Другой вопрос, был ли он прав в своих предположениях. Союз с Флоренцией, которому Мочениго так яростно противился, мог оказаться необходимой оборонительной мерой. Здесь Венеция могла как разрушать сама, так и быть разрушенной. С другой стороны, возникала опасность того, что Филиппо Мария Висконти тоже мог заключить союз с Сигизмундом, напав на республику одновременно с нескольких сторон, и так раскалить политический климат, чтобы не позволить венецианцам укрепить свои позиции. Поэтому, несмотря на симпатии нового дожа к флорентийцам, сенат по-прежнему отклонял идею войны. В это время миланская армия начала двигаться через Романью. В феврале 1424 года она взяла Имолу, а через пять месяцев наголову разбила десятитысячную флорентийскую армию у Дзагонары, захватив генерала Карло Малатесту повелителя Римини. Венецианцы и теперь отказывались вмешиваться. Последовали новые поражения, новые флорентийские посольства, новые отказы. Но теперь, с каждой новой победой миланцев, аргументировать отказ становилось все труднее, особенно после того, как посланник, следуя скорее собственному приливу чувств, чем предварительно полученным инструкциям, внезапно пустился в угрозы:
Синьоры Венеции! Если мы откажем Генуе в помощи, генуэзцы сами признают Филиппо своим господином. Мы, если не подучим от вас поддержки в час нужды, сделаем его своим королем.
Это, по крайней мере, произвело впечатление на сенат, хотя он по-прежнему избегал открытого конфликта с Миланом. Висконти поспешно присылал новые заверения в своей преданности, и неизвестно, сколько бы продолжалась эта игра, если бы внезапно не появилась с просьбой об аудиенции у дожа еще одна фигура.
Франческо Буссоне по прозвищу Карманьола (место его рождения в Пьемонт) был одним из самых прославленных кондотьеров того времени. Сын бедного крестьянина (некоторые историки менее деликатно называли его свинопасом), Карманьола почти всю жизнь служил Висконти. Его смелость, находчивость и военная смекалка создали ему в Италии, а может быть, и в Европе, славу непревзойденного командира. Именно ему Филиппо Мария был обязан серией блестящих кампаний, в результате которых к нему вернулись владения его отца, а к ним прибавились новые. Это он вел миланскую армию от одной победы к другой. Между этими победами он совершил самый славный подвиг — завоевал доверие герцога. Висконти пожаловал за его мужество роскошный палаццо. Карманьола, не теряя времени, добился большего — годового дохода в 40 000 флоринов золотом, освобождения от всех налогов, титула, а в 1417 году — руки одной из кузин герцога Антонии Висконти.
Но Филиппо Мария никогда никому не доверял полностью. Не мог он забыть и того, что генерал был кондотьером до мозга костей, а в языке кондотьеров не было слова «покорность». Они ее даже не изображали. Их мечи продавались вполне открыто, и владел ими тот, кто платил большую цену. Эта цена была высока, а при постоянных долгих войнах она взлетала до крайних пределов. Репутация кондотьера нуждалась в победах, но в его же интересах было следить за тем, чтобы эти победы не были окончательными, чтобы оставался простор для будущей деятельности. Поэтому, добившись преимущества, он редко доводил дело до конца. А если, что случалось часто, с обеих сторон в войне участвовали армии кондотьеров, война превращалась в игру бесконечных хитростей и уловок, чтобы свести число жертв к минимуму, а по возможности и вовсе избежать неудобств. Во всем этом мы видим подтверждение слов такого авторитета, как Макиавелли, посвятившего обличительной речи против использования наемников целую главу своей книги «Государь». Он отмечал, что они никогда не берут города ночью и не воюют зимой, и уточнял, что зима для кондотьера начинается в августе.
Все это Филиппо Мария отлично знал. Он хорошо знал, что оплата наемников легко превращается в пустую трату денег, в плату за то, чтобы они не воевали за кого-нибудь другого. Конечно, все это он учитывал, когда пытался, награждая за заслуги, поднять Карманьолу на второе после себя место. Он хотел привязать его к Милану так, чтобы служба любому другому государству стала для него немыслима.
