«...Не любивший его наш нарком, даже после того как штурмовики Ил‑2 прекрасно себя зарекомендовали на фронте, не торопился с представлением Ильюшина к званию Героя Социалистического Труда. И этой высокой, вполне заслуженной награды, своей первой Золотой Звезды, Сергей Владимирович был удостоен помимо и неожиданно для наркома по непосредственному указанию Сталина».
Читаю грамоту Президиума Верховного Совета СССР от 25 ноября 1941 года:
«За Ваши исключительные заслуги перед государством в области создания новых типов боевых самолетов...»
«Часто меня вызывали в Кремль, в том числе и поздним вечером, – вспоминал Ильюшин. – Москва тогда была полностью затемнена, добираться до Кремля было нелегко. И от вызова до моего появления в ГКО проходило более часа. Это заметил И.В. Сталин, и нарком Шахурин получил распоряжение: „Переведите Ильюшина ближе к Кремлю и дайте машину!“
В тот же день Сергея Владимировича поселили в гостинице «Москва»...
Что же все‑таки движет человеком? Тщеславие? Желание сделать карьеру? Может быть, и это. Иначе как бы ты ни был одарен от природы, ничего из тебя не выйдет. Но, однако, нужно еще любить свое Отечество, чтобы не только ты, а твоя страна была первой. Для конструктора это важно. Тем более для авиационного. Тем более в ту эпоху.
Человек, не получивший Государственную премию, тоже может быть счастливым человеком, если его не выдвигали на эту премию и он о ней не беспокоился. Но когда поощряют творца, он творит еще лучше. А коли возвысят бездаря... Подними на вилы дерьмо, оно потечет. Да и награды не к пиджаку даются, а к совести. Так повелось, что награда присуждалась не только потому, что ты действительно герой, но и чтобы подчеркнуть, что именно это нужно считать героизмом и поощрять именно это. «Вперед за орденами!» – было шутливым кличем не одного поколения.
Однако летчиком нельзя стать по блату – разобьешься...
И у авиаторов не было погони за наградами, а было даже внешнее пренебрежение к «побрякушкам»...
Летчики Великой Отечественной... Красивые, волевые, воистину мужские лица. Мальчишки казались намного старше своих лет.
В первые дни войны ворошиловградские курсанты, освоив бомбардировщик СБ, рвутся на фронт. Кого поздоровей уже взяли в сформированные бомбардировочные полки.
«Я же не отличался ни внешним видом, ни мощью, – вспоминает Главком ВВС маршал авиации Александр Николаевич Ефимов. – Осталось нас несколько человек, ожидали своего часа».
И вот в Ворошиловграде появился Ил‑2. Авиаторы есть авиаторы, все незнакомое привлекает, бросились к самолету.
Возник молодой пилот, чуть постарше курсантов. Они слыхали, что есть такой самолет, но никогда не видели. Летчик куда‑то перегонял машину, его обступили, и он стал рассказывать про штурмовик. Никогда не видели курсанты, чтобы весь корпус был из брони – металлической и стеклянной. А летчик, чтобы окончательно добить «салаг», вытащил наган – и по самолету! Пуля взвизгнула, и только малая отметина осталась на кабине. Вот это да, вот бы полетать на таком самолете, вот бы повоевать! Тогда так думали. «Хищный нос, могучие плечи, лавина огня, заключенная в бомболюках, патронных ящиках пушек и пулеметов, в зарядах реактивных снарядов. Он впечатлял не только своей воинственной внешностью, но и солидностью, такой, можно сказать, монументальной прочностью. Особенно импонировала нам кабина, закованная в прозрачную и стальную броню. После того как усядешься в такую кабину, закроешься сверху бронированным колпаком, чувствуешь себя загороженным от всех опасностей... Ил‑2 всем своим существом располагал к бою, звал в атаку», – говорит А.Н. Ефимов.
Штурмовик улетел, а курсантов вскоре эвакуировали в Уральск, и 16 из них стали переучивать на Ил‑2. Учебных машин не было, и приходилось тренироваться на одноместном, боевом.
