19 июня
1,3 тыс. прочитали
Лучшие стихи Андрея Вознесенского соединяют в себе традиции классики, авангарда и модерна.
Андрей Андреевич Вознесенский (12 мая 1933 года, Москва — 1 июня 2010 года, Переделкино, Московская область) — русский поэт, публицист, художник и архитектор, лауреат Государственной премии СССР, лауреат Премии Правительства РФ.
Андрей Вознесенский в молодости // Формаслов
Лучшие стихи Андрея Вознесенского соединяют в себе традиции классики (в частности, Маяковского и Асеева), авангарда и модерна. Для них характерны нетрадиционные, сложные рифмы, словесная игра, яркая динамичная картина мира, гротесковость и ассоциативность. По словам Евгения Евтушенко, «Мир предстает в стихах Вознесенского таким, каким он может представляться лишь при стремительном движении — смазанно мелькающим, хаотично смещенным. Он переполнен врубающимися в глаза и тут же исчезающими яркими цветовыми пятнами, на секунду выхваченными, как лучом прожектора, лицами».
Авангардно-модернистская организация художественного пространства и времени с перевёрнутой картиной мира, иногда страшной, в стиле полотен Иеронима Босха, иногда комической, с элементами бравады; стремление довести частное, повседневное до уровня космического — вот что мы встречаем во многих стихах Вознесенского. Возможно, поэтому многим он кажется нарочито-эпатажным автором, бросающим обществу вызов:
Живет у нас сосед Букашкин,
в кальсонах цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,
над ним горят Антимиры!
И в них магический, как демон,
Вселенной правит, возлежит
Антибукашкин, академик
и щупает Лоллобриджид.
Но грезятся Антибукашкину
виденья цвета промокашки.
Да здравствуют Антимиры!
Фантасты — посреди муры.
Без глупых не было бы умных,
оазисов — без Каракумов.
Нет женщин — есть антимужчины,
в лесах ревут антимашины.
Есть соль земли. Есть сор земли.
Но сохнет сокол без змеи.
Люблю я критиков моих.
На шее одного из них,
благоуханна и гола,
сияет антиголова!..
…Я сплю с окошками открытыми,
а где-то свищет звездопад,
и небоскребы сталактитами
на брюхе глобуса висят.
И подо мной вниз головой,
вонзившись вилкой в шар земной,
беспечный, милый мотылек,
живешь ты, мой антимирок!
Зачем среди ночной поры
встречаются антимиры?
Зачем они вдвоем сидят
и в телевизоры глядят?
Им не понять и пары фраз.
Их первый раз — последний раз!
Сидят, забывши про бонтон,
ведь будут мучиться потом!
И уши красные горят,
как будто бабочки сидят…
…Знакомый лектор мне вчера
сказал: «Антимиры? Мура!»
Я сплю, ворочаюсь спросонок,
наверно, прав научный хмырь.
Мой кот, как радиоприемник,
зеленым глазом ловит мир.
А. Вознесенский, “Аксиома самоиска” // Формаслов
По мнению многих литературоведов, Андрей Вознесенский является учеником не только Маяковского, но и Бориса Пастернака, и одного из последних футуристов Семёна Кирсанова. Вознесенским также было написано стихотворение «Похороны Кирсанова», впоследствии положенное на музыку Давидом Тухмановым. В нём отчётливо видно тяготение автора к новаторству в области языка, стремление сталкивать близкие и отдалённые по смыслу слова, выбивая из них новые оригинальные значения. В частности, приём лексического повтора, использованный здесь Вознесенским, создаёт не только объёмный смысловой фон, но и особое состояние экзистенциального ужаса, в которое погружается читатель:
Прощайте, поэт, прощайте,
К вам двери не отворить,
Уже ни стихом, ни сагою
Оттуда не возвратить.
Почётные караулы
У входа в нездешний гул
Ждут очереди понуро,
В глазах у них: «Караул!»
