Идея диктатуры пролетариата с самого начала рождалась в борьбе с анархизмом Прудона и Бакунина в революционном движении Европы, отрицавших не только буржуазное государство, но и государство вообще, в принципе. Видимо, не в последнюю очередь потому, что им не нравилась мысль о господстве рабочего класса. Им были ближе малые крестьянские общины, уже сошедшие в Европе в небытие. Безгосударственная организация общин снизу доверху представлялась им неким общественным идеалом. Они лишь забыли, что против этой идиллии сразу выступит вся буржуазия, поддержанная всеми реакционерами феодализма, и сомнёт её, беззащитную. Маркс и Энгельс предвидели реальное будущее и создающее его настоящее иначе: «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние»[6]. И острая идейная борьба, которую развернули бакунисты против Первого Интернационала, была первым натиском мелкой буржуазии внутри революционного движения против теории и политики господства (диктатуры) пролетариата.
А когда эта борьба развернулась вокруг Парижской Коммуны, она стала практической и потому совсем прозрачной. Собственно, пока диктатура пролетариата не стала общественным бытием, практикой, всё было относительно спокойно. Но когда диктатура пролетариата стала бытием, проблема сразу обострилась. И выступили против диктатуры и революционной борьбы не какие-то неграмотные буржуа, а видные теоретики социал-демократического движения – Каутский, Бернштейн, а у нас после аналогичной ситуации в декабре 1905 года – Г. В. Плеханов и меньшевики с эсерами. Проблема приняла форму резкого противостояния: демократия или диктатура. Как показала практика, «демократы» II Интернационала предали рабочих своих стран и международное рабочее движение вместе с идеей «диктатуры пролетариата». Поэтому, обобщая этот опыт, В. И. Ленин писал в 1917 году: «Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата (курсив В. И. Ленина – А. К.). В этом самое глубокое отличие марксиста от дюжего мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и признание марксизма»[7]. И неслучайно критики Парижской Коммуны и Первой русской революции сразу обрушились на Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию и диктатуру пролетариата в России с обвинениями: они видели в новом государстве не сущую коммунистическую идею, а разорённое мировой войной и уставшее от буржуазной чехарды общество. Поэтому Плеханов и сказал: «… меня эти события огорчают».
Думается, что Ленин, как раз, видел эту сущую коммунистическую идею, поскольку был подготовлен к пониманию хода осуществления всемирных идей изучением «Науки логики» Гегеля в1915-1916 годах. Идея диктатуры пролетариата выполняла в теории марксизма ту же роль, что практическая идея в учении об идеях Г. Гегеля. Как практическая идея соотносится с абсолютной идеей у Гегеля, так идея диктатуры пролетариата относится к идее коммунизма. (Тут надо помнить, правда, что и вообще понятие идеи является более сложным, чем обычно понимают). У Гегеля абсолютная идея (и практическая идея, как её момент) выполняет задачу всеобщего источника и движителя гигантского опосредствования процесса познания во всемирной истории. Это подметил В. И. Ленин, когда подробно изучал Логику Гегеля. В конспекте «Наука логики. Учение о понятии» он пишет: «Эта фраза на последней странице Логики архизамечательна[8]. Переход логической идеи к природе. Рукой подать к материализму»[9]. Сравнивая это место Логики с подобным местом в малой логике (в Энциклопедии философских наук), он пишет здесь же: «NB: В малой логике[10] последняя фраза книги такова «diese seiende Idee aber ist die Natur». (Следует заметить однако, что в ПСС В. И. Ленина эта мысль в сноске передана не совсем точно: «но эта существующая идея есть природа». Правильнее было бы сказать «сущая идея», как это сделано в переводе «Науки логики» 1970. Природа только-только отделилась от абсолютной идеи у идеалиста Гегеля. Т. е. только что приступил читатель к изучению «Философии природы», он её непосредственно обозревает (созерцает) как некое абстрактное ещё целое, сущее. Das Seiende – сущее, от существительного «бытие», т. е. бытие как только что ставшее наличное бытие, взятое непосредственно, т. е как сущее. «Существующее» – более конкретная и определённая категория из сферы сущности, а потому здесь не подходит. Как и революция, и коммунизм в октябре 1917 года: они ещё не существующие, хотя уже сущие, становящиеся. Они ещё только начало переворота. Они есть в борьбе за осущ ествление).
