По дорожкам битого стекла
Автор: Крис Найрэ (https://ficbook.net/authors/%D0%9A%D1%80%D0%B8%D1%81+%D0%9D%D0%B0%D0%B9%D1%80%D1%8D)
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: NC-17
Жанры: Гет, Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, Повседневность, Даркфик
Предупреждения: BDSM, Смерть персонажа, Насилие, Нецензурная лексика, Групповой секс, Кинк
Размер: Макси, 153 страницы
Кол-во частей: 36
Статус: закончен
Описание:
Секс, наркотики и рок-н-ролл. История двух талантливых музыкантов. Путь полный грязи, разврата, самоуничтожения и поисков себя. Сложные и запутанные отношения двух ярких и совершенно разных личностей. Путь взлётов и падений.
Примечания автора:
Название является рабочим. Просто люблю называть произведения фразами их собственных стихов.
Глава 1. Город ночных галлюцинаций
Жду ваших отзывов об этой работе. Мне нужно мнение читателей, чтобы знать в какую сторону двигаться.
К двенадцати ночи он проснулся, всё ещё ощущая себя вороном в собственном гнезде. Его тело - сплетение костей вяло шевелилось, вспоминая движения и их смысл. Его артерия всё ещё была сонной. В волосах запутались чёрные перья. Он выглядел слишком привлекательно и болезненно. Казалось, что он специально подчёркивает свои синяки под глазами и выступающие скулы, делая провалы лица более чёткими и тёмными. Его лицо было прекрасно, как мёртвый череп. Его ногти неровно накрашены красным лаком, словно он только что опускал пальцы в свежую кровь, которая ещё не успела толком свернуться, а всё ещё хранит в себе спелую яркость.
По потолку стекали потоки свежего дождя. Это ночь не отпустит снова. Трещины и линии - самый милый сердцу узор собственной квартиры под самой крышей. Здесь такие длинные лестницы, что по ним можно подняться в небеса или скатиться в преисподнюю. Ступени такие кривые, что приходится подниматься осторожно, мечтая о крыльях. Коридор со скрипучими половицами настолько огромен, что по нему могут маршировать вымышленные армии видений. Обои отклеиваются словно кожа мертвеца, а с потолка сыпется белая пудра. Летний снег.
Её не было рядом, но он ощущал её присутствие. Этой женщины, что появилась из ниоткуда и так и осталась в соседней комнате посреди своих красок и насквозь мёртвого хиппизма. Он даже немного любил её, особенно, когда она называла его "Воронёнок", вместо привычного "Герман". Это всё татуировка - ворон, сжимающий в лапах алый мак. Галлюциногенная банальность. Бессмысленный символ. Германа и правда начало тянуть к этим птицам со того самого дня появления на плече этого рисунка. Это мутная тёлка, да, вчера её звали Вера. Наверное сегодня она Катрин или, может быть, Мария?
Не хотелось вставать.
Обычно по утру они любили спорить: кто из низ двоих больше похож на мёртвую шлюху. "Мне что надо затолкать себе в жопу живую Перис Хиллтон целиком и полностью, чтобы доказать тебе это?!" - кричал порой Герман и шёл в ванную. Теперь он снова понял, что говорит сам с собой от скуки и неудержимой словесной диареи, что приходит по утрам вместе с нежностью. В такие моменты хочется грызть подушки и облизывать собственные пальцы.
Он встал с постели, оглядывая свою "пижаму", обычно она была голой и скроенной из собственной кожи, намертво приклеенной к телу. На нём оказалась просто огромнейшая футболка без рукавов, рваная и лёгким запахом собственного пота и женских духов. Крест на чёрной ткани в переплетении роз, начинался в районе груди, а заканчивался в районе паха. Уморительно по-готски романтичный рисунок. Ещё на Германе оказались большие чёрные шорты, которые совсем уж уныло болтались на выпирающих тазовых костях. Он слишком тощий. Когда-то он был такой же, как и все нормальные парни, пока не довёл себя голоданием до собственного идеала. В двадцать два ему не давали на вид и шестнадцати. Приходилось носить с собой паспорт с почти непохожей, получужой фотографией, чтобы в магазине продавали виски и коньяк.
В соседней комнате она рисовала радугу из всех оттенков серого и слушала Joy Division, постепенно теряя контроль. Ночное солнце - фонарь светило в окно. Герман взял сигарету и закурил. Тонкий гвоздичным дым сигарет "Джиром", немного напоминающих опиум или ладан. Этот запах пьянил и опутывал словно сети дьявола.