Самолет освоили, приехала государственная комиссия принимать зачет: полет в зону и два полета по кругу. Ефимов слетал в зону, а на первом полете по кругу, когда высоты было метров 50, отказал мотор. Пришлось садиться прямо перед собой в степи. Плюхнулся, сшиб стог сена, разбил бровь. Почти как в свое время у Ильюшина. Вылез на плоскость, снял шлемофон, кровь бежит по лицу. А уже навстречу мчится «Виллис», и в нем стоит начальник училища Кравцов.
– Ну как, сынок, еще летать будешь? – спрашивает.
– Конечно, буду!
– А на фронт хочешь?
– Хочу!
Приехали на старт, замазали йодом ссадину, и через час курсант Ефимов сделал еще полет по кругу, чем и завершил свое обучение. На следующий день – запасной полк, и очень скоро – на фронт...
На аэродром на По‑2 прилетел Ильюшин. Он не раз бывал на фронте, беседовал с летчиками. Сохранились кинокадры военного времени: конструктор вылезает из кабины на плоскость своего штурмовика. Зима, заснеженный аэродром. Ильюшин в летной куртке, шапке. Спрыгивая с крыла на снег, он слегка морщится и что‑то говорит. Наверно, то, что в таких случаях скажут большинство русских мужиков, – и взмах рукой. Он так ни разу и не летал на своем Ил‑2. Сталин запретил, да и правильно сделал – кто‑кто, а Сталин понимал роль и значение личности.
И вот сейчас он идет по зимнему аэродрому. Летчики обступили его. Хвалили машину, но и критику высказывали. Ильюшин ничего не записывал, сразу отвечал.
«Обаятельный человек, – говорит А.Н. Ефимов, – с ним легко разговаривать, настолько быстро располагал к себе, что ему выскажешь то, что другому не скажешь или скажешь не так. Никогда не говорил: „Я решил!“, а соберет нас, летчиков, вокруг себя, и, смотришь, уже придумали какое‑то новшество.
Русак, типичный русак, голос своеобразный, речь литературная, но не как в Москве говорят. Он не просто слушал, но и давал полезные советы по использованию самолета в бою. Нас поразило, как хорошо он знает тактику штурмовиков, будто воевал с нами «крыло в крыло», в одном боевом порядке. Видимо, поэтому самолеты Ил‑2 стали основными крыльями штурмовой авиации».
Много значило и то, что конструктор – сам летчик. Он владел летным лексиконом, быстро находил общий язык с пилотами.
С фронта в ильюшинское КБ все чаще стали приходить вести о том, что штурмовики несут потери не столько от наземного, сколько от воздушного противника. «Мессершмитты» подходили сзади и спокойно атаковали Ил‑2. Страшно, когда четыре «мессера» полчаса безнаказанно колотят Ил... Немцы знаками спрашивали наших летчиков:
– Ты один? – и пальцами показывали «О».
Защищаясь, штурмовики становились в круг, образуя так называемую карусель, прикрывая огнем хвост впереди летящего самолета. Немцам часто удавалось нарушить этот порядок. Они подходили к штурмовику сзади или сбоку и открывали огонь по менее толстой бортовой броне. Иногда наши для обмана и устрашения противника устанавливали в хвостовой части деревянный макет пулемета. Некоторые пробовали установить в хвостовом обтекателе настоящий пулемет – он стрелял не прицельно, но все же отпугивал. В иных полках, как умели, стали оборудовать вторую кабину и сажать туда стрелка с пулеметом. Летчики и не знали, что первоначально Ил‑2 был создан двухместным. В полку, где служил Ефимов, на одном самолете сняли люк для аккумулятора, прикрутили уключину от весла, укрепили на ней пулемет ШКАС, положили ящик из‑под макарон, втиснули в люк стрелка‑комиссара Михаила Пицхелаури, привязали ремнем к полу, чтоб не выскочил – фонаря‑то для него нету. И в первом же полете комиссар сбил «Мессера».
