Класс
КАПАЛУХА(Виктор Астафьев)
Мы приближались к альпийским уральским лугам, куда гнали колхозный скот на летнюю пастьбу.
Тайга поредела. Леса были сплошь хвойные, покоробленные ветрами и северной стужей. Лишь кое-где среди редколапых елей, пихт и лиственниц пошевеливали робкой листвой берёзки и осинки да меж деревьев развёртывал свитые улитками ветви папоротник.
Стадо телят и бычков втянулось на старую, заваленную деревьями просеку. Бычки и телята, да и мы тоже, шли медленно и устало, с трудом перебирались через сучковатый валежник.
В одном месте на просеку выдался небольшой бугорочек, сплошь затянутый бледнолистым доцветающим черничником. Зелёные пупырышки будущих черничных ягод выпустили чуть заметные серые былиночки-лепестки, и они как-то незаметно осыпались. Потом ягодка начнётся увеличиваться, багроветь, затем синеть и, наконец, сделается чёрной с седоватым налётом.
Вкусна ягода черника, когда созреет, но цветёт она скромно, пожалуй, скромнее всех других ягодников.
У черничного бугорка поднялся шум. Побежали телята, задрав хвосты, закричали ребятишки, которые гнали скот вместе с нами.
Я поспешил к бугорку и увидел, как по нему с распущенными крыльями бегает кругами глухарка (охотники чаще называют её капалухой).
— Гнездо! Гнездо! — кричали ребята.
Я стал озираться по сторонам, ощупывать глазами черничный бугор, но никакого гнезда нигде не видел.
— Да вот же, вот! — показали ребятишки на зелёную корягу, возле которой я стоял.
Я глянул, и сердце моё забилось от испуга — чуть было не наступил на гнездо. Нет, оно не на бугорке было свито, а посреди просеки, под упруго выдавшимся из земли корнем. Обросшая мхом со всех сторон и сверху тоже, затянутая седыми космами, эта неприметная хатка была приоткрыта в сторону черничного бугорка. В хатке утеплённое мхом гнездо. В гнезде четыре рябоватых светло-коричневых яйца. Яйца чуть поменьше куриных. Я потрогал одно яйцо пальцем — оно было тёплое, почти горячее.
— Возьмём! — выдохнул мальчишка, стоявший рядом со мною.
— Зачем?
— Да так!
— А что будет с капалухой? Вы поглядите на неё!
Капалуха металась в стороне. Крылья у неё всё ещё разброшены, и она мела ими землю. На гнезде она сидела с распущенными крыльями, прикрывала своих будущих детей, сохраняла для них тепло. Потому и закостенели от неподвижности крылья птицы. Она пыталась и не могла взлететь. Наконец взлетела на ветку ели, села над нашими головами. И тут мы увидели, что живот у неё голый вплоть до шейки и на голой, пупыристой груди часто-часто трепещется кожа. Это от испуга, гнева и бесстрашия билось птичье сердце.
— А пух-то она выщипала сама и яйца греет голым животом, чтобы каждую каплю своего тепла отдать зарождающимся птицам, — сказал подошедший учитель.
— Это как наша мама. Она всё нам отдаёт. Всё-всё, каждую капельку… — грустно, по-взрослому сказал кто-то из ребят и, должно быть застеснявшись этих нежных слов, произнесённых впервые в жизни, недовольно крикнул: — А ну пошли стадо догонять!
И все весело побежали от капалухиного гнезда. Капалуха сидела на сучке, вытянув вслед нам шею. Но глаза её уже не следили за нами. Они целились на гнездо, и, как только мы немного отошли, она плавно слетела с дерева, заползла в гнездо, распустила крылья и замерла.
Глаза её начали затягиваться дрёмной плёнкой. Но вся она была настороже, вся напружинена. Сердце капалухи билось сильными толчками, наполняя теплом и жизнью четыре крупных яйца, из которых через неделю-две, а может, и через несколько дней появятся головастые глухарята.
И когда они вырастут, когда звонким зоревым апрельским утром уронят свою первую песню в большую и добрую тайгу, может быть, в песне этой будут слова, непонятные нам птичьи слова о матери, которая отдает детям всё, иной раз даже жизнь свою.
Светляки. (И. С. Соколов-Микитов)
Вечером у лесной тропинки мы увидели первых светляков.
Мы разглядели в высокой траве и поймали маленького червячка. Конец его мягкого брюшка светился зеленоватым холодным огоньком, очень похожим на крошечный фонарик. Червячок ползал по ладони, освещая на коже все морщинки и бугорки.
Мы собрали в коробочку несколько светляков, принесли домой и посадили на листья сирени. Всю ночь на сирени под нашим окном горели и переливались зелёные огоньки.
В тёплые летние ночи вдоль тропинки появлялось очень много светляков. Вечерами мы выходили слушать соловья, и нам казалось, что вся тропинка, как в праздник, украшена зелёными фонариками-огоньками.