После революции начался второй этап проблематизации идеи диктатуры пролетариата, когда сомневающиеся и враждебные ленинизму элементы раздули в большую проблему вопрос о возможности завершения революции и построения социализма в одной стране – России, не самой передовой стране капитализма. Собственно, это было продолжение борьбы по вопросу возможности победы революции в одной стране. Эта проблема была блестяще решена Лениным теоретически и партией большевиков практически. Но сомневающиеся в партии остались, а враги вне партии увеличились неисчислимо и озлобились до ожесточения. Враги проникали в партию и боролись с ней изнутри, а сомневающиеся продолжали старую линию в новых условиях. Напирали на тезис основоположников марксизма об одновременной революции в передовых странах. Но ведь дело здесь не в «одновременности», которая для исторических эпох относительна и весьма условна. Время буржуазных восстаний и революций в Европе растянулось на сотни лет. Причём и Россия участвовала в этом движении одной из первых в 1825 году, через 36 лет после Французской революции.
Да и Маркс говорил: «Между тем как мы говорим рабочим: вам, может быть, придётся пережить ещё 15, 20, 50 лет гражданских войн и международных столкновений не только для того, чтобы изменить существующие условия, но и для того, чтобы изменить самих себя и сделать себя способными к политическому господству»[11]. Так что с десяток лет в одну или другую сторону в таком масштабном процессе не принципиальны. Хотя понятно, что каждое «время» (год, месяц, день) уникально и предоставляет свои, только ему свойственные, возможности. Наконец, вопрос о мировой революции не снимался с повестки дня большевиками и Лениным, изменилось понимание порядка процесса, а не его сущности. Коммунизм понимался как мировой процесс, а Октябрьская революция как всемирно-историческое явление и начало этого процесса.
Но и в смысле «передовых стран» Ленин и большевики были совершенно правы: Россия в экономическом отношении стояла в небольшом ряду самых передовых стран. И последующие революционные события в Австрии, Венгрии, Германии убедительно показали мировую перспективу революции. Уж не говоря о том, что эти события отвлекли буржуазию этих стран от борьбы с Россией, ослабили пальцы мирового капитала на горле задыхавшейся от интервенции страны. А дальнейшие революции в азиатских странах: Монголии, Китае, Вьетнаме и других вполне доказали правоту марксизма-ленинизма. Вместе с тем революция в России показала буржуазии «передовых стран» её ближайшее будущее и она сделала выводы: ввела поблажки рабочим на предприятиях, а германская даже приняла закон о производственных Советах с рабочими в их составе (1920 год). Так что второй этап борьбы за диктатуру пролетариата закончился с построением основ социализма, успехами диктатуры пролетариата в экономике и политике внутри страны и ростом авторитета на международной арене. Но чем он закончился? Он закончился, с одной стороны, победой тех, кто защищал и проводил политику диктатуры пролетариата и признанием положительной роли диктатуры пролетариата со стороны многих ранее сомневавшихся. Но, с другой стороны, победители, как стало понятно много позже, недооценили субстанциальной связи диктатуры пролетариата и её формой – Советами. Поэтому рабочий класс и одержал с помощью диктатуры великую победу – построил социализм, и потерпел крупное поражение при отходе от неё – лишился Советов как адекватной организационной формы этой власти. Правда, второго никто (?) во время не заметил.
