(1509–1510)
Напоминаем, что с понтификами надлежит обращаться хорошо… дабы и вам это добром обернулось и дабы никоим добрым делом не пренебрегать.
Юлий II венецианским посланникам
Потери Венеции и в самом деле были безмерны. Но шли недели, люди отходили от потрясения, вызванного битвой при Аньяделло и ее последствиями, и вскоре уже спрашивали друг друга, так ли велика опасность, как показалось сначала. Что касается миланских владений и победоносной армии Людовика, которая все еще наступала, не оставалось иного выбора, как отдать все земли, которые от Венеции требовали. Однако в отношении империи можно было выбрать более жесткую линию поведения. Максимилиан, как все считали, предоставив лиге свое громкое имя, после этого не сделал ничего. Армию он так и не отправил, а войну венецианцам объявил только 29 мая, через две недели после их поражения. Отстранение его имперских комиссионеров, Тревизано и Фриулини, прошло безнаказанно. Также просочились сведения, что он испытывает недостаток в средствах. Венецианцы задавались вопросом, стоило ли так просто оставлять свои города. Они оставили их, зная, что не в силах их защитить, но теперь так ли уж сильно они нуждались в защите? Они считали эти города ценой за существование своего независимого государства, как капитан бросает за борт часть груза, чтобы уцелел корабль (это сравнение не раз использовалось на заседаниях сената и Совета десяти). Теперь горожане не были в этом так уж уверены. Участники лиги остались такими же непримиримыми врагами республики, и если бы в ближайшем будущем они решили вовсе ее искоренить, то Падуя и ее города-побратимы могли оказаться жизненно важными для защиты лагуны. Более того, многие в оставленных городах предпочитали жить по венецианским законам. Они уже через несколько дней после перехода власти ощутили на себе тяжелую, лишенную сочувствия руку имперских хозяев.
Уже в начале июля, почти через два месяца после Аньяделло, поступили первые сообщения о бунтах, стремящихся восстановить венецианское правление. Проведитору Тревизо, Андреа Тритти, направили приказ поддерживать восставших всеми силами, какие он только сможет собрать. В это же время поползли таинственные слухи о двух странниках высокого роста в белых плащах с капюшонами, которые под покровом темноты пришли с материка, проникли на заседание Совета десяти, затем до часу ночи беседовали с синьорией, а потом исчезли туда, откуда пришли. Несколько дней спустя, 16 числа, целая флотилия кораблей двинулась через лагуну к Фузине, в то время как остальные суда охраняли морские подходы к Венеции, следя за тем, чтобы никто не покинул город без разрешения. Сануто рассказывает, что на следующий день, рано утром, три телеги, тяжело нагруженные зерном, показались в Кодалонгских воротах Падуи. Германский гарнизон, не подозревая подвоха, опустил подъемный мост. Первые две повозки быстро прошли, но третья застряла, заблокировав мост. Вдруг появился отряд всадников и с возгласами «Марко! Марко!» бросился в ворота. Ландскнехты быстро оправились от изумления и принялись защищаться, но после короткой и кровавой схватки на главной площади отступили.
Так 17 июля, пробыв 42 дня имперским городом. Падуя вновь вернулась под крыло льва святого Марка, и многие городки в окрестностях и в Полезине последовали ее примеру. В то же время еще один, недавно нанятый Венецией кондотьер по имени Лючио Мальвеццо захватил Леньяго — главный город на реке Адидже, — откуда угрожал Вероне и Виченце. Возможно, положение было не таким уж отчаянным.
Но хотя в середине лета 1509 года многие венецианцы задумывались, почему бы им не отобрать назад так поспешно сданные врагу владения, даже самые оптимистично настроенные не считали, что это удастся сделать без боя. Стало известно, что Максимилиан стоял уже в Тренто, в нескольких милях от границы. Рано или поздно он появится, и новости о захвате Падуи только ускорят его появление.
Так и случилось. В начале августа громадная и разнородная армия начала продвижение в сторону Падуи. Она двигалась даже медленнее обычного, потому что не хватало лошадей для перевозки пушек. На разных этапах следования к ней должны были присоединиться французская пехота и конница числом в несколько тысяч человек, отряд испанцев и маленькие отряды из Мантуи, Феррары и Папской области. Сам Максимилиан мудро решил пока посидеть в штаб-квартире, которую он устроил в Азоло, во дворце королевы Кипра, сбежавшей со своим многочисленным окружением в Венецию при первых признаках его приближения.