Листопадничек (И.С. Соколов-Микитов)
Осенью, когда осыпался с деревьев золотой лист, родились у старой зайчихи на болоте три аленьких зайчонка.
Называют охотники осенних зайчат листопадничками. Каждое утро смотрели зайчата, как разгуливаю журавли по зеленому болоту, как учатся летать долговязые журавлята.
- Вот бы и мне так полетать, - сказал матери самый маленький зайчонок.
- Не говори глупости! – строго ответила старая зайчиха. – Разве зайцам полагается летать?
Пришла поздняя осень, стало в лесу скучно и холодно. Стали собираться птицы к отлету в теплые страны. Кружат над болотом журавли, прощаются на всю зиму с милой зеленой родиной. Слышится зайчатам, будто это с ними прощаются журавли:
- Прощайте, прощайте, бедные листопаднички!
Улетели в далекие страны крикливые журавли. Залегли в теплых берлогах лежебоки-медведи; свернувшись в клубочки, заснули колючие ежи; спрятались в глубокие норы змеи. Стало еще скучнее в лесу. Заплакали листопаднички-зайчата:
- Что-то будет с нами? Замерзнем зимой на болоте.
- Не говорите глупости! – еще строже сказала зайчиха. – Разве замерзают зайцы зимой? Скоро вырастет на вас густая, теплая шерстка. Выпадет снег, будет нам в снегу тепло и уютно.
Успокоились зайчата. Только один, самый маленький листопадничек-зайчонок никому покоя не дает.
- Оставайтесь здесь, - сказал он своим братьям. – А я один побегу за журавлями в теплые страны.
Бежал, бежал Листопадничек по лесу, прибежал к глухой лесной речке. Видит, бобры строят на речке плотину. Подгрызут острыми зубами толстое дерево, ветер подует, упадет дерево в воду. Запрудили речку, можно ходить по плотине.
- Скажите, дяденьки, зачем вы валите такие большие деревья? – спрашивает Листопадничек бобров.
- Мы для того валим деревья, говорит старый Бобр, - чтобы заготовить на зиму корм и новую хатку поставить для наших маленьких бобряток.
- А тепло в вашей хатке зимой?
- Очень тепло, - отвечает седой Бобр.
- Пожалуйста, возьмите меня в вашу хатку, - просит маленький зайчонок.
Переглянулись Бобр с Бобрихой и говорят:
- Взять тебя можно. Наши бобрятки будут рады. Только умеешь ли ты плавать и нырять?
- Нет, зайцы плавать не умеют. Но я скоро у вас научусь, буду хорошо плавать и нырять.
- Ладно, - говорит Бобр, - вот наша новая хатка. Она почти готова, осталось только крышу доделать. Прыгай прямо в хатку.
Прыгнул Листопадничек в хатку. А в бобровой хатке два этажа. Внизу, у воды, приготовлен корм бобряток – мягкие ивовые ветки. Наверху настлано свежее сено. В уголке на сене сладко-сладко спят пушистыебобрятки.
Не успел хорошенько осмотреться зайчонок, как бобры над хаткой крышу поставили. Один бобр обглоданные палки таскает, другой замазывает крышу илом. Толстым хвостом громко прилепывает, как штукатур лопаткой. Ходко работают бобры.
Поставили бобры крышу, стало в хатке темно. Вспомнил Листопадничек свое светлое гнездо, старую мать-зайчиху и маленьких братьев.
"Убегу-ка в лес, - думает Листопадничек. – Здесь темно, сыро, можно замерзнуть".
Скоро вернулись бобры в свою хатку. Отряхнулись внизу, обсушились.
- Ну как, - говорят, - как ты себя чувствуешь, зайчонок?
- У вас все очень хорошо, - говорит Листопадничек. – Но мне нельзя долго здесь оставаться. Мне пора в лес.
- Что делать, - говорит Бобр, - если нужно, ступай. Выход из нашей хатки теперь один – под водою. Если научился хорошо плавать и нырять – пожалуйста.
Сунул Листопадничек лапку в холодную воду:
- Бррр! Ах, какая холодная вода! Уж лучше, пожалуй, у вас на всю зиму останусь, я не хочу в воду.
- Ладно, оставайся, - говорит Бобр. – Мы очень рады. Будешь у нашихбобряток нянькой, будешь им корм приносить из кладовой. А мы пойдем на реку работать, деревья валить. Мы звери трудолюбивые.
Остался Листопадничек в бобровой хатке. Проснулись бобрятки, пищат, проголодались. Целую охапку ивовых мягких веток притащил для них из кладовой Листопадничек. Очень обрадовались бобрятки, стали глодать ивовые ветки – быстро-быстро. Зубы у бобров острые, только щепки летят. Обглодали, опять пищат, есть просят.
Намучился Листопадничек, таская из кладовой тяжелые ветки. Поздно вернулись бобры, стали прибирать свою хатку. Любят бобры чистоту и порядок.
- А теперь, - сказали они зайчонку, - пожалуйста, садись с нами кушать.
