В начале восьмидесятых годов, зимой, в каникулы Михаил Ходорковский, будучи уже бригадиром, кажется, строительного отряда, поехал в колхоз, где летом предполагалось трудиться его отряду. В колхозе надо было выкопать пруд для разведения зеркальной рыбы карп. Работа была тяжелая, большая и малооплачиваемая, потому что кто же станет хорошо оплачивать земляные работы. Показывая молодому бригадиру Ходорковскому свое коллективное хозяйство, председатель завел юношу, между прочим, на склады, и склады колхозные были завалены селитрой — ее использовали как удобрение, кажется, или инсектицид.
— О! — сказал Ходорковский, — селитра. А давайте мы вам пруд копать не будем? Давайте мы вам его взорвем?
— Что значит, взорвем? — председатель, вероятно, живо представил себе пруд, взрываемый молодыми балбесами из Менделеевского института, вздымающиеся к небу столбы воды и летящую по небу зеркальную рыбу карп.
— Ну, несколькими направленными взрывами сделаем большую яму. Пара дней уйдет на подготовку взрывов, пара дней на то, чтобы потом все выровнять. За пять дней будет у вас пруд, а мы потом вам что-нибудь еще построим.
— Чем взорвем? — председатель смотрел на молодого бригадира, и не нравилось, вероятно, председателю, как горел у молодого бригадира глаз совершенно неуместным комсомольским задором.
— Да вон же сколько селитры.
Тут бригадир Ходорковский принялся объяснять председателю, что его строительный отряд — это не просто студенты, а студенты-химики, что сам он, Михаил Ходорковский, дипломник и отличник, на военной кафедре специализируется по взрывному делу, что из селитры и нескольких еще простых веществ, каковые наверняка найдутся в колхозе, очень даже легко можно сделать взрывчатку, выкопать шурфы, заложить, и ка-а-ак…
— Не надо, — резюмировал председатель, потому что был мудрый человек и с большим жизненным опытом. — Копайте лучше лопатой. Как люди.
Все следующее лето бригадир Михаил Ходорковский вместе с бойцами своего строительного отряда копал лопатой пруд, который можно было устроить за пять дней, и, вероятно, тогда ему пришло в голову, что хорошо бы создать кооператив, который торговал бы техническими идеями.
К концу восьмидесятых годов упали мировые цены на нефть. Конспирологи говорят, будто упали они не сами по себе, а потому, что администрация Соединенных Штатов Америки, желая вынудить Советский Союз прекратить дорогостоящую войну в Афганистане, договорилась с ОПЕК, организацией стран-экспортеров нефти. Страны ОПЕК увеличили квоты, «залили» нефтью мировой рынок, цены упали, и Советский Союз, чья экономика строилась, как и теперь в России, в основном на экспорте нефти, обнищал.
Если это так, то тогдашнему американскому президенту Рональду Рейгану, открыто объявившему Советский Союз империей зла, повезло — хотел выгнать Советы из Афганистана, а получилось, что разрушил советскую экономику, советский военно-промышленный комплекс и в конце концов — весь Советский Союз.
Плановая государственная экономика, замешанная на нефти, оказалась решительно беспомощной.
Не только не хватало денег на ведение войны и строительство военной техники, но не хватало даже просто еды и одежды. За редкими импортными товарами стояли многочасовые очереди. Про всякий советский товар ходил анекдот, дескать, что это вещь, которая в задницу не вставляется и не жужжит? Ответ — советское устройство для жужжания в заднице. В Москву, которая снабжалась едой, по советским меркам, более или менее прилично, добирались из ближних и дальних пригородов люди за продуктами. Утром на электричке в столицу, вечером с полными сумками некачественной колбасы — домой. Эти электрички так и назывались колбасными. Советский Союз проигрывал по всем фронтам.
Может быть, тяжелей всего для советского государства было то, что не хватало денег на спецслужбы. Люди переставали бояться кагэбэшников, партийцев и комсомольцев. Диссидентствующие деятели культуры с нескрываемой издевкой спрашивали при встрече своих кураторов из ГКБ: «Ну что, брат, туго? У меня новая книжка (пластинка, альбом) вышла на Западе. Подарить?» И кураторы соглашались принять унизительный подарок, поскольку не было у них в бюджете госбезопасности валюты на приобретение запрещенных книжек, необходимых же, чтоб знать врага в лицо.