В начале 1942 года состоялась конференция фронтовых летчиков и техников штурмовых авиаполков. Летчики высказали свои предложения, проверенные в бою. Они писали даже Сталину.
В феврале 1942 года Сталин вызвал к себе Ильюшина:
– А ведь вы были правы.
– В чем, товарищ Сталин?
– А как же, это мы вас сбили с толку. Вы сделали двухместный штурмовик Ил‑2, а мы, не разобравшись как следует, по настоянию некоторых легкомысленных советчиков заставили переделать его в одноместный. Истребителей у нас мало. Одноместные штурмовики требуют прикрытия и несут очень большие потери. Вот несколько двухместных показали себя хорошо, они себя обороняют. Нужно немедленно вернуться к двухместной машине! Делайте что хотите, но чтобы конвейер не остановился!
«Вернуться было уже трудно, – вспоминал Ильюшин. – Но нам удалось найти простое решение. Мы конвейер не остановили и перешли на машину двухместную».
Несколько дней работала бригада, в составе которой инженер‑конструктор Анастасия Васильевна Советова сделала чертежи двухместного штурмовика, и Ильюшин доложил Сталину. Тут же было принято решение о запуске самолета в серийное производство.
Статистика показала – есть результат: если в 1941 – 1942 годах одна боевая потеря приходилась в среднем на 25 самолето‑вылетов, то двухместный штурмовик погибал в среднем через 36 самолето‑вылетов. Приводят и другие цифры. Есть и официальные данные о средней выживаемости летчиков советских ВВС в годы Великой Отечественной войны:
истребительная авиация – 64 вылета,
бомбардировочная – 48 вылетов,
штурмовая – 11 вылетов,
торпедоносная – 3,8 вылета.
Так что в любом случае не позавидуешь летчикам‑штурмовикам. Для каждого пилота первый боевой вылет мог стать последним.
«Но Ил‑2 все же спасал, – говорит А.Н. Ефимов. – У нас даже шутка была: на Ил‑2 на десяти метрах высоты можно уже заруливать. Уже, считай, сел. Техник за ночь заклепает дыру в полтора‑два квадратных метра, и летишь! Иногда, правда, боком летишь – аэродинамика нарушена. Мотор меняли за ночь. Вечером пробили или забарахлил, слышишь, утром уже гудит, техник пробует его. Приходишь и без облета летишь на задание.
Ил‑2 многим спас жизнь. Но и гибли, конечно. Работали в сфере огня, на переднем крае. Если подловил истребитель, Ил‑2 с ним не может тягаться. Особенно опасны первые вылеты – летчик еще не обстрелян. Когда меня война обстреляла, я перестал бояться истребителей, больше стал бояться неожиданного огня зениток, и то – первого залпа. Увижу разрывы, сумею сманеврировать и обмануть. А с истребителями у меня 47 воздушных боев, и меня ни разу не сбили. Поврежденным приходил, но не сбили. Тут и мастерство, и, конечно, везение. Война есть война. Много случайностей. Сколько хороших ребят погибло по глупости, по случаю – кому написано на роду. Сам я немного, но шесть штук сбил. А эскадрильей мы на земле уничтожили 85 самолетов. Штурмовику трудно везде, где стреляют. По аэродромам я много ходил, группу водил – четыре, шесть, восемь, двенадцать самолетов. Часто ходили парами, я и один много раз летал на охоту.
Рано, все еще спят, и самому спать хочется, моросит дождь, только рассвет забрезжил, вылетаю. Сумерки, низкая облачность, на бреющем тип‑тип‑тип выскочишь на территорию противника, немцы тоже еще спят, пока очухаются, ты уже проскочил. На разведку так ходил...
Зимой были белые Ил‑2, на фоне земли почти не видно. А так – темные, сероватые, камуфлированные – на всяких летал. Мы много тренировались, летали низко, хвою привозили. Под Калугой возвращались с задания, один у меня отстал, говорю по радио: подтянись, набери высоту, низко идешь!