- Где у вас репка лежит? – спрашивает Листопадничек.
- Нет у нас репки, - отвечают бобры. – Бобры ивовую и осиновую кору кушают.
Отведал зайчонок бобрового кушанья. Горькой показалась ему твердая ивовая кора.
"Эх, видно, не видать мне больше сладкой репки!" - подумал листопадничек-зайчонок.
На другой день, когда ушли бобры на работу, запищали бобрята – есть просят.
Побежал Листопадничек в кладовую, а там у норы незнакомый зверь сидит, весь мокрый, в зубах большущая рыбина. Испугался Листопадничек страшного зверя, стал из всех сил колотить лапками в стену, звать старых бобров.
Услыхали бобры шум, мигом явились. Выгнал старый Бобр из норы незваного гостя.
- Это разбойница выдра, - сказал Бобр, - она нам делает много зла, портит и разоряет наши плотины. Только ты не робей, зайчонок: выдра теперь не скоро покажется в нашей хатке. Я ей хороших тумаков надавал.
Выгнал Бобр выдру, а сам – в воду. И опять остался Листопадничек с бобрятами в сырой темной хатке.
Много раз слышал он, как подходила к хатке, принюхиваясь, хитрая лисица, как бродила возле хатки злая рысь. Жадная росомаха пробовала ломать хатку.
За долгую зиму большого страху натерпелся листопадничек-зайчонок. Часто вспоминал он свое теплое гнездо, старую мать-зайчиху.
Раз случилось на лесной речке большая беда. Ранней весною прорвала вода построенную бобрами большую плотину. Стало заливать хатку.
- Вставайте! Вставайте! – закричал старый Бобр. – Это выдра испортила нашу плотину.
Бросились вниз бобрята – бултых в воду! А вода все выше и выше. Подмочила зайчонку хвостик.
- Плыви, зайчонок! – говорит старый Бобр. – Плыви, спасайся, а то пропадешь!
У Листопадничка со страху хвостик дрожит. Очень боялся холодной воды робкий зайчонок.
- Ну что с тобой делать? – сказал старый Бобр. – Садись на мой хвост да держись крепче. Я научу тебя плавать и нырять.
Уселся зайчонок на широкий бобровый хвост, крепко лапками держится. Нырнул Бобр в воду, хвостом вильнул, - не удержался, как пуля вылетел Листопадничек из воды. Волей-неволей пришлось к берегу плыть самому. Вышел на берег, фыркнул, встряхнулся и – со всех ног на родное болото.
А старая зайчиха с зайчатами спала в своем гнезде.
Обрадовался Листопадничек, прижался к матери.
Не узнала зайчиха своего зайчонка:
- Ай, ай, кто это?
- Это я, - сказал Листопадничек. – Я из воды. Мне холодно, я очень озяб.
Обнюхала, облизала Листопадничка зайчиха, положила спать в теплое гнездо. Крепко-крепко заснул возле матери в родном гнезде Листопадничек. Утром собрались слушать Листопадничка зайцы со всего болота.
Рассказал он братьям и сестрам, как бегал за журавлями в теплые страны, как жил у бобров, как научил его старый Бобр плавать и нырять. С тех пор по всему лесу прослыл Листопадничек самым храбрым и отчаянным зайцем.
Носов Николай
Телефон
Один раз мы с Мишкой были в игрушечном магазине и увидели замечательную игрушку - телефон. В большой деревянной коробке лежали два телефонных аппарата, две трубки, в которые говорить и слушать, и целая катушка проволоки. Продавщица объяснила нам, что если один телефон поставить в одной квартире, а другой - у соседей и соединить оба аппарата проволокой, то можно переговариваться.
- Вот нам бы купить! Мы как раз соседи, - сказал Мишка. - Хорошая штука! Это не какая-нибудь простая игрушка, которую поломаешь и выбросишь. Это полезная вещь!
- Да, - говорю я, - очень полезная штука! Захотел поговорить, взял трубку - поговорил, и ходить никуда не надо.
- Удобство! - восторгался Мишка. - Сидишь дома и разговариваешь. Замечательно!
Мы с Мишкой решили собирать деньги, чтобы купить телефон. Две недели подряд мы не ели мороженого, не ходили в кино - всё деньги копили. Наконец насобирали сколько было нужно и купили телефон.
Примчались из магазина домой с коробкой. Один телефон у меня поставили, другой - у Мишки и от моего телефона протянули проволоку через форточку вниз, прямо к Мишкиному телефону.
- Ну, - говорит Мишка, - попробуем разговаривать. Беги наверх и слушай.
Я помчался к себе, взял трубку и слушаю, а трубка уже кричит Мишкиным голосом:
- Алло! Алло!
Я тоже как закричу:
- Алло!
- Слышно что-нибудь? - кричит Мишка.
- Слышно. А тебе слышно?
- Слышно. Вот здорово! Тебе хорошо слышно?
- Хорошо. А тебе?
