В наибольшей степени идеи глобализации культуры связаны с двумя противоположно истолкованными современными культурными процессами:
1. С одной стороны, с постмодернистской концепцией современного мира, для которого характерны процессы демократизации культуры через компьютеризацию, фанзины, самодеятельную печать, новые музыкальные формы со все большим включением в музыкальное творчество самих слушателей. Все более и более свободным становится доступ к средствам производства культурных ценностей.
2. С другой стороны, с идеей о том, что глобализация культуры – это своеобразная форма культурного империализма Запада, который «душит» или искажает нормальные, естественные, здоровые культурные традиции в других странах.
Для того, чтобы попытаться разобраться в этом противоречии, следует разграничить понятия: с одной стороны, дискурс, который формирует наши представления о молодежной культуре, и, с другой, сами по себе молодежные культурные формы.
1. Современный дискурс о молодежи в Англии
В одной из российских телепередач недавно прозвучала мысль о том, что «молодежный досуг и преступность несовершеннолетних – это две стороны одной медали». И в России, и на Западе существует двусторонний дискурс, который Дик Хебдидж именует дилеммой «Youth as trouble vs Youth as fun».
1.1. Возобновление в 90-е гг. моральной паники по поводу роста молодежной преступности
Взрыв новой моральной паники произошел после смерти двухлетнего мальчика в феврале 1993 г. Убийцами оказались два мальчика (10 и 11 лет), которых поймали только благодаря тому, что их снимали на видеокамеру, когда они украли мальчика из продовольственного магазина (shopping centre) в маленьком городке недалеко от Ливерпуля. Малыша избили, а потом оставили полумертвым на железной дороге. Преступление было ужасным, мотивы его были непонятны. Это преступление превратилось в Англии в символ общего страха перед будущим, потому что если десятилетние дети готовы на такие поступки, то что же можно говорить о нравственных ценностях этой страны вообще? Само место преступления приоткрыло и другую проблему: мальчика увели из торгового центра – места, ставшего самым обычным местом для тусовок «нормальных» подростков после школы или во время прогулов. Вывод был сформулирован незамедлительно: для современных подростков важны лишь потребительские ценности, поэтому они и смогли так бесчеловечно поступить. Газеты выразили эту идею заголовком: «Среди нас живут не дети, а монстры».
После этого СМИ еще больше внимания стали уделять молодежной преступности – молодым ворам, с самого раннего возраста поставленным на учет в милиции и уже имеющим стаж до сотни совершенных ими преступлений. Часто эти дети уже к 12 годам прекрасно знают вкус наркотиков. Их преступления – воровство – вряд ли можно было бы назвать фактом, или иррациональным поведением (как это интерпретировалось в классических исследованиях деликвентности подростков в 50-е – 60-е гг.), поскольку они самым прямым образом были связаны с необходимостью добывания денег. В Манчестере участие совсем маленьких детей в группировках и торговле наркотиками было воспринято как совершенно новое для Англии явление.
Однако на этом «черном» фоне молодежной преступности можно отметить появление и других не менее значимых явлений. С 1995-96 гг. в Англии развернулась мощная рекламная кампания (социальная реклама) программы «Cry for children». На улицах, в метро, на стоянках автобусов – кругом стали появляться огромные рекламные щиты. Попробуем описать некоторые из них:
1. Сидит девочка (13-14 лет) на самом краю кровати. Она – беременна. Надпись: «У нас с тобой один папа».
Реклама направлена против сексуального насилия в семье. На щите помещены отрывки из рассказа девочки о случившемся. И обращение, как к взрослым, так и к подросткам, чтобы они звонили, если над ними (или над детьми их соседей) кто-то издевается.
2. Во всю длину большого рекламного щита изображена тыльная сторона руки ребенка. На ней – глубокие шрамы от пореза вен. Надпись: «У меня есть свое мнение, у меня есть бритва, чтобы доказать это».
3. Во весь щит – лицо девочки (латиноамериканского, еврейского или арабского происхождения). Лицо, особенно глаза, в огромных синяках и кровоподтеках. Надпись: «У меня глаза такие же, как у моей мамы». Рассказ посвящен отношению к ней мамы, которой дочь мешает устраивать новую личную жизнь.
