10 июля 1945.
1 Иисус вот-вот сядет за стол вместе со всеми Своими спутниками в великолепном доме Иуды. И обращается к матери Иуды, пришедшей из своего загородного дома, чтобы достойно принять Учителя: «Нет, мать, ты тоже должна остаться с нами. Мы здесь как одна семья. Это не прохладный и сдержанный обед для случайных гостей. Я взял у тебя сына и хочу, чтобы ты воспринимала Меня как сына, так же как Я воспринимаю тебя как мать, потому что ты вполне того достойна. Не правда ли, друзья, что так мы все себя почувствуем счастливее и комфортнее?»
Апостолы и обе Марии горячо кивают. И мать Иуды с явным блеском в зрачках вынуждена сеть между своим сыном и Учителем, напротив которого обе Марии с Марциамом посередине.
Прислуга приносит кушанья, и Иисус, вознося, благословляет их, а затем раздает, поскольку в этом мать Иуды непреклонна. И раздает Он, все время начиная с нее, что все больше трогает женщину и наполняет гордостью Иуду, заставляя его в то же время задуматься.
Разговоры касаются разных вопросов, и Иисус пытается вовлечь в них мать Иуды и сблизить ее с двумя ученицами. 2 Этому сильно помогает Марциам, который заявляет, что он уже очень полюбил и ее, «потому что ее зовут Мария, как всех добрых женщин».
«А ту, что ждет нас там, на озере, ты не будешь любить, проказник?» – полусерьезно спрашивает Петр.
«О, очень буду любить, если она будет доброй!»
«В этом ты можешь быть уверен. Все говорят, и я тоже вынужден признать, что раз уж она всегда была кроткой со своей матерью и со мной, это верный знак, что она добрая. Но ее зовут не Мария, сын. У нее необычное имя, поскольку отец дал ей его в честь того, что приносило ему богатство, и решил назвать ее Порфирией. Пурпур красив и ценен. Моя жена не красива, но ценна своей добротой. И я полюбил ее, потому что она была очень спокойной, целомудренной и молчаливой. Три добродетели… э! которые нелегко отыскать! Я к ней приглядывался с тех пор, когда она была еще девочкой. Высаживался с рыбой на берег в Капернауме и видел, как она молча трудится у сетей или у источника, или же на участке возле дома. И она не была ни беззаботной бабочкой, что порхает туда и сюда, ни легкомысленной курочкой, что оглядывается на каждый петушиный крик. И если слышала мужские голоса, то никогда не поднимала лица, и когда я, влюбленный в ее доброту и в ее роскошные косы, единственную ее красу, а еще… да, еще растроганный ее рабским положением в семье, в первый раз с ней поздоровался – тогда ей было шестнадцать лет, – она едва-едва ответила, и еще ниже опустила свое покрывало и еще больше затворилась в доме. Э! потребовалось время, чтобы понять, не кажусь ли я ей людоедом, и выслать к ней паранимфа![a].. Но я об этом не жалею. Я мог бы обойти всю землю, но второй такой не найти. Правда же, Учитель, она хороша?»
«Очень хороша. И Я уверен, что Марциам ее полюбит, хотя ее зовут и не Мария. Не так ли, Марциам?»
«Да. Ее зовут „мама“, а мамы – хорошие, и их любят».
3 Затем Иуда рассказывает обо всем, что сделал за день. Я понимаю, что именно он пошел оповестить свою мать об их приходе, а потом, сопровождаемый Андреем, начал выступать с речами в окрестностях Кериота. Далее он говорит: «Ну а завтра мне бы хотелось, чтобы пошли вы все. Не хочу блистать в одиночку. Давайте пойдем, насколько возможно, парами: иудей и галилеянин. Например, я с Иоанном, а Симон с Фомой. Если бы пришел второй Симон! Однако вы двое (и указывает на сыновей Алфея) можете пойти вместе. Я рассказал, даже тем, кто не хотел этого знать, что вы – братья Учителя. И вы тоже (указывает на Филиппа и Варфоломея) можете пойти вдвоем. Я сказал, что Нафанаил – рабби, что он пришел, чтобы последовать за Учителем. Такое производит впечатление. И… остаётесь вы трое. Но как только придет Зелот, можно будет составить еще одну пару. А потом мы будем меняться, так как я хочу, чтобы познакомились с вами со всеми…» Иуда полон энергии: «Учитель, я говорил о Декалоге, стараясь разъяснять особенно те его части, в которых, я знаю, этот край имеет наибольшие упущения…»
«Не надо твердой руки, Иуда. Прошу тебя. Всегда помни, что мягкость достигнет большего, нежели прямолинейность, и что ты тоже человек. Поэтому посмотри на себя и рассуди, как легко можешь упасть ты сам, и как тебя раздражают слишком явные упреки», – говорит Иисус, в то время как мать Иуды, покраснев, опускает голову.