- Ты опять забыл, как меня зовут? - спросила она, откидывая волосы на спину. Её грудь как всегда обнажена и кожа покрыта следами краски. Он ничего не ответил.
- Называй меня Анаис, - улыбнулась она, не отрываясь от мольберта, на котором расцветали серые краски.
Конечно же это не настоящее имя. Очередное из выдуманных. Когда в постели ты зовёшь её Анной, может ударить по щеке с размаху и сказать, что её имя Вероника. И эта история повторяется каждый раз.
Герман затянулся густым ароматным дымом, который смешивался с пропахшем краской воздухом. Ночь стояла душная, как дыхание пьяного. Он курил, прогуливаясь по квартире, оставляя карандашом рисунки на стенах. Здесь как всегда цветы, птицы, паутина и глаза. Сортир похож на библиотеку, здесь больше книг, чем во всём доме. Потому что действительно мало литературы достойной чего-то большего. Энциклопедии пропахшие освежителем воздуха, призванным скрывать поветрие дерьма.
Осталось только натянуть джинсы, сунуть голову под дождь душа и выйти в объятья улиц. Центр Москвы был городом в городе, королевством светлячков и пристанищем бродяг. Выйти из дома в первом часу ночи, чтобы позавтракать и выпить пару коктейлей в одиночестве ночного города. Он совсем не боялся ходить в позднее время суток, в отличие от других обделённых физической силой тонких длинноволосых мальчиков. Воронёнок умел быть незаметным, когда это нужно. Он был частью этого города и давно научился сливаться с его фасадами. Это полезно для живущих в своем собственном мире, где живут мёртвые рок-звёзды, они трахают надменных андрогинов, те порождают чёрных бабочек. Своеобразная идиллия.
Прогуливаясь по Москве, Герман часто представлял себя в других городах, в которых никогда в жизни не был. Зато он мог находиться в Париже, Амстердаме и Новом Орлеане одновременно. Он послал одну девчонку, которая отказывалась понимать его отвратительную странность, каждый раз объясняя, что они в Москве и сейчас тут холодно и грязно. Она круто трахалась, но привязанность к реальному миру губила все нити, связывающие друг друга. Это так важно, чтобы те, с кем ты спишь, могли вляпаться в твой мир полностью, чтобы никогда от него не оправиться до конца. У той, что жила за стеной и меняла имена была своя собственная реальность, где не всегда было место Герману, но он охотно мирился с тем, что их разделяет, радуясь, что они не столь близки, чтобы ненавидеть друг друга.
"Вселенная преподносит сюрпризы -
Сегодня в небесах, завра на карнизе", - у него была постоянная привычка напевать абстрактный бред. Он решил запомнить строчку и вплести её позднее в песню.
В голове бродили мысли, их было необычайно много словно под травой. Казалось, что ценности прошедших эпох неизбежно станут принтами на футболках хиппстеров. Рядом как на зло образовалась толпа неспящих очкастых подростков, пьющих свой детский кофе с молоком. Им не понять как травить себя отборным бразильским с перцем, солью, мускатом и корицей. Ради бога, только не кладите в него ваниль. Новый Иисус во втором пришествии будет превращать кофе в латте.
Герман заказал на завтрак пасту и чашку чёрного кофе без сахара. Все эти редкие посетители ночного кафе, собирались вскоре вернуться домой. Их сонные веки слипались под напором ночи. Они не знали, что у этого странного парня в углу день только начинается. Полуночник - это как диагноз, они всегда узнают своих на пустынных дорогах ночи.
***
"Вы тащите свои маленькие трагедии через всю жизнь, как крест на Голгофу. И с каждым шагом всё тяжелее. То, что нас породило - в итоге и убьёт нас", - промелькнула в голове Макса отчаянная мысль. Не беда, что его крест был всего лишь гитарой, но за во время пути она стала просто свинцовым грузом. Свинец, как на саркофаге. Ему вдруг захотелось, чтобы его прах навеки обрёл покой в деревянном гробу гитары. Но было ещё слишком рано, чтобы становиться прахом. За этот жизненный цикл мы успеем побывать жидкостью, мякотью, твердью, дымом и прахом.