Империя умирала, символически выражая свое умирание ежегодными почти смертями своих генеральных секретарей: Брежнев, Андропов, Черненко. Последний генеральный секретарь ЦК КПСС (он же первый и единственный президент Советского Союза) Михаил Горбачев, не знаю уж, что было у него на самом деле на уме, стал понемногу сдаваться. Народ требовал демократии и свободы, а Горбачев в ответ провозгласил невнятные «Демократизацию», «Перестройку» и «Гласность». Подозреваю, что тогдашняя элита думала, будто народ только вид делает, что хочет свободы и демократии, а на самом деле — хочет просто хлеба, колбасы и джинсов. И боюсь, к сожалению, что это была правда.
Так или иначе, коммунисты разрешили частное предпринимательство. Мелкое, надо сказать, частное предпринимательство: шашлычные, лотки, пошивочные мастерские, цеха, производившие отвратительные на вкус чебуреки. Мелкие предприятия эти назывались какими-нибудь придуманными терминами, потому что идеология запрещала коммунисту назвать предприятие предприятием, ибо так, по мнению ортодоксов, мог называться только большой государственный завод.
Фирмой или компанией называть советские предприятия, даже мелкие, тоже было нельзя, ибо слова «фирма» и «компания» запятнаны были тем, что так назывались частные предприятия у враждебных капиталистов. Придумывались слова «кооператив» или «Центр НТТМ» (Центр научно-технического творчества молодежи). Вот, собственно, Центр НТТМ и создал тогда Михаил Ходорковский, решительно забросив научную и комсомольскую работу.
Принято считать, что богатые люди в теперешней России — сплошь либо бывшие комсомольцы, либо бывшие фарцовщики, либо бывшие бандиты. Так оно, похоже, и есть. Похоже, умирающая советская элита рассудила так: раз уж нельзя без частного предпринимательства и без миллионеров, то пусть уж лучше будут свои, идеологически подкованные и проверенные предприниматели и миллионеры.
Я не могу судить, продавал ли Центр НТТМ Ходорковского, созданный ради продажи технических идей, в действительности технические идеи для промышленности. Кажется, действительно что-то продавал. Но лучшими своими идеями пользовался сам.
Инна Ходорковская говорит: — Глупо обвинять Мишу в воровстве. Он не такой. Воровство это для него скучно. Он выдумывает идею, запускает ее и забывает о ней, выдумывает новую. У него все время шарики в голове вертятся.
Вот лишь несколько идей, рожденных в недрах НТТМ Ходорковского. Первая называется «Завтрак в дорогу». Идея эта, кажется, не была воплощена, но упомянем о ней ради ее несомненного изящества. Если купить булочку за три копейки, кусок колбасы за три копейки, плавленый сырок за пять копеек, за две копейки помидор и за копейку бумажный пакет, то потратишь четырнадцать копеек. А если сложить булочку, колбасу, сырок и помидор в бумажный пакет, то продавать это на вокзале можно за пятьдесят копеек. Прибыль втрое.
Вторая идея называется «Варенка». Тогда в моду вошли вареные джинсы. Можно было купить в магазине рабочей одежды отвратительно сшитые из дурного денима советские рабочие штаны, прополоскать их в ванне с камешками и специальным раствором (химики же! химики!) — и продать втрое дороже.
Третья идея называется «Польская водка и армянский коньяк». Водка тогда в Советском Союзе была по талонам или втридорога на черном рынке. И наши герои завозили в Москву польскую водку и армянский коньяк.
Четвертая идея называется «Компьютеры», и вот уж эта идея принесла Михаилу Ходорковскому такие деньги, каких и цифр не знал в Советском Союзе никто, кроме математиков. Во-первых, Госплан ошибся, посчитав, что электронные вычислительные машины народному хозяйству нужны большие и мощные. На самом-то деле выяснилось, что они нужны маленькие и персональные. Во-вторых, спецслужбы, которые тщились с целью предотвращения самиздата учесть каждую в стране пишущую машинку, посчитали персональный компьютер слишком опасным вольнодумством, поскольку можно на компьютере размножать диссидентскую литературу, и в результате компьютеров в стране не было. И ввозить их большими партиями запрещалось, а разрешалось ввезти только один компьютер для себя. Ну так надо создать большую сеть людей, ездящих за границу, или нарочно ездить за границу и каждый раз привозить компьютер. Прибыль 3000 %. А когда еще немного оттает режим, и разрешат завозить компьютеры грузовиками, у Ходорковского уже западные партнеры образовались, и уже сбыт внутри Союза налажен, и уже программисты свои, и русификация клавиатуры, и программы на русском языке, и он обыгрывает конкурентов.