Прилетаем домой, а у него в передней кромке огромная вмятина: телеграфным столбом ударило. Недалеко от аэродрома было, поехали, посмотрели для интереса: столб на четыре части переломлен, но и в плоскости вмятина здоровая».
Похоже, у нас в России едва ли не каждый должен удариться о свой деревянный столб, или, по крайней мере, головой обо что‑нибудь...
«Живучий самолет, – продолжает Главком ВВС. – Садишься в него, чувствуешь себя как в танке, в броне. Хорошо строем на нем ходить – за счет небольшой скорости. Молодым сейчас нельзя говорить, идешь и стараешься крыло положить на крыло товарища, такое дребезжание – та‑та‑та, мальчишки были, не боялись!
Интересный самолет. Тяжелый: как загнешь на нем глубокий вираж, так стрелок обрывает сиденье! Крутись! Самое главное, чтоб немец выскочил из‑под хвоста. А когда он где‑то впереди, не страшно, если близко, я могу довернуть, из пушек дать, а далеко – тоже побаивается...
Мой стрелок, Георгий Добров, живет в Новосибирске, активный парень, организовал клуб юных летчиков. Хороший был стрелок. Моя самая высокая награда – я не потерял ни одного стрелка. Добров был ранен. А много привозили мертвых стрелков. Защиты почти никакой. По пояс броня, отверстие вроде люка, чтобы пролезть в фюзеляж. Спиной к летчику. Некоторые стрелки вообще снимали фонарь, чтоб обзор лучше был. Когда нечем было стрелять, Добров палил из ракетницы. Было, зашел сзади «Мессершмитт», стрелок мой швырнул в него пачку листовок, пролетела эта белая очередь, и немец исчез.
Прикажут: срочное перебазирование. Никаких машин нет. Две‑три на полк дадут техническое имущество забрать. А мы как делали? Шасси не убираешь, там по одному человеку помещалось, в каждом из четырех бомболюков по человеку, это уже шесть, и у стрелка два – девять, ты десятый. Зимой перебазировались на аэродром к истребителям. Привел десять самолетов, на стоянке вылезли сто человек! Истребители на нас смотрят: откуда взялись?
Но что хорошо, на нем садиться можно было везде, только поляну найди, чтоб не особенно мощный лес был. В лес сядешь – просеку вырубишь.
Одноместный Ил легкий, но мне не нравился. Пушек нет, только пулеметы, бомболюки отодраны. Ну что это за самолет? Если уж истребитель, то истребитель. А то придумали – для прикрытия наших. На двухместном я и сам себя прикрою, и по противнику врежу. На одноместном я чувствовал себя не особенно хорошо, так как борьба с истребителями на равных не получалась – как в спорте разные весовые категории, а без бомб чего же летать? Правда, были у него реактивные снаряды – «эрэсы» – по восемь штук на каждой плоскости, но это оружие не для истребителя. Когда появились противотанковые бомбы ПТАБы, это серьезная вещь, мы стали наносить большой урон танкам. Сам бросаешь, не видишь, попадаешь или нет. А сверху смотришь, как другие бросают, хорошо видно, как они накрывают танковую колонну. Были случаи, попадали бомбой в свой самолет. Федя Деряженко привез ПТАБ в лонжероне, сверху шли над ним, массированный налет, залепили ему в плоскость, хорошо, не взорвался.
Двухместный, конечно, лучше. Когда у нас в полку появился двухместный Ил‑2, Миша Пицхелаури сразу же сбил «Фокке‑вульфа». Толковым парнем оказался наш комиссар...
От Подмосковья до Эльбы прошел я на Ил‑2, и он ни разу не подвел меня. После первого же боевого вылета механик показал мне большую вмятину на бронеплите – прямое попадание немецкого снаряда, который остановила уральская броня. 53 пробоины, полученные в полете, не смогли нарушить высоких аэродинамических качеств самолета. Все он вынес в этом полете, мой безотказный «Ильюша», и удары зениток, и мою грубую посадку».
