе Шмульца? На улице Геринга, семнадцать. Так вот я там и работал…
– Кем вы работали?
– Поваром первой руки! – с гордостью воскликнул немец. – Спросите у любого посетителя кафе, и он вам скажет, что лучше, чем делал антрекот из баранины Генрих Шмидт, никто не сделает. А вы осмелюсь спросить: на какой улице живете?
– Военная тайна, господин Шмидт, – принялся хохотать я, а сам думаю: хорошего помощника выбрал себе Фольмер.
После ухода повара, Димка опять подергал дверь и мрачный уселся рядом со мной.
– Как же убежать, Молокоед?
– Ты что? Пока сидим тут закрытые, мы километров пятьдесят уже отмахали. Не побежишь же скорее поезда.
– Хоть бы скорее домой, – тоскливо протянула наша «глухонемая».
– Давайте лучше спать, – сказал я и стал укладываться на своей полке.
Сон не приходил. Я крутился на постели и чувствовал, что мой товарищи тоже не спят. Вагон тихо покачивало, под полом мерно перестукивали колеса, и я все же начал дремать. Обрывки воспоминаний носились передо мной, перемешивались с виденным, и получался не то бред, не то сон.
…Какая‑то станция… Поезд стоит. Я высунулся из дверей вагона и спрашиваю:
– Долго стоять будем?
– Очевидно, долго, – ответили мне, – где‑то впереди путь разобран партизанами.
Я пошел прогуляться по перрону. Там полно немецких солдат, которые, как потерянные, стоят вдоль путей. Странные это были солдаты! Старики и подростки, кривые, кособокие, которых не могла скрасить даже одежда немецкой армии. И вдруг я заметил среди солдат уродливую фигуру с огромным горбом, который неуклюже выпирал из‑под гимнастерки. Неужели Камелькранц? Он меня узнал, и маленький Камелькранц на его спине сразу запрыгал:
– Как ты сюда попал? – закричал Верблюжий Венок и направился ко мне.
Я бросился к вагону. Камелькранц – за мной. Он бежал и горланил во все горло:
– Держите его, держите!
Я вскакиваю на лесенку вагона и чувствую, что Камелькранц ухватил меня за ногу и кричит:
– Ага, попался!
Я проснулся, за ногу меня тормошил Фольмер.
– Молодой человек! – услышал я его голос, в котором слышалось явное торжество. – Идемте!
– Куда? – невнятно произнес я.
– Без разговоров!..
Димка смотрит на меня во все глаза и за спиной Фольмера делает знак, как будто схватывает кого руками. В ту же минуту я обнимаю Фольмера обеими руками за шею и крепко прижимаю к себе его лицо. Фольмер хрипит, но руки у него свободны, и я чувствую, как он достает из кобуры револьвер.
– Ну это ты брось! – приговаривает Димка и вырывает из руки гестаповца оружие. Я вижу, как Димка выкручивает назад его руки и кричит Белке:
– Чего же ты стоишь? Помогай! Руки связывать ему надо…
Белка растерянно бегает по купе глазами, видит на спине у гестаповца ремень от планшета, крепко дергает его, и им с Димкой удается связать Фольмера. Наконец‑то я разжал руки и вылез из‑под гестаповца.
Поезд стоял на какой‑то станции. Мы выскочили из купе, плотно закрыли дверь и побежали по вагону. Я мчался впереди, за мной Белка, и замыкал шествие Димка, размахивая пистолетом Фольмера. Когда мы поравнялись с купе генерала, дверь внезапно отворилась и из нее высунулась голова хозяина.
– В чем дело, господа? – прошамкал старик, который на ночь снимал свои зубные протезы.
Мы проскочили мимо, по крытому переходу вбежали в вагон‑ресторан и на площадке столкнулись с поваром, который стоял перед открытой дверью и наигрывал что‑то на губной гармонике. С широкой улыбкой он повернулся к нам. Я оттолкнул его от дверей, спустил на землю Белку и спрыгнул сам. Почти одновременно с нами выскочил с пистолетом и Димка. Шмидт побледнел и, пробормотав: «Вас ист дас?», скрылся в вагоне.
Мы бросились под стоявший эшелон.
– Где они? Где мерзавцы? – слышался голос генерала.
Около вагонов уже носились офицеры. Откуда‑то взялся Фольмер и командовал солдатами:
– Живо, живо! По два в конец эшелона, остальные – под вагоны!