«Не бойся, Учитель. Я стараюсь во всем подражать Тебе. Кстати, в том селении, что мы видим из этих вот дверей (они едят при открытых дверях, и из этой надстроенной комнаты прекрасный обзор), есть один недужный, который хотел бы исцелиться. И его невозможно перенести. Мог бы Ты пойти со мной?»
«Завтра, Иуда. Завтра утром непременно. И если есть другие больные, говорите Мне или приводите их ко Мне».
«Ты в самом деле хочешь облагодетельствовать мою отчизну, Учитель?»
«Да, чтобы не говорили, что Я был несправедлив к тем, кто не сделал Мне ничего плохого. Я благотворю даже злодеям! Почему же тогда не благотворить добрым людям из Кериота? Хочу оставить о Себе неизгладимую память…»
«Как? Разве мы больше сюда не вернемся?»
«Мы сюда еще вернемся, но…»
4 «А вот Мать, Мать вместе с Симоном!» – визжит мальчик, увидев, как Мария и Симон поднимаются по лестнице, ведущей на террасу, на которой расположена эта комната.
Все встают на ноги и идут навстречу двоим прибывшим. Шум восклицаний, приветствий, сдвинутых сидений. Но ничто не может отвлечь Марию от того, чтобы поздороваться сначала с Иисусом, а потом с матерью Иуды, которая низко кланяется, и которую Мария, наоборот, поднимает и обнимает, словно после долгого отсутствия повстречала Свою дорогую подругу.
Все возвращаются в комнату, и Мария, мать Иуды, заказывает прислуге новые блюда для вновь пришедших.
«Вот, Сын, приветствие от Элизы», – говорит Мария и вручает маленький свиток Иисусу, который разворачивает его и читает, а после произносит: «Я это знал. Был уверен. Спасибо, Мама. За Меня и за Элизу. Ты – действительно Здоровье для недужных!»
«Я? Это Ты, Сын. Не Я».
«Ты, а также Моя главнейшая поддержка. – Затем Он поворачивается к апостолам и ученицам и говорит: – Элиза пишет: „Вернись, мой Покой. Я хочу не только любить Тебя, но и служить Тебе“. Так что мы избавили это существо от отчаяния и уныния, и приобрели себе ученицу. Да, мы туда вернемся».
«Она хочет познакомиться и с ученицами. Она движется не спеша, но не останавливаясь. Бедняжка! У нее еще бывают моменты страшной потерянности. Правда, Симон? Однажды она решила попробовать выйти со Мной, но увидела друга своего Даниила… и мы с большим трудом успокоили ее рыдания. Но Симон – такой молодец! Поскольку она демонстрирует желание вернуться в мир, а мир Бет-Цура слишком наполнен для нее воспоминаниями, он предложил Мне обратиться к Иоанне. Сам же отправился ее вызвать. После праздника она вернулась в Бетэр к своим великолепным розариям в Иудее. Симон говорит, что это было похоже на сон, когда он проходил через те холмы, все покрытые розами, словно побывал в Раю. Она пришла сразу же. Она в состоянии понять и посочувствовать матери, оплакивающей своих детей! Элиза к ней очень привязалась, вот Я и пришла. Иоанна хочет уговорить ее уйти из Бет-Цура и отправиться в ее замок. И она это сумеет, потому что она нежна, как голубка, но в своих желаниях тверда, как гранит».