Почему его политика оказалась проигрышной, историки спорят до сих пор. Возможно, проблемы начались в октябре 1422 года, после назначения его правителем Генуи, Это был прибыльный, ответственный и стратегически важный пост, но он имел две опасных особенности. Во-первых, занимая его, Карманьола не мог командовать миланскими армиями, медленно, но неуклонно идущими на Флоренцию. При этом Филиппо Мария вынужден был искать менее дорогостоящих генералов, делая очевидным, что этот прославленный полководец не так уж ему нужен. (Среди новых генералов оказался молодой человек по имени Франческо Сфорца.) Во-вторых, это позволяло держать Карманьолу подальше от Милана, и его враги при герцогском дворе могли беспрепятственно интриговать против него. Таким образом, летом 1424 года он начал подозревать, что его собираются потихоньку отстранить от дел, поэтому осенью Карманьола, не объясняя причин, отказался от губернаторства. Он поспешил в Милан и потребовал непосредственной встречи с Филиппо. Ему отказали. Теперь, встревоженный и напуганный (пожалуй, не без основания), опасающийся за собственную жизнь, он покинул город и провел зиму в Пьемонте, оценивая свое положение. В начале 1425 года он собрался с мыслями и 23 февраля добрался до Венеции.
Прибыл он как нельзя вовремя. Появление самого прославленного генерала эпохи подтверждало худшие опасения насчет амбиций Висконти и информацию о том, что он слаб. Карманьола предложил вести венецианскую армию против бывшего своего благодетеля, чем произвел глубокое впечатление на сенат. Через неделю его предложение в принципе было принято, и Карманьола выехал в Тревизо, где предстояло подписать договор с Флоренцией и где, согласно тайному плану, Филиппо Мария собирался отравить его (что подтверждено документально). Даже теперь дипломатические и военные приготовления заняли целый год, но к февралю 1426 года долгожданная лига была создана и Карманьолу назначили главнокомандующим венецианской армией на terra firma с содержанием в тысячу золотых дукатов в месяц. На торжественной церемонии в базилике Сан Марко он получил из рук дожа знамя Святого Марка.
Это была сухопутная война, исполненная самых больших амбиций, в которую когда-либо оказывалась втянута Венеция. За время этой войны границы ее наземных владений растянулись до пределов, невиданных прежде. Правда, не благодаря Карманьоле. Как только он принял командование, стало понятно, что былая энергичность его покинула. Первой его целью стала Бреша. Как известно, жители Бреши не питали любви к своим миланским повелителям, так что неудивительно, что нижний город сдался еще до его подхода. Гарнизон укрылся в цитадели и приготовился к осаде. Но едва Карманьола приступил к осаде, как подхватил лихорадку и отступил, убедив республику отправить его для лечения на воды в Абано. В мае он вернулся в Венецию, воодушевленный новостями о причислении его к венецианской знати, для большего рвения. Однако это рвение так и не проявилось. Сенат известили, что этот хитрец, находясь на лечении в Абано, сошелся с агентами Висконти и общался с ними каждый день. Предполагалось, что он работает на два лагеря. Как ни странно, сенат не приказал тут же прекратить эти контакты. Карманьола вернулся в Брешу только для того, чтобы в октябре снова пожаловаться на свое здоровье. 20 ноября, когда он все еще был в отъезде, цитадель сдалась.
К тому времени уже начались мирные переговоры, инспирированные отнюдь не Карманьолой, но папой, и 30 декабря в монастыре Сан Джорджо Маджоре подписали мирный договор. По его условиям Филиппе Мария должен был отдать не только Брешу и Брешано, но еще, несмотря на явную его неохоту, жену и детей Карманьолы, которых кондотьер, уезжая в спешке, оставил. Со своей стороны, Висконти получал передышку. Хотя в условиях договора не было сказано, что он временный, обе стороны понимали, что спор между ними не решен. Герцог продолжал наращивать силы, и Венеция и Флоренция почувствовали угрозу. Не прошло и двух месяцев, как война возобновилась.