Когда первые имперские части подошли к стенам Падуи, возникло легкое беспокойство, но прошел еще целый месяц, прежде чем подошла и подготовилась к бою основная армия. За этот месяц защитники успели укрепить город и запасти вдоволь продовольствия, воды и снаряжения. Теперь Питильяно, которому посчастливилось сохранить командование после недавней своей неудачи, собрал оставшиеся силы и повел на выручку осажденному гарнизону отряд, к которому присоединились 200 молодых добровольцев из числа венецианской знати. В их числе находились двое сыновей дожа Лоредано. Когда 15 сентября началась осада по всем правилам, город был уже готов к серьезной защите.
Серьезная защита понадобилась. Две недели немецкая и французская тяжелая артиллерия била в северные стены, дробя их. Но каждый из приступов был отбит благодаря искусству и дисциплине солдат Питильяно, которых им недоставало три месяца назад. Наконец 30 сентября Максимилиан уступил. Неделю спустя он писал своей дочери Маргарите:
Принимая во внимание огневую мощь и число защитников, которыми располагают венецианцы в этом городе, и великие работы по укреплению города, каких свет не видывал, проведенные ими, и поскольку у них насчитывается 15 000 хорошо вооруженных людей, мы, наши капитаны и наши советники согласились, что более разумно будет снять эту осаду, чем продолжать ее.
Разумность этого шага была очевидна уже для всех. Император об этом знал, гордость его страдала. Часть своей армии под командованием герцога Ангальтского он спешно отослал, чтобы усилить гарнизоны других ненадежных городов и, если потребуется, применить там силу. А через несколько недель его армия потащилась назад через Альпы тем же путем, что и пришла.
Венецианцы ликовали. Возвращение Падуи само по себе — победа, а уж успех против сорокатысячной армии — просто триумф. Но и это еще не все. 14 ноября Питильяно подошел к Виченце, которую герцог Ангальтский почти сразу сдал. Атака на Верону спустя неделю не удалась, но все больше и больше городов объявляли себя владениями Венеции: Читаделла, Бассано, Фельтре и Беллуно — на севере, Эсте, Монтаньяна и Монселиче — на юге.
Последние три города Венеция отыграла в результате наступления на герцога Феррары, который не просто присвоил после Аньяделло спорную область Полезино, но вдобавок и его брат, кардинал Ипполито д'Эсте, оказывал неоценимую, а точнее сказать, совершенно бесполезную помощь Максимилиану в осаде Падуи. Теперь герцогу решили преподать хороший урок, и генерал-капитан флота Анджело Тревизано получил приказ взять эскадру из 17 легких галер и подняться по реке По, опустошая земли Феррары. Тревизано возразил, что опасность, которой подвергнется эскадра, гораздо больше тех разрушений, которые она сможет причинить, но его переубедили. Поднимаясь по реке, он встречал жестокое сопротивление. Затем, возле Полезеллы, в десяти милях от Феррары, он приказал высадить людей и построить выше по течению мощное заграждение из бонов и цепей, чтобы защитить от нападения корабли. Все усилия свела на нет река, разбухшая от декабрьских дождей, которая снесла боны, как раз когда герцог атаковал укрепления. В суматохе, под покровом темноты феррарцам удалось подвезти тяжелые пушки к самому краю воды. Оттуда они в упор принялись расстреливать беззащитные венецианские корабли. Только два корабля смогли избежать гибели. Несчастный Тревизано вернулся в Венецию, предстал перед сенатом и Советом десяти и отправился в трехлетнюю ссылку в Портогруаро.