222 боевых вылета, две Золотые Звезды на груди... Так донской казак Александр Ефимов, земляк великого Шолохова, повоевал в небе надежной ильюшинской шашкой – штурмовиком Ил‑2.
Другой знаменитый дважды Герой летчик‑истребитель Виталий Иванович Попков, «Маэстро», «с которого» сделан фильм «В бой идут одни старики», сказал мне:
«Командовавший нашим полком дважды Герой Советского Союза подполковник В.А. Зайцев, сам выдающийся мастер воздушного боя, в те дни говорил: „Не волнует меня, сколько ты насбивал „мессеров“ и „фоккеров“, заботит одно – скольким „Илам“ дал отработать по цели, скольких в целости и сохранности доставил обратно“.
Но подавить в себе искушение сбить вражеский самолет каждому из нас было непросто. С этим связывалось глубоко личное, солдатское удовлетворение, престиж в среде летчиков, почет наград».
Следует добавить, что сам «Маэстро» одержал в небе Великой войны 47 побед, потом в корейской войне сбил 3 американских самолета и ныне входит в первую десятку мировых асов. Не все знают, что среди его побед – один из лучших летчиков «третьего рейха» Герман Граф, сбивший 221 советский самолет...
В 1996 году на юбилее высшего Армавирского училища летчиков ПВО чествовали нового Героя России Ивана Анатольевича Леонова, старшего лейтенанта запаса, которого награда нашла более чем через полвека. Летчик‑истребитель, он во время войны потерял левую руку, но продолжал летать со специальным металлическим приспособлением. Единственный в мире случай.
«Героизм – не растеряться и остаться живым, вот что такое героизм, – признался Иван Анатольевич. – Мы сопровождали Ил‑2. Они внизу, стригут врага, но сопровождать их – не дай бог! У них‑то броня, а у нас фанера. Собьют Ил – тебе трибунал, потеряешь – тоже трибунал.
Летать без руки мне разрешил лично Михаил Михайлович Громов. Когда его сменили, меня отправили на штабную работу – это Громов никого и ничего не боялся!»
Он‑то и представлял Леонова к званию Героя Советского Союза, а получил Иван Анатольевич Звезду Героя России, хорошо хоть не посмертно. В мирные годы одной рукой построил дом и заселил его детьми – двое своих да пятерых взяли с женой из детского дома. Всем дал высшее образование...
За что я признателен судьбе – она подарила общение с такими людьми. И мне хочется, чтобы их рассказы стали самым ценным в этой книге.
Артем Федорович Сергеев, сын легендарного большевика Артема, приемный сын Сталина... Как Яков и Василий, Артем стал военным. Так решил отец, считавший, что война непременно будет. И единственной привилегией было то, что в первый же день войны он позвонил в наркомат обороны и велел их отправить на фронт. И все три сына Верховного Главнокомандующего воевали. Старший, Яков, артиллерист, героем погиб в немецком плену. Четыре года отлетал на фронте Василий. И Артем прошел войну с первого до последнего дня и закончил ее командиром полка. Ныне генерал‑майор артиллерии, он, казалось бы, далек от авиации, ан нет! Мальчишкой летал на планерах, в академии прошел летную подготовку, а во время войны освоил Ил‑2, хотя служил в артиллерии.
«Ил‑2 – страшная машина, – говорит он. – Я видел, как они работают по противнику, это, естественно, радует. Смотришь издалека, но когда по тебе!»
И Артем Федорович рассказал то, чему стал свидетелем под Рогачевом 22 февраля 1944 года, – даже дату назвал, такое не забывается.
...Идет пара Илов, их прикрывает пара Як‑1. В полку к Илам привыкли, работали с отдельной корректировочной эскадрильей штурмовиков. Но те обычно ходили четверками. Увидев пару Илов, Сергеев интуитивно почуял недоброе и крикнул солдатам: «В сторону!»