Если поначалу венецианцам казалось, что они, хотя бы отчасти, привязали к себе генерала, вывезя из Милана его семью, и теперь он примется за эту невнятную кампанию с новой силой, вскоре их иллюзии развеялись. 2 марта 1427 года он снова отбыл на лечение, а через пару дней Филиппо Мария провел комбинированную атаку сухопутной армии и речного флота на Казальмаджоре, стратегическую торговую базу Венеции, находившуюся на берегу реки По, недалеко от Кремоны. За Карманьолой в Абано послали гонцов, требуя снарядить ответный поход, но тщетно. Находясь в каких-нибудь 60 милях от осажденного города, он и не подумал сдвинуться с места, а в апреле, когда он все-таки сдвинулся с места, стал приносить бесконечные извинения за то, что так и не вступил в бой с врагом. Похоже, он даже и не старался, чтобы эти извинения выглядели правдоподобно. Сперва он мотивировал это тем, что для лошадей припасено недостаточно фуража. Потом ему нужно было больше денег. Затем армия его была недостаточна, хотя в то время у него было 16 000 конных и 6000 пеших солдат. Казальмаджоре пал, а сенат все еще молчал, позволяя Карманьоле следовать своим путем, хотя он делал это очень медленно. Когда же он наконец качал наступление, то почти сразу же попал в засаду, которой, по здравом размышлении, легко мог бы избежать. И хотя за лето он смог отбить Казальмаджоре, это случилось не по его инициативе, а из-за неожиданного маневра герцога Савойского, благодаря которому Филиппо Мария был вынужден вывести из этой местности почти все войска. К началу сентября Карманьола вновь отступил в безопасную Брешу и стал поговаривать о зимних квартирах.
Неудивительно, что венецианцы, глядя, как за лучшую часть года он достиг немногого, не за многое и бравшись, стали нелестно поговаривать об этом кондотьере. Вопрос заключался не только в том, почему они так дорого за него платят, но и за кого он на самом деле воюет. Слухи о растущем недовольстве добрались до Карманьолы и, кажется, его взолновали, потому что он поторопился написать дожу Фоскари письмо и попенять ему. В ответ дож заверил его, что он по-прежнему может вполне полагаться на республику, и отправил к чиновникам, представляющим Карманьолу, Андреа Морозини с наказом держать свои подозрения при себе, объясняя наказ тем, что «в руках Карманьолы находится безопасность государства». Так Венеция оказалась перед выбором: платить огромные суммы бесполезному генералу, от которого можно ожидать любой измены, или нажить могущественного врага, которому подчинялась вся армия.
Беспокоился сенат, беспокоился и Карманьола. У него, несомненно, имелись свои источники информации об общественном мнении в Венеции, он знал, что подходит к концу и доверие к нему, и терпение тех, кто ему платит. Иными словами, ему понадобилась победа, настолько крупная, насколько возможно. Неожиданно его лень исчезла. Разговоров о зимних квартирах больше не возникало. Он вторгся на территорию врага, встретился с миланской армией под командованием Карло Малатесты у городка Макало, также известного как Маклодио, на речке Ольо, и 11 октября 1427 года почти уничтожил ее. В плен попали 8000 миланцев, в том числе и сам Малатеста, захватили большое количество припасов и вооружения.
Это была единственная великая победа в этой войне. Когда вести о ней дошли до Венеции, праздник там был тоже великий. Карманьола вернул себе популярность. Дож отправил ему исполненное выражений признательности письмо и пожаловал ему дворец на площади Сан-Стае[183] — бывшую собственность Малатесты — и имение в Бреше с доходом 500 дукатов в год. Однако вскоре об этом порыве пришлось пожалеть. Стало известно, что Карманьола освободил всех своих пленников до единого — цвет армии Филиппо Марии — и теперь отказывается закрепить свою победу быстрым наступлением на почти беззащитную Кремону, взятие которой открыло бы дорогу к самому Милану. Вместо этого он ограничился несколькими беспорядочными стычками и, несмотря на протесты венецианцев, отошел на зимние квартиры.
В это время папские дипломаты старались добиться нового перемирия, более длительного, чем предыдущее. Их задача была нелегка, поскольку республика не соглашалась на меньшее, чем Бергамо со всеми окрестностями. Также, желая, чтобы Карманьола больше никак не зависел от герцога Миланского, от Филиппо Марии требовали, чтобы он отказался от прав сюзерена на все миланские имения, еще остававшиеся у кондотьера. Переговоры продолжались в Ферраре всю зиму. Миланец неохотно согласился с первым требованием, но отказался выполнить второе. Наконец, главным образом потому, что ему требовалась передышка на восстановление армии и возмещение потерь, был достигнут непростой компромисс, и 19 апреля 1428 года подписали мирный договор. По его условиям Венеция расширяла свои владения на запад, до самой реки Адда — предела, которого когда-либо достигали границы ее владений.[184] С небольшими изменениями очертания ее границ оставались такими до конца ее существования как независимого государства.