Пятая идея называлась «Банк». Ходорковский начал строить частный банк еще до того, как принят был закон, разрешающий открывать частные банки. И к тому времени, как закон был принят, банк уже фактически существовал. А до закона банков в Советском союзе было, грубо говоря, два — один для расчетов внутри страны, другой — для расчетов за границей. И ни один из этих банков не кредитовал мелких предпринимателей, которые расплодились, как грибы после дождя.
И даже вполне уважаемым, крупным и государственным предприятиям банки давали деньги постатейно, согласно государственному планированию. То есть, если, например, ты совхоз, у тебя огромный урожай, и надо нанять сезонных рабочих, ты не можешь заплатить им, сняв деньги с собственного же счета, на котором деньги есть, но предназначены, предположим, для покупки удобрений. Ты бы заплатил рабочим, продал урожай, купил удобрения и остался в прибыли, но не можешь — плановая экономика не умела предвидеть, что земля ни с того ни с сего вдруг уродит втрое против обычного, и не предусмотрела сезонных рабочих.
Бог знает, какие тогда со всей этой деятельности платились налоги. Не былов Советском Союзе налогового законодательства для каждой новой идеи. Законы противоречили друг другу. Законы менялись. За куплю-продажу валюты, например, в Советском Союзе можно было получить большой тюремный срок или даже расстрел. А в перестройку обмен валюты хоть и оставался вне закона, но за него не арестовывали.
И только уже когда на каждом углу был пункт обмена валюты, появился закон, разрешающий валюту обменивать.
Новый банк решили назвать по первым буквам разбогатевшего уже НТТМ. НТТМ назывался на комсомольский еще манер Центром межотраслевых научно-технических программ. А банк на капиталистический уже манер назывался МЕНАТЕП.
Мы прогуливаемся с Мариной Филипповной Ходорковской по территории лицея-интерната «Коралово».
Марина Филипповна показывает мне школу и коттеджи, выстроенные на 150 детей-сирот из горячих точек.
Еще показывает пустырь, где должны были быть выстроены коттеджи на тысячу сирот. Но сын в тюрьме, компания разрушена, финансирование прекращено.
— Я спросила его, когда только он начал заниматься бизнесом, — вздыхает Марина Филипповна, — тебя не посадят? А он ответил, нет, дескать, времена изменились. Но я не верю, что времена изменились. Я с того самого времени, как Миша стал заниматься бизнесом, каждый день встаю утром и первым делом включаю радио. И слушаю целый день, не случилось ли чего с Мишей. Когда Ельцин был президентом, кажется, не так страшно было. А когда Путин пришел, опять стало страшно, потому что люди из КГБ не изменились точно.
Мы, люди старшего поколения, знаем: они не меняются.
В гостиной лицейского офисного домика на телевизоре стоят две фотографии: президент Путин и президент Путин, пожимающий руку Михаилу Ходорковскому. Такая страна: мы все еще в кольце врагов, сегодня ты друг власти и на тебя вся надежда, завтра ты уже враг и сидишь в тюрьме, и даже не успел заметить, когда стал врагом. Я спрашиваю: — Марина Филипповна, если Путин такой страшный, то что ж у вас на телевизоре стоят его фотографии?
Марина Филипповна отвечает: — Для смеха.
ГЛАВА 3: ОТРАВЛЕННЫЕ
«Теперь нам придется проанализировать наши трагические ошибки и признать вину», — пишет Михаил Ходорковский в первом своем открытом письме из тюрьмы «Матросская Тишина» весной 2004 года.
Письмо называется «Кризис либерализма в России».
Написано оно в связи с катастрофическим поражением либеральных партий «Яблоко» и «Союз правых сил» на выборах в Думу 2003 года и либерального кандидата Ирины Хакамады — на президентских выборах 2004-го. Фраза «проанализировать трагические ошибки и признать вину» относится к девяностым годам, когда либералы были у власти.