В глазах у них: «Караул!»
Ждут очереди понуро,
В глазах у них «Караул!»
Пьерошка в одежде ёлочной,
Прислушиваясь к строфе,
Серебрянейший, как пёрышко,
Просиживал в кафе.
Один, как всегда без дела,
На деле же весь из мук,
Почти что уже без тела
Мучительнейший звук,
Мучительнейший звук.
Почти что уже без тела
Мучительнейший звук.
Нам виделось кватроченто
И как он из муки спел,
А было кровоточенье
Из горла, когда он пел.
Маэстро великолепный,
Стриженый, как школяр,
Невыплаканная флейта
В красный легла футляр.
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта
В красный легла футляр.
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта
В красный легла футляр.
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта
В красный легла футляр.
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта,
Невыплаканная флейта
В красный легла футляр.
Крёстным отцом молодого поэта стал критик, сотрудник отдела русской литературы Дмитрий Стариков. Благодаря его содействию, в «Литературной газете» появилась поэма «Мастера».
Первый поэтический сборник Вознесенского, выпускника Архитектурного института, появился в 1960 году во Владимире и навлёк на себя гнев властей. Редактора Капитолину Афанасьевну сняли с работы и даже хотели уничтожить тираж. Одной из причин такой реакции стало опубликованное в сборнике стихотворение «Гойя» — пожалуй, лучшее из произведений Вознесенского раннего периода. В нём отразилась реакция поэта на трагические события военного времени. Рваный ритм, нестандартная звукопись, построенная на сочетании «го», яркость и анафоричность создают обобщённый образ страдающего человечества в духе лучших картин испанского художника Франсиско Гойи. В частности, первое же восклицание «Я — Гойя»! отсылают читателя к его циклу «Бедствия войны»:
Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.
Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — Голод.
Я — горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой…
Я — Гойя!
О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды —
Как гвозди.
Я — Гойя.
Тема войны в её сюрреалистическом воплощении становится одной из ключевых в творчестве Вознесенского. И это не только события 1941-1945 годов — поэту важно осмыслить происходящее в эпохальном, общечеловеческом ракурсе, поэтому нередко его стихи становятся своеобразным экскурсом в русскую и мировую историю. Так одно из лучших стихотворений, «Реквием», по версии Владимира Солоухина, отсылает нас к крымской трагедии — так называемому «крымскому потоплению», когда по инициативе Розалии Самойловны Залкинд (Розалии Землячки) и венгерского революционера Белы Куна, многие офицеры врангелевской армии, жестоко обманутые большевиками, были расстреляны и утоплены в море с камнями, привязанными к ногам:
Возложите на море венки.
Есть такой человечий обычай —
в память воинов, в море погибших,
возлагают на море венки.
Здесь, ныряя, нашли рыбаки
десять тысяч стоящих скелетов,
ни имен, ни причин не поведав,
запрокинувших головы к свету,
они тянутся к нам, глубоки.
Возложите на море венки.
Чуть качаются их позвонки,
кандалами прикованы к кладбищу,
безымянные страшные ландыши.
Возложите на море венки.
На одном, как ведро, сапоги,
на другом — на груди амулетка.
Вдовам их не помогут звонки.
Затопили их вместо расстрела,
души их, покидавшие тело,
на воде оставляли круги.
Возложите на море венки
под свирель, барабан и сирены.
Из жасмина, из роз, из сирени
возложите на море венки.
Возложите на землю венки.
В ней лежат молодые мужчины.
Из сирени, из роз, из жасмина
возложите живые венки.
Заплетите земные цветы
над землею сгоревшим пилотам.
С ними пили вы перед полетом.
Возложите на небо венки.
Пусть стоят они в небе, видны,
презирая закон притяженья,
говоря поколеньям пришедшим:
«Кто живой — возложите венки».
Возложите на Время венки,
в этом вечном огне мы сгорели.