Эти примеры свидетельствуют о том, что общество начинает поворачиваться к не менее актуальной проблеме насилия над детьми и преступлений против маленьких людей, положение которых в современном обществе остается бесправным.
Сюда же можно отнести новые моральные паники по поводу проституции малолетних, детской порнографии, которыя стала особенно быстро распространяться через системы сети Интернет, по поводу сексуальных насилий над детьми, особенно внутри семьи.
Как это ни парадоксально звучит, но Запад давно находится в ситуации глубокой экономической «депрессии». Поэтому в школах 90-х гг. школьников подготавливают не только к будущей работе, но и к правильному досугу, который может стать для многих выпускников единственной формой «занятости».
Этот досуг оказывается принудительным. Даже молодые люди с высшим образованием далеко не все способны найти себе работу по специальности.
Сама молодежь позиционируется обществом в потребительских формах, а потом это же общество обвиняет молодежь в чрезмерном потребительстве и его последствиях.
2. Молодежный дискурс в России
На первый взгляд, между дискурсом молодежи на Западе и в России, несмотря на все различия, существует много схожего.
В России, например, был период сильной моральной паники по поводу «люберализации» страны. Люберцы — это подмосковный город, молодежные группировки, из которого наводили в самом начале перестройки ужас не только на взрослых, но и на другие молодежные группы своими агрессивными вылазками на Арбат и «чисткой» молодежи от всяких вредных элементов. Вредность и опасность молодежного потребительства – тоже не новая тема для России. Усиленная идеологическими моментами эта паника порой переходила всякие границы. Интересные метаморфозы происходили и в дискурсах по отношению к джазу, музыке, олицетворявшей прямую западную диверсию.
Детская преступность. Общая тема дискурса – осуждение роли СМИ, особенно записей на видеокассетах, поощряющих детей к актам насилия, а также недостатки воспитания детей со стороны родителей и неэффективность законодательной базы. Тем не менее, акценты внутри этих общих тем разные.
Хотя и в России обсуждается проблема влияния видеофильмов, она не вызывает таких горячих дискуссий, как в Англии. В Англии уже проведено достаточно много исследований, определяющих, насколько молодые преступники действовали под влиянием моделей поведения, виденных ими в фильмах. Несколько фильмов ужасов было запрещено именно после специальных судебных процессов, в которых было практически доказано, что дети буквально подражали тому, что они видели.
Проблема бездомных детей становится невероятно актуальной именно в сегодняшней России, поскольку стремительное расслоение населения привело к появлению очень бедных и люмпенских групп. Однако в России, в отличие от Англии, существует своеобразный дискурс, который обвиняет в этом прежде всего родителей, рассматривая детей как жертвы родительского насилия.
Одна из проблем в России — что делать с молодыми преступниками, которые не достигли возраста криминальной ответственности. Лидеры группировок, например, часто используют именно несовершеннолетних для той или иной деятельности, зная, что те не подлежат уголовной ответственности, следовательно, им не грозит тюрьма. В Англии же речь идет о другом – о необходимости ужесточения наказания, поскольку сейчас молодые люди, как правило, осуждаются на принудительную отработку определенного срока на общественной службе или получают просто условное предупреждение. Та часть взрослых (не только ученых, но и политиков, и представителей общественности), которые выступают за более жесткий режим, обвиняют в первую очередь «левых» шестидесятников за их слишком гуманный подход, который привел к тому, что у молодежи притупилось чувство страха перед полицией. Те же, кто против этого, ссылаются на подобный опыт во времена М.Тэтчер, когда был реализован так называемый «резкий удар», который означал введение очень жесткого режима в специальных колониях для молодежи, однако преступность среди совершеннолетних от этого отнюдь не снизилась. И если в Англии детская преступность связывается прежде всего с «издержками» общества, то в России она рассматривается прежде всего как символ утраты общественного порядка и контроля.
Молодежные культуры в 90-е гг.