Мир продлился почти два года — дольше, чем рассчитывали обе стороны. Пока он продолжался, Филиппо Мария не оставлял попыток вернуть в свое распоряжение Карманьолу, Венеция старалась его удержать, а сам кондотьер преспокойно играл на их разногласиях. Из них троих он лучше всех справлялся со своей ролью. В январе 1429 года он подписал с сенатом новый контракт, еще более выгодный для него. По его условиям он ежемесячно получал жалование в 1000 дукатов в течение двух лет, вне зависимости от того, ведет он боевые действия или нет. Вдобавок к этому ему досталось еще одно имение с годовым доходом в 6000 дукатов. Мало того, ему давалось право вершить в своем войске суд, как военный, так и гражданский. Это право не действовало только в городах, где правили посаженные Венецией правители. В то же время он почти ежедневно сообщался с Филиппо Марией, и хотя аккуратно сообщал об этом в Венецию, сенат постоянно выражал сожаление, что предложение порвать с герцогом Миланским игнорируется.
Теперь устремления Карманьолы стали всем понятны. Он замахнулся на трон государя и собирался основать новую династию. В дальние планы Венеции это входило, и в августе 1430 года это ему было обещано сенатом в обмен на взятие Милана. Вопрос, сдержал бы сенат свое обещание или нет, остался открытым. Возможно, тогда Венеция получила бы более опасного соседа, чем даже Филиппо Мария, но сейчас потенциальный враг был лучше реального, и рискнуть стоило.
Когда в начале 1431 года возобновились военные действия, никто в Венеции не допускал и мысли, что Карманьолу, давал он обещания или нет, будет волновать что-нибудь, кроме собственных интересов. Он мог получить какие-нибудь письма от своих нанимателей с предупреждениями, хотя и не последовал их советам. Среди венецианцев, по всей Европе славившихся предприимчивостью и умением ловить удачу, он мог даже вызывать сочувствие, но это все равно не объясняет его поведения. К примеру, ему мешали его очевидные ошибки. Допускал он их по глупости? Если это верно, то как ему удавалось демонстрировать качества прекрасного полководца, например в Маклодио? Может быть, всему виной усталость? Или он впрямь серьезно подорвал здоровье, как можно заключить из его частых поездок на воды? Или — что менее всего вероятно — он осуществлял тайный план Висконти? Но если так, почему он давал сенату подробнейшие отчеты о своих встречах с Висконти, сообщая гораздо более ценные сведения, чем могли добыть агенты Совета десяти?
Но ошибки были налицо, в том числе такие, за которые Карманьолу не могли не привлечь к ответу. Возможность взять Лоди без единого выстрела пропала даром из-за того, что он не успел вовремя. У Сончино он позволил себя окружить. 26 июня по его приказу венецианский речной флот двинулся вверх по реке По навстречу миланской армии. Результаты этого были самые плачевные. Капитан флота Николо Тревизано снова и снова посылал к Карманьоле за помощью, но он так и не двинулся с места, несмотря на сильное давление проведитора Паоло Коррера — официального представителя дожа — и на тот факт, что армия стояла всего лишь в нескольких сотнях ярдов от арены событий.
После этого, благодаря усилиям Коррера, Карманьола вынужден был вернуться в Венецию и защищать уже себя самого. Сенат едва выслушал его версию случившегося. Дело дошло до предложения Тревизо заключить его в тюрьму и лишить прав. Вскоре Карманьола снова принялся испытывать их терпение. Не прошло и двух недель, как сенат получил его предложение закончить военную кампанию этого года в конце августа. После этого к нему в лагерь были посланы два специальных эмиссара с приказом дать отчет об истинных причинах его бездействия и оценить потраченное впустую время, в то же время заставить его возобновить наступление на Сончино и Кремону и, если возможно, занять позицию за Аддой. В сентябре последовала беспрецедентная мера — ему запретили отступить на зиму. Кампанию следовало продолжать.