Перед ним раскинулся город без лица. Там под бессмысленной маской из дешёвого пластика лишь коварная улыбка голого черепа. Глазницы пустоты. Сотни светлячков разбиваются о бетон, фосфорицирующие воды плещутся у ног. Пора бы стать патриотом и наесться родной земли. Только в голове стоял другой город, пахнущий рыбой и корицей, с липким асфальтом и шаткими балконами. У того города была душа, пусть даже изнасилованная толпами туристов. Там было лицо, покрытое шрамами асфальтовых трещин, залитое кровью с мостовой. Города живые, только Москва была кадавром. Она казалась настолько ужасной, что не хотелось даже думать о ней, о сущностях её обитателей, наполняющих собой бетонные коробки.
Хотелось просто лечь на асфальт, впитывая последнее ночное тепло или просто загорать под осколком луны. Улицы несли вперёд, спариваясь друг с другом, они порождали переулки и проспекты. Чужой незнакомый город оказался предсказуем до боли. Так просто запомнить куда ты шёл, даже не пытаясь заблудиться в этом центре дырявой вселенной.
Москва искрилась словно потухающий костёр. Рой светлячков рассекал бурое марево. Трасса так похожа на реку с раскалённой лавой. Сейчас всё казалось до ужаса сюрреалистическим, словно смотришь кислотный сон или крутишь перед глазами калейдоскоп. А ноги несли дальше. Вдоль проспектов и бульваров к воде. Река пахла смертью или морем. Гниющие рыбы, отбросы, водоросли, чьи-то неопознанные трупы, запутавшиеся в корягах. Москва - город кадавр, во чреве которого ещё продолжают копаться черви, эмитируя жизнь столицы. Они впитывают его ядовито-гнилостные соки, рвут на части его плоть, перерабатывают в отходы. Её лицо, как трещины асфальта, рыхлая брусчатка. Её вены - трубы с гнилой водой.
Макс больше любил ночные автобусы, чем города. Там на жёстком сиденье, обитом дешёвым винилом, он чувствовал себя вне времени. Можно было ощущать себя сущностью, живущей целую вечность за этими цветастыми шторами с запахом резины, воображая себя артистом бродячего цирка, заблудившимся в путях вечных гастролей. Когда не было денег, он путешествовал автостопом, но это давалось ему с трудом. Ненависть к красношеим водителям КАМазов жила в нём всегда. Но жизнь казалась просто немыслимой без проплывающей линии горизонта за окном.
Ночь дарила галлюцинации на трезвую голову. Слабее чем от кислоты или других веществ, но в то же время неумолимо приятных. Это как, когда болеешь в детстве и смотришь часами на белый потолок, затянутый маревом темноты. Если смотреть на него долго, то тьма источает жёлтые искры, позднее они рождают в себе таинственные картины. Хотелось выпить, отметить наедине со шлюхой-Москвой этот замечательный вечер.
Макс любил чистый виски, который обжигает гортань, и это странное чувство, когда кубики льда слегка стукаются о зубы. Он тянул напиток медленно, закуривая новую сигарету почти после каждого глотка. Так можно тоньше почувствовать вкус того и другого. Этот бар, в который завела его судьба, походил на сомнительные заведения из американских фильмов восьмидесятых. Яркие вывески с рекламой элитного пива, плакаты с полуголыми женщинами, абажуры, по форме напоминающие маковые цветы и пустующий стриптизёрский шест. Беззвучный телевизор транслировал музыкальный канал, а из динамиков играл джаз. Макс крайне плохо разбирался в джазе. Он ему нравился весь без разбора, просто как природное явление.
Ночь за окном расцветала новыми красками с каждым новым глотком виски. Все ярче мерцали огоньки клуба.
***
Герман заходил в этот бар почти каждую ночь. Он был самым ближайшим к дому и пожалуй, самым антуражным заведением Москвы. Здесь можно немного забыться и выскользнуть из реальности, утопая в клубах сигаретного дыма, покачиваясь на волнах виски. Виски он всегда пил с колой, независимо от сорта и качества. Здесь было пусто, если не считать какого-то парня за столиком у окна. Воронёнок не понял сразу, почему незнакомец так бросился ему в глаза. Наверное, всё дело в его лице - люди с такими добрыми лицами не способны убить никого кроме себя. В те нечастые моменты, когда Германа бросало на парней, ему нравились совершенно другие яркие типы. Он всегда выбирал отражения себя. Незнакомец, никак не вписывался в эти понятия, хоть и был безусловно красив.