Молодежные культуры 90-х гг., с одной стороны, отражают ценности и иерархии мира в целом, а, с другой стороны, в них проявляется стремление к эпатажу, к подрыву существующего общепринятого порядка. В 90-х гг. еще более очевидным стало то, что формальный и неформальный мир, молодежный и взрослый мир, господствующая культура, субкультура и контрукультуры – не противоположные, противоречащие друг другу, а пересекающиеся сферы. Через участие в молодежных культурах и специфических видах деятельности молодые люди одновременно и воспроизводят существующие социальные и культурные отношения, и вносят в них значительные изменения.
3. «Рейв» и потребительское общество
Молодежные культуры начала 90-х гг. часто связывают в Англии с культурой «рейв». «Рейв» – это вечеринки, которые проходят в клубах или в любых других, самых неожиданных, но, как правило, заранее объявленных местах (на больших складах, на бывших курортах, в больших заброшенных зданиях), куда съезжаются молодые люди. Тех, кто постоянно посещает «рейвы», зовут рейверсы. Танцуют рейверсы экстатично (восторженно), достижению нужного кайфа способствует употребление ими различных наркотических смесей. Самая известная смесь, ставшая чуть ли не синонимом «рейва», – это экстази. В каком-то смысле культура «рейва» подрывает агрессивные ценности современного постиндустриального мира. Рейверсы восприняли многое от символики хиппи: «цветы мира», длинные волосы, подчеркнуто простая одежда, сшитая из натуральных тканей и произведенная в странах третьего мира. Мальчики (подростки)-рейверс не агрессивны ни в прямом, ни в сексуальном смысле. Поэтому часто говорят о «рейв» как о первой постспидовской молодежной культуре. Если сравнивать ее, например, с культурой рок-н-ролла, где секс был так же важен, как наркотики и сам рок-н-ролл, то в рейве достижение состояния восторженного танца заменяет им случайную сексуальную активность. В этом смысле очень показательна распространенная среди девушек, рейверсная мода – они носят соски, которые подчеркивают имидж детской наивности. Существуют и определенные проблемы с рейверсами: их тусовки часто признаются нелегальными, потому что у них нет разрешений на массовое мероприятие, многие из них употребляют наркотики, все они ведут необычную ночную жизнь. В этом смысле движение «рейв» можно считать суб- или контр культурным.
Среди сегодняшней молодежи есть и свои «моды». Новые «моды» также склонны к вегетарианству, участию в движениях разоружения, защиты животных и других движениях против насилия и несправедливости. Новые «моды» могут и не уходить из «нормального» мира, а участвовать в различных организациях альтернативного типа, не вступая при этом в противоречие со своими ценностями. Хотя рейвы и выступают против определенных ценностей общества, тем не менее, они не живут какой-то отдельной жизнью, и в этом смысле отчасти воспроизводят именно те ценности, против которых они выступают. Например, «рейв» быстро стал источником большого бизнеса, и когда это стало массовым явлением, сразу возникли и иерархии: появились эксклюзивные места, куда стали пускать только «своих», посвященных.
4. Некоторые методологические акценты в исследовании молодежных культур 90-х гг.
Анализ измененной молодежной реальности 90-х гг. еще раз подтверждает мысль о том, что нужно стремиться к отходу от классовых моделей суб- и контр культуры. Сводить молодежные культуры к группам потребителей, слепо подражающим последним веяниям моды, также было бы неверно, однако и не стоит всегда стремиться к тому, чтобы пытаться разглядеть в молодежном потребительстве некое подпольное (замысловато-символическое) сопротивление взрослому миру. Молодежные культуры являются пространством, где молодым людям «разрешено» выражать себя иначе, чем в обычных сферах. Это пространство, где им «дозволено» поиграть с иерархией взрослого мира, одновременно оставаясь частью этого внешнего мира, и, следовательно, разделять его нормы и ценности. Самое интересное в социологическом анализе – это как раз исследование этих пересечений, этих перебежек за границы «дозволенного» пространства.
Следует стремиться и ориентироваться в исследованиях на изучение различных форм культурных активностей современной молодежи. Особенное внимание следует уделять новым формам телесного ухода и наслаждения как своеобразной молодежной политики (для себя). Это проявляется и в распространении употребления наркотиков, которые являются по существу своеобразным способом экспериментирования, манипуляции со своей телесностью и чувственностью, игрой со своей гендерной идентификацией, на фоне довольно симптоматично развернувшейся дискуссии о том, является ли марихуана наркотиком. Это находит выражение и в различных формах телесной политики типа скинхедов или гопников – речь идет об экспериментах со своей внешностью не через одежду, а через тело: бритье головы, татуировки, нанесение шрамов.