Когда папа Юлий II узнал о возвращении венецианцами Падуи, он пришел в ярость. А после неудачной попытки Максимилиана вернуть ее он узнал, что Верона тоже собирается присоединиться к Венеции, а маркиз Мантуи, состоявший в лиге, был взят венецианцами в плен, когда шел с подкреплением. Говорят, папа швырнул тиару на пол и разразился проклятиями, негодуя на святого Петра. Реституция папских земель его ни на йоту не успокоила. Его ненависть к Венеции осталась такой же неутоленной, хотя он и получил от дожа письмо, в котором тот нижайше умолял принять в Риме венецианское посольство из шести человек. Папа согласился, но скоро стало понятно, что сделал он это только для того, чтобы снова унизить республику. В начале июля, когда послы прибыли, им, как отлученным, запретили: входить в город до темноты, селиться в одном доме и даже видеться между собой по служебным делам. Никакие привилегии или даже просто правила приличия, действующие в отношении иноземных послов, их не касались. Только один из них удостоился аудиенции — некий Джироламо Дона, которого папа знал прежде. Но и эта аудиенция быстро превратилась в обличительную речь разгневанного Юлия II. Неужели венецианцы действительно решили, что церковными запретами можно пренебречь только потому, что они вернули себе несколько городов, на которые к тому же не имели права? Он не даст им прощения до тех пор, пока не будут выполнены условия Камбрейской лиги и венецианцы с веревками на шеях не падут перед ним на колени. Напоследок он протянул Дона документ, в котором были изложены его требования. Впоследствии Сануто описал его как «дьявольский и позорный». Когда этот документ доставили в сенат, к нему там отказались прикасаться. «Скорее мы пошлем пятьдесят послов к туркам, чем примем такие условия», — выкрикнул в гневе сын дожа, Лоренцо Лоредано.
Это была не пустая угроза, и возглас Лоредано никого не удивил. Все прекрасно понимали, что недавние успехи лишь подняли боевой дух, но на долгосрочные перспективы особенно не повлияли. Лига оставалась в силе, ее враждебность не угасала. Императора временно удалось осадить, но его армия никуда не делась, и вскоре он, конечно, вернется, чтобы отвоевать свою честь и репутацию. Французы в Милане тоже держали оружие наготове. А Венеция по-прежнему оставалась одна, ее армия разбита и рассеяна, ее казна опустела, большая часть ее доходов с terra firma прекратила поступать, и не нашлось ни одного друга, который поддержал бы ее. Выбора не оставалось: если христианские государства ополчились против нее, пришлось обратиться к туркам.
Решение было принято 11 сентября. Венеция обратилась к султану, отметив, что лига создана как против Венеции, так и для противодействия ему. Султана попросили прислать войско, такое большое, какое возможно, а также одолжить не менее 100 000 дукатов. Его также попросили уменьшить закупки флорентийской и генуэзской одежды, чтобы доходы от этих сделок не поддерживали лигу. Для государей Запада, когда они узнали об этом воззвании, оно стало лишним доказательством безбожия венецианцев, хотя это было жестом отчаяния, и виноваты в этом были сами же государи. В европейском политическом мышлении того времени, когда самое христианство боролось за выживание, произошел переворот: христианские лидеры во главе с папой решили уничтожить государство, которое долгое время служило первой линией обороны. Теперь и вовсе его вынудили обратиться к врагу.
Но султан ответил молчанием. И хотя новый король Англии, Генрих VIII, выказывал явные признаки симпатии к Венеции, он тоже не мог оказать материальной помощи.
Гибель речного флота Тревизано стала новым ударом, и к концу года республика больше не могла продолжать борьбу. 29 декабря было решено принять условия папы. Это было жестоко — Венеция полностью подчиняла себя Святому престолу. Она лишалась традиционного права назначать епископов и священников в пределах своих владений, судить их в своих судах, облагать их налогами, не спрашивая папского согласия. Лишалась она и своей юрисдикции над подданными папы, находящимися на ее территории. Папа получал полную компенсацию за все расходы по возвращению своих земель и за все убытки, которые он понес из-за того, что эти земли находились во владении Венеции. Адриатическое море становилось свободным от пошлин, которые Венеция взимала за проход судов через него. И наконец, в случае войны с турками, республика обязана была предоставить не менее пятнадцати галер.
Никто не ожидал, что венецианцы, несмотря на свое бедственное положение, легко смирятся с этими условиями. Когда необходимую резолюцию представили сенату, тот ее отклонил. Даже со второго раза она едва набрала необходимый минимум голосов. После месяца переговоров от папы Юлия удалось добиться только двух ничтожных уступок: от пошлины в Адриатике освобождались только папские подданные, и обязательство предоставить галеры было дано только на словах, чтобы лишний раз не бросать вызов султану.
