Ваш покорный слуга,
Кросби Уэллс
Западный Кентербери, октябрь 1865 г.
Сэр я не получил от Вас букву Х за что Вам спасибо. Теперь Ваше молчание меня обнадеживает, хотя прежде причиняло столько горя. Остаюсь, как всегда,
с уважением,
Кросби Уэллс
Западный Кентербери, декабрь 1865 г.
Сэр я прочел в «Уэст-Кост таймс» что Вы собираетесь приехать в Хокитику по суше, а значит, проедете через долину Арахуры, разве что намеренно выберете кружной путь. Я Ваш избиратель, и как таковой сочту за честь принять политика в своем жилище пусть и скромном. Я опишу его, а Вы уж сами решите заглянуть ли или объехать стороной, как сочтете нужным. Дом крыт железом и стоит в тридцати ярдах от берега Арахуры на южной стороне реки. Там расчищен небольшой участок, ярдов под тридцать с каждой стороны от хижины, а лесопилка – в двадцати ярдах к юго-востоку. Сам домик небольшой, с оконцем, на трубу пошел кирпич из обожженной глины. Облицовка самая обычная. Даже если Вы не остановитесь, может я увижу как Вы проедете мимо. Я не буду ни ждать ни надеяться, но желаю Вам приятного путешествия на запад и победы на выборах и заверяю Вас что остаюсь, исполненный глубочайшего восхищения,
Кросби Уэллс
Это письмо оказалось последним. Судя по дате, написано оно было два с лишним месяца назад, менее чем за месяц до смерти самого Уэллса.
Мади отложил страницу и минуту посидел неподвижно. Обычно он не курил в одиночестве и потому редко носил при себе табак, однако ж сейчас ему отчаянно хотелось занять себя каким-нибудь принудительно повторяющимся движением, и он задумался на мгновение, не позвонить ли в звонок и не потребовать ли сигарету или сигару. Но мысль о том, что придется с кем-то разговаривать, пусть даже просто-напросто отдавая распоряжение, показалась ему нестерпимой, и Мади довольствовался тем, что заново перетасовал письма и разложил их в прежнем порядке, так чтобы самое последнее оказалось сверху.
По многократным отсылкам Кросби Уэллса на молчание Лодербека было ясно: политик не ответил ни на одно письмо от своего незаконнорожденного брата, сына его отца от проститутки. Алистер Лодербек отмалчивался тринадцать лет! Мади покачал головой. Тринадцать лет! Когда в письмах Кросби звучало столько тоски и искренности; когда бедолага мечтал просто-напросто познакомиться с братом и увидеть его хотя бы раз. Ну что стоило Лодербеку – уважаемому Лодербеку – набросать в ответ несколько слов? Послать банкноту и оплатить бедняку обратный билет? Какое вопиющее бессердечие – так ничего и не ответить! И однако ж (признавал Мади), Лодербек сохранил письма Уэллса – он их берег, читал и перечитывал, потому что самые первые, изрядно потертые, явно разворачивали и снова складывали не раз и не два. И ведь политик все-таки доехал до хижины Кросби Уэллса в долине реки Арахура – и опоздал на каких-то полчаса.
Но тут Мади вспомнил кое-что еще. Лодербек взял в любовницы Лидию Уэллс! Соблазнил жену собственного брата!
– Немыслимо, – вслух произнес Мади.