Необходимо перенести акцент с изучения процессов глобализации форм молодежной культуры (особенно того, что передается через СМИ), с центральных пространств молодежной активности (Запад, Америка, столицы) на регионально-специфичные формы молодежной культуры.
Необычайно интересным представляется также анализ новейших форм гендерных экспериментов, характерных не только для молодежных субкультур, но и для подхватившей эти идеи модной молодежной индустрии. Речь идет о все большей популярности идеи «унисекса», ставшей основной темой рекламы продукции фирмы Calvin Clain. Идея унисекса обыгрывается как «спрятанный», загадочный гендер: одинаковая одежда, одинаковые аксессуары, одинаковая косметика и парфюмерия, одинаковые прически. Однако при этом удивительным образом стилистам удается сохранить присутстствие в мужчине – мужественности, а в женщине – женственности, проявляющихся лишь через пластику и мимику.
Вопросы к семинарскому занятию:
1. Современный контекст понятия «глобализация культуры».
2. Сравнение дискурсов о современной английской и российской молодежи.
3. Специфика современной молодежной гендерной идентификации.
Примерные темы для написания рефератов (эссе) по теме лекции:
1. Глобализация культуры и новое информационное мировое пространство.
2. Новые формы молодежных солидарностей — компьютерные сообщества.
3. Образы Запада в сознании российской молодежи.
Задание для наблюдения или мини-исследования:
Ппроанализируйте рекламную кампанию (российскую или западную, адаптированную к российскому ТВ) с точки зрения демонстрирования гендерных стереотипов.
Тема 10. Молодежь, гендерные стереотипы и насилие в современном мире
Кристин Гриффин в своей книге «Репрезентация молодежи» приводит несколько ответов студенток-выпускниц Бирмингемского университета на вопрос, что для них значит быть молодыми (речь идет о начале 90-х гг.).
«Я не могу больше ждать, когда стану старше 20 лет…»
«В день, когда мне исполниться 21, я погружусь в зимнюю спячку…»
«Слишком много давления оттого, что растешь так быстро, так сильно давление экзаменов и карьеры, так легко впасть в депрессию, особенно от отношений взрослых к молодым людям, что, если бы было возможно уйти от этого и наслаждаться, как хочешь, сама по себе, это было бы просто прекрасно…»
Почему Гриффин ссылается на ответы именно девушек, а не юношей? Это не случайность, поскольку давление со стороны общества на молодых женщин всегда сильнее специфических ожиданий по отношению к ним намного больше, чем к растущим мальчикам, хотя и тем и другим расти в равной степени непросто.
В данном разделе речь пойдет не об открытых формах насилия, подавления и агрессии, а о тех завуалированных проявлениях насилия и сегрегации, которые существуют в повседневной жизни.
Символическое насилие может проявляться по-разному: как скрытое и неявное, транслируемое через мифы и стереотипы. В определенном смысле к символическому может быть отнесено и непрямое насилие, например, насилие посредством слова, насилие над идеальными выборами или ценностными предпочтениями.
Мир жесток хотя бы потому, что «ввел» насилие, убийства в частный мир, личное пространство каждого человека и особенно – подростка. Медиа привнесли драки и кровь в каждую детскую спальню. Современный человек (подросток) совершенно спокойно сосуществует рядом с ними в одном пространстве, не испытывая от этого особого дискомфорта. Расти в одной спальне «с убийцами и насильниками» намного сложнее, чем расти в атмосфере размеренной повседневности, в окружении заботливых родителей, в доме, в который приходят лишь те гости (как живые, так и вымышленные), которых ждали и приглашали хозяева.
Жесток ли современный мир?
Этот вопрос выглядит сегодня общим местом. В свой риторичности он банален. Мир жесток! Об этом постоянно говорят «моральные антрепренеры» в массмедиа, эти слова как клише используют политики, ссылаются на этот расхожий аргумент люди искусства. Однако, как правило, акцент в их анализе делается на открытых, явных формах подавления и эксплуатации. Такое же отношение воспроизводится, когда говорят о насилии мужчин по отношению к женщинам – речь, как правило, идет (если вообще идет) об открытых формах насилия. Мы уже ссылались на ряд концепций, в которых довольно часто женщина (девушка) воспринимается как «активная жертва».