Третий этап борьбы (и обострения проблемы) против диктатуры пролетариата наполнен дискуссией уже на почве самой диктатуры пролетариата и теории социалистического государства. Его идеологи пытаются использовать внутреннее противоречие диктатуры пролетариата и сыграть на одной его стороне. Оно состоит в том, что диктатура пролетариата снимает себя: государство отмирает и на его место заступает общественное самоуправление. Отсюда проблема: когда же оно отомрёт? Одни говорят, что оно должно отмереть с построением социализма, т. е. с завершением переходного периода, другие – что с построением коммунизма, третьи – что социализм уже есть коммунизм в низшей фазе. И все ссылаются на Маркса, Энгельса и Ленина. Острота проблемы здесь усугубляется тем, что к недоброжелателям и врагам коммунизма прибавляются, порой, некоторые искренние, хотя и наивные, сторонники коммунизма. Им не терпится оказаться в завершённом коммунизме, они требуют конкретных описаний коммунизма и установления совершенного общества с сегодня на завтра. Причём иногда это вполне грамотные учёные-марксисты и даже крупные политические деятели. Это нетерпение проявилось уже в первые годы революции, когда на седьмом съезде РКП (б) Н. Бухарин предложил дать подробную характеристику коммунизма. Ленин ещё летом 1917 года решал эту проблему теоретически и писал: «Политически различие между первой или низшей и высшей фазой коммунизма со временем будет, вероятно, громадно, но теперь, при капитализме, признавать его было бы смешно и выдвигать его на первый план могли бы разве лишь отдельные анархисты»[12]. Теперь, после революции, в этом же духе он ответил Н. И. Бухарину: «Что же хочет тов. Бухарин? – характеризовать социалистическое общество в развёрнутом виде, т. е. коммунизм. Тут неточности у него. Мы сейчас стоим безусловно за государство, а сказать – дать характеристику социализма в развёрнутом виде, где не будет государства – ничего тут не выдумаешь, кроме того, что тогда будет осуществлён принцип – от каждого по способностям, каждому по потребностям…»[13]. Т. е. речь у Ленина шла о высшем принципе и, соответственно, о высшей фазе коммунизма: там не будет государства. А до тех пор остаётся государство, а раз государство остаётся, то остаётся и его сущность – диктатура одного класса, в нашем случае – рабочего класса. Поэтому ясно, что всё остальное суть лазейки для тех, кто хотел бы или уничтожить диктатуру пролетариата, или от неё быстрее избавиться по субъективным соображениям, или прошмыгнуть между борющимися и покрасоваться в демократических нарядах. В любом случае это, объективно, враги диктатуры пролетариата и социализма. Отчасти разъясняя период диктатуры пролетариата нетерпеливым товарищам, а отчасти предполагая продолжение дискуссий на эту тему, Ленин в 1919 году даёт развёрнутое определение понятия диктатуры пролетариата в работе «Великий почин»: «Диктатура пролетариата, если перевести это латинское, научное, историко-философское выражение на более простой язык, означает вот что: только определённый класс, именно городские и вообще фабрично-заводские, промышленные рабочие, в состоянии руководить всей массой трудящихся и эксплуатируемых в борьбе за свержение ига капитала, в ходе самого свержения, в борьбе за удержание и укрепление победы, в деле созидания нового, социалистического, общественного строя, во всей борьбе за полное уничтожение классов. (Заметим в скобках: научное различие между социализмом и коммунизмом только то, что первое слово означает первую ступень вырастающего из капитализма нового общества, второе слово – более высокую, дальнейшую ступень его.)»[14] Заметим, что он считает нужным соотнести здесь диктатуру пролетариата с социализмом и коммунизмом, но опять-таки не даёт полную характеристику коммунизма. Говорит лишь о научном различии этих понятий и о полном уничтожении классов. А чтобы не было сомнений о периоде полного уничтожения классов, он здесь же приводит очень выверенное научное определение понятия классов и затем точную формулу их сути: «Классы, это такие группы людей, из которых одна может присваивать себе труд другой, благодаря различию их места в определённом укладе общественного хозяйства».[15] И далее Ленин подробно разъясняет, что значит полное уничтожение классов: «Ясно, что для полного уничтожения классов надо не только свергнуть эксплуататоров, помещиков и капиталистов, не только отменить их собственность, надо отменить ещё и всякую частную собственность на средства производства, надо уничтожить как различие между городом и деревней, так и различие между людьми физического и людьми умственного труда. Это – дело очень долгое. Чтобы его совершить, нужен громадный шаг вперёд в развитии производительных сил, надо преодолеть сопротивление (часто пассивное, которое особенно упорно и особенно трудно поддаётся преодолению) многочисленных остатков мелкого производства, надо преодолеть громадную силу привычки и косности, связанной с этими остатками»[16]. Здесь уместно спросить говорящих об отмирании государства с завершением переходного периода: что, эти задачи в середине 1930‑х годов уже были решены? А в начале 1960‑х? А в так называемом «развитом социализме»? Нет, конечно! И потом, в переходный период осуществляется революционная диктатура пролетариата (См. ниже), а это нечто иное.