Он вскочил и принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Вопиющее бессердечие! Нечеловеческая жестокость! Он произвел в уме приблизительные подсчеты. Кросби Уэллс трудился на приисках в Данстане и в Каварау… и все это время брат, с которым он так мечтал познакомиться, прохлаждался в Данидине, наставляя ему рога! Возможно ли, чтобы Лодербек в самом деле не подозревал об этой связи? Маловероятно, ведь Лидия Уэллс взяла фамилию мужа! Мади осекся. Нет, подумал он. Лодербек недвусмысленно сообщил Балфуру: на протяжении всего их романа он понятия не имел, что Лидия Уэллс замужем. В общении с ним Лидия неизменно пользовалась своей девичьей фамилией Гринуэй. И лишь по возвращении из тюрьмы Фрэнсиса Карвера – который назвался Фрэнсисом Уэллсом – Лодербек обнаружил, что Лидия замужем, что на самом деле она зовется Лидией Уэллс и что он, Лодербек, наставлял рога ее мужу. Мади вновь порылся в пачке писем, пока не нашел то, что было датировано августом прошлого года. Да, Кросби Уэллс ясно дал понять, что поделился подробностями своего незаконного происхождения с женой. Стало быть, Лидия Уэллс знала про Лодербекова незаконнорожденного брата с самого начала этой любовной интрижки, более того, знала, что для Лодербека эта тема, по-видимому, является очень личной и очень болезненной, ведь он так и не ответил ни на одно из писем Кросби. Может статься, подумал Мади, она и Лодербека-то подцепила с одной-единственной целью – воспользоваться связью между ним и Кросби в своих интересах.
Да эта женщина – просто-напросто расчетливая интриганка! Обвести вокруг пальца обоих братьев – разорить их обоих! Ведь теперь стало совершенно ясно и другое: золотой клад, с помощью которого шантажировали Лодербека, был добыт вовсе не на участке самого Карвера. Всю эту сумму украли у Кросби Уэллса: это ведь он напал на золотую жилу на приисках Данстана, как явствовало из его переписки! Выходит, Лидия Уэллс выдала тайну Уэллса Фрэнсису Карверу и с его помощью затем измыслила план ограбить Уэллса и зашантажировать Лодербека, так что в итоге они с Карвером разбогатели и в придачу стали гордыми владельцами барка «Добрый путь». Лодербек явно стыдился своего незаконного родственника, о чем миссис Уэллс, как его любовница, наверняка знала из первых рук; конечно же, именно она придумала способ использовать этот стыд как рычаг давления.
Внезапно у Мади екнуло сердце. Вот же он, просверк, – приватные сведения, посредством которых Фрэнсис Карвер шантажировал Лодербека и заручился его молчанием при продаже «Доброго пути». Ведь Карвер назвался Фрэнсисом Уэллсом, уверив Лодербека, что они с Кросби – братья: шлюхины дети, выросшие в одном борделе… вероятно, рожденные от одной матери! Фамилию свою Кросби Уэллс получил от человека стороннего, так что почему бы Кросби Уэллсу и не иметь других братьев и сестер со стороны матери, раз уж мать занималась проституцией? Какой отличный способ сыграть на симпатиях Лодербека и заставить его плясать под свою дудку!
Кросби Лодербек, внезапно подумал Мади, всей душой сочувствуя этому человеку. Он живо представил себе Уэллса мертвым в его хижине в долине Арахуры: одна рука обхватила основание пустой бутыли, щека покоится на столе, глаза сомкнуты. Как беспощадно вращаются колеса Фортуны! У Лодербека, верно, сердце из камня – как можно хранить молчание перед лицом столь пылких воззваний! И до чего ж грустно, что Кросби Уэллс следил за возвышением своего брата на протяжении десяти лет, от члена Совета провинции до палаты парламента, а сам между тем прозябал в холоде и сырости один-одинешенек.
И все же Мади не мог поставить на Лодербеке крест. Ведь в конце концов политик навестил-таки брата… хотя с какой целью – неведомо. Может, он собирался загладить свою вину за тринадцатилетнее молчание. Или хотел извиниться перед единокровным братом, или просто посмотреть на него, назвать по имени и пожать руку.
В глазах у Мади стояли слезы. Он выругался – хотя как-то неубедительно – и грубо провел тыльной стороной кисти по лицу, остро и горько ощущая сродство со злополучным отшельником, человеком, которого он никогда в жизни не видел и никогда уже не узнает. Ведь положение Кросби Уэллса так пугающе походило на его собственное. От Кросби Уэллса отказался собственный отец – так же как и от Мади. Кросби Уэллса предал собственный брат – так же как и Мади. Кросби Уэллс перебрался в Южное полушарие следом за братом – так же как и Мади, – и там его с презрением отвергли и разорили, и век свой он доживал в одиночестве.