Не зря крикнул. Илы одним заходом развалили нашу колонну. Убитые, раненые, эффективность высокая. Немцы! Со звездами на фюзеляжах...
«Это был утюг, – говорит Сергеев. – Вокруг разрывы, страх, а он идет, не шелохнется!»
Был и другой случай. Шли восемь Илов, четверка отвернула в сторону и ударила по соседней батарее. Два захода, и все смешали с землей. Часа через четыре к артиллеристам приехал летчик‑капитан:
«Расстреливайте меня, это моя работа. Я вел Илы, я увидел батарею».
Свои по своим... Ему ответили: «Что толку тебя расстреливать? Ты сможешь сегодня или завтра сделать то же самое с немцами?»
«Обещаю».
«Тут ничего не попишешь. Давай, выпей за упокой».
Налили ему кружечку.
«Это не твоя вина, а вина войны. А теперь, „Ильюша“, рас‑
считывайся с немцами!
Почему так произошло? Линия фронта быстро менялась. Летчик летит и видит: пушки! Если стволы направлены на запад – свои, на восток – немцы. А тут получилось так, что на восток смотрели наши стволы...
Сергееву довелось слетать на Иле корректировщиком огня.
«Взял я планшетик с картой, – говорит он. – Как только прошли линию фронта, сразу забили зенитки. Если летчик видит разрыв, значит, снаряд не ему предназначен. Шапки разрывов, самолет подпрыгивает. Я залез поглубже и сверху еще на голову планшетик положил. Очухался, когда пошли на посадку... Я и сам попробовал на Ил‑2 полетать. Берешь управление, и он у тебя в руках, стоит в небе как вкопанный, устойчивый, крепкий, послушный – мечта!
Конечно, летчиков любили, – продолжает Артем Федорович, – потому что они выполняли задачу, не щадя себя. Истребитель ведет воздушный бой, но он работает не на пехоту. А штурмовиков особо любили, потому что видели их работу, видели, как он летит, едва летя, все на нем болтается, отлетают куски, а он все равно тянется... Видели, как часто гибли штурмовики. Когда находили сбитого летчика, обязательно спрашивали: «Ты кто?» Если штурмовик, о, это свой, пехота! Сразу тащили в блиндаж и наливали...»
Многие летчики отдавали предпочтение двухместному варианту Ил‑2, и только один сказал, что на одноместном ему было лучше.
«Почему? Да потому, что я не думал о том, как бы не поставить стрелка в такое положение, когда его могут прошить очередью. Конечно, и я в этом случае менее защитим, но тут уж надо уметь крутиться».
Это Байдуков. Он, наверно, имел право на такое мнение.
«Но ведь, – продолжает Георгий Филиппович, – на Ил‑2 летали мальчишки 18 – 19 лет, вроде Берегового», – и он показывает на фотографию боевого пилота, ставшего космонавтом. Ил‑2 спас жизнь Георгию Тимофеевичу.
«Не только мне, – подтвердил Береговой, – он России жизнь спас!»
31 декабря 1994 года похоронили Байдукова, а через полгода ушел Береговой...
Я был на похоронах Байдукова. В наше время не так‑то просто добыть Новодевичье кладбище даже для такого легендарного героя. Три миллиона за могилу да столько же «на лапу», и вопрос решался. Организатор этих похорон, генерал‑полковник авиации В.И. Андреев сказал «большой рыбе», от которой все зависело:
– Да понимаешь ли ты, что это Байдуков!!!
– Еще бы не понять, – ответила «рыба», запихивая деньги.
Такова Россия. Но и из американского посольства даже цветы не прислали на могилу, а ведь в Америке стоит памятник Чкалову, Байдукову, Белякову. Я сказал об этом, выступая на кладбище, и вечером мне позвонил посол США, поздравил с Новым годом... Такова и Америка.