– Задержать! – визжал со ступенек генерал. – Вы ответите мне за мерзавцев, Фольмер!
Отовсюду слышались слова команды, доносился тяжелый стук солдатских сапог, брякали о что‑то автоматы, А мы мчались вдоль товарных составов, ныряли под колеса, снова мчались, пока не впрыгнули в какой‑то вагон порожняка, тихо маневрирующего по станции. Он протащил нас до стрелки и остановился, чтобы двинуться обратно по другому пути. Послышался рожок стрелочника, паровоз начал гудеть, дал задний ход. В тот же миг мы выскочили и скатились под насыпь.
Когда мы очутились в лесу за станцией и немного отдышались, Белка прошептала:
– Ну и куда мы теперь?
НА РУССКОЙ ЗЕМЛЕ
Дойдем до конца дороги,
Дойдем, не страшась препятствий,
Все одолеют тревоги
Мужество, труд и братство.
А. Мицкевич. «Песня»
Да, куда же мы теперь пойдем?
Как стрелка компаса, сколько его ни верти, упрямо показывает на север, так и мы, что бы с нами ни случилось, все время стремились на Родину.
Мы бежали от Фогелей на телеге, ехали верхом на краденой лошади, шли пешком, таща на себе носилки, плыли на лодке, тряслись на автомашине, затем мчались на поезде и вот снова идем пешком. Но если прежде у нас было только одно желание: поскорее очутиться дома, то теперь нас гнала вперед тайна немецкого наступления. Во что бы то ни стало и как можно скорее надо доставить командованию Красной Армии те сведения, что мы получили в вагоне немецкого генерала.
Всю ночь мы плутали в лесу. Сначала скрывались от Фольмера, а затем, когда исчезли признаки погони, искали пути к линии фронта. А о том, что фронт недалеко, говорило все: и близкий грохот орудий, и гудение самолетов над головой, и яркие зарева пожарищ, которые немцы сеяли на дорогах своего отступления.
Светало. С кустов обильно сыпалась роса. Мы уже различали листву деревьев. Это были клены и ясени да изредка дубы. Впереди что‑то засветлело, и мы ускорили шаги. Перед нами, окутанная туманом, дымилась речка. Она петляла по кустам тальника, в которых кое‑где темнели деревья. Весь противоположный берег был закрыт густым туманом. Мы сели на берегу, чтобы переждать, пока солнце или ветер не разгонят серую муть за речкой.
– Ой, а что это у тебя, Молокоед? – с ужасом прошептала Белка, показывая на мое лицо.
Вся правая сторона моей физиономии была залита кровью, стекавшей на новенькую гимнастерку. Я приложил руку ко лбу и тут же отдернул. Лоб страшно болел. Я сильно стукнулся обо что‑то, когда мы лазили под вагонами, но в горячке ничего не заметил.
Белка недаром еще в начале войны кончила курсы и получила значок ГСО. Она мигом потащила меня к речке, обмыла мое лицо и, взяв руками за голову, долго смотрела на нее, страдальчески сморщившись.
– Да, крепко ты ударился. Кровь течет и течет… Чем же лечить?
Она зашагала вдоль речки и вернулась с листьями подорожника. Приложив их к ране, она замотала голову какой‑то тряпкой.
– Димка, нарви побольше травы!
Они устроили шикарную постель, и Белка приказала мне ложиться.
Неожиданно мы услышали крик петуха. Мы так обрадовались ему, как будто нам кричал знакомый человек. И как уцелел тут петух, когда немцы пожрали всех его братьев и сестер.
Когда туман рассеялся, мы увидели недалеко за речкой большое село. Но идти в село мы не рискнули. Попасть сейчас в руки немцев, когда мы почти уже выбрались на волю! Мы решили подождать здесь, понаблюдать за селом, а лотом уже решить: идти нам в село или обходить его стороной. До самого вечера пролежали в кустах. Потом перебрались через речку и, прислушиваясь, залегли в ближайших от деревни кустах.
Ночь прошла спокойно. Под утро мы вышли к окраине села и готовы были кричать от радости, когда увидели нахлобученные на коньки соломенные крыши, маленькие, заткнутые тряпками оконца, поросшие бурьяном деревенские улочки и застывшие в утреннем сумраке колодезные журавли.