Так было достигнуто согласие, и 24 февраля 1510 года папа Юлий II воссел на специально построенном троне перед центральным входом собора Святого Петра. Вокруг него расположились двенадцать кардиналов. Все пятеро венецианских послов, одетых в алое (шестой за несколько дней до этого умер), встали перед ним, поцеловали его туфлю, затем преклонили колени на ступенях. Глава посольской миссии Доменико Тревизано произнес формальную просьбу от имени республики об абсолюции, и епископ Анконы зачитал полный текст соглашения. Должно быть, посланникам больнее всего было выслушивать его не столько потому, что он содержал признание Венеции в грехах, за которые она была отлучена. Голос епископа, к счастью, был так тих, что произнесенное им едва можно было разобрать. Скорее из-за того, что чтение длилось целый час, в течение которого послы должны были оставаться на коленях. С трудом поднявшись, они получили двенадцать розг для бичевания от двенадцати кардиналов. Реальное бичевание милостиво исключили из церемонии. Затем они поклялись соблюдать условия договора, еще раз поцеловали туфлю папы, и тот наконец пожаловал им отпущение. Только тогда двери собора отворились, и все вместе проследовали к местам для моления у горнего места. Затем месса продолжилась в Сикстинской часовне. Один лишь папа не пошел к мессе. Один из венецианцев писал в своем отчете про папу, что тот «никогда не выдерживал длинных богослужений».[230]
Венеция капитулировала — но только когда уже не оставалось другого выхода. Этот факт отражен в правительственных документах. В тот самый день, когда послы получили полномочия подписать соглашение от имени республики, Совет десяти подавляющим большинством голосов (13 против 2)[231] принял официальное заявление о том, что Венеция от рук папы претерпела незаслуженные гонения и подчинилась несправедливым требованиям не по доброй воле, но по принуждению — «силой, страхом и угрозами». Следовательно, она не связана этими обязательствами и оставляет за собой право предоставить другие условия договора папе, «когда он будет лучше осведомлен и не будет испытывать враждебности», либо его преемникам.
Посланники, как и папа Юлий II и кардиналы, не могли знать того факта, что они послужили всего лишь инструментом для официального подтверждения, а условия, которые зачитывались так долго и болезненно, их собственное правительство аннулировало и нарушило еще за три недели до этого.
Новости о восстановлении согласия венецианцев с папой не слишком обрадовали членов лиги. В частности, Франция сделала все, чтобы этого не произошло, и на церемонию абсолюции послы Франции, Священной Римской империи и Испании не явились, хотя они находились в это время в Риме. Юлий II не делал попыток выйти из лиги, но, говорят, он похвалялся, что, даровав Венеции отпущение, он всадил кинжал в сердце короля Франции. Это лишний раз доказывает, если здесь вообще нужны доказательства, что теперь он рассматривал Францию, а не Венецию главной помехой своей политике в Италии. Фактически, он поменял сторону. В марте 1510 года венецианский сенат рассматривал, как бы получше включить папу в предполагаемый альянс с Англией и Шотландией, а сам Юлий поссорился со своим бывшим союзником, герцогом Альфонсо Феррарским, потому что его тревожили и раздражали потакания герцога французским интересам.
Но это не значило, что договор о создании лиги превратился в ненужную бумажку — вовсе нет! С наступлением весны французы снова выступили в поход. Их поддержали герцог Ангальтский и герцог Альфонсо. Союзники надеялись соединиться с силами Максимилиана и решить дело в Венето раз и навсегда. Как нетрудно догадаться, Максимилиан не смог выступить, но даже без него объединенная армия превосходила венецианскую. В Венеции были свои проблемы — в январе в Лониго умер Питильяно,[232] а замену ему найти было нелегко. В качестве временной меры командование доверили проведитору Андреа Гритти. Но его изобретательность, храбрость и боевой опыт не могли перевесить того факта, что, являясь чиновником, он был человеком преимущественно штатским, а значит, не имел достаточного авторитета в наемных войсках.