Мади выровнял стопку писем – аккуратно, край к краю. Ему следовало еще час назад позвонить горничной и потребовать, чтобы сундук из его номера убрали; если он помешкает еще немного, то неминуемо вызовет подозрения. Что же делать? Снять копии со всех писем времени нет. Вернуть ли пачку обратно под подкладку сундука? Или присвоить? И передать полномочным должностным лицам здесь, в Хокитике? Эта переписка, безусловно, имеет самое непосредственное отношение к делу, и, если процессом и впрямь займется судья Верховного суда, бумаги окажутся чрезвычайно ценны.
Мади пересек комнату и присел на край кровати, напряженно размышляя. Он может переслать эти письма Левенталю, с указанием опубликовать их подряд и полностью на страницах «Уэст-Кост таймс». Он может вручить их Джорджу Шепарду, начальнику тюрьмы, и обратиться к нему за советом. Он может по секрету показать их своему приятелю Гаскуану. Он может созвать двенадцать участников тайного совета в «Короне» и спросить их мнение. Он может передать их комиссару золотых приисков или даже лучше мировому судье. Но чего ради? Что из этого выйдет? Кому с того будет польза? Он соединил пальцы домиком и вздохнул.
Наконец Мади снова взял в руки пачку писем, перевязал ее бечевкой в точности как было и убрал обратно под подкладку сундука. Задвинул затвор, протер крышку и отступил на шаг, чтобы убедиться: все выглядит именно так, как он обнаружил по прибытии. Затем он надел пиджак и шляпу, как будто только что вернулся домой из столовой «У Максвелла», и позвонил в звонок. В свой срок наверх протопала горничная; крайне раздраженным тоном Мади сообщил ей, что в номер доставили чужой багаж. Он позволил себе открыть сундук и прочесть имя, написанное изнутри: так вот, эта кладь принадлежит мистеру Алистеру Лодербеку, с которым лично он совершенно незнаком, который со всей определенностью не проживает в гостинице «Корона» и чье имя не имеет с его собственным ничего общего. Надо думать, его багаж отослали в гостиницу мистера Лодербека – уж где бы это ни было. Он намерен провести вторую половину дня в бильярдной на Стаффорд-стрит и рассчитывает, что за время его отсутствия ошибку исправят: для него чрезвычайно важно воссоединиться со своим имуществом в самое ближайшее время, поскольку он собирается заглянуть к вдове на «напитки и размышления» в «Удачу путника», и желательно в приличном виде. И, уже выходя, подчеркнул, что крайне недоволен.
Безлунный месяц
Глава, в которой «Удача путника» наконец-то открывается для посетителей.
Вывеску над входом в «Удачу путника» подновили, так что развеселый бродяга с заплечным узелком на манер Дика Уиттингтона теперь шагал под звездным небом. Если звезды и складывались над головой нарисованного человечка в созвездия, Мэннеринг их не распознал. Он лишь скользнул взглядом по вывеске, поднимаясь по ступеням на веранду и отмечая по пути, что дверной молоток надраен, окна вымыты, половик у порога заменили, а на двери красуется новая табличка:
МИССИС ЛИДИЯ УЭЛЛС, МЕДИУМ, СПИРИТ.
ОТКРЫВАЕТ ТАЙНЫ, ПРОРИЦАЕТ БУДУЩЕЕ
Мэннеринг постучал; послышались женские голоса и стремительные шаги вверх по лестнице. Он подождал, надеясь, что откроет ему Анна.
Звякнула отцепляемая цепочка. Мэннеринг поправил узел галстука и слегка выпрямился, глядя на свое смутное отражение в стекле.
Дверь отворилась.
– Дик Мэннеринг!
Мэннеринг постарался не выдать разочарования.
– Миссис Уэллс! – воскликнул он. – Самого доброго вам вечера.
– Надеюсь, так оно и будет, да только вечер еще не настал. – Она улыбнулась. – Казалось бы, кому и знать, как не вам, что приходить на вечеринку заранее – дурной тон. Как сказала бы моя матушка, какое варварство!