На самом деле, правда, либералы никогда не были в России у власти. Все девяностые годы большинство в парламенте составляли коммунисты. Правительство же либеральный политик Егор Гайдар возглавлял всего один год — тот год, когда страна чудом избежала голода и гражданской войны. Тот год, когда мой отец затемно еще занимал очередь в магазин, чтоб, простояв полсуток, купить двести граммов масла на нашу семью из пятерых человек, а я по ночам разгружал фуры с детским питанием, поскольку детского питания в магазинах было так мало, что доставалось оно лишь тем, кто разгружал фуры. Я хорошо помню тот год, и помню, что преодолением голода мы обязаны Егору Гайдару.
В остальные же годы (кроме коротких периодов председательства Кириенко и Примакова) правительство возглавляемо было Виктором Черномырдиным (нашли либерала!), и населено было либералами лишь наполовину, а вторую половину составляли не либералы вовсе типа Сосковца и Заверюхи, про которых тогдашний вице-премьер Борис Немцов шутит, что у либералов и фамилий-то таких не бывает.
Надо признать, однако, что либералы действительно были сильны в девяностые годы. Анатолий Чубайс был то главой президентской администрации, то вице-премьером правительства. Борис Немцов — то вице-премьером и преемником Ельцина (с 60-процентным рейтингом), то главой парламентской фракции. Григорий Явлинский бессменно возглавлял влиятельную парламентскую фракцию, и однажды чуть было не стал премьер-министром. Разумеется, либералы ответственны за многое, происшедшее в девяностые годы, но не за все, далеко не за все.
Михаил Ходорковский пишет… Если, конечно, это пишет он: как только «Кризис либерализма в России» был опубликован газетой «Ведомости», многие весьма осведомленные люди стали сомневаться в его авторстве. Говорили, будто за две недели до появления «Кризиса…» в печати, текст этой статьи висел уже в интернете. Говорили, будто текст принадлежит перу политтехнолога Белковского, который сначала затеял травлю миллиардера, опубликовав в 2003 году доклад, что олигархи, дескать, рвутся к власти, а потом в 2004 году сразу же почти после публикации «Кризиса…» выступил в тех же «Ведомостях» со статьей «Одиночество Ходорковского», отмечая, что образ «раскаявшегося олигарха» Ходорковского выгоден президенту Путину, и покаяние должно быть принято президентом. Много чего говорили.
Я не очень верю, что статью «Кризис либерализма в России» за Ходорковского написал Белковский. Соображения у меня стилистические. В письме, полученном мною из «Матросской Тишины», часто употребляются бессмысленные лишние тире. Любовь к тире свойственна людям образованным (считают важным писать правильно), но не гуманитарным: когда они не знают, какой следует поставить знак препинания, ставят на всякий случай тире. Политтехнолог Белковский тоже любит тире, но никогда не ставит лишних.
А в письме, полученном мною, и в письме «Кризис либерализма…», и в письме «Левый поворот» лишних тире предостаточно. Я видел несколько писем Ходорковского, адресованных разным людям. Всюду лишние тире, все эти письма писал один человек, и если не Ходорковский, то, стало быть, какой-нибудь политтехнолог ведет за Ходорковского всю его обширную переписку.
Не слишком ли сложно?
Впрочем, лидер «Яблока» Григорий Явлинский, прочтя «Кризис либерализма в России», в авторстве сомневаться не стал, но сказал, что нельзя всерьез обсуждать письмо, написанное человеком в российской тюрьме. Несвобода автора сама по себе, если верить Явлинскому, исключает свободное выражение мыслей.
А могли ведь и оказывать давление. А может же быть написанное в тюрьме письмо и скрытою просьбой о помиловании, или скудным публичным проявлением тайных переговоров или тайной политической игры, ведущейся Ходорковским или вокруг Ходорковского без ведома читателей газеты «Ведомости».
Так или иначе, Ходорковский пишет: «Русский либерализм потерпел поражение потому, что пытался игнорировать, во-первых, некоторые важные национально-исторические особенности развития России, во-вторых, жизненно важные интересы подавляющего большинства российского народа.
И смертельно боялся говорить правду.
Я не хочу сказать, что Чубайс, Гайдар и их единомышленники ставили перед собой цель обмануть Россию.