Он продолжал ее еще месяц без всяких результатов. Потом, в первую неделю октября, пойдя на открытое неповиновение приказам сената, Карманьола отвел часть своей армии. Сам он оставался возле Кремоны. До города уже было не больше трех миль, когда один его офицер из известной кремонской семьи Кавалькабо, пострадавшей несколько лет назад в ходе политического переворота, предпринял внезапную ночную атаку и занял пригородную крепость Сан-Лука. Получив от командира поддержку, он мог взять к утру весь город. Но Карманьола подошел слишком поздно. На этот раз его задержку все посчитали намеренной.
В первых дошедших до Венеции сведениях говорилось, что взяли Кремону. Путаница вызвала гнев, а ее причина — растерянность. На этот случай у сената уже был заготовлен ответ, что они «должны получше ознакомиться с делом Карманьолы, чтобы понять, как бороться с постоянными задержками и дороговизной». Никаких мер против кондотьера не приняли, что тоже казалось похожим на измену, потому что с трудом объяснялось служебным небрежением. Но теперь силок был приготовлен, и, когда в начале 1432 года были оставлены 4 мелких городка, причем один из них по прямому приказу Карманьолы, он начал затягиваться.
27 мая Совет десяти рассмотрел показания против Карманьолы и решил принять немедленные меры. В первую очередь они потребовали собрать zonta — дополнительных участников совета, как обычно делалось в чрезвычайных обстоятельствах для принятия важных решений. Потом они постановили, что любой, кто разгласит подробности этого дела, достоин смерти. Наконец, они отправили своего главного секретаря в Брешу к Карманьоле с предписанием ему явиться в Венецию со всею возможной поспешностью.
С этого момента действия Совета десяти, очевидно, преследовали одну главную цель: Карманьола не должен сбежать ни в Милан, ни куда-то еще. Пока он добирался до Венеции, делалось все, чтобы не вызвать его подозрений. Причиной его вызова считалось обсуждение дальнейшего хода кампании, различные варианты которой обсуждались в деталях. При этом маркиз Мантуи тоже был приглашен для участия в обсуждении. Всем губернаторам и чиновникам городов между Брешей и Венецией было приказано выделять для Карманьолы вооруженный эскорт на каждый промежуток его пути, отдавая все возможные почести, каких заслуживает его положение. Если же он проявит малейшее нежелание следовать дальше, его необходимо было арестовать и ждать дальнейших приказов.
Все эти предосторожности оказались излишними. Карманьола сразу же согласился ехать в Венецию и за всю дорогу не проявил ни малейших колебаний. Когда 7 апреля он прибыл, его пригласили во Дворец дожей и вежливо попросили подождать, пока дож Фоскари не будет готов принять его. Через некоторое время один из старейшин, Леонардо Мочениго, пришел принести извинения за промедление. Встреча откладывалась на следующее утро. Карманьола встал, чтобы выйти. Он уже спустился по лестнице и собирался выйти на Риву, когда один из аристократов заступил ему путь и указал на дверь, ведущую к темницам.
— Это не та дорога, — возразил Карманьола.
— Прошу прощения, мой господин, та самая, — последовал ответ.
Тогда и только тогда осознал кондотьер, в какую ловушку он угодил.
— Son perduto, — пробормотал он, когда за ним захлопнулись двери, — Я пропал.
Через два дня начался суд. Карманьолу допрашивал, как утверждают документы из городского архива, «пыточных дел мастер из Падуи», поэтому неудивительно, что он во всем сознался. Его жену и слуг, не говоря уже о загадочной особе, часто появлявшейся в его доме, которая в документах именуется просто «la Bella» («Красотка»), допросили тоже, но гораздо более гуманно. Все его бумаги и письма привезли из Бреши и подвергли тщательнейшему исследованию. К несчастью, многие из официальных заключений, в том числе и обвинительное, пропали, но, видимо, показаний для суда хватало. 5 мая, после десятидневного перерыва на святую седьмицу и Пасху, Карманьола был признан виновным в измене. 26 судей голосовали в пользу обвинения и один против. Относительно приговора обвинения разделились больше. Предложение о пожизненном заключении, вынесенное дожем и тремя его советниками, собрало 8 голосов. 19 судей высказались за смертную казнь. В тот же вечер кондотьера, одетого в малиновый бархат, с кляпом во рту и скованными за спиной руками, отвели на Пьяццетту, где между двух колонн находилось место публичных казней. Голову его отделили от плеч с третьего удара. Затем его тело в сопровождении двенадцати факельщиков отвезли к церкви Сан Франческо делла Винья, чтобы там похоронить. Но едва принялись за работу, как явился его духовник и сказал, что последней волей Карманьола завещал похоронить себя в церкви Санта Мария Глориоза деи Фрари. Туда он и был перенесен.[185] Добычу Карманьолы конфисковали, оставив только 10 000 дукатов вдове и по 5000 каждому из сыновей, чтобы обеспечить им пристойное содержание. Решение в подобных обстоятельствах очень благородное. Вряд ли в каком-нибудь другом из городов Италии можно было ожидать подобного.