О смерти Георгия Тимофеевича Берегового я узнал из «Вечерней Москвы». Среди прочих мелких новостей под заголовками: «Зарезали генерального директора Апрелевского завода грампластинок», «Украинские мошенники заставили Аллу Пугачеву нанять детективов», «Выпал из окна», «Вечерка» от 4 июля 1995 года сообщила: «Умер космонавт Береговой». Девять строк с крохотной фотографией. Дважды Герой, космонавт, один из тех, кто сражался на Ил‑2...
Сам Ильюшин так писал о своем штурмовике:
«Противотанковый самолет – детище целого коллектива Особого конструкторского бюро наркомата авиационной промышленности. Это в большинстве молодые советские конструкторы, крепко спаянные годами работы, воодушевленные одной мыслью, поглощенные одной заботой – вооружить нашу авиацию лучшими боевыми машинами для разгрома врага, руководители групп ОКБ тт. Левин, Астахов, Наумов, Коклин, конструкторы Семенов, Федоров, Литвинович, Бугайский и многие другие – не только прекрасные знатоки своего дела. Это люди с широким кругозором, неугомонные, постоянно ищущие, смелые новаторы. Им наш противотанковый самолет обязан во многом своими хорошими качествами.
Полное и всестороннее испытание самолета было произведено в кратчайший срок Героем Советского Союза т. Коккинаки»
...Владимир Константинович Коккинаки уйдет из жизни в 1985 году, как говорят, своей смертью, не разбившись ни на одной опытной машине Ильюшина.
«Ил‑2 – самолет‑солдат, гениальный самолет Второй мировой войны, равного ему не было, – говорит маршал авиации Герой Советского Союза Иван Иванович Пстыго. Суждение его весьма авторитетно: 40 лет пролетал, 52 типа самолетов освоил, дошел в небе до скорости 2500 километров в час. – Ил‑2 – воистину „черная смерть“. Мощность огня в три раза больше, чем у любого самолета в мире в то время. Более десяти раз я ходил на штурмовку аэродромов противника, это самая сложная задача. Разрушил несколько переправ, но больше летал на штурмовку моторизованных войск...»
Первый боевой вылет будущий маршал авиации совершил 22 июня 1941 года в Молдавии; последний, 164‑й, в Чехословакии, когда пришлось «приводить в чувство», по выражению Сталина, не подчинившуюся капитуляции группировку Шернера. Два раза сбивали, дважды капитально подбивали, но и сам на штурмовике сбил 5 самолетов противника.
«Мы могли летать так низко над землей, что соревновались, кто больше травы привезет. Мы ее рубили винтом, и она набивалась в масляный радиатор. Один летчик разбился на этом, и пришлось прекратить соревнование».
Но не только траву привозили в радиаторе летчики – иной раз доставали оттуда руку, ногу, череп...
Летать на Ил‑2, хоть он и прост в управлении, надо было, конечно, умеючи. Иначе можно воткнуться в землю метров на семь в глубину, никто не вытащит.
«Шлемофон надо затягивать, чтоб рот не разевать на посадке», – смеется Иван Иванович. «А то полный рот земли будет», – уточнял инструктор, когда я учился летать...
«В начале войны матчасть расколошматили, – говорил Г.Ф. Байдуков. – Вместо того чтобы держать части во взнузданном состоянии, перед войной говорили: не поддавайтесь на провокации! Кто понимал это доподлинно, а кто – как нужно. Помню, за несколько дней до начала войны пришел противник, мы сбили пару „Мессершмиттов“, и они больше не приходили. Были такие случаи, были. А когда началось, те самолеты, что были рассредоточены по капонирам, замаскированы, а не стояли на линейке, те спаслись. Но все равно авиации осталось мало. Даже то, что мы с Громовым привезли из Америки в 1941‑м, конечно, не могло компенсировать потери, и мы были вынуждены заявить протест: что же это за применение?