- И мне хорошо! Ха-ха-ха! Слышно, как я смеюсь?
- Слышно. Ха-ха-ха! А тебе слышно?
- Слышно. Послушай, сейчас я к тебе приду. Мишка прибежал ко мне, и мы принялись обниматься от радости:
- Хорошо, что купили телефон! Правда? - говорит Мишка.
- Конечно, - говорю, - хорошо.
- Слушай, сейчас я пойду обратно и позвоню тебе. Он убежал и позвонил снова. Я взял трубку:
- Алло!
- Алло!
- Слышно?
- Слышно.
- Хорошо?
- Хорошо.
- И у меня хорошо. Давай разговаривать.
- Давай, - говорю, - а о чём разговаривать?
- Ну, о чём... О чём-нибудь... Хорошо, что мы купили телефон, правда?
- Правда.
- Вот если бы не купили, было бы плохо. Правда?
- Правда.
- Ну?
- Что “ну”?
- Чего же ты не разговариваешь?
- А ты почему не разговариваешь?
- Да я не знаю, о чём разговаривать, - говорит Мишка. - Это всегда так бывает: когда надо разговаривать, так не знаешь, о чём разговаривать, а когда не надо разговаривать, так разговариваешь и разговариваешь...
Я говорю:
- Давай вот что: подумаем, а когда придумаем, тогда позвоним.
- Ладно.
Я повесил трубку и стал думать. Вдруг звонок. Я взял трубку.
- Ну, придумал? - спрашивает Мишка.
- Нет ещё, не придумал.
- Я тоже ещё не придумал.
- Зачем же ты звонишь, раз не придумал?
- А я думал, что ты придумал.
- Я сам тогда позвонил бы.
- А я думал, что ты не догадаешься.
- Что ж я, по-твоему, осёл?
- Нет, какой же ты осёл! Ты совсем не осёл! Разве я говорю, что ты осёл!
- А что ты говоришь?
- Ничего. Говорю, что ты не осёл.
- Ну ладно, довольно тебе про осла твердить! Давай лучше уроки учить.
- Давай.
Я повесил трубку и сел за уроки. Вдруг Мишка снова звонит:
- Слушай, сейчас я буду петь и на рояле играть по телефону.
- Ну, пой, - говорю.
Послышалось какое-то шипение, потом забренчала музыка, и вдруг Мишка запел не своим голосом:
Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни-и-и?
“Что это? - думаю. - Где он так петь выучился?” Вдруг Мишка сам является. Рот до ушей.
- Ты думал, это я пою. Это патефон по телефону поёт! Дай-ка, я послушаю.
Я дал ему трубку. Он слушал, слушал, потом как бросит трубку - и бегом вниз. Я взял трубку, а там “Пш-ш-ш! Пш-ш-ш! Др-р-р! Др-р-р!” Наверно, пластинка кончилась. Я снова сел за уроки. Опять звонок. Я взял трубку:
- Алло!
А из трубки:
- Ав! Ав! Ав!
- Ты чего, - говорю, - по-собачьи лаешь?
- Это не я. Это с тобой Дружок разговаривает. Слышишь, как он кусает трубку зубами?
- Слышу.
- Это я ему в морду тыкаю трубкой, а он её зубами грызёт.
- Ты бы лучше не портил трубку.
- Ничего, она железная... Ай! Пошёл вон! Я тебе покажу, как кусаться! Вот тебе! (Ав! Ав!Ав!) Кусается, понимаешь?
- Понимаю, - говорю.
Снова сел за уроки. Через минуту звонок. Я взял трубку, а там что-то жужжит:
“Жжу-у-у-у!”
- Алло, - кричу я. “Жуу-у! Жжу-у!”
- Чем это ты там жужжишь?
- Мухой.
- Какой мухой?
- Ну, простой мухой. Я её держу перед трубкой, а она крылышками машет и жужжит.
Целый вечер мы с Мишкой звонили друг другу и выдумывали разные фокусы: пели, кричали, рычали, мычали, даже шёпотом разговаривали - всё было слышно. Уроки я кончил поздно и думаю:
“Позвоню ещё раз Мишке, перед тем как лечь спать”.
Позвонил, а он не отвечает. “Что же это? - думаю. - Неужели телефон испортился?”
Позвонил ещё раз - опять нет ответа! Думаю:
“Надо пойти узнать, в чём дело”.
Прибегаю к нему... Батюшки! Он телефон положил на стол и ломает. Батарею из аппарата вытащил, звонок разобрал и уже трубку развинчивает.
- Стой! - говорю. - Ты зачем телефон ломаешь?
- Да я не ломаю. Я только хочу посмотреть, как он устроен. Разберу, а потом соберу обратно.
- Так разве ты соберёшь? Это понимать надо.
- Ну я и понимаю. Чего тут ещё не понимать! Он развинтил трубку, вынул из неё какие-то железки и стал отковыривать круглую пластинку, которая внутри была. Пластинка вывалилась, и из трубки посыпался чёрный порошок. Мишка испугался и стал собирать порошок обратно в трубку.