Но так или иначе, сомнительно, чтобы даже величайший генерал-кондотьер смог остановить наступление французской, немецкой и феррарской армий, которые, встретившись к югу от Леньяго, быстро заняли Эсте и Монтаньяну и прорывались к Виченце с севера. Андреа Гритти не смог организовать серьезного сопротивления и отступил на восток. 24 мая герцог Ангальтский ввел своих людей в город. Второй раз за год жители Виченцы были вынуждены признать императора своим повелителем.
Они сделали это не очень охотно. Они знали, что герцог Ангальтский зол на них и обижен за недавнее поражение.
Теперь он на них отыграется. Многие из горожан бежали вместе со своими женами, детьми и самым ценным из имущества в Падую или Венецию. Те же, что остались, не могли заплатить жестоких штрафов, которые на них возложили. В довершение всех бед по улицам теперь шатались пьяные германские наемники, расхищая и грабя все, до чего могли дотянуться. Начался новый исход жителей, во время которого больше тысячи беженцев нашли приют в огромной пещере, глубоко уходящей в гору Монте-Берико. Лучше бы они остались в Виченце. Вскоре банда французских наемников открыла их убежище и в поисках поживы приказала всем выйти. Они отказались, и тогда французы разожгли у входа в пещеру большой костер и наполнили ее дымом. Пишут, что один мальчик нашел трещину в скале, через которую поступало достаточное количество воздуха. Это его спасло, а все остальные задохнулись, их тела раздели и унесли все ценное, что нашлось в пещере.
Справедливости ради следует добавить, что когда об этой жестокости узнали во французском лагере, виновных жестоко наказали. Знаменитый рыцарь Баярд — тот самый рыцарь без страха и упрека, который принял участие в главных французских кампаниях в Италии со времен прихода Карла VIII в 1494 году — повесил двоих предводителей перед входом в эту пещеру. И наказали не только их. Но злодеяние совершилось. Весть о нем облетела Северную Италию, и отношение к пришельцам переменилось. Престиж Франции потерпел такой урон, от которого она еще не скоро оправилась.
Но урон Венеции, потерявшей Виченцу, а через две недели и Леньяго, был гораздо серьезнее и не предвещал ничего хорошего. Войска лиги, с Максимилианом или без него, были сильны. Их скорость и натиск — ужасающи, боевой дух высок. Собственная армия Венеции, в которой не хватало ни солдат, ни командиров, отступала. Кампания едва началась. Какие поражения принесет она, прежде чем закончится? Конечно, следующей целью станет Падуя. Если Падуя падет, каковы шансы удержать берега лагуны? А если они отойдут врагу, останется ли неприкосновенной сама Венеция, как было в прошлые века? За последние 20 лет она уже получила неизлечимые раны — лишилась торговли с Востоком и собственной империи на западе. Если честь свою она сохранила (более или менее), то репутация пострадала. Финансы находились в критическом состоянии, и перспектив улучшения не предвиделось. Враг стоял у ворот, на что же было надеяться?
Но даже теперь обычный, неискушенный посетитель города не заметил бы неладного. Никогда Венеция не выглядела более величественно. Самый темный период истории, ту мучительную декаду, когда республика находилась в шаге от гибели, венецианский гений встретил в своем расцвете. Именно тогда семидесятилетний Джованни Беллини работал над одним из своих последних и прекраснейших образов — святого Захарии. Его брат Джентиле вместе с другими художниками писал «Чудеса истинного креста», хранящиеся сейчас в Академии. В это время двадцатилетние Джорджоне и Тициан вместе работали над Фондако деи Тедески — в этом здании теперь расположена почтовая служба, — покрывая его фресками, от которых, увы, не осталось и следа. Карпаччо творил девять своих возвышенных полотен, которые сделали скуолу да Сан Джорджо дельи Скьявони всемирно известной. Пьетро Ломбарде с сыновьями наносили последние штрихи в церкови Санта Мария деи Мираколи, а Мауро Кодуччи заканчивал фасады церквей Сан Дзаккария, Санта Мария Формоза и скуол Сан Марко и Сан Джованни Еванджелиста.