Генштаб и Ставка одумались, расформировали ВВС армий и стали создавать дивизии. Я попросил Новикова, чтоб он мне разрешил сформировать штурмовую дивизию, 212‑ю. И мы дрались на Калининском фронте. В конце 1941‑го, в начале 1942‑го трагическая, кошмарная обстановка была. Длина фронта – 580 километров. В одном месте «мешок» подозрительный. И танки лезут со всех сторон. Каждый день меня «расстреливал» Конев за то, что я танки не отражаю. Я Конева в душе уважаю. Он грубоватый, как топор, может врезать палкой, но довольно быстро отходил, иногда понимал, что не прав. Как он меня распекал! «Это что же вы делаете? Вы чем командуете? Вы знаете, что такое Ил‑2? Да он если „эрэсом“ по танку даст, танк переворачивается!» – «Товарищ командующий, я просил всех командармов, кто какую новинку получит, особенно танки немецкие, доставлять мне на полигон, чтобы я мальчишек приучал, и мы сами бы понимали, что за штуковина и как ее раскусить».
Как же он меня пушил: «Хоть ты и национальный герой, но я тебе спуску не дам!»
У него было такое представление, что Ил‑2 – идеальный самолет, и как только появится, от его выстрелов, от «эрэсов» все летит. Но ничего подобного. Может гусеницу разорвать, если попадет в слабое место, вмятину хорошую сделать. Вот когда на нем противотанковые бомбы появились, ПТАБы, другое дело...»
В 1943 году в Омске был построен самолет Томашевича, истребитель танков, из дерева, рассчитанный на один‑два полета. Считалось, что он будет сражаться в условиях завоеванного господства в воздухе. Но все равно – летчики были готовы сознательно идти на смерть, ибо Родина в ту пору была дороже жизни.
«Металлические машины пошли в конце войны, – свидетельствует В.А. Борог. – Получали металл по ленд‑лизу».
В КБ о В.А. Бороге говорят так: «Он был самый главный, когда начали проектировать Ил‑2».
«Дерево нас выручало, – продолжает Валерий Африканович. – Из 36 тысяч Ил‑2 тысяч‑то 30 было деревянных. Конструкция была готова и такая, и такая – я как раз делал. Первые машины были металлические, а потом война заставила перейти на березовый шпон. Клеили в несколько слоев по полмиллиметра. В одном месте было 12 слоев. Это нас чуть не погубило. Шпон накатывали на казеиновом клею, а потом гвоздиками ту‑ту‑ту, как пулемет, стучали. Высыхать не давали.
На Безымянке из‑за этого оказались под угрозой все самолеты. Стали мы их усиливать в чистом поле. Испытывали каждый месяц. Влажность высокая, условия ужасные, да и древесина приходила сырая. Я даже в лес ездил, смотрел, как делали шпон. Вместо 12 слоев стали класть 10, просыхало лучше. Поставили рефлекторы...»
Сотрудники КБ тогда не знали, что Сталин вызвал Ильюшина, Яковлева и заместителя Главкома ВВС генерала Ворожейкина и стал дознаваться, кто же виноват в том, что у самолетов подгнили хвосты. Гнев пал на начальника тыла ВВС генерала Ф.И. Жарова, ответственного за хранение материальной части.
«Мы почувствовали, что кто‑то уже „накапал“ на Жарова, – вспоминал А.С. Яковлев. – Однако генерал Ворожейкин заступился за Жарова и объяснил Сталину, что самолеты осень, зиму и весну стояли на аэродроме, под открытом небом и хотя были зачехлены, но на них не летали и, так сказать, не проветривали. Из‑за резких изменений температуры и влажности произошла порча некоторых деревянных деталей.
Сталин не желал ничего слушать и хотел предать Жарова суду, но мы поддержали Ворожейкина.
Особенно убедительно за Жарова заступился Ильюшин.
Несмотря на крайнюю степень раздражения Сталина, Сергей Владимирович смело спорил с ним и сумел доказать невиновность Жарова.
В конце концов Сталин успокоился, потребовал исправления самолетов в кратчайший срок, что и было сделано».