Из жасмина, из белой сирени
на огонь возложите венки.
По тому, как в поэзии Вознесенского отражались события отечественной истории, можно судить, насколько он был восприимчив и внимателен к своей стране и своему народу, насколько гражданским и всеохватным было его поэтическое мышление. Так, одному из трагических событий Великой Отечественной войны посвящено его стихотворение «Баллада 1941 года». Речь идёт о первом периоде обороны от немецких войск Керченского полуострова. Здесь, в Аджимушкайских каменоломнях, погибло немалое количество не только советских солдат, но и гражданского населения:
Рояль вползал в каменоломню.
Его тащили на дрова
К замерзшим чанам и половням.
Он ждал удара топора!
Он был без ножек, черный ящик,
Лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер,
В пещерном логове людей.
А пальцы вспухшие алели.
На левой — два, на правой — пять…
Он опускался на колени,
Чтобы до клавишей достать.
Семь пальцев бывшего завклуба!
И, обмороженно-суха,
С них, как с разваренного клубня,
Дымясь, сползала шелуха.
Металась пламенем сполошным
Их красота, их божество…
И было величайшей ложью
Все, что игралось до него!
Все отраженья люстр, колонны…
Во мне ревет рояля сталь.
И я лежу в каменоломне.
И я огромен, как рояль.
Я отражаю штолен сажу.
Фигуры. Голод. Блеск костра.
И как коронного пассажа,
Я жду удара топора!
С годами у Вознесенского появляется всё больше стихов философской направленности, где он пытается осмыслить человеческую жизнь с её подлинными ценностями. Бесспорно, одним из лучших в этой связи можно назвать стихотворение «Ностальгия по настоящему». Традиционно его относят к жанру элегии. Здесь, следуя пастернаковской традиции, поэт поднимает тему быстротечности бытия и ограниченности земного существования. Фальшивость эпохи, наполненной ложными идеалами, должна неизменно пробуждать и мысль о необходимости что-то менять в будущем:
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.
Нас с тобой никто не расколет.
Но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто-то тебя отнимает.
Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.
Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.
Все из пластика, даже рубища.
Надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка…
И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем рост понимания».
Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдет настоящая.
Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю, как тайну,
ностальгию по-настоящему.
Что настанет. Да не застану.
Отношение со своей эпохой и властью у поэта складывались непросто, что вполне логично. Тяга Вознесенского к экспериментаторству, поиск экстравагантных форм выражения мыслей и чувств привели к тому, что многие недоброжелатели стали в глаза и за глаза называть его модным поэтом, пишущим «разный заморский абстрактный бред».
Видеоматериалы Вознесенского “Маяковский” // Формаслов
Кстати, Вознесенский был одним из немногих авторов, работающих в жанре визуальной поэзии. Это то, что он называл «видеомами». Он пытался рассматривать стихи как архитектурную конструкцию, пытаясь находить в них неожиданные и интересные превращения. Но, увы, именно эта жажда всё вокруг превращать в поэзию, мысля её широко, привела к травле поэта. На улице Горького в «Окнах сатиры» в числе прочей нечисти, которую выметает метлой рабочий, был изображён Вознесенский со сборником «Треугольная груша». А в марте 1963 года Хрущёв подверг поэта резкой критике, сопровождающейся словами «…езжайте, езжайте к чёртовой бабушке. Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам!»:
В дни неслыханно болевые
быть без сердца — мечта.
Чемпионы лупили навылет —
ни черта!
Продырявленный, точно решёта,
утешаю ажиотаж:
«Поглазейте в меня, как в решетку,-
так шикарен пейзаж!»
Но неужто узнает ружье,
где, привязано нитью болезненной,
бьешься ты в миллиметре от лезвия,
ахиллесово сердце мое!?
Осторожнее, милая, тише…
Нашумело меняя места,
Я ношусь по России — как птица
отвлекает огонь от гнезда.
Все болишь? Ночами пошаливаешь?