– Я разве рано? – с деланым удивлением воскликнул Мэннеринг, извлекая карманные часы. Он отлично знал, что пришел рано: он рассчитывал прибыть задолго до остальных гостей, чтобы иметь возможность переговорить с Анной наедине. – Ах да, ну надо же, – посетовал он, разглядывая циферблат. Он пожал плечами и снова затолкал часы в жилетный карман. – Должно быть, я их завести утром позабыл. Ну что ж, вот он я – и вот она вы. И разодеты по такому случаю в пух и прах. Роскошно. Просто роскошно.
На Лидии было траурное вдовье платье, но наряд «дополняли», как выразилась бы она сама, всевозможные мелочи, и дополнения эти сводили темные тона на нет. Черный лиф украшали вышитые блестящей нитью виноградные лозы и розы, так что узоры мерцали и переливались на ее груди; еще одна черная роза крепилась на черной ленте, обернутой на манер нарукавничка вокруг пухленькой белоснежной ручки, а третья черная роза красовалась в волосах, во впадинке за ухом.
– Ну и что же мне теперь делать? – продолжая улыбаться, вслух размышляла Лидия. – Вы меня ставите в ужасное положение, мистер Мэннеринг. Пригласить вас в дом я не могу. Иначе вы, чего доброго, всегда станете приходить заранее, причиняя неудобство людям светским, и дамам и джентльменам, по всему городу. Но и на улицу я вас выставить не могу: ведь тогда и вы, и я – оба выкажем себя варварами. Вы прослывете дерзким нахалом, я – негостеприимной хозяйкой.
– Пожалуй, есть и третий вариант, – подхватил Мэннеринг. – Позвольте мне простоять на крыльце весь вечер, пока вы обдумываете дело со всех сторон, а когда наконец решитесь – так я окажусь на месте как раз вовремя.
– И снова варварство, – нахмурилась миссис Уэллс. – Этот ваш ужасный характер!
– Да вы моего ужасного характера почитай что и не видели, миссис Уэллс.
– Да неужто?
– Никогда. С вами я – человек цивилизованный.
– Поневоле задумаешься, а с кем – нет?
– С кем – не важно, – отмахнулся Мэннеринг. – Важно – до какой степени.
Повисла недолгая пауза.
– А приятно, должно быть, почувствовать себя хозяином жизни, – наконец обронила миссис Уэллс.
– Когда это?
– Да вот сейчас. Когда вы это сказали. Очень эффектно прозвучало.
– Тонкая вы штучка, миссис Уэллс, а я и позабыл.
– Да полно вам!
– О да, куда как тонкая. – Мэннеринг пошарил в кармане. – Вот ваш тариф. Грабеж среди бела дня, между прочим. В Хокитике три шиллинга за вечернее представление не запрашивают – да хоть бы вы саму Елену Троянскую вызывали. Ребята такого не потерпят. Хотя зачем я вам советы даю? С сегодняшнего дня мы с вами – прямые конкуренты. Не думайте, будто я не понимаю: теперь по субботам парни будут выворачивать карманы либо в «Принце Уэльском», либо в «Удаче путника», или – или. Я конкуренцию бдительно отслеживаю – так что вот, пришел и глаз с вас не спущу.
– Женщины любят, когда с них не спускают глаз, – улыбнулась миссис Уэллс. Приняла плату и распахнула дверь. – Как бы то ни было, а вы – бессовестный лжец, – добавила она, пропуская Мэннеринга в прихожую. – Если бы вы позабыли завести часы, так вы бы не заранее, вы бы с опозданием пришли.
Она закрыла за гостем дверь и навесила цепочку.
– Вы в черном, – отметил Мэннеринг.
– Естественно, – пожала плечами Лидия. – Я недавно овдовела и ношу траур.
– А между прочим, черный цвет для дýхов неразличим – чистая правда, так и есть! – сообщил Мэннеринг. – Держу пари, вы этого не знали, верно? Вот поэтому на похороны мы приходим в черном: если бы мы оделись в цветное, мы бы привлекли внимание мертвецов. А пока мы в черном, они нас не видят.
