Небольшое и небогатое по содержанию Житие преподобного Антония Леохновского, а также составленный им монастырь как свидетельство его подвигов и молений заставляют с особой тщательностью и скрупулезностью вчитываться в каждый небольшой фрагмент этого агиографического произведения, вдумываться в его детали, интерпретировать отдельные мотивы в попытке проникнуть в тайну личности преподобного Антония, открывающуюся для нас сквозь призму ее восприятия его агиографом.
Сложный, замысловатый синтаксис Вступления говорит об образованности и начитанности этого книжника. Умение изысканно и изящно выражать свои мысли, облекая их в образцовые, с точки зрения гомилетики, формы (прежде всего используя развернутые амплификации и антитезы), свидетельствует о том, что перед нами мастер своего дела. Так, ветреные миряне, «желающия сия малыя ради сладости чувство колебати и ум страстемпарятитворяще, яко призирати не точию обещанных благ, но и того самого Творца истинней жизни – увы! – отвращатися», противопоставлены агиографом «упование имеющим… тамошнего блаженства воспоминающа трудом воздаяние… терпящепощением, и бдением, и многоразличными подвиги, сия с ненавидящими бесы борющеся и естество присно побеждающе, безплотнымпротивяся, во плоти суще». Оба образа создаются с помощью градационного нагнетения смыслов и завораживают читателя своей изящной избыточностью.
Впрочем, в этом случае нельзя исключить факт заимствования сложных по структурной организации фрагментов из текста других агиографических памятников, например, более раннего периода. Ведь, как известно, одно из чудес – предвидение поражения русского войска под Оршавою– воспроизводит фрагмент надгробного слова Иосифу Волоцкому[1], а одним из источников «Повести монаха Нифонта» является патериковый рассказ о Марке Фраческом[2]. Здесь, адаптируя патериковый дискурс под новгородские реалии («Аз же приидох на Перекому реку, и доидоша обители чудотворца Николая и преподобнаго отца Ефрема, иже ныне зовется Перекомскийчюдотворец. И во вторый день приидоша в пустыню на реку, глаголемую Переходу, идежеживяше преподобный Антоний»), агиограф Антония в целом слабо видоизменяет событийную канву источника, по всей видимости сознательно допуская целый ряд умолчаний и недоговоренностей, создавая дополнительный смысловой фильтр, сквозь преграды которого следует пробираться читателю, чтобы постичь тайну подвига Антония.
Чудо Антония, повествующее об предотвращении распространения пожара внутри монастыря, буквально воспроизводит аналогичный фрагмент Жития Кассиана Босого, ученика преподобного Пафнутия Боровского. Транслируя текст источника, агиограф производит всего две правки – имени преподобного: «И текох скоро ко святому отцу Антонию, и падох пред ним» в Житии Антония и, соответственно, «И текох скоро к старцу Касияну, и падох пред ним» в Житии Кассиана; а также сакральной апелляции преподобного к силе, властью которой сохраняется монастырь: в Житии Кассиана – это Богородица: «и обратився ко образу Пречистыя Богородица, держащаго на руку своею Превечнаго Младенца, иже стоит в келии его», в Житии Антония – Господь: «и обратися ко образу Всемилостивому Спасу, иже стоя в келлии его». Последнее различие обусловлено разными посвящениями престольных храмов обителей, в которых происходит действие описываемого происшествия (Преображенский собор в Леохновском монастыре и Успенская церковь Иосифо-Волоцкого монастыря, в котором подвизается Кассиан). При этом агиограф Антония допустил одну характерную ошибку в понимании текста первоисточника: слова Жития Кассиана «и сотвори “Достойно”», где «Достойно» – указание на одну из наиболее известных литургических молитв Богоматери, которую произносит Кассиан в критический момент, книжник включил в состав молитвы Антония Спасу: «Изволил есивозлюбити место сие,попусти же наказание с милостию и сотвори достойно». И, наконец, последнее отличие – агиограф Антония указывает с точностью до календарной даты на время возникновения в обители пожара: «И тако паки погасе о себе в лето 7050 (1542) году месяца февраля в 11 день», и здесь, рассуждая о исторической достоверности свидетельств Жития, следует не забывать золотой принцип, сформулированный представителями лихачевской школы отечетсвенной медиевистики: «если описание смерти святого в одном житии полностью воспроизводит описание смерти в другом житии, это вовсе не обозначает, что этот, первый, не умирал».
На фоне изысканно-витиеватого Вступления особенно выделяется своей подчеркнутой лапидарностью непосредственно биографическая часть Жития: приступая к жизнеописанию, агиограф не позволяет себе растекаться мыслию по древу. Впрочем, и здесь дублируется мотив начальной части «тленность и временность всего сущего на земле». Именно размышления об эфемерности сиюминутных удовольствий побуждают Антония к оставлению мирской жизни. При этом цитата2 Кор 7:10, вошедшая в этот фрагмент: «Паче же по Бозе, – яко же и Писание глаголет Святое, – печаль мужу покаяние и раскаяние наводит и обращение еже к Богу», звучит как тематический ключ.