Но на первом же шагу нас ждало горькое разочарование. На воротах крайней избы висело большое объявление:
«Военный комендант ст. Шумилино разыскивает важных преступников. Преступников трое, два мальчика и девочка. Одеты в военную форму германской армии. Тому, кто доставит их, будет выдана соответствующая награда».
Когда успели размножить объявление – трудно сказать. Но факт остается фактом – нас разыскивают… В деревню заходить нельзя! Мы остановились в нерешительности.
Из крайней избы с ведрами и коромыслом показалась женщина. Черноволосая, в черном платке, повязанном так, как носят русские женщины, – под подбородком, – в опорках на босу ногу, она бросила на нас внимательный взгляд и отправилась к колодцу, что был невдалеке.
Я поправил на голове пилотку – изделие фенриха Гейнца, – пошел за ней.
– Куда ты? – бросила мне Белка. – Я пойду. Я быстрее с ней разговорюсь.
Она подошла к женщине, приветливо улыбаясь:
– Здравствуйте, тетенька. Вы не дадите ли напиться?
– Жалко, что ли? Пей на здоровье!
Пока Белка пила, женщина внимательно рассмотрела ее своими немного грустными серыми глазами. Ее, видимо, удивляло, что небольшая девчонка оделась в немецкий костюм, а говорит на чистейшем русском языке. Белка оторвалась наконец от ведра и, утирая чистые капли с подбородка, подняла на нее свои голубые глаза:
– Спасибо, тетенька! Вода у вас очень вкусная! Я такой не пила, как из Острогорска уехала…
– Вы кто же будете? Немцы аль русские? – спросила, подавшись вперед, женщина.
Белка не знала, что ей ответить. Сказать, что русские? А может, женщина продалась немцам и только и ждет, как бы нас выдать? Правда, она очень оживилась, когда Белка упомянула об Острогорске, но все же, кто знает?
– А вы за кого – за русских или немцев? – засмеялась Белка и тут же махнула рукой: будь, что будет! – Мы русские.
– А чего ж вы вырядились в их одежду? – усмехнулась женщина.
«Наша!» – радостно подумала Белка и крикнула нам:
– Будете пить?
Мы подошли. Я ие испытывал жажды, но, стараясь выгадать время и собраться с мыслями, приник к ведру.
– Скажите, у вас в деревне есть немцы? – спросила Белка.
– Н‑не знаю, – скрытно ответила женщина. – Вам надо обратиться к старосте.
– Да вы что, из другой деревни, что ли? – вспылил Димка. – Как же не знаете, есть немцы или нет?
– Вы‑то кто будете?
Я решил действовать напропалую. Не может быть, думаю, чтобы такая женщина предала.
– Вы напрасно, тетенька, скрытничаете. Мы – русские, бежим из Германии. Там мы батрачили у немцев. А сейчас пробираемся домой. Может, слышали такой город Острогорск? Так мы оттуда.
– Это куда же домой‑то?
– Да в Острогорск. Я же вам говорил…
– Мало, что ты наболтал. Болтать всякий горазд.
– Я не болтаю…
– А чем докажешь‑то?
– Доказать я вам, конечно, не могу…
– А‑а, вот об этом и разговор.
Но тут неожиданно нас выручила Белка. Она отвернулась, достала откуда‑то из‑под рубашки пожелтевший комочек бумаги и подала его женщине. Это была справка Острогорской школы‑десятилетки о том, что Соколова Анна успешно окончила пятый класс и переведена в шестой.
Женщина, шевеля губами, прочитала справку, улыбнулась:
– Другой разговор. Так бы и говорили. А то болтает, болтает, а в толк ничего не возьмешь. Пойдемте в хату!
Мы с Димкой взяли по ведру и пошли за женщиной. Светало. Над деревней опускался туман. Из труб валил дым. Все предвещало хороший день.
Войдя в избу, женщина быстро подмела веником пол и, растопив печку, присела к столу:
– Так значит, вы – русские. А то гляжу: немецкая одёжа, а говорят по‑русски. У нас ведь нонче не разберешь, кто – свой, кто – чужой. Надысь вот так же пришел один, вроде русский, а оказался – немецкий шпион. Кто‑то убил его – не знаю кто. На дороге нашли. Утром… И долго вы бежали из неметчины?
– Долго уже блуждаем… Хорошо бы найти партизан.
Я посмотрел на женщину. Она как будто не слышала моих слов, орудуя в печке ухватом.