«Зайдем в Бет-Цур на обратном пути, а потом разделимся. Вы, ученицы, на некоторое время останетесь с Элизой и Иоанной. Мы же пойдем по Иудее, а встретимся мы в Иерусалиме на Пятидесятницу»…
5 Пресв. Мария вместе с Марией, матерью Иуды. Не в том доме, что в городе, а в загородном. Они одни. Апостолы с Иисусом снаружи, ученицы с мальчиком в роскошном яблоневом саду, и слышны их голоса, смешанные с шумом белья, хлопающего о стиральные доски. Видимо, пока ребенок играет, они устроили стирку.
Мать Иуды, сидя в полумраке комнаты рядом с Марией, говорит Ей: «Эти мирные дни останутся во мне как сладкий сон. Слишком они коротки! Слишком! Я понимаю, что нельзя быть эгоистами, и правильно, что вы идете к той бедной женщине и ко многим другим несчастным. Но если бы я могла! Если бы я могла остановить время или пойти с вами!.. А я не могу. У меня нету других родственников, кроме сына, и я должна заботиться о домашнем имуществе…»
«Понимаю… Тебе больно разлучаться с сыном. Мы, матери, хотели бы всегда быть с нашими детьми. Но мы расстаемся с ними по очень веской причине, и мы их не теряем. Даже смерть не отнимет у нас детей, если и они, и мы пребудем в милости у Бога. Но наши-то дети еще на Земле, пусть воля Божья и отрывает их от нашей груди, дабы отдать их миру ради его блага. Мы всегда можем к ним прийти, к тому же эхо их деяний ласкает нам сердце, ведь их деяния – это благоухание их души».
6 «Что для Тебя Твой Сын, Госпожа?» – тихо спрашивает Мария, мать Иуды.
И Пресвятая уверенно отвечает: «Он Моя радость».
«Твоя радость!!!..» – и за этим следует взрыв рыданий, причем мать Иуды наклоняется, словно пытаясь их скрыть. Она так сильно согнулась, что почти касается лбом коленей.
«Почему ты плачешь, Моя бедная подруга? Почему? Скажи Мне. В Своем материнстве Я счастлива, но могу понять и несчастных матерей…»
«Именно. Несчастных! И я одна из них. Твой Сын – это Твоя радость… А мой – моя боль. По крайней мере, был ею. Теперь, с тех пор как он с Твоим Сыном, он огорчает меня меньше. О! среди всех, кто молится, чтобы Твое Святое Дитя имело благополучие и успех, после Тебя, блаженная, нет никого, кто молился бы столько, сколько та несчастная, что говорит с Тобой… Скажи мне правду: что Ты думаешь о моем сыне? Мы обе матери, одна напротив другой, и Бог между нами. И мы говорим о наших сыновьях. Ты можешь с легкостью говорить о Своем… я должна заставлять себя, чтобы заговорить о моем. Но сколько же блага или сколько боли может произойти о этого разговора! И даже если это будет боль, поговорить о нем – все равно будет облегчением… Та женщина из Бет-Цура чуть не сошла с ума от смерти своих сыновей, не так ли? Но я клянусь Тебе, что порой я думала и думаю, глядя на моего Иуду: красивого, здорового, умного, но не доброго, не благонравного, не честного душой, не здравого чувствами, – что предпочла бы оплакивать его мертвого, чем знать… знать, что он крайне ненавистен Богу. Ты, скажи мне, что Ты думаешь о моем сыне? Будь откровенна. Уже больше года этот вопрос гложет мое сердце. Но кому его задать? Горожанам? Они ведь не знали, что существует Мессия, и что Иуда хочет с Ним уйти. Я это знала. Он сказал мне об этом, придя сюда после Пасхи, возбужденный, неистовый, как всегда, когда его охватывает какая-нибудь прихоть, и как всегда пренебрегающий советами своей матери. Его друзьям из Иерусалима? Святая осторожность и благочестивая надежда удерживали меня от этого. Я не хотела говорить: „Иуда – последователь Мессии“ тем, кого я не в состоянии любить, потому что они всё что угодно, только не святые. И надеялась, что эта прихоть пройдет, как и многие другие, как все, пускай и будет мне стоить слез