Вероятно, историю о Карманьоле следует рассказать подробнее, не только чтобы пояснить, каким странным образом Венеция раздвинула на запад границы своих владений на суше, но и для того, чтобы показать, какой силой наделялись кондотьеры в начале XV века и как они себя вели. Этот герой интересен скорее тем, что он воплощал типичного кондотьера, чем своей участью, которую он несомненно заслужил. Примерно через 400 лет вошло в моду представлять его невинной жертвой интриг в венецианской государственной системе. Но даже если предположить, что обвинение в измене было бездоказательным, Карманьола никак не вписывается в образ невинной жертвы. Известно, что на службе у Висконти он получил две жестокие раны, от которых полностью так и не оправился. Нет причин полагать, что жалобы на здоровье, из-за чего он несколько раз ездил к различным целебным источникам, всего лишь выдумка. Можно также доказать, что Филиппе Мария, его крупная и прекрасно организованная армия и его команда талантливых военных лидеров представляла собой более опасного врага, чем пестрая компания мелких князьков, противостоявшая Карманьоле до того, как он начал служить Венеции. Но такое частичное объяснение его не оправдывает. Если он не мог воевать из-за болезни, не нужно было брать за это венецианских денег, все больше и больше завышая цену и угрожая в случае отказа вернуться на прежнюю сторону. А если он просто был не таким хорошим командиром, каким славился, то его апатия и нежелание ввязываться в бой и вовсе непростительны.
Венеция, со своей стороны, принимая все новые и новые условия и пытаясь всеми известными способами побудить своего генерала к действию, не могла, в конце концов, поступить иначе. Чтобы защитить свои новые завоевания, нужно было нанимать новых кондотьеров. Теперь стало ясно, что малейшие колебания или признаки слабости они постараются использовать и будут поступать, как их предшественник. Значит, нужна была твердая рука. Венеция извлекла из этой истории ценный урок, поэтому два других солдата удачи вскоре сослужили ей важную службу, в особенности один из них.
Глава 23
ПЕРЕВОРОТ
(1432–1455)
Бесчисленными примерами несомненно подтверждается, что дела человеческие подвержены колебаниям и переменам, как воды небесные, влекомые ветрами. И сколь пагубны также и для них самих опрометчивые дела правителей наших, влекомых тщетным устремлением к преходящим благам и радостям. Таким повелителям недосуг разглядеть непостоянство удачи. Но пренебрегая мощью, данной им для благих дел, становятся они повелителями беспорядка и смуты, порождаемых их заблуждениями.
Гвиччардини. История Италии
Несмотря на заминки Карманьолы, за шесть лет войны Венеция значительно расширила границы своих владений. И хотя войне предстояло продолжаться еще четверть века, но уже с перерывами и большой осторожностью. Крупных наступлений в ней уже почти не было. В августе 1435 года Венеция подписала мирный договор с императором Сигизмундом, который, проезжая четыре года назад через Милан по пути на коронацию в Рим, был крайне оскорблен, когда Филиппо Мария отказался принять его. Тогда была утверждена западная граница венецианских владений по реке Адда. С этого времени республика не посягала на новые территории, а сосредоточилась на защите имеющихся и сдерживании Милана. Что касается Милана, то тут Венеция была далеко не единственной. Ее роль сводилась к частичной поддержке Флоренции, гораздо больше рисковавшей стать добычей миланской армии. На протяжении всей войны Венеция давала понять, что готова заключить мир, хотя бы временный, в отличие от менее удачливых союзников.