Сухая мужественность основной части Жития ограничивается односложной передачей основных вех преподобнического пути Антония, причем агиограф стремится передать в первую очередь точные координаты мест молитвенных подвигов святого: «прииде в предградиеВеликаго Нова града Шелонский конец зовется, близ Илмераезерадванадесять поприщ, на реку Переходу, прежде поживе в пустыни Пустош, именуется Рублево». На этом фоне парадоксально просто и незатейливо является в Житии чудесное:«Яви ся же ему ангел Господень, глаголя: “Антоние, иди на место, глаголемое Леохнов, яко от сего места три поприща”».Агиограф не удивляется явлению ангела, не обрамляет его вереницей библейских цитат, не приводит схожие аналогии из других агиографических текстов: перед нами сухая констатация непреложных фактов. Впрочем, в списке РНБQ. I № 1364чуть ниже описываемого фрагмента с явно потерянной ориентацией на ближайший контекст является вставка, соотносимая с классической поэтикой канонического преподобнического жития: «Сей покой мой во век и во век века, здевселюся, яко изволих (Пс 131:14) его всемилостивый Бог, благословен Господь Бог отныне и до века. Таже паки облиста свет неизреченный, яко и солнечныи лучи покрыти, воздух же тогда чисто сияюще», одновременно в списке РНБ Тит 4230 этот фрагмент отсутствует. Уловил ли книжник некоторого рода эпатажность в факте поэтически неоформленного и непрокомментированного внедрения в текст Жития одного из наиболее важных чудес – указания Божьего посланника на святое место? Если это так, то почему стереотипный фрагмент с тривиальной «цитатой вселения» не был вставлен в соответственную позицию?Как бы то ни было, в целом эта (событийная) часть Жития приближается по стилистике к краткой проложной записи.Более того, гомилетическое отступление автора о душеспасительности почитания святых буквально воспроизводитиюньское проложное«Поучение на Рождество святаго пророка Иоанна Предтечи Господня» (со слов: «Подобно есть, братие, со испытанием всяху правду творити...»).
Труды Антония по окормлению собранной братии описываются с отсылкой к цитате из поучений Антония Великого: «Аще бесвятыйнехитр книжному учению, но душевному. Доброту и ум здрав стяжа, яко же отец наш великий Антоний рече: “Не требует книг душа человеча, аще имать ум здрав”». Этот факт, по всей видимости, неслучаен и может свидетельствовать в пользу того, что монашеское имя было дано преподобному в честь одного из главных столпов православного монашества – Антония Великого. (Равным образом цитирование преподобным ДионисиемГлушицким творений Дионисия Ареопагита говорит скорее всего о том, что именно этот святой был покровителем преподобного).
Выбивается из стиля мужественной лапидарности событийной части Жития небольшой фрагмент, повествующий о пострижении преподобным инока по имени Григорий: «Прииде же к нему некогда христианин от ближния веси, моля его пострищися и жити с ним. Блаженный же, умолен быв братиею, повеле и святыи священнику пострищи, и во иноческий чин одеяти, и нареченно имя его Григорий». Чем примечателен инок Григорий, занимавший в монастыре должность рядового монаха, послушанием которого была рыбная ловля, понуждавшая его часто покидать стены обители, до времени остается неясно. Однако это стилевое и смысловое противоречие, призванное заинтриговать читателя, разрешается в финальной части Жития, и здесь агиограф Антония оказывается верен чеховскому принципу: «Если в экспозиции Вашего рассказа на стене висит ружье, в финале оно должно выстрелить». Единственный из учеников преподобного, оставшийся в живых после шведского разорения Новгорода (1611–1617 гг.), – тот самый Григорий, нередко покидавший стены обители в силу своего рыбацкого ремесла. Именно ему, поселившемуся в малой хижине на месте разоренного иноземцами монастыря и ревнующему о возобновлении на святом месте Преображенского храма и монастыря на сожительство братии, является в «тонком сне» преподобный, приказывая инициировать перенесение своих мощей, промыслительно упокоенных в ограде церкви евангелиста Луки в стенах Новгорода.
Итак, Житие Антония Леохновскогово многом противоречиво; описывая события жизни преподобного, автор использовал фрагменты других агиографических памятников, кроме того, текст упоминает, как современников, людей, живших в разные эпохи, а в биографии преподобного Антония, умершего в возрасте 86 лет, запечатлелись события полуторавекового периода, так что существует мнение о том, что сюжет Жития объединяет биографии двух разных человек. Тем не менее перед нами лишь верхняя, скорее всего, деформированная часть реально существующего духовного айсберга, одна из составляющих пантеона новгородских святых – целого моря величественных ледяных глыб. Качественный же уровень духовного, молитвенного взаимодействия между «христолюбцами» и наследниками «Авраама, Исаака, Иакова» определяется не степенью осведомленности первых событиями жизни последних, а молитвенным дерзновением, основанном на камне веры и укрепленным памятным исповеданием.
[1] Антоний Леохновский. Православная Энциклопедия.
[2] Там же.