– Какая прелесть, – обронила миссис Уэллс.
– А вы ведь понимаете, что это значит? Это значит, что мистер Стейнз вас не разглядит. В этом платье – ни за что. Вы останетесь для него невидимкой.
Лидия рассмеялась:
– Вот так так! Ну что ж, тут уж, наверное, ничего не поделаешь. Слишком поздно. Придется отменять всю программу.
– А Анна, она в чем сегодня будет? – полюбопытствовал Мэннеринг.
– Вообще-то, в черном, – отозвалась миссис Уэллс. – Она ведь тоже в трауре.
– Ну все, пиши пропало, провалилась вся ваша затея, – усмехнулся Мэннеринг. – И все из-за платьев. Какова палка в колесе, а? Прямо-таки платье мое – враг мой!
Миссис Уэллс уже не улыбалась.
– Вы непочтительны, – отметила она. – Дурно вышучивать дань памяти и скорби по невосполнимой утрате.
– Это справедливо в отношении нас обоих, миссис Уэллс.
Мгновение они глядели друг на друга, пытаясь прочесть выражение лица собеседника.
– Я глубоко уважаю мошенников, – наконец проговорил Мэннеринг. – Еще бы нет – когда сам я из их числа! Но гадание да ворожба – это жалкое мошенничество, миссис Уэллс. Извините за прямоту, но уж что есть, то есть.
Глядя по-прежнему настороженно, она небрежно обронила:
– Это как так?
– Да это ж все ложь, – упрямо гнул свое Мэннеринг. – «А кто следующим против меня поставит?» «А пусть я выиграю эту партию в брэг»[60]. «А кто победит на скачках на следующей неделе?» Вы такого практиковать не станете, правда? Конечно не станете, потому что не можете.
– Вижу, вы привыкли во всем сомневаться, мистер Мэннеринг.
– Да я на таких играх собаку съел, дело-то в чем.
– Да, – подтвердила вдова, не сводя с него пристального взгляда. – Вы любите сомневаться.
– Назовите мне победителя на скачках будущей недели, и я больше никогда не усомнюсь.
– Не могу.
Мэннеринг развел руками:
– Ну вот видите.
– Не могу, потому что вы не судьбу предсказать просите. Вы просите дать вам неопровержимые подтверждения моих способностей. Этого-то я и не могу. Я – предсказательница, а не строгий логик.
– Плохая предсказательница, если не видит даже следующего воскресенья.
– Один из первых уроков, который необходимо усвоить в моем ремесле, таков: в будущем нет ничего непреложного, – возразила миссис Уэллс. – А причина проста: в ходе предсказания будущее непременно поменяется.
– И такой аргумент вам очень даже на руку.
Лидия чуть вздернула подбородок.
– Будь вы жокеем, которому предстоит выступать на следующих скачках, и приди вы ко мне спросить, повезет ли вам, – так это был бы совсем другой разговор. Если бы я возвестила, что удача от вас отвернется, вы бы, скорее всего, расстроились – и выступили хуже некуда; а вот если бы мое предсказание прозвучало обнадеживающе, вы бы преисполнились уверенности – и показали себя лучшим образом.
– Хорошо, я не жокей, – возразил Мэннеринг, – но я поставил пять фунтов на кобылу по кличке Ирландка – это чистая правда! – и я прошу вас предсказать мне судьбу, к добру или к худу. Итак, что меня ждет?
Лидия улыбнулась:
– Сомневаюсь, что ваша судьба очень сильно поменяется от выигрыша или проигрыша пяти фунтов, мистер Мэннеринг; и в любом случае вы по-прежнему ищете доказательств. Проходите в гостиную.
Интерьер «Удачи путника» ничем не напоминал о грязном, замызганном заведении, в котором миссис Уэллс принимала Обера Гаскуана тремя неделями ранее. Вдова заказала портьеры, новую мебель и дюжину рулонов обоев с эффектным орнаментом из чертополоха и розы; развесила несколько экзотичных гравюр в рамках под стеклом; покрасила лестничный проем, отмыла окна, оклеила обоями обе гостиные. Нашла кафедру под свой альманах и расставила в разных местах гостиных бывшего отеля задрапированные шалями лампы, создавая особую мистическую атмосферу. Мэннеринг открыл было рот, чтобы откомментировать перемены, – и словно прирос к месту.