Подростки, молодежь – это не только субъекты насилия, как это часто описывается в криминалистических дискурсах социологов и психологов. Не в меньшей степени современная молодежь и подростки являются объектом насилия, где субъектом насилия выступают государство (политическая воля), социальные институты (прежде всего система образования), новейшие формы культуры, массмедиа и реклама. Испытывает молодежь определенное давление и со стороны усложняющегося противоречия между семейными патриархальными отношениями и сознанием молодых людей эпохи поздней современности.
При рассмотрении этой проблемы мы использовали как работы современных западных (прежде всего, английских социологов), так и результаты исследований, проведенных НИЦ »Регион» (Ульяновский госуниверситет) в течение 1995-97 гг.
1. Современное гендерное пространство взросления
Молодежь, переживая переход от детства к взрослости, осваивает целый ряд необходимых социальных позиций. То, что мальчики и девочки растут по-разному, кажется очевидным, однако далеко не столь очевидным это было для социологов, изучавших молодежные проблемы. Нужно было пройти через достаточно долгий период жесткой феминистской критики существующих субкультурных и девиантных парадигм в социологии молодежи для того, чтобы девочки действительно начали включаться в контекст социоанализа, причем не просто как некая тень или повторение мужских культурных моделей поведения, а как самостоятельный объект исследования.
1.1. Амбивалентное отношение взрослых к молодости и основные барьеры взросления
Процесс взросления и роста у современных девушек протекает намного сложнее, чем у юношей. Мы уже останавливались на проблеме амбивалентного отношения взрослых к периоду молодости и к растущей молодежи. С одной стороны, взрослые довольно терпимы по отношению к своим детям, с другой стороны, они чаще совершенно не терпимы к чужим детям.
Если бы взрослый мир, мужской и женский, был более определенным в своем отношении к девочкам, к тому, какими на самом деле он хочет их видеть, какими они, по его мнению, должны быть, им было бы, намного легче расти.
Однако взрослые не упрощают, а усложняют эти барьеры:
Барьер 1. Биологический: анатомия девочки – ее судьба?
«Я не была девиантной девочкой, я любила музыку, любила танцевать и подвергалась, может быть, самому тяжелому подавлению со стороны родителей именно за то, что я читаю. Я воспитывалась в патриархальной семье. Меня воспитывали так, что я должна уметь мыть пол, посуду, а я любила читать книги… «(из интервью).
До сих пор существует устойчивый стереотип описания различий в генетических предрасположенностях мальчиков и девочек. Мальчики «по природе своей» должны быть более агрессивны, поскольку они отвоевывают новое пространство, именно они, прежде всего, формируют новые нормы, разрушая прежние. Девочки «по своей природе» испытывают потребность в воспроизводстве существующих патриархальных ролей, должны сохранять и обустраивать те нормы, которые открывают и формируют мужчины.
Если девочка агрессивна и жестока, то прежде всего она жестока и агрессивна в «проблемной» сексуальности. Этот преобладающий сексуальный акцент в описании женской агрессивности связан как со стереотипами патриархальных властных отношений, так и с дискурсом биологического детерминизма. Девочки всегда совершают в этом контексте двойное нарушение: по отношению к общепринятым нормам вообще (как и мальчики) и по отношению к распределению половых ролей (к мужчинам и мальчикам, в том числе), поэтому их сексуальная агрессивность («реальная», а чаще всего потенциальная) вызывает большее общественное порицание. Подобное отношение к девочке формируется, конечно же, из общественного отношения к женщине в целом. Можно сослаться здесь на существующие культурные стереотипы, берущие свое начало еще из христианства. «Кого выбирает Бог?» Бог выбирает мужчину, а женщину оставляет Дьяволу. В культурной традиции христианства все греховное, дьявольское связывается, как правило, с женским присутствием и с искушением мужчины женщиной.
Барьер 2. Социальные институты.