– Мы вас век будем помнить, – заговорила Белка. – Вы только помогите нам связаться с партизанами. Мы вас все очень просим…
– Это кого же вы просите? Меня, что ли? Да я никаких партизан и не знаю… – Она повернула к нам раскрасневшееся от огня лицо и вдруг проговорила: – Опять этого дьявола‑полицая откуда‑то несет.
Мы посмотрели в окно. По дороге шагал,.спотыкаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, пьяный мужик:
…деревья гнулись,
а ночка темная была‑а.
– Никак к нам? Ох, дуйте горой! – Она быстро подбежалала к двери и набросила на нее крючок. Потом, раскрыв подполье, шепнула: – Сидите и нишкните!
В дверь громко застучали.
– Ах, это ты, Гордеич? Входи, входи, – услышали мы грлос хозяйки.
– Где твой партизант? Опять его нету?
– Да ты что, Гордеич? – засмеялась женщина. – У меня, никаких партизан сроду не было.
– Брось это говорить! Понятно? Говори, где Федор?
– Да ты что? – испуганно вскричала хозяйка. – Федя вчера в Витебск понес просука продавать. Малюхонький такой поросеночек. Хоть бы продал, а то и соли купить не на что…
Из дальнейшей пьяной болтовни полицая мы начали понемногу понимать, что немцы устраивают поход против партизан. В разговоре часто упоминался какой‑то Сват, который был, кажется, партизанским вожаком. Разоткровенничавшись, пьяница предупредил хозяйку, чтобы к понедельнику ее Федор был дома, иначе ее повесят как жену партизана.
Хозяйка не испугалась, а только рассмеялась и предложила:
– Может, выпьешь, Гордеич?
– Эт‑то можно, – согласился полицай.
На какую‑то минуту в хате воцарилось молчание. Наверно, хозяйка потчевала «гостя».
– Все равно пымаю! – стукнул, очевидно, по столу полицай. – Как м‑миленьких доставлю эти пацанов коменданту. Награда будет моя!
Это что‑то уже другое. Полицай говорил вроде о нас. Я поднялся по лесенке на несколько ступенек, чтобы слышать лучше.
– Велика ли награда‑то? – спросила хозяйка.
– А ты думаешь? Важные государственные преступники!
– Сколько дашь, если я помогу тебе их поймать, – начала торговаться наша хозяйка.
Меня мороз подрал по коже. Вот так влопались! Ловко провела нас зга женщина: оказаться на своей земле и попасть в лапы к немцам!
А торг продолжался.
– Половину дам, – но испугавшись, как бы не передать, полицай поправился: – Нет – четверть!
– Что ты скупишься, Гордеич? Прибавь! Дай хоть треть…
– Ну ладно, ладно. Получишь треть…
– Не соврешь? Так вот слухай: седни утром какие‑то трое – два мальчика и девочка прошли мимо моих окон и направились прямо на Гераськово. А я еще подумала, что, мол, это за маленькие немцы идут?
– На Гераськово? Ну, я пшел! – заторопился полицай и тут же, видно, упал с перепою, потому что мы услышали голос нашей хозяйки:
– Да ты что, Гордеич? Неужто опьянел? Вставай, вставай…
– Я… и… встану… П‑пойду… Мне бы их только пымать!
Когда мы вылезли из подвала, женщина, как ни в чем не бывало, улыбнулась:
– Живы?
Я готов был расцеловать нашу спасительницу. А она прибирала со стола после пьяницы и между тем говорила:
– Вот еще один партизан ищет. Все ищут… Сколько наших людей тут перебывало и все спрашивают: где найти партизан? А кто его знает, может, укажешь, а он, гадина, выдаст. Я не про вас, – улыбнулась женщина, – про других. Сейчас немцев пока нет, были с неделю назад, потом уехали куда‑то. Но у нас есть староста и при нем два полицая – вот уж гады! И как только таких земля носит! Как прослышат что, так и бегут. Вот и вас уж разыскивают…
– Хорошо бы найти партизан! – вырвалось у меня.
– Погодите немного… – ответила женщина. – Вы, верно, есть хотите? Я вас покормлю. Картошечек хотите? Больше ничего нету.
Она достала из печи чугунок и опрокинула на стол. Картофель наполнил избу паром. Мы поели, макая картошку в соль, и я попросил какую‑нибудь одежду, чтобы сбросить с себя немецкую форму. Хозяйка долго выбирала для нас что‑нибудь, и мы, оставив ей немецкие костюмы, которые хозяйка быстро бросила в печь, оделись в тряпье, чтобы нас не могли узнать полицаи. Мы прошли через задние ворота в огород, и женщина показала, куда идти.