– Да это же мистер Су, – потрясенно выговорил он. – И мистер Цю!
Оба китайца воззрились на него. Они сидели, скрестив ноги, по обе стороны от очага, с густо загримированными лицами.
– Вы знаете этих людей? – осведомилась Лидия.
– Знаю в лицо, не больше, – опомнился Мэннеринг. – У меня с китайцами свой бизнес, сами знаете, а эти ребятки в Каньере примелькались. Как поживаете, парни?
– Добрый вечер, – промолвил А-Су.
А-Цю промолчал. Лица их оставались совершенно непроницаемыми под плотным слоем грима, что утрировал черты лица, удлинял уголки глаз и подчеркивал округлость щек.
Мэннеринг обернулся к миссис Уэллс:
– А что, они тоже в сеансе участвуют? Вы их наняли?
– Этот зашел днем, – объяснила миссис Уэллс, указывая на А-Су, – и мне подумалось, его присутствие придаст изюминку вечернему сеансу. Он согласился вернуться и в итоге сделал больше обещанного: еще и друга привел. Вы должны признать, что двое – куда лучше, чем один. Мне нравится ось симметрии.
– Где Анна? – полюбопытствовал Мэннеринг.
– О, наверху, – откликнулась миссис Уэллс. – Вообще-то, это вы, мистер Мэннеринг, мне идею подбросили. Этот ваш «Дух Востока». Билеты прямо разлетаются, а все благодаря восточному колориту! Я два раза спектакль смотрела – один раз с галерки, второй раз из партера.
– А когда же она спустится? – нахмурился Мэннеринг.
– Только к сеансу, – отрезала миссис Уэллс.
– Как – значит, на вечеринке ее не будет? – встрепенулся гость. – Вообще?
Миссис Уэллс, отвернувшись, расставляла бокалы на буфетной стойке.
– Нет.
– А почему, собственно, нет? – не отступался Мэннеринг. – Кому, как не вам, знать, что с десяток мужчин грызут удила и рвутся перемолвиться с ней хоть словечком. Они недельный заработок выложили за вход, и всё ради Анны. Держать ее наверху – это чистое безумие.
– Анна должна подготовиться к сеансу, ее внутреннее равновесие нельзя нарушать.
– Чушь! – фыркнул Мэннеринг.
– Простите? – обернулась миссис Уэллс.
– Чушь, говорю. Вы ее нарочно прячете.
– На что вы намекаете?
– Я в Анне Уэдерелл свою лучшую девку потерял, – заявил Мэннеринг. – Я три недели держался на расстоянии, из уважения к бог знает чему, а теперь я хочу переговорить с ней. Никакого такого внутреннего равновесия не существует, и мы оба это знаем.
– Боюсь, я вынуждена вам напомнить, что в этой области вы некомпетентны.
– Некомпетентен, как же! – презрительно бросил Мэннеринг. – Да три недели назад Анна не отличила бы внутреннего равновесия от собственного локтя. Чушь это все, миссис Уэллс. Зовите ее вниз.
Миссис Уэллс с достоинством выпрямилась:
– Я также должна напомнить вам, мистер Мэннеринг, что вы гость в моем доме.
– Это не дом, это коммерческое предприятие. Я заплатил вам три шиллинга под гарантию, что здесь будет Анна.
– Строго говоря, никаких гарантий вам не предоставлялось.
– Да ну! – парировал Мэннеринг, начиная злиться не на шутку. – Я вам еще один совет подкину, миссис Уэллс, причем совершенно бесплатно: в шоу-бизнесе надо дать аудитории ровно то, за что она заплатила; не дадите – так огребете последствия, ибо беспорядков не избежать. В газете говорилось, что Анна будет здесь.
– В газете говорилось, что Анна будет присутствовать на сеансе в качестве моей ассистентки.