Ну и плюс!
Не касайтесь рукою шершавою —
я от судороги — валюсь.
Невозможно расправиться с нами.
Невозможнее — выносить.
Но еще невозможней — вдруг снайпер
срежет нить!
Тема изгнания инакомыслящих, жестокая расправа над которыми в годы советской власти стала обычным явлением, в творчестве Вознесенского была не менее важна, чем военная, антимилитаристская. Наблюдая за тем, как лучшие умы человечества, талантливейшие люди своего времени, постепенно убывают кто в эмиграцию, кто в небытие, знаменитый шестидесятник невольно возрождает традиции Есенина, Мандельштама и Высоцкого, описывая в своих стихах поэта и толпу — непонимающую, безжалостную, недальновидную. Так и в стихотворении «Охота на зайцев», посвящённом Юрию Казакову, Вознесенский наверняка видел в несчастном затравленном животном самого себя:
Травят зайца. Несутся суки.
Травля! Травля! Сквозь лай и гам.
И оранжевые кожухи
апельсинами по снегам.
Травим зайца. Опохмелившись,
я, завгар, лейтенант милиции,
лица в валенках, в хроме лица,
зять Букашкина с пацаном —
Газанем!
Газик, чудо индустриализации,
наворачивает цепя.
Трали-вали! Мы травим зайца.
Только, может, травим себя?
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине…
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис…
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел…
Плыл туман золотой к лесам.
“Охмуряет”,— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
Вознесенский в Политехническом // Формаслов
В 70-е годы для Вознесенского наконец-то наступает спокойное, благополучное время. Поэт выступал по телевидению. В 1978 году получил Государственную премию СССР и одновременно с этим принял участие в неподцензурном альманахе «Метрополь» (1978). Среди широкой общественности Андрей Вознесенский стал известен благодаря тому, что на его стихи были написаны популярные эстрадные песни: «Плачет девочка в автомате», «Верни мне музыку», «Подберу музыку», «Танец на барабане», «Песня на «бис» и главный хит «Миллион алых роз», где поэт в стихах пересказал новеллу Паустовского о любви художника Пиросмани к французской актрисе.
Настоящую славу Вознесенскому принесла опера «Юнона и Авось». Это было плодотворное сотрудничество с композитором Алексеем Рыбниковым. В 1981 году опера была поставлена Марком Захаровым на сцене Московского театра имени Ленинского комсомола (Ленком).
При этом парадокс таланта Вознесенского заключался в том, что он, выступающий с трибун для многомиллионной аудитории, тяготеющий к эксперименту и мистерии, всегда нуждался в тишине — в том, без чего, на его взгляд, поэзия не может случиться, поскольку в шуме главного, сокровенного не услышишь:
Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины… чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…
звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание — молчаливо.
Тишины.
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.
Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины…
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.
Ещё в раннем творчестве Вознесенского проявляется умение видеть прекрасное в простых вещах. Так, с помощью развёрнутой метафоры и ярких эпитетов в одном из его стихотворений создаётся образ двух спящих в траве велосипедов. Стихотворение кажется простой лирической зарисовкой, но главная его особенность заключается в том, что в тишине природы прирождённому наблюдателю открывается то, что незаметно всем прочим окружающим. За историей двух велосипедов, лежащих «крылом — к крылу, педалями — в педали», стоит история их хозяев — скорее всего, двух влюблённых, которые о них забыли.
Вот почему тишина так важна для творчества — она позволяет прислушаться к миру и понять то, что в нём на самом деле происходит:
Лежат велосипеды
В лесу, в росе.
В березовых просветах
Блестит шоссе.
Попадали, припали
Крылом — к крылу,
Педалями — в педали,
Рулем — к рулю.
Да разве их разбудишь —
Ну, хоть убей! —
Оцепенелых чудищ
В витках цепей.
Большие, изумленные,
Глядят с земли.
Над ними — мгла зеленая,
Смола, шмели.