В это же время Венеция превратилась в интеллектуальный центр Италии. Прошло тридцать лет с тех пор, как дож Кристофоро Моро выдал в 1490 году первую лицензию на печатание книг. Теперь в городе печаталось больше книг, чем в Риме, Милане, Флоренции и Неаполе, вместе взятых. Еще в 1490 году репутацию города как центра книгоиздания поднял великий печатник и гуманист Теобальдо Пио Мануцио, более известный как Альд Мануций, который поселился в Венеции. Установив свои прессы на площади Сан-Августино,[233] он посвятил себя делу, занявшему его последующие 25 лет: редактированию, печати и публикации полного канона греческой классической литературы. Издательство называлось «Академия ди Альдо», оно объединяло виднейших ученых того времени. В течение нескольких месяцев в него входил даже Эразм Роттердамский, ставший близким другом семьи Мануцио (хотя он и находил их обеды несъедобными). Успех предприятия был таков, что до своей смерти в 1515 году Альд выпустил под своим фирменным знаком с дельфином и якорем не меньше 28 изданий греческой классики. Благодаря ему книги стали доступны не только богатым. Они продавались дешево и в таких количествах, которые до этого и представить себе было нельзя. Немецкие и фламандские купцы быстро наладили экспорт книг в Северную Европу. За годы Камбрейской лиги бедствия, которые терпела республика, никак не сказались на ее активности.
И конечно, венецианцы, богатые и бедные, образованные и невежды, не забывали веселиться. Как замечает в своем дневнике Джироламо Приули, карнавал 1510 года праздновался с такими многочисленными увеселениями, фейерверками и маскарадами, будто в город вернулся золотой век. На праздновании свадьбы Франческо Фоскарини ди Николо и дочери Джованни Вениеро, главы Совета десяти, за ужин сели 420 гостей, затем последовал причудливый бал-маскарад с певцами и танцорами, театральными представлениями, шутами и акробатами. Все это продолжалось, пока не поднялось солнце.
Одежда горожан становилась все более и более богатой, несмотря на периодически принимаемые правительством законы против чрезмерной роскоши. Неоднократно историки последующих времен предполагали, что венецианцы, купаясь в роскоши и удовольствиях, пытались таким образом бороться с отчаянием и забыть о тех неприятностях, которые происходили вокруг. Но такое мнение совершенно не вяжется с традиционным характером этого народа. Они ничего не забывали и не пытались это сделать. Когда 16 мая 1510 года ужасный шторм выбил большое стекло в окне зала Большого совета во время заседания сената, собравшегося там из-за страшной жары, и одновременно сломал крыло у льва святого Марка, сидящего на колонне Пьяццетты, многие (в том числе и Марино Сануто) поспешили увидеть этом страшное знамение грядущей катастрофы. Но праздникам венецианцы всегда отдавали должное. На протяжении всей своей истории они любили красоту и торжественность, и никогда этого не стыдились. Потеря империи, прекращение торговли, даже гибель их любимой республики — все эти ужасные события не казались достаточной причиной сменить вековые обычаи. Напротив, если Венеции предстояло погибнуть, она предпочитала погибнуть как жила — прекрасно, во всем своем блеске.
Глава 32
НЕПОСТОЯННЫЕ СОЮЗЫ
(1510–1513)
Эти французы лишили меня аппетита… По Божьей воле Италия должна быть освобождена от их власти.
Высказывание папы Юлия II, приведенное в письме венецианского легата
Но Венеция не погибла. Похоже, альянс, созданный врагами против нее, неожиданно распался. Максимилиан, несмотря на свои обещания и после бесконечных отсрочек и увиливаний, продолжал, как говорит Эразм, «сидеть у себя за печкой» и попросту никуда больше не вмешивался. Король Людовик был основательно выбит из колеи произошедшей в мае смертью кардинала д'Амбуаза, своего ближайшего советника и главного вдохновителя итальянских походов. Хотя наиболее яростным разжигателем войны был отнюдь не германский император или король Франции, а римский папа. В разгар лета 1510 года он резко поменял политику Ватикана, определив новые приоритеты. Его счеты с Венецией были сведены, теперь наступил черед Франции.