- Ну, вот видишь, - говорю, - что ты наделал!
- Ничего, - говорит, - я сейчас соберу всё, как было. И стал собирать. Возился, возился... Винтики маленькие,
завинчивать трудно. Наконец собрал трубку, только железка
у него одна осталась и два винтика лишних.
- А это откуда - железка? - спрашиваю.
- Ах я разиня! - говорит Мишка. - Забыл! Её надо было там внутри привинтить. Придётся снова разбирать трубку.
- Ну, - говорю, - я пойду домой, а ты, как только будет готово, позвони мне.
Пошёл я домой и стал ждать. Ждал, ждал, так ничего не дождался и спать лёг.
Наутро телефон как зазвонит! Я вскочил неодетый, схватил трубку и кричу:
- Слушаю!
А из трубки в ответ:
- Ты чего хрюкаешь?
- Как это - хрюкаю? Я не хрюкаю, - говорю я.
- Брось хрюкать! Говори по-человечески! - кричит Мишка.
- Я и говорю по-человечески. Зачем хрюкать?
- Ну, довольно тебе баловаться! Всё равно я не поверю, что ты поросёнка в комнату притащил.
- Да говорят же тебе, что никакого поросёнка нет! - рассердился я.
Мишка замолчал. Через минуту приходит ко мне:
- Ты чего хрюкал по телефону?
- Я не хрюкал.
- Я ведь слышал.
- Да зачем же мне хрюкать?
- Не знаю, - говорит. - Только у меня в трубке всё “хрю-хрю” да “хрю-хрю”. Вот пойди, если не веришь, послушай.
Я пошёл к нему и позвонил по телефону:
- Алло!
Сначала ничего не было слышно, а потом потихоньку так:
“Хрюк! Хрюк! Хрюк!” Я говорю:
- Хрюкает.
А в ответ снова:
“Хрюк! Хрюк! Хрюк!”
- Хрюкает! - кричу я. А из трубки опять:
“Хрюк! Хрюк! Хрюк! Хрюк!” Тут я понял, в чём дело, и побежал к Мишке.
- Это ты, - говорю, - телефон испортил!
- Почему?
- Ты разбирал его, вот и испортил у себя в трубке что-то.
- Наверно, я что-нибудь неправильно собрал, - говорит Мишка. - Надо исправить.
- Как же теперь исправишь?
- А я посмотрю, как твой телефон устроен, и свой сделаю так же.
- Не дам я свой телефон разбирать!
- Да ты не бойся! Я осторожно. Надо же починить! И стал чинить. Возился, возился - и починил так, что совсем ничего не стало слышно. Даже хрюкать перестало.
- Ну, что теперь делать? - спрашиваю я.
- Знаешь, - говорит Мишка, - пойдём в магазин, может быть, там починят.
Пошли мы в игрушечный магазин, но там телефонов не чинили и даже не знали, где чинят. Целый день мы ходили скучные. Вдруг Мишка придумал:
- Чудаки мы! Ведь мы можем по телеграфу переговариваться!
- Как - по телеграфу?
- Очень просто: точка, тире. Звонок-то ведь действует! Короткий звонок - точка, а длинный - тире. Выучим азбуку Морзе и будем переговариваться!
Достали мы азбуку Морзе и стали учить: “А” - точка, тире; “Б” - тире, три точки; “В” - точка, два тире... Выучили всю азбуку и стали переговариваться. Сначала у нас получалось медленно, а потом мы научились, как настоящие телеграфисты: “трень-трень-трень!” - и всё понятно. Это даже интереснее было, чем простой телефон. Только это продолжалось недолго. Один раз звоню Мишке утром, а он не отвечает. “Ну, - думаю, - спит ещё”. Позвонил позже - опять не отвечает. Пошёл к нему и стучу в дверь. Мишка открыл и говорит:
- Ты чего в дверь барабанишь? Не видишь, что ли? И показывает на двери кнопку.
- Что это? - спрашиваю.
- Кнопка.
- Какая?
- Электрическая. У нас теперь электрический звонок есть, так что можешь звонить.
- Где ты взял?
- Сам сделал.
- Из чего?
- Из телефона.
- Как - из телефона?
- Очень просто. Звонок из телефона выдрал, кнопку - тоже. И батарею из телефона вынул. Была игрушка - стала вещь!
- Какое же ты имел право телефон разбирать? - говорю я.
- Какое право! Я свой телефон разобрал. Твоего ведь не трогал.
- Так телефон-то наш общий! Если бы я знал, что ты станешь ломать, то и не стал бы с тобой покупать! Зачем мне телефон, если разговаривать не с кем!
- А зачем нам разговаривать? Небось недалеко живём, можно и так прийти поговорить.
- Я с тобой и разговаривать после этого не хочу!