– Как вы ее заставили?
– Не понимаю, о чем вы.
– Почему она согласилась? Почему сидит наверху, одна-одинешенька и в темноте?
Миссис Уэллс пропустила вопрос мимо ушей.
– Мисс Уэдерелл учится раскладывать карты Таро, – сообщила она. – В этом искусстве у нее проявился недюжинный талант. Как только я удостоверюсь, что она в совершенстве овладела мастерством, она разрекламирует свои услуги в «Уэст-Кост таймс», и тогда – добро пожаловать! – и вы, и все жители Хокитики смогут в свое удовольствие договариваться с ней о приеме.
– И за привилегию эту я, конечно же, выложу кругленькую сумму, да?
– Разумеется, – пожала плечами миссис Уэллс. – Странно, что вы рассчитывали на иное.
А-Су переводил взгляд с миссис Уэллс на А-Цю, с А-Цю – на Мэннеринга.
– Это произвол, – буркнул Мэннеринг.
– Может быть, вам больше не угодно присутствовать на вечеринке? – осведомилась миссис Уэллс. – Если так, вы только скажите; я полностью верну вам деньги.
– Так какой в том смысл – держать ее наверху?
Вдова рассмеялась:
– Ну полно, мистер Мэннеринг! Мы с вами в одном бизнесе, как вы только что указали; мне незачем вам все по полочкам раскладывать.
– А вы разложите, – настаивал Мэннеринг. – Ну же. Разложите по полочкам.
Однако ничего объяснять миссис Уэллс не стала; минуту она буравила гостя взглядом, а затем произнесла:
– Так зачем вы сегодня сюда пришли?
– Поговорить с Анной. И оценить конкуренцию. То есть вас.
– Первая из ваших целей не осуществится, как я только что дала вам понять со всей определенностью, а второй вы наверняка уже достигли. При таком раскладе не вижу для вас смысла оставаться.
– Я остаюсь, – возразил Мэннеринг.
– Зачем?
– Чтобы не спускать с вас глаз, вот зачем.
– Понятно. – Миссис Уэллс так и впилась в него взглядом. – Сдается мне, есть еще причина, почему вы решили прийти сегодня на мой прием, – причина, которой вы со мной до сих пор не поделились.
– Ах вот как? И что же это, по-вашему, за причина? – усмехнулся Мэннеринг.
– Боюсь, мне остается только гадать.
– Так валяйте, предсказывайте! Вы разве не этим занимаетесь? Напророчьте мне мою судьбу.
Лидия оценивающе склонила голову набок. А затем, с внезапной решимостью, объявила:
– Нет, на сей раз я, пожалуй, сохраню предсказание в тайне.
Мэннеринг дрогнул, а в следующее мгновение миссис Уэллс засмеялась своим серебристым смехом и выпрямилась, прижав руки к груди. И, извинившись, сослалась на необходимость уйти: она наняла двух буфетчиц из «Звезды и подвязки» обслуживать гостей нынче вечером, а девушек еще не ввели в курс дела, они покорно ждут в кухне, и ей не хочется испытывать их терпение и минутой дольше. Она предложила Мэннерингу плеснуть себе чего-нибудь из графинов, выставленных на буфетной стойке, и чувствовать себя как дома, и с этими словами выплыла из гостиной. Мэннеринг, растерянный, красный как рак, глядел ей вслед.
Как только за хозяйкой закрылась дверь, он обрушился на А-Су:
– А ты что в свою пользу скажешь, а?
– Чтоб видать Эмери Стейнз, – объяснил А-Су.
– У тебя к нему вопрос-другой есть, а?
– Да.
– К живому или к мертвому, – промолвил Мэннеринг. – Одно из двух, верно, мистер Су? На данной стадии – одно из двух.
Тяжело ступая, он подошел к буфету и налил себе чего покрепче.