и опустошения, как это уже не однажды случалось из-за какой-нибудь девушки, которую он влюблял в себя, здесь или где-то еще, а потом никогда не брал в жены. Ты разве не знаешь, что есть места, куда он больше не ходит, потому что мог бы нарваться на справедливое наказание? И его пребывание в Храме тоже было прихотью. Он не знает, чего хочет. Никогда. Его испортил отец, да простит ему Бог. Я никогда в своем доме не имела влияния на этих двух мужчин. Мне приходилось лишь плакать и оправдываться, всячески унижаясь… Когда умерла Иоанна – а я понимаю, хотя мне никто этого и не говорил, что она умерла от горя, когда, прождав всю свою юность, услышала от Иуды, что он не собирается жениться, тогда как позже стало известно, что он посылал друзей в Иерусалим просить у одной богатой женщины, владеющей рынками до самого Кипра, руки ее дочери, – мне пришлось много, много плакать из-за упреков матери умершей девушки в том, что я – сообщница моего сына. Нет, я не сообщница. Я для него никто. В прошлом году, когда здесь был Учитель, я увидела, что Он это понимает… и намеревалась об этом поговорить. Но это больно, больно, когда мать должна сказать: „Бойся моего сына. Он жаден, жесток сердцем, порочен, высокомерен и изменчив“. Это так… Молю, чтобы Твой Сын, творящий столько чудес, сотворил чудо и с моим Иудой… Но Ты, Ты сама скажи мне, что Ты о нем думаешь?»
7 Мария, которая с сострадательно-печальным выражением лица все время оставалась безмолвной перед этим материнским стенанием, каковое Ее правдивая душа не в силах опровергнуть, тихо говорит: «Бедная мать!.. Что Я думаю? Да, твой сын – это не чистая душа Иоанн, и не кроткий Андрей, и не несгибаемый Матфей, который захотел измениться – и изменился. Он… непостоянный, да, это так. Однако будем усердно молиться за него, Я и ты. Не плачь. Может быть, в своей материнской любви, которой хотелось бы гордиться сыном, ты видишь его более испорченным, чем он есть…»
«Нет! Нет! Я вижу ясно и очень боюсь».
Комната наполняется рыданиями матери Иуды, и в сумраке белеет лицо Марии, побледневшее от этой материнской исповеди, которая обостряет все подозрения Матери Господа.
Но Она владеет собой. Привлекает к Себе несчастную мать и гладит ее, пока та, презрев всякую сдержанность, сбивчиво и мучительно повествует о всех грубостях, притязаниях и жестокостях Иуды, и заключает: «Я краснею за него, когда вижу, что оказываюсь предметом любовного внимания Твоего Сына! Я не прошу Его об этом. Но уверена, что Он поступает так не только по Своей доброте, но и чтобы сказать этим Иуде: „Запомни: вот так обращаются с матерью“. Сейчас, сейчас он кажется вполне хорошим… О! если бы это было правдой! Помоги мне, помоги мне Своей молитвой, Ты, святая, чтобы мой сын не оказался недостойным той великой благодати, какой его одарил Бог! Если он не желает любить меня, не умеет быть благодарным мне, его родившей и вырастившей, это ничего. Но хоть бы он по-настоящему сумел полюбить Иисуса, сумел бы послужить Ему с верностью и благодарностью. Если же этому не суждено быть, тогда… тогда пусть Бог заберет у него жизнь. Лучше он будет у меня в гробнице… тогда он стал бы наконец моим, потому что с тех пор, как он пришел в разум, он почти не был моим. Лучше мертвый, чем плохой апостол. Могу я молиться так? Твое мнение?»
«Молись Господу, чтобы Он устроил как лучше. Не плачь больше. Я видела у ног Моего Сына блудниц и язычников, а с ними мытарей и грешников, и по Его Благодати они все стали агнцами. Надейся, Мария, надейся. Страданиями матерей спасаются дети, разве не знаешь?..»
И с этим милосердным вопросом все прекращается.
[a] Паранимф (греч.) сопровождал невесту в дом жениха.