Рассердился я на него и три дня с ним не разговаривал. От скуки и я свой телефон разобрал и сделал из него электрический звонок. Только не так, как у Мишки. Я всё аккуратно устроил. Батарею поставил возле двери на полочке, от неё по стене провода протянул к электрическому звонку и кнопке. А кнопку к двери хорошенько винтиками привинтил, чтоб она не болталась на одном гвозде, как у Мишки. Даже папа и мама похвалили меня за то, что я устроил такую полезную вещь в доме.
Я пошёл к Мишке, чтобы рассказать ему, что у меня теперь тоже электрический звонок есть.
Подхожу к двери, звоню... Нажимал кнопку, нажимал - никто не отворяет. “Может быть, звонок испортился?” - думаю. Стал в дверь стучать. Мишка открыл. Я спрашиваю:
- Что же звонок, не действует?
- Не действует.
- Почему?
- Да я батарею разобрал.
- Зачем?
- Ну, я хотел посмотреть, из чего батарея сделана.
- Как же, - говорю, - ты теперь будешь - без телефона и без звонка?
- Ничего, - вздохнул он, - как-нибудь буду! Пошёл я домой, а сам думаю: “Почему Мишка такой нескладный? Зачем он всё ломает?!” Мне даже жалко стало его.
Вечером я лёг спать и долго не мог заснуть, всё вспоминал: как у нас был телефон и как из него получился электрический звонок. Потом я стал думать об электричестве, как оно получается в батарее и из чего. Все давно уже спали, а я всё думал про это и никак не мог заснуть. Тогда я встал, зажёг лампу, снял с полки батарею и разломал её. В батарее оказалась какая-то жидкость, в которой мокла чёрная палка, завёрнутая в тряпочку. Я понял, что электричество получалось из этой жидкости. Потом лёг в постель и быстро заснул.
Платонов Андрей
Еще мама
- А я, когда вырасту, я в школу ходить не буду! - сказал Артем своей матери, Евдокии Алексеевне. - Правда, мама?
- Правда, правда, - ответила мать. - Чего тебе ходить!
- Чего мне ходить? Ничего! А то я пойду, а ты заскучаешь по мне. Не надо лучше!
- Не надо, - сказала мать, - не надо!
А когда прошло лето и стало Артему семь лет от роду, Евдокия Алексеевна взяла сына за руку и повела его в школу. Артем хотел было уйти от матери, да не мог вынуть свою руку из ее руки; рука у матери теперь была твердая, а прежде была мягкая.
- Ну что ж! - сказал Артем. - Зато я домой скоро приду! Правда, скоро?
- Скоро, скоро, - ответила мать. - Поучишься чуть-чуть и домой пойдешь.
- Я чуть-чуть, - соглашался Артем. - А ты по мне дома не скучай!
- Не буду, сынок, я не буду скучать.
- Нет, ты немножко скучай, - сказал Артем. - Так лучше тебе будет, а то что! А игрушки из угла убирать не надо: я приду и сразу буду играть, я бегом домой прибегу.
- А я тебя ждать буду, - сказала мать, - я тебе оладьев нынче испеку.
- Ты будешь ждать меня? - обрадовался Артем. - Тебе ждать не дождаться! Эх, горе тебе! А ты не плачь по мне, ты не бойся и не умри смотри, а меня дожидайся!
- Да уж ладно! - засмеялась мать Артема. -Уж дождусь тебя, милый мой, авось не помру!
- Ты дыши и терпи, тогда не помрешь, - сказал Артем. - Гляди, как я дышу, так и ты.
Мать вздохнула, остановилась и показала сыну вдаль. Там, в конце улицы, стояла новая большая рубленая школа - ее целое лето строили, - а за школой начинался темный лиственный лес. До школы отсюда еще было далеко, до нее протянулся долгий порядок домов - дворов десять или одиннадцать.
- А теперь ступай один, - сказала мать. - Привыкай один ходить. Школу-то видишь?
- А то будто! Вон она!
- Ну иди, иди, Артемушка, иди один. Учительницу там слушайся, она тебе вместо меня будет.
Артем задумался.
- Нету, она за тебя не будет, - тихо произнес Артем, - она чужая.
- Привыкнешь, Аполлинария Николаевна тебе как родная будет. Ну, иди!
Мать поцеловала Артема в лоб, и он пошел далее один.
Отошедши далеко, он оглянулся на мать. Мать стояла на месте и смотрела на него. Артему хотелось заплакать по матери и вернуться к ней, но он опять пошел вперед, чтобы мать не обиделась на него. А матери тоже хотелось догнать Артема, взять его за руку и вернуться с ним домой, но она только вздохнула и пошла домой одна.
Вскоре Артем снова обернулся, чтобы поглядеть на мать, однако ее уже не было видно.
И пошел он опять один и заплакал. Тут гусак вытянул шею из-за изгороди, крякнул и защемил клювом штанину у Артема, а заодно захватил и живую кожу на его ноге. Артем рванулся прочь и спасся от гусака. "Это страшные дикие птицы, - решил Артем, - они живут вместе с орлами".