* * *
Миссис Уэллс наняла оркестр из двух человек – скрипку с флейтой – из «Общества друзей католиков» с Коллингвуд-стрит. Музыканты явились незадолго до семи, с завернутыми в бархат инструментами, и миссис Уэллс направила их в дальний конец прихожей, где загодя поставили два стула, развернув их к двери. Играть эти люди умели только джиги да хорнпайпы, но миссис Уэллс, не растерявшись, велела им исполнять свой репертуар вчетверо медленнее – или насколько позволит дыхание и координация, чтобы более или менее совпасть с атмосферой вечера. В заторможенном темпе джиги зазвучали зловеще, а хорнпайпы – печально; даже Мэннеринг, чье дурное настроение не смогли развеять ни бренди на два пальца, ни приветливая услужливость буфетчиц из «Звезды и подвязки», вынужден был признать, что эффект получился ошеломляющий.
Когда в дверь постучались первые гости, как раз заиграли «Шестипенсовик» – протяжно и ноюще, наводя на мысль не о танцах и празднестве, но о похоронах, недугах и дурных новостях.
К восьми бывшая гостиница оказалась битком набита; в воздухе густо повисал табачный дым.
– А вы когда-нибудь наблюдали за рыночным фокусником? Видели, как ведут игру в «наперстки»? Так вот, тут все дело в отвлекающем маневре, мистер Фрост. Есть особые приемчики, чтобы заставить вас отвести взгляд, – с помощью шутки, или шума, или чего-то неожиданного; только вы отвернетесь – а наперстки уже поменялись местами, или заполнились, или опустели, или что угодно. Не мне вам объяснять, ничто так не отвлекает внимание, как женщина, а сегодня вам предстоит иметь дело с двумя.
Фрост опасливо зыркнул на Притчарда и отвел глаза: он слегка побаивался аптекаря и ему очень не нравилось, что Притчард над ним нависает – стоит так близко, что, едва открыв рот, обдает собеседника горячим дыханием.
– Ну и как вы мне предлагаете не отвлекаться? – осведомился он.
– Не зевайте, смотрите в оба, – посоветовал Притчард. – Нильссен следит за Анной. А вы следите за вдовой. Уж вы вдвоем ничего не упустите, так? Что бы ни происходило, не спускайте глаз с Лидии Уэллс. Если она попросит вас закрыть глаза или посмотреть на что-нибудь – это их обычная уловка, знаете ли, – не делайте этого!
Фрост ощутил легкое раздражение. По какому это праву Джозеф Притчард распределяет обязанности по слежке и наблюдению на сеансе, на который у него даже приглашения нет? И с какой стати ему, Фросту, поручили вдову, а Анну – Нильссену? Жаловаться вслух он, впрочем, не стал: подошла буфетчица с графином на подносе. Мужчины наполнили бокалы, сказали «спасибо», и буфетчица скрылась в толпе.
Проводив ее взглядом, Притчард продолжил с прежней настойчивостью:
– Ну должен же Стейнз где-то быть, – доказывал он. – Человек бесследно не исчезает. Что нам известно доподлинно? Давайте подведем итог. Мы знаем, что Анна последней видела его живым. Знаем, что она солгала насчет опиума – сказала, что сама съела эти пол-унции, когда я своими глазами видел: это откровенная ложь. А еще мы знаем, что теперь она собирается призвать его с того света.
Фрост вдруг заметил, что пиджак сидит на Притчарде кое-как, шейный платок не выглажен, а рубашка заношена едва ли не до дыр. Да и бритва, по-видимому, давно затупилась, раз выбрит он так неровно, проплешинами. Эта не высказанная вслух критика внезапно придала Фросту уверенности.
– Вы, похоже, Анне не слишком доверяете, не так ли, мистер Притчард? – осведомился он.
Притчард от такого предположения словно бы слегка опешил.
– Есть веские причины не доверять ей, – холодно заметил он. – Как я только что вам перечислил.
– Я о личном отношении, – возразил Фрост. – Как к женщине. Я так понимаю, вы невысокого мнения о ее порядочности.
– Порядочность шлюхи – да скажете тоже! – взорвался Притчард, но продолжать не стал.
– Мне любопытно, что вы о ней думаете. Вот и все, – промолвил Фрост, помолчав.
Притчард глядел на Фроста, словно не видя.