– Тетенька, а как вас зовут? – спросила Белка.
– Анфисой… Дмитриевной… Будете у партизан, кланяйтесь моему мужику. Федей его зовут… Макарычев… Да скажите там насчет понедельника. А то, дьявол их знает… Хотя вообще‑то побаиваться стали, но на всякий случай скажите…
Километров в двенадцати от деревни мы увидели в небе немецких истребителей, которые вертелись вокруг нашего ястребка.
– Эх, подбили! – вскрикнул Димка, видя, как ястребок, переворачиваясь крыльями, стал падать.
Но ястребок снова потянул вверх. Он врезался в стаю немецких самолетов – и вот уже стремглав летел вниз, горя и чадя дымом, немецкий истребитель.
– Ура, ур‑ра! – кричали мы и махали руками.
А вниз падал уже другой самолет. Потом третий! Но вот, и наш ястребок задымил и круто пошел к земле. Мы все еще надеялись, что он поднимется, как в прошлый раз, но ястребок продолжал падать и упал где‑то поблизости. Фашистские стервятники покружились над ним и улетели.
– Идемте туда! – закричал я. – Может, летчик еще живой.
Димка начал ворчать:
– Надо идти скорее к партизанам. Может, через них передадим наши сведения.
– И тебе не стыдно, Димка? – взволновалась Белка. – Упал русский самолет, а ему хоть бы хны…
Мы побежали по направлению к самолету. Долго искали, пока в высоком камыше на берегу озера не увидели дымившиеся остатки самолета. А летчика нигде не было.
– Ну вот… Видите? – проговорил Димка. – Летчик выпрыгнул, а мы ищем.
– Неправда! Не выпрыгнул! Я же видела, как он падал. Никто не выбрасывался…
Стали обыскивать камыш и метрах в пятидесяти от самолета нашли человека. Он лежал на боку, выбросив вперед большие руки. Белка сразу стала санинструктором. Она расстегнула летчику комбинезон и приложила ухо к груди.
– Да что ты слушаешь? – подтолкнул я Белку. – Не видишь, что он живой?
Летчик открыл глаза. Хотел что‑то произнести, но смежил веки, и голова его беспомощно упала.
– Вот и все, – тихо проговорила Белка. – Отвоевался!
Я заметил на боку у летчика флягу, отцепил ее, стал лить в рот раненому спирт. Летчик снова очнулся. Белка стала делать перевязку.
– Вы кто? – вяло спросил летчик.
– Мы русские…
– А‑а… Это хорошо. Возьмите у меня из планшета… все… и отдайте советскому командованию…
– Да нет же! – вскричал я. – Мы вас не бросим!
Кое‑как нам удалось втолковать летчику, что теперь мы уже будем вместе с ним или погибнем. Он улыбнулся и легонько пальцами пожал мне руку.
– А у вас рация есть? – спросил я. – Нам срочно надо передать важные сведения командованию, – и рассказал все, что удалось узнать в вагоне немецкого генерала.
По мере того, как я говорил, глаза летчика становились осмысленнее, в них проступала тревога. Наконец он попросил поднести его к самолету. Рация не работала, но коробка чудом уцелела.
По указаниям раненого, Димка начал ремонтировать передатчик. Долго пришлось Димке потрудиться над рацией. Но все же исправил!
– Кто из вас знает азбуку Морзе? – спросил летчик.
– Я знаю… Да и Димка знает…
– Тогда передавай, – приказал он мне и, превозмогая боль, начал диктовать:
«Сбит над районом станции Шумилине. Ранен. Имею важные сведения о готовящемся наступлении немцев в районе Полоцка. Оно будет развиваться так: вначале немцы будут отходить на фронте шириной в 100–110 километров, пропуская русских к Полоцку. Затем две крупные немецкие группировки из Орши и Невеля ударят на юг и север, чтобы отрезать наши части и уничтожить.
В наступлении будут участвовать войска…» – летчик поднял глаза и кивнул Белке.
– Шестьдесят четвертая пехотная дивизия, вторая танковая бригада, – зачастила Белка, так что я вынужден был сказать, чтоб она говорила медленнее.
– Сведения получил от ребят, – снова начал дикт<