Многие из либералов первого ельцинского призыва были людьми, искренне убежденными в исторической правоте либерализма, в необходимости „либеральной революции“ в усталой стране, практически не знавшей прелестей свободы. Но к этой самой революции либералы, внезапно получившие власть, подошли излишне поверхностно, если не сказать легкомысленно. Они думали об условиях жизни и труда для 10 % россиян, готовых к решительным жизненным переменам в условиях отказа от государственного патернализма. А забыли про 90 %. Трагические же провалы своей политики прикрывали чаще всего обманом.
Они обманули 90 % народа, щедро пообещав, что за ваучер можно будет купить две „Волги“. Да, предприимчивый финансовый игрок, имеющий доступ к закрытой информации и не лишенный способности эту информацию анализировать, мог сделать из приватизационного чека и десять „Волг“. Но обещали-то всем».
Конец цитаты. Если бы только это! Если бы только несправедливой приватизацией отравлены мы были по итогам девяностых годов. Тогда, в начале девяностых я, честно говоря, думал, что священная борьба за свободу сделает нас всех лучше. Но, во-первых, эта борьба не была борьбой за свободу, а во-вторых, она сделала нас чудовищами. Каждый человек, я думаю, совершил в девяностые годы нечто такое, что накануне еще казалось бы ему позором и мерзостью, а теперь вот совершил и живет с этим.
Девяностые годы начинались так. Президент Горбачев, когда случился в Москве августовский путч 1991 года, оказался заперт на своей даче в Форосе (если верить, что его заперли насильно, и он не осведомлен был о заговоре и не был его пассивным участником). Силовые министры, члены Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП) захватили власть, но не смогли ее удержать, и ничего им за это не было, только несколько месяцев тюрьмы. С тех пор в России можно силовикам захватывать власть, и ничего им за это не бывает. Только генерал Пуго сохранил в истории с августовским путчем честь — застрелился, если верить, будто можно сначала застрелиться, а потом аккуратно положить пистолет. Смерть генерала Пуго заставляет думать, что путчисты и впрямь верили, будто своим путчем спасают страну, так понимая ее спасение. Мы же в кольце врагов. И самый искренний из путчистов погиб.
Во время путча в Москву были введены войска. Некоторая часть народа строила баррикады на улицах.
По большей же части народ безмолвствовал, и с тех пор в российской политике принято принимать в расчет не народ, а лишь небольшую его часть. Чтобы войти в Москву, войскам надо было нарушить присягу, данную на верность народу. Если бы военные отказались войти в Москву, то не подчинились бы приказу, то есть все равно нарушили бы присягу, в любом случае нарушили бы. Через три дня военные перешли на сторону защитников Белого дома, то есть в три дня нарушили присягу дважды. Чего с тех пор стоит в России военная присяга?
Тогда же, защищая Белый дом, погибли три человека, но защитники Белого дома праздновали победу, а скорбели не очень, надолго положив так, что число жертв среди гражданского населения может быть приемлемым. Вся история России, репрессии, войны, приучила нас к тому, что три человека погибших — это ничего, терпимо. Если бы сейчас в «Норд-Осте» и Беслане погибли не сотни человек, а три человека, кто бы говорил про «Норд-ост» и Беслан? Кто сейчас в России остро чувствует, что нетерпима даже гибель одного человека? Разве мы не чудовища?
Сам я в августе 91-го всем сердцем был за свободу, но на всякий случай уехал за город. И как же теперь я могу осуждать людей, которые сочувствуют идеалам, но на всякий случай уезжают?
Одержав победу, защитники Белого дома ненадолго посадили путчистов в тюрьму, но зато закрыли никакого юридического отношения не имевшую к путчу Коммунистическую партию, и не через суд, а властным решением, точно так же, как тринадцать лет спустя, после теракта в Беслане президент Путин отменит выборы никакого отношения к захвату бесланской школы не имеющих губернаторов.
В том же 1991 году никому не известный человек по имени Шамиль Басаев захватил самолет с пассажирами. Угнал в Турцию и такое объявил условие освобождения заложников, чтоб ему созвали пресс-конференцию. Пресс-конференцию созвали, Басаев поговорил о свободолюбивом чеченском народе, отпустил заложников и сдался турецким властям. Турецкие власти передали Басаева российским властям, то есть ФСБ, а те — отпустили его. Во всяком случае, вскоре Басаев командовал в Абхазии отрядом и баллотировался на пост президента Чечни. Или он сбежал из подвалов Лубянки? Или это либералы его отпустили? Или точно так же спецслужбы отпустили его тогда, как и потом много раз отпускали в Дагестане и в Чечне из окружения, в первую и во вторую чеченскую войну?