По всем критериям действия папы Юлия II были недостойными. Подбив французов выступить против Венеции и бессовестно используя их ради собственных целей, он непозволил им получить награду, которую сам же пообещал. Напротив, он ополчился против них со всей яростью и злобой, которую прежде проявлял по отношению к венецианцам.[234] Не довольствуясь этим, папа также начал новые переговоры с императором Священной Римской империи, пытаясь восстановить Максимилиана против своих бывших союзников. Слова папы, которые постоянно вспоминают защищающие его потомки, о том, что конечной целью его политики было освобождение Италии от чужеземных завоевателей — в чем, кстати, папа особенно не преуспел, — были бы гораздо убедительнее, если бы Юлий II не пригласил в Италию европейские армии всего лишь для усмирения какого-то одного итальянского города, каким бы большим и влиятельным тот ни был.
В любом случае, была и другая причина для столь внезапной смены политического курса — возможно, не столь красивая, но гораздо более убедительная. Впервые имея в своем распоряжении сильное Папское государство, теперь Юлий II был решительно настроен расширить его границы путем аннексии герцогства Феррара. Герцог Альфонсо д'Эсте в течение прошлого года был, несомненно, полезен, но затем он стал не многим более, чем агент французского короля, причем связи герцога Феррарского с королем Франции тем больше укреплялись, чем больше отдалялся от них папа. Герцогская солеварня в Комаккьо была прямым конкурентом для папской солеварни в Червии. А будучи мужем Лукреции Борджиа, герцог являлся зятем Александра VI — в глазах папы Юлия II одного этого было более чем достаточно, чтобы его уничтожить.
И еще, сколько бы мы ни обсуждали преимущества или причины запутанной политики Юлия II, один факт остается очевидным: если ранее он был главным инициатором унижения и ослабления Венеции, то теперь он внезапно стал ее избавителем. Папа не только выступил тем могущественным защитником, которого Венеция так отчаянно искала, но сделал это по собственной инициативе. Теперь республика могла — легко представить, с каким облегчением — выйти из игры. Она больше не являлась главным действующим лицом. В основном это была война между папой и королем Людовиком, где задачей Венеции было теперь всего лишь предоставить всю возможную помощь своему неожиданному новому союзнику.
Их первое совместное предприятие, попытка в июле с помощью объединенных сил флота и армии выбить французов из Генуи, закончилось неудачей; но к тому времени венецианская армия в Венето и Полезине уже почувствовала преимущества нового руководства. Слухи, что армия из 15 000 швейцарцев, которых папе удалось нанять в мае, по пути на Феррару собирается захватить Милан, послужили причиной стремительного возвращения Шомона с большей частью его армии к Милану. И хотя герцог Ангальтский и часть французских войск остались и продолжали оккупацию занятых территорий, у них больше не было достаточных сил, чтобы помешать венецианцам вернуть большинство городов в Тревизано. Тем временем папа, ничуть не обескураженный неудачной попыткой отобрать у французов Геную, в ожидании швейцарцев продолжал борьбу против своих врагов с помощью двух других средств, все еще имеющихся в его распоряжении, — дипломатии и церкви. Сначала, чтобы нанести удар по Франции, а также склонить на свою сторону Испанию, он признал Фердинанда Арагонского королем Неаполя, оставив без внимания давние притязания короля Людовика. Несколько недель спустя папа распространил по всему христианскому миру буллу, изложенную языком, от которого, по словам святого Петра Мартира, волосы вставали дыбом. В ней Юлий II предал анафеме и отлучил от церкви герцога Феррарского.
Все это оказало благотворное воздействие на боевой дух венецианцев. В начале августа синьория наконец утвердила назначение Лучо Мальвеццо, представителя прославленного семейства кондотьеров из Болоньи, командующим вооруженными силами; в том же месяце венецианцам удалось отвоевать большую часть Венето, включая Виченцу; и уже к началу сентября они погнали герцога Ангальтского, чья армия к этому времени настолько уменьшилась, что ему не оставалось другого выхода, кроме как временно отступить, до ворот самой Вероны. Если бы Мальвеццо атаковал этот город немедленно, до того как защитники подготовились к осаде, он бы легко его захватил. Но он промешкал две недели, и шанс был упущен. Наступление на Феррару объединенных венецианской и папской армий было также остановлено у стен города; но успешный рейд на Адидже в значительной степени загладил унижение, пережитое в предыдущем декабре, и с приходом осени Венеция могла поздравить себя с годом, который был если и не во всех отношениях победоносным, то по крайней мере более обнадеживающим, чем могли ожидать ее граждане.