Социальные институты «заботятся» о социальной организации взросления девочек, о правильности их вхождения в социум, о том, чтобы они заняли традиционные женские позиции. Каковы же эти позиции?
С точки зрения доминирующей в общественном мнении культурной идеи (не только в России, но и на Западе), девочка растет, чтобы выйти замуж. Существуют, конечно, различия в понимании путей, сроков, традиционных ритуалов. В Англии, например, это более гибкое и толерантное отношение, в России эти социальные ожидания взрослых проявляются жестче, вся школьная организация направлена на то, чтобы правильно подготовить девочку к замужеству. Поп-культура, массмедиа организуют вокруг этой подготовки целый процесс, рассказывая невероятно трогательные романтические истории, раскрашивая этот период в самые привлекательные краски. Вокруг «подготовки к замужеству» формируется целая потребительски ориентированная индустрия. Эта атмосфера существует на фоне взрослой амбивалентность по отношению к молодежи.
Взрослые всегда испытывали по отношению к молодежи противоречивые чувства. Во-первых, страх, поскольку молодость всегда несла в себе потенцию изменения. Во все времена взрослые видели в молодежи предвестников жестоких изменений того, что уже устоялось. С другой стороны, молодость, молодежь вызывает у взрослых невероятную зависть. Потому что молодость – это не просто возраст, это еще и символ здоровья, чистоты, надежд. Этот символ успешно эксплуатируется в современных массмедиа и, разумеется, в рекламе, которая вся построена на символе молодости.
Между этими двумя полюсами – завистью и страхом, надеждой и отчаянием – растут реальные молодые люди, формируются их ценности и интересы. Взрослые окружают процессы взросления постоянными моральными паниками. Моральные паники и на Западе, и в России по разным поводам возникают с определенной периодичностью. Так, например, хорошо исследована в Англии паника «брошенного дома». В результате процессов индустриализации женщины начали активно включаться в процесс производства, дети оказались без необходимого присмотра матерей – возникла целая паника относительно того, кто же вырастет из этих брошенных детей. Другой пример – моральные паники вокруг молодых (черных) девушек: они стали новой мишенью для обсуждения проблем женских сексуальных отклонений.
Барьер 3. Семья.
Семья – это самое близкое сообщество, которое характеризуется атмосферой постоянного воспроизводства устойчивых патриархальных принципов распределения внутрисемейных ролей между мужчиной и женщиной, между мужем и женой. В качестве занимательной иллюстрации сошлемся на один пример – рекламный клип, который демонстрировался в разных вариантах в Англии и в России.
Эпизод 1. Действие разворачивается в аптеке. Входит некто, скорее, юноша (судя по одежде) и что-то просит у аптекаря. Через мгновение становится ясно, что он покупает презервативы. Очередь (общественность) достаточно негативно на это реагирует (он покупает целую пачку презервативов!). Аптекарь понимающе улыбается, с удовольствием отпуская парню эту «порцию». Одобряя его поведение, и как эксперт, профессионально разбирающийся в этом взрослый: «Это абсолютно нормально и даже более того!», и как мужчина, демонстрируя свою мужскую солидарность.
Эпизод 2. Этот же парень подъезжает к дому, стучится в дверь, ему открывает девочка (девушка), радостно ему улыбается и убегает переодеваться, – по всей видимости, они собираются отправиться куда-то вместе. В это время отец, сидящий в холле и читавший до этого момента газету, поднимает голову, и мы видим, что этот тот самый аптекарь, продававший юноше презервативы.
Налицо новое столкновение взрослого мужчины и подростка. Отец – это уже не тот взрослый аптекарь. Теперь он реагирует по-другому. Солидарность и одобрение сменяются ревностью и тревогой: ведь теперь речь идет не о какой-то абстрактной девочке и не об абстрактных сексуальных отношениях, а о его собственной дочери.
Этот рекламный клип – очень точная и яркая иллюстрация амбивалентной природы взрослых (родителей). Одно дело – говорить о детях вообще: здесь используются одни мерки, взрослые здесь более толерантны, более просвещенны и понятливы. Когда же речь идет о собственных детях, взрослые занимают совершенно другую позицию, они уже не так открыты новому.