На другом дворе были открыты ворота. Артем увидел лохматое животное с приставшими к нему репьями, животное стояло к Артему хвостом, но все равно оно было сердитое и видело его.
"Ктой-то это? - подумал Артем. - Волк, что ли?" Артем оглянулся в ту сторону, куда ушла его мать, - и не видать ли ее там, а то этот волк побежит туда. Матери не было видно, она уже дома, должно быть, это хорошо, волк ее не съест. Вдруг лохматое животное повернуло голову и молча оскалило на Артема пасть с зубами.
Артем узнал собаку Жучку.
- Жучка, это ты?
- Р-р-р! - ответила собака-волк.
- Тронь только! - сказал Артем. - Ты только тронь! Ты знаешь, что тебе тогда будет? Я в школу иду. Вон она виднеется!
- Ммм, - смирно произнесла Жучка и
шевельнула хвостом.
- Эх, далече еще до школы! - вздохнул Артем и пошел дальше.
Кто-то враз и больно ударил Артема по щеке, словно вонзился в нее, и тут же вышел вон обратно.
- Это ктой-то еще? - напугался было Артем. - Ты чего дерешься, а то я тебе тоже... Мне в школу надо. Я ученик - ты видишь!
Он поглядел вокруг, а никого не было, один ветер шумел павшими листьями.
- Спрятался? - сказал Артем. - Покажись только!
На земле лежал толстый жук. Артем поднял его, потом положил на лопух.
- Это ты на меня из ветра упал. Живи теперь, живи скорее, а то зима настанет.
Сказавши так, Артем побежал в школу, чтобы не опоздать. Сначала он бежал по тропинке возле плетня, да оттуда какой-то зверь дыхнул на него горячим духом и сказал: "Ффурфурчи!"
- Не трожь меня: мне некогда! - ответил Артем и выбежал на середину улицы.
На дворе школы сидели ребята. Их Артем не знал, они пришли из другой деревни, должно быть, они учились давно и были все умные, потому что Артем не понимал, что они говорили.
- А ты знаешь жирный шрифт? Ого! - сказал мальчик из другой деревни.
А еще двое говорили:
- Нам хоботковых насекомых Афанасий Петрович показывал!
- А мы их прошли уже. Мы птиц учили до кишок!
- Вы до кишок только, а мы всех птиц до перелёта проходили.
"А я ничего не знаю, - подумал Артем, - я только маму люблю! Убегу я домой!"
Зазвенел звонок. На крыльцо школы вышла учительница Аполлинария Николаевна и сказала, когда отзвенел звонок:
- Здравствуйте, дети! Идите сюда, идите ко мне. Все ребята пошли в школу, один Артем остался во дворе.
Аполлинария Николаевна подошла к нему:
- А ты чего? Оробел, что ли?
- Я к маме хочу, - сказал Артем и закрыл лицо рукавом. - Отведи меня скорее ко двору.
- Нет уж, нет! - ответила учительница. - В школе я тебе мама.
Она взяла Артема под мышки, подняла к себе на руки и понесла.
Артем исподволь поглядел на учительницу: ишь ты, какая она была, - она была лицом белая, добрая, глаза ее весело смотрели на него, будто она играть с ним хотела в игру, как маленькая.И пахло от нее так же, как от матери, теплым хлебом и сухою травой.
В классе Аполлинария Николаевна хотела было посадить Артема за парту, но он в страхе прижался к ней и не сошел с рук. Аполлинария Николаевна села за стол и стала учить детей, а Артема оставила у себя на коленях.
- Эк ты, селезень толстый какой на коленях сидит! - сказал один мальчик.
- Я не толстый! - ответил Артем. - Это меня орел укусил, я раненый.
Он сошел с коленей учительницы и сел за парту.
- Где? - спросила учительница. - Где твоя рана? Покажи-ка ее, покажи!
- А вот тута! - Артем показал ногу, где гусак его защемил.
Учительница оглядела ногу.
- До конца урока доживешь?
- Доживу, - обещал Артем.
Артем не слушал, что говорила учительница на уроке. Он смотрел в окно на далекое белое облако; оно плыло по небу туда, где жила его мама в родной их избушке. А жива ли она? Не померла ли от чего-нибудь - вот бабушка Дарья весною враз померла, не чаяли, не гадали. А может быть, изба их без него загорелась, ведь Артем давно из дому ушел, мало ли что бывает.
Учительница видела тревогу мальчика и спросила у него:
- А ты чего, Федотов Артем, ты чего думаешь сейчас? Почему ты меня не слушаешь?
- Я пожара боюсь, наш дом сгорит.
- Не сгорит. В колхозе народ смотрит, он потушит огонь.
- Без меня потушат? - спросил Артем.
- Без тебя управятся.
После уроков Артем первым побежал домой.
- Подожди, подожди, - сказала Аполлинария Николаевна. - Вернись назад, ты ведь раненый.
А ребята сказали:
- Эк, какой - инвалид, а бегает!