Потом был еще Пригородный район в Осетии, резня, спровоцированная якобы национальной рознью.
Средства массовой информации сообщали, что ингуши, дескать, напали на осетин, и убивали женщин и выжигали им половые органы. И зачем выжигать половые органы понятно: ингуши мусульмане, осетины христиане, мусульманки от христианок половыми органами отличаются разительно — мусульманки их бреют. И если половые органы выжжены, то нельзя узнать досужему телезрителю, кто на самом деле начал резню, мертвую осетинку он видит или мертвую ингушку, нужно расследование, а расследования никто не дождался, все только привыкли к крови.
А в 1993 году по приказу президента Ельцина расстрелян был парламент, тогда же, когда решено было приватизировать госсобственность за ваучеры. И чем же президент Ельцин лучше президента Путина, который парламент всего лишь отстроил так, как ему удобно?
Про мятеж 93-го активный его участник, молодой коммунист, говорил мне, что они, люди, штурмовавшие тогда мэрию и телецентр Останкино, боролись за справедливость и свободу. Мы познакомились в 2004 году в Киеве. Он работал в штабе кандидата в президенты Януковича, и при мне диктовал информационным агентствам для публикации заведомо ложные результаты голосования. Видимо, и его, молодого коммуниста, девяностые годы в России не научили добру.
А в 1994 году, кроме приватизации, началась еще и чеченская война. Война, которая сделает молодого журналиста Мовлади Удугова, молодого поэта Зелимхана Яндарбиева и молодого артиста Ахмеда Закаева повстанцами, с их точки зрения, и террористами, с точки зрения федеральной власти. Началась война! Люди вышли на улицы протестовать против войны, но вскоре отвлеклись: рекламный экскаваторщик Леня Голубков по телевизору учил обывателя, как надо вкладывать приватизационные ваучеры и чертил в телеэкране маниловские графики своего финансового преуспеяния. Люди носились с ваучерами, как с писаными торбами, и думали, куда бы их лучше вложить: в МММ или в «Хопер-инвест». А когда ваучеры сгорели, куда бы их ни вкладывать, хоть в МММ, хоть в «Хопер-инвест», тот самый народ, который вчера еще ходил на многотысячные антивоенные демонстрации, стал беспокоиться о сгоревших ваучерах больше, чем о сгоревших до состояния угольных чурбачков танкистах в Грозном. Вот какими мы стали чудовищами.
А были же еще бандитские разборки, стрельба на улицах, до сих пор остающаяся обыденным делом на Кавказе. Стреляют не либералы, стреляют военные. А был же еще героин, продаваемый открыто при небескорыстном попустительстве милиции. Где это в милиции вы видели либералов? В начале девяностых годов я зарабатывал распродажей ошметков незавершенного своего образования — преподавал итальянский язык. Лучшими моими ученицами были валютные проститутки: кроме оплаты уроков (с которой я не отчислял, разумеется, никаких налогов) девушки на каждый урок приносили для моего ребенка еще и бесценное лакомство — йогурт.
Моя мама, врач и доктор наук в приватизацию верила, говорила: — Не все же обманщики. Надо просто подумать, и вложить ваучеры в какое-нибудь серьезное производство.
Почему нельзя вложить в газ или в нефть, или в землю?
— Потому что, мамочка, — отвечал я, догадавшись уже, что на всякий случай надо не верить никому и тогда не будешь обманут, потому что коммунистическая наша Дума запретила приватизировать газ, нефть, или землю. Выставили на приватизацию никому не нужные остановившиеся заводы, и вот думай теперь, который из них оживет. Я отказываюсь думать об этом.
Мама моя, будучи человеком образованным и интеллектуальным, рассудила так, что в МММ и «Хопер-инвест» вкладывать не надо, потому что их слишком много рекламируют, и они поэтому явно обман. И вложила наши ваучеры в компанию «Гермес-финанс», которую рекламировали меньше, что не мешало и ей тоже быть обманом — финансовой пирамидой и тоже вскорости лопнуть.