Предвосхищая врагов и нетерпеливых, В. И. Ленин высказывает главное: «Коммунизм есть высшая, против капиталистической, производительность труда добровольных, сознательных, объединённых, использующих передовую технику, рабочих»[17]. А что, производительность труда в СССР уже стала выше, чем в США? Нет, она к началу 1960‑х годов составляла около 55% от американской, причём темпы роста резко снизились как раз в это время. Наконец, и международный момент становления коммунизма не исчез. Весь мир находился в процессе становления коммунизма, а следовательно – в мировом переходном периоде. И этому периоду соответствует «революционная диктатура пролетариата», только что (в 1945 году) успешно отбившая самую сильную атаку мировых реакционных сил за всю историю социального прогресса. К. Маркс говорил о 50 годах войн и международных столкновений после одновременной революции в развитых странах, а к началу 1960‑х прошло только 44 года после революции сначала в одной и не самой развитой стране. Но смертельный удар революционной диктатуре пролетариата был нанесён не фашизмом, не ЦРУ, а своим собственным переродившимся после смерти И. Сталина руководством партии и государства.
Мысль о «полной и окончательной победе социализма», об отмирании государства в ближайшей перспективе не оставляла спокойными ни откровенных врагов социализма, ни многих прикрытых формальным членством в КПСС двурушников и приспособленцев, ни некоторых честных, но простодушных партийцев. А кто-то, видимо, очень хотел приписать такую победу себе. Поэтому совершенно неожиданно для основной массы членов партии мысль об исчерпании диктатуры пролетариата получила завершённую форму в докладе Н. Хрущёва на XXII съезде партии в 1961 году. В нём провозглашались руководство «партии всего народа» и «общенародного государства» взамен государства диктатуры пролетариата как государства рабочего класса. Это было начало контрреволюции в СССР[18]. А вскоре последовала и политика нового государства: новочеркасская трагедия, обернувшаяся смертью для многих рабочих и нанёсшая сильнейший удар по рабочему классу и образу социализма во всём мире. (И этот факт даёт отрицательное доказательство того, что диктатура пролетариата не только понятие, но именно идея, т. е. единство понятия и реальности: её отрицание проявляется практически сразу). Впрочем, это было логичное продолжение первого удара двурушников по социализму: оболгания жизни и дела выдающегося руководителя государства диктатуры пролетариата И. В. Сталина[19].
Но драма КПСС состояла не только в том, что высшее руководство оказалось ревизионистским и предательским по отношению к Сталину и государству диктатуры пролетариата, а ещё и в том, что никто из делегатов XX и XXII съездов не выступил против ревизионистов. (Вот проблема!). Именно поэтому началось моральное разложение и перерождение партии, а вместе с ней и разрушение первого в мире социалистического государства, завершившееся открытым контрреволюционным переворотом, реставрацией капитализма в России и разрушением исторической России. Этой контрреволюцией и разрушением социализма, а с ним и России в форме СССР, руководили те, кто в 1956-1961 годах только начинали свои партийные карьеры и сразу напитались ядом антисталинизма и буржуазного демократизма.
В нынешней цивилизационной катастрофе соединились две трагедии. Одна – разрушение социализма, а с ним и многих завоеваний трудящихся: распределения по потребностям жилья, образования, медицинского обслуживания, форм отдыха и многого другого. Другая – реставрация капитализма без капитанов капиталистической индустрии, без буржуазных династий, без родового опыта управления фирмами и государством. Из завлабов и замредов вроде Чубайса и Гайдара, спекулянтов и уголовников типа Тарасова и Пугачёва, пошедших в начальную школу сразу после контрреволюционного съезда, получились хорошие акулы капитализма, а вот хороших управленцев из них не вышло. Поэтому они обрекли народы России и братских республик на многолетнее невиданное нигде раньше в истории вымирание в мирное время, на гражданские войны, на жалкое и зависимое существование. Так что обессиленный народ России и сегодня, спустя почти четверть века, несмотря на многомиллионную миграцию, не может восстановить свою численность. Вот цена предательства и последовавшей за ним катастрофы. Даже сегодняшний пылающий Донбасс и Украина являются отдалённым следствием этого предательства и контрреволюции.