В Англии идет и «вторая серия«этого клипа, которую в России не показывают. Видимо, те, кто консультирует западные рекламные агентства, проанализировав нашу реальность, решили, что в России толерантность еще не достигла того уровня, чтобы адекватно понять смысл клипа.
Место действия то же. В аптеку заходит некто, сначала неясно, юноша это или девушка. Сначала мы не видим лиц, камера снимает все со спины: джинсы на подтяжках, рубашка с закатанными рукавами, ботинки на толстой, тяжелой подошве, короткая стрижка. Одним словом, унисекс – столь модный сегодня на Западе образ. Когда камера разворачивается, мы обнаруживаем, что это девушка.
Аптекарь уже не столь радостно, но все-таки с пониманием (роль профессионала-эксперта к этому обязывает) продает ей целый кулек презервативов. Очередь же реагирует совершенно по-другому: «Настороженно и неодобрительно по отношению к девочке, которая сама покупает целый пакет презервативов. Она выходит на улицу, заводит машину (джип), подъезжает к дому и звонит в дверь. Ей открывает юноша, и они так же, как и в первой серии, собираются куда-то вместе уходить. В этот момент появляется отец парня – тот самый аптекарь.
Если в первом клипе мужская солидарность у отца остается, несмотря на настороженность, то во втором клипе налицо откровенное неприятие и даже, пожалуй, брезгливость. Эта девочка – не его дочь, и по отношению к ней у отца мальчика проявляется осуждение в квадрате. Она откровенно воспринимается им как распущенная и сексуально агрессивная (сама покупает презервативы!).
Барьер 4. Группа сверстников - «peer group».
В качестве примера сошлемся на одну историю из школьной жизни, рассказанную девушкой, недавно закончившей школу.
Уроки труда. Девочек учат готовить и шить, то есть «чисто женским» занятиям, мальчиков учат вытачивать деревянные или железные штуки для домашнего хозяйства. Девочки готовили суп, который потом должна была попробовать учительница, чтобы оценить, хорош он или плох. «Так вот, для нас реакция учительницы была практически неважной, потому что самое интересное происходило потом. Когда суп был готов, учительница его пробовала и ставила за него какую-нибудь оценку. А потом прибегали мальчики с труда, которые вытачивали там свои деревяшки. И тогда уже они начинали пробовать. И для нас самым важным было, что скажут они – мальчики, а вовсе не учитель». Мнение мальчиков в определенном смысле воспринималось как реакция их будущих мужей. Очевидно, что взрослое воспитание естественным образом воспроизводится в стереотипах поведения самих подростков: глазами мальчиков и девочек уже в школе смотрят друг на друга их взрослые мамы и папы, мужья и жены.
Взрослые амбивалентны по отношению к процессу взросления в целом, но девочка сталкивается с тем, что к ней применяют еще и некие, изначально неравные оценки. Взрослые в лице общества и его социальных институтов, в лице близких взрослых и сверстников выдвигают очень противоречивые требования к тому, какой девочка должна расти. Можно говорить хоть и о неявном, но все же достаточно сильном насилии.
1.2. Гендерная социализация и сексуальная идентификация
Прежде всего, гендерная социализация происходит в семье путем восприятия растущими девочкой или мальчиком ролей, которые предписаны в данном социальном контексте мужу и жене, женщине и мужчине. В современной семье этот процесс как для девочек, так и для мальчиков усложняется тем, что очень существенно изменяется роль матери (как психологически, так и социально). С точки зрения растущих детей, мать всемогуща, она имеет полную власть, именно от нее, особенно в ранней юности зависит то, как будет проходить взросление, насколько ребенок будет чувствовать себя защищенным. С другой стороны, именно растущая девочка замечает, что мать социально «импотентна», если можно так выразиться, что в обществе она вовсе не обладает такой властью, как в семье. В обществе доминирует мужчина, в семье – женщина. Это приводит к тому, что дети уже с самого начала растут в ситуации подавления женщины, что сказывается на формировании образа матери.