Артем остановился в дверях, учительница подошла к нему, взяла его за руку и повела с собою. Она жила в комнатах при школе, только с другого крыльца. В комнатах уАполлинарии Николаевны пахло цветами, тихо звенела посуда в шкафу, и всюду было убрано чисто, хорошо.
Аполлинария Николаевна посадила Артема на стул, обмыла его ногу теплой водой из таза и перевязала красное пятнышко - щипок гусака - белой марлей.
- А мама твоя будет горевать! - сказала Аполлинария Николаевна. - Вот горевать будет!
- Не будет! - ответил Артем. - Она оладьи печет!
- Нет, будет. Эх, скажет, зачем Артем в школу нынче ходил? Ничего он там не узнал, а пошел учиться - значит, он маму обманул, значит, он меня не любит, скажет она и сама заплачет.
- И правда! - испугался Артем.
- Правда. Давай сейчас учиться.
- Чуть-чуть только, - сказал Артем.
- Ладно уж, чуть-чуть, - согласилась учительница. - Ну, иди сюда, раненый.
Она взяла его к себе на руки и понесла в класс. Артем боялся упасть и прильнул к учительнице. Снова он почувствовал тот же тихий и добрый запах, который он чувствовал возле матери, а незнакомые глаза, близко глядевшие на него, были несердитые, точно давно знакомые. "Не страшно", - подумал Артем.
В классе Аполлинария Николаевна написала на Доске одно слово и сказала:
- Так пишется слово "мама". - И велела писать эти буквы в тетрадь.
- А это про мою маму? - спросил Артем.
- Про твою.
Тогда Артем старательно начал рисовать такие же буквы в своей тетради, что и на доске. Он старался, а рука его не слушалась; он ей подговаривал, как надо писать, а рука гуляла сама по себе и писала каракули, не похожие на маму. Осерчавши, Артем писал снова и снова четыре буквы, изображающие "маму", а учительница не сводила с него своих радующихся глаз.
- Ты молодец! - сказала Аполлинария Николаевна.
Она увидела, что теперь Артем сумел написать буквы хорошо и ровно.
- Еще учи! - попросил Артем. - Какая это буква: вот такая - ручки в бочки?
- Это Ф, - сказала Аполлинария Николаевна.
- А жирный шрифт что?
- А это такие вот толстые буквы.
- Кормлёные? - спросил Артем. - Больше не будешь учить - нечему?
- Как так "нечему"? Ишь ты какой! - сказала учительница. - Пиши еще!
Она написала на доске: "Родина".
Артем стал было переписывать слово в тетрадь, да вдруг замер и прислушался.
На улице кто-то сказал страшным заунывным голосом: "У-у!", а потом еще раздалось откуда-то, как из-под земли: "Н-н-н!"
И Артем увидел в окне черную голову быка. Бык глянул на Артема одним кровавым глазом и пошел к школе.
- Мама! - закричал Артем. Учительница схватила мальчика и прижала его к своей груди.
- Не бойся! - сказала она. - Не бойся, маленький мой. Я тебя не дам ему, он тебя не тронет.
- У-у-у! - прогудел бык.
Артем обхватил руками шею Аполлинарии Николаевны, а она положила ему свою руку на голову.
- Я прогоню быка. Артем не поверил.
- Да. А ты не мама!
- Мама!.. Сейчас я тебе мама!
- Ты еще мама? Там мама, а ты еще, ты тут.
- Я еще. Я тебе еще мама!
В классную комнату вошел старик с кнутом, запыленный землей; он поклонился и сказал:
- Здравствуйте, хозяева! А что, нету ли кваску испить либо воды? Дорога сухая была...
- А вы кто, вы чьи? - спросила Аполлинария Николаевна.
- Мы дальние, - ответил старик. - Мы скрозь идем вперед, мы племенных быков по плану гоним. Слышите, как они нутром гудят? Звери лютые!
- Они вот детей могут изувечить, ваши быки! - сказала Аполлинария Николаевна.
- Еще чего! - обиделся старик. - А я-то где? Детей.я уберегу!
Старик пастух напился из бака кипяченой воды - он полбака выпил, вынул из своей сумки красное яблочко, дал его Артему. "Ешь, - сказал, точи зубы", - и ушел.
- А еще у меня есть еще мамы? - спросил Артем. - Далеко-далеко, где-нибудь?
- Есть, - ответила учительница. - Их много у тебя.
- А зачем много?
- А затем, чтоб тебя бык не забодал. Вся наша Родина - еще мама тебе.
Вскоре Артем пошел домой, а на другое утро он спозаранку собрался в школу.
- Куда ты? Рано еще, - сказала мать.
- Да, а там учительница Аполлинария Николаевна! - ответил Артем.
- Ну что ж, что учительница. Она добрая.
- Она, должно, уже соскучилась, - сказал Артем. - Мне пора.
Мать наклонилась к сыну и поцеловала его на дорогу.
- Ну, иди, иди помаленьку. Учись там и расти большой.