В шумящем изобилии
Ромашек, мят
Лежат. О них забыли.
И спят, и спят.
Андрей Вознесенский // Формаслов
На своё семидесятипятилетие, то есть за два года до смерти, поэт пишет стихотворение, полное горестных раздумий о судьбах эпохи. Он осознаёт себя зеркалом, в котором отразились изъяны века, в то же время ощущая себя и мучеником, за протест и собственный голос распятым на кресте повседневности.
Отсюда следует печальный вывод Вознесенского о том, что поиск своего места в изменившемся мире невозможен, и «пора возвращаться в текст»:
Глобальное потепление
хрюкает над головой.
Семидесятипятилетие
стоит за моей спиной.
Я хрупкие ваши камеи
спасу, спиной заслоня.
Двадцатого века камения
летят до вас сквозь меня.
Туда и обратно нелюди
сигают дугою вольтовой.
Стреляющий в Джона Кеннеди
убил Старовойтову.
Нет Лермонтова без Дарьяла.
В горле от пуль першит.
Стою меж веков — дырявый,
мешающий целиться щит.
Спасибо за вивисекции.
Нельзя, говорят, узнать
прежнего Вознесенского
в Вознесенском-75.
Госпремия съела Нобеля.
Не успели меня распять.
Остался с шикарным шнобелем
Вознесенский-75.
К чему умиляться сдуру?
Гадать, из чего был крест?
Есть в новой архитекстуре
Архитекстор и Архитекст.
Я не был только протестом.
Протест мой звучал как тест.
Я был Твоим архитекcтором.
Пора возвращаться в текст.
Вознесенский и Зоя Богуславская // Формаслов
Ещё в 1995 году в клинике Бурденко поэту поставили диагноз — болезнь Паркинсона. Сначала у Вознесенского начал пропадать голос, затем стали слабеть мышцы горла и конечностей. Недуг поэта подтвердила его жена Зоя Богуславская.
Андрей Андреевич Вознесенский скончался после продолжительной болезни 1 июня 2010 года, на 78-м году жизни, у себя дома в дачном посёлке Переделкино. Умер он на руках у жены Зои Богуславской, перед смертью шептал стихи. Поэта похоронили 4 июня 2010 года в Москве на Новодевичьем кладбище рядом с родителями.
Могила Андрея Вознесенского // Формаслов
Лишь после смерти выдающегося поэта многие стали задумываться над тем, что вместе с ним в Россию пришла совершенно новая эпоха — эпоха свободы слова, призванного отражать мир в его хаотичной и непрерывной динамике, в его сложности и многообразии:
Жители двадцатого столетия,
Ваш к концу идет двадцатый век,
Неужели вечно не ответит
На вопрос согласья человек?..
Две души, несущихся в пространстве,
Полтораста одиноких лет,
Мы вас умоляем о согласьи,
Без согласья смысла в жизни нет.
Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, аллилуйя.
Аллилуйя возлюбленной паре,
Мы забыли, бранясь и пируя,
Для чего мы на землю попали –
Аллилуйя любви, аллилуйя любви,
Аллилуйя.
Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, аллилуйя.
Аллилуйя всем будущим детям,
Наша жизнь пролетела аллюром,
Мы проклятым вопросам ответим:
Аллилуйя любви, аллилуйя любви,
Аллилуйя.
Я люблю твои руки и речи,
С твоих ног я усталость разую,
В море общем сливаются реки.
Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, аллилуйя.
Аллилуйя Кончите с Рязановым,
Исповедуя веру живую,
Мы повторим под занавес заповедь:
Аллилуйя любви, аллилуйя любви,
Аллилуйя.
Аллилуйя актерам трагедии,
Что нам жизнь подарили вторую,
Полюбивши нас через столетье.
Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, аллилуйя…
Елена Севрюгина
Читать в журнале "Формаслов"
андрей вознесенский
стихи
литература
еще 2