Интересно складываются взаимоотношения растущей дочери и отца. Когда девочка растет, она сильно зависит от влияния отца. Он действительно первый мужчина в ее жизни. Первый объект ее любви, тот человек, который способен помочь ей определиться по отношению к своей собственной маскулинности, к той ее части, которая не является феминной. В каждой растущей девочке существует дисбаланс между маскулинностью и феминностью. Отец очень амбивалентен по отношению к растущей дочери. С одной стороны, он, будучи включенным, в различные связи и взаимодействия, воспринял стереотипы патриархально устроенного общества, у него самого сложилось определенное отношение к женщине вообще. К своей дочери у него совершенно другое отношение. Он желает, чтобы лично его дочь имела другую судьбу, чтобы его дочь росла по-другому, чтобы она достигла большего, потому что она достойна многого, она заслуживает лучшей участи (чем другие женщины). И тем не менее у девочки-дочери формируется внутренний конфликт. Отец формирует у нее завышенные притязания, а общество же уже к 5–7 годам (как говорят психологи) формирует у нее устойчивое представление о том, что она в этой властной половой иерархии находится в подчиненном положении.
Взаимоотношения с матерью. Девочка легко проходит социализацию, поскольку ей не нужно где-то далеко искать образ для своей гендерной идентификации. Тесное общение с матерью помогает ей преодолевать сложности, которые, например, существуют у мальчика. Мальчик тоже невероятно сильно связан с матерью, но он должен идентифицироваться не с матерью, а с отцом. Отец же появляется в семье намного реже (речь идет о времени, проводимом с ребенком, а не о статусе). Но этот процесс имеет и обратную сторону. Мать видит в растущей дочери как бы повторение, а в чем-то и исправление своего жизненного опыта и стремится воспитать ее так, чтобы у нее не было тех сложностей, которые встретились ей самой в жизни. Тем самым, вольно или невольно, она передает девочке свои конфликты, свои проблемы. И если эти проблемы связаны с половой идентификацией, то и они вольно или невольно передаются девочке. Другое дело, как дочь это воспримет, принимая или сопротивляясь. Чувство половой идентификации у девочки формируется именно в этом амбивалентном пространстве отношений к матери и к отцу, где чередуются любовь и ненависть, обожествление и страх, потому что она далеко не все хочет воспринимать из материнского опыта, мать же пытается передать весь свой опыт дочери.
2. Разница в подходе к сексуальности мальчика и девочки
Амбивалентность взрослых по отношению к росту мальчиков и девочек проявляется в следующей проблеме. Сексуальность растущих мальчиков, которая параллельна развитию вторичных половых признаков и формированию их способности к полноценной половой жизни, воспринимается взрослыми как нечто нормальное, естественное. Сексуальное развитие мальчиков – это естественное развитие. Одинаково устойчивый стереотип на этот счет существует практически во всех культурах. Говорят так: мальчики должны в этот период «перебеситься», они обязательно должны приобрести какой-то сексуальный опыт. Ничего страшного, никаких последствий для их природы это не принесет. Общество всегда демонстрировало большую толерантность к проявлениям подростковой мальчиковой сексуальности. Когда же девочка демонстрирует какие-то сексуальные отклонения, то взрослые относятся к этому предельно не терпимо, поскольку девочка должна себя беречь и хранить.
Это очень странно, ведь мы говорим об одной и той же молодежи. Девочки и мальчики растут в одном социальном и временном пространстве. Возникает вполне закономерный вопрос: где же и с кем мальчики будут проявлять свою «одобряемую» взрослыми сексуальную активность, получать свой «нормальный» опыт, если девочкам, растущим с ними рядом, общество в этой активности отказывает. Эта проблема воспринимается и переживается самими подростками очень неоднозначно.
В ходе наших исследования было опрошено 120 подростков, в равном соотношении пола и возраста (от 14 до 17 лет). Опрос проводился на дискотеках города Ульяновска в 1997 г..
По мнению большинства опрошенных. Как для девочек, так и для мальчиков в равной степени важно, чтобы в жизни любовь и секс были вместе. Опыт сексуальных отношений у мальчиков в этом возрасте в 1,5 раза больше, чем у девочек. Можно предположить, что, с одной стороны, девочки менее откровенны, с другой, — мальчики стремятся соответствовать существующему, описанному уже выше, стереотипу. И в том и в другом случае это если и не подтверждает, то иллюстрирует выдвинутые гипотезы.