Как там пишет Ходорковский? «… Обманули 90 % народа, щедро пообещав, что за ваучер можно будет купить две „Волги“. Предприимчивый финансовый игрок, имеющий доступ к закрытой информации и не лишенный способности эту информацию анализировать, мог сделать из приватизационного чека и десять „Волг“».
Моя мама не была предприимчивым финансовым игроком, не имела доступа к закрытой информации, ее обманули, исходя не из либерального вовсе, а из шулерского представления, что не стыдно обыгрывать человека, плохо знающего правила игры.
Но если бы только это! Наша семья — династия врачей.
И обиднее для меня, чем потерять две «Волги», будто бы причитавшиеся мне за ваучер, думать, что мама моя в 1994 году несколько месяцев больше заботилась о цветных этих бумажках, чем о больных людях. Это было унизительно. И я знаю единственного богача и финансиста, который осознал это унижение моей мамы как свою вину.
Его зовут Михаил Ходорковский. Он сидит в тюрьме.
И если все богатства в России нажиты обманом, то получается, что в тюрьму посадили единственного раскаявшегося обманщика. Нераскаявшиеся — на свободе.
В 1994 году владельцы Банка МЕНАТЕП, разумеется, были уже предприимчивыми финансовыми игроками и имели, разумеется, доступ к закрытой информации.
Про Платона Лебедева, например, финансисты (даже те, которые его ненавидят) говорят, что он финансовый гений. Он учился в Плехановском экономическом институте, он в Советском Союзе занимался экономическим планированием в компании «Зарубежгеология», что, считается, круто. А бывшая его подчиненная Ирина говорит: — Ну как вам объяснить? Финансы это же наука, верите?
— Верю.
Мы разговариваем, разумеется, в Лондоне. В баре гостиницы на Ноттингхилл. Ира, разумеется, не может вернуться в Россию, потому что ее затаскают по допросам.
— Ну, вот когда занимаешься наукой, время от времени заглядываешь же в справочник, чтоб посмотреть какую-нибудь формулу или какой-нибудь закон. А Платон, он чувствовал всегда эти законы, видел, как деньги движутся, как живут. Понятно?
— Понятно. Так бывает с неправильными глаголами.
Только школьник их зубрит. На определенном уровне изучения языка начинаешь понимать, почему они так неправильно спрягаются.
— Хорошо, что вы понимаете. Еще Платон Леонидович был невероятно красивым мужчиной. От него исходило невероятное мужское обаяние.
— А говорят, он был груб?
— Это не называется словом «груб». Он иногда кричал.
Страшно кричал, так что невозможно было разобрать слова, которые он кричит.
Михаил Ходорковский был еще в 1991 году советником премьер-министра России Ивана Силаева.
До 1991 года премьер-министр России был всего лишь главой правительства одной из республик, и ничем толком не руководил. Но когда Советский Союз распался, значение этой должности резко выросло, и советник Ходорковский наверняка, в отличие от моей мамы и 90 % населения, имел доступ к закрытой информации, умел ее анализировать и понимал, куда вложить ваучеры, не только свои собственные, но и выкупленные у народа, хоть и без принуждения, но никак уж не по цене двух «Волг».
Ходорковский пишет мне из тюрьмы: «… защищать Белый дом я пошел, если еще не осознанно (просто был советником Силаева и не мог поступить по-другому), то, во всяком случае, уже в „раздраенных чувствах“, а в 1993 году был уже осознанным сторонником рыночной экономики и демократии, хотя, как потом оказалось, еще не понимал, что это такое и окончательное осознание пришло в 1998 году, после дефолта».
В начале девяностых они весьма своеобразно понимали рыночную экономику и демократию, эти молодые люди, предприимчивые финансисты, имевшие доступ к закрытой информации. Они даже и человеческую порядочность понимали весьма своеобразно. Из письма Ходорковского следует, что защищать Белый дом в 1991 году он пошел не ради убеждений, не ради свободы и демократии, не ради защиты своего бизнеса даже, а из чувства личной преданности Ивану Силаеву. Средневековая какая-то этика: защищать сюзерена в любом случае, даже если тот не прав, но зато и самому с одобрения сюзерена делать что хочешь, даже если действия твои незаконны.