Один из таких мирных договоров был подписан еще весной 1433 года в Ферраре, но он омрачился недоверием со стороны Висконти. Само собой, договор предполагал обмен пленными. В числе пленных состоял и венецианец Джордже Корнаро, бывший проведитор, воевавший под командованием Карманьолы и захваченный в бою. Когда миланцы отпустили пленных, Корнаро среди них не оказалось. На отдельную просьбу Венеции об его освобождении последовал ответ, что он умер в плену. Бывшие пленники уверяли, что это ложь. Правда состояла в том, что Корнаро пострадал от пыток, когда у него пытались разузнать, что его начальству известно о контактах Карманьолы с Миланом и кто состоял в обвинителях. Он смог вернуться в Венецию только через шесть лет, в 1439 году, преждевременно постаревшим и покалеченным. Едва успев рассказать о своих мучениях, он умер.
За этот короткий период непростого мира Венеция столкнулась с проблемами самого различного рода. В 1431 году Вселенский церковный собор, проводившийся в Базеле, провел дальнейшие реформы, касавшиеся высших церковных чинов. Как и ранее в Пизе и Констанце, собор был созван группой кардиналов, независимо от воли папы. Неудивительно, что папа Евгений IV — еще один венецианец и племянник Григория XII — отнесся к собору с подозрением и попытался его распустить. Это ему, однако, не удалось, и в 1434 году, несмотря на постоянное отсутствие папы, собор набрал силу и власть. В то лето в Базеле неожиданно объявился патриарх Аквилейский, еще переживающий потерю Фриули 14 лет назад, обвинил Венецию в незаконном захвате его владений и потребовал реституции.
Случай, казалось бы, простой. На республику наложили интердикт, но поскольку он не был утвержден папой (который все равно аннулировал его меньше чем через два года), то и не мог строго соблюдаться. Более того, бестактное поведение патриарха, его дурные манеры настроили против него всех. Однако для Венеции это стало новым важным уроком. Недостаточно просто оккупировать завоеванную землю. Чтобы предотвратить такого рода споры, которые в лучшем случае отнимают время, а в худшем могут привести к новой, ненужной войне, необходимо законное подтверждение права владения. К счастью, Сигизмунд, миропомазанный император, обладал теперь всей императорской властью, и с 1435 года между империей и республикой снова, на прекрасных условиях, был заключен мир. Поэтому для Марко Дандоло, венецианского посла при императорском дворе, были подготовлены письма с указанием требовать формального признания не только Фриули, но и всех земель, выигранных в войне с Миланом.
Сигизмунд, все еще негодующий на Филиппо Марию, отнесся к просьбе благосклонно. 16 августа 1437 года в Праге прошла соответствующая церемония. Император в окружении своего двора восседал на огромном троне под навесом, специально для этого случая поставленным на Староместской площади. На другом троне по сигналу появился Марко Дандоло в золотых одеждах, представляющий республику. Его окружали две сотни представителей местного двора и с большой торжественностью сопроводили к подножью императорского трона, где он преклонил перед Сигизмундом колено. Сигизмунд простер руку, повелев венецианцу подняться и вопрошая, с какой целью тот явился. Дандоло ответил, что республика приросла землями на terra firma и просит права владеть ими, и вручил императору свои полномочия. Затем все прошествовали в собор на великое богослужение, после чего был зачитан императорский указ, и Дандоло от имени дожа и синьории принес присягу на владение вышеозначенными территориями. В ответной речи Сигизмунд восхвалял республику и ее правителей, затем последовал суровый призыв, адресованный Филиппе Марии Висконти, содержащий повеление лично явиться и ответить за свои злодеяния.
Указ, датированный 20 июля 1437 года, именует дожа герцогом Тревизо, Фельтре, Беллуно, Ченеды, Падуи, Бреши, Бергамо, Казальмаджоре, Сончино и Сан-Джованни-ин-Кроче вместе со всеми замками, укреплениями на всей территории Кремоны и остальной Ломбардии к востоку от реки Адда. При этом уточняется, что каждый преемник дожа обязан приносить присягу на владение ими заново, сразу после своего избрания, а к Рождеству ежегодно присылать императору отрез золотой ткани ценой не менее 1000 дукатов.