Он выглядел слишком просто, словно сделанный из пыли дорог невероятно мудрый голем. Длинные пепельные волосы, цвета асфальта на солнце, слегка загорелая кожа, хранящая ещё благородный золотистый оттенок. Его одежда выглядела слишком простой - голубая рубашка, потрёпанные джинсы и кеды. Он был не из тех, кто заморачиваются о своей внешности. Но Герман так привык читать людей по внешней оболочке, самое странное, что, как правило он оказывался прав. Незнакомец пил, судя по всему, чистый виски. Это добавляло чуточку брутальности к его имиджу.
Внутренний голос настаивал на том, что нужно подойди, он сулил некую неизбежность этой встрече. "Как это тупо подходить к тому, кого ты не собираешься валить. И я даже не знаю, что ему сказать".
Макс начал разговор первым, всё ещё доверяя своей провинциальной приветливости. Он ещё не успел остыть и превратиться в камень за одну ночь в столице. К тому же, кроме этого парня в баре всё равно не было.
- Ты откуда? - спросил у него Ворон.
- Я оттуда, где ещё светит солнце.
- Я ненавижу солнце, оно щипет мне глаза.
- Там это не больно.
Их разговор тёк в странное русло созерцательности мира. Пожалуй, его можно было бы даже нарисовать. Галлюциногенные ночи Москвы очень этому способствовали. Герман и Макс были не слишком похожи, столь же незначительными были их кардинальные отличия. И с каждым словом зарождалось это чувство, что их встреча не случайна.
- Зачем ты приехал сюда?
- Это как крик в горле, что может зарождаться слишком долго раскалённым комом внутри. Это так всегда, когда ты понимаешь, что если ты не сделаешь что-то, то ты умрёшь. Это как обязанность перед богом, простое желание выразить себя.
Герман покосился на гитару в новеньком чёрном чехле.
- Ты ведь именно по этой причине здесь.
- Ты догадлив.
- Пойдём на набережную, я хочу чтоб ты сыграл мне.
Расплатившись, они вышли в ночь, только теперь их было двое - одна разделённая надвое тень. Пройдя её немного они оказались на пустой деревянной пристани.
- Почему именно здесь? - спросил Макс, доставая гитару.
- Просто слушай аккомпанемент волн.
Новая акустика - "Colombo", шедевр китайской мебельной фабрики нестройно пела под пальцами. Герман сразу понял, что играет его новый знакомый из рук вон плохо. Он жалел о своём решении, пока Макс не начал петь. В его слегка хрипловатом голосе смешивалось отчаянье и очарование. Редкое сочетание. Его песня - трогательно грязная баллада и о смерти:
"Отрицая любовь порочную,
Я дарил себя мертвецам.
Я желал увидеть воочию,
Тех, кто дарит запах цветам".
Но ничто не становилось в сравнении с красотой его голоса.
- Чёрт, я хочу тебя, - произнёс Ворон, затягиваясь сигаретой.
- Что ты сказал? - Макс с недоверием повёл бровь, надеясь, что он ослышался.
- Хочу тебя в свою группу.
- Я с радостью. А что вы играете?
- Я ещё не знаю. Но ты понимаешь, с тобой мы сможем свернуть горы? Поиметь весь мир! - Герман по-дружески обнял Макса за плечи. - Немножко колдовства и всё получится.
- Что ты подразумеваешь под колдовством?
- Сам не знаю, просто вырвалось.
- Ну если так задуматься, то музыка - это тоже магия. Причём, как мне кажется, единственная магия, что ещё действует в этом мире.
Они ещё с минуту просидели молча, глядя на волны реки с именем города. Она несла в себе спутанный поток мыслей этих двоих и отражение из общей мечты.
- После такого, я просто обязан угостить тебя кристаллами, - наконец выдал Герман, глядя куда-то вверх. - Пойдём, я тут не далеко живу.
- Пойдём.
Глава 1 (часть 2)
Только сейчас заметил, что глава не вошла вся целиком
Макс никогда не отказывался от бесплатных веществ. Это у него ещё с детства, когда сентиментальная мать расплакалась над очередной мелодрамой про наркоманов и поворачивая заплаканное лицо к сыну спросила: "Ты же не станешь наркоманом?" Он тогда ничего не ответил, в тайне для себя решив, что когда-нибудь станет. С тех пор он не упускал возможности пыхнуть или закинуться марками, но стать наркоманом за семь лет ему так и не удалось.
По пути Макс понял, что немного нетрезв, так как его начало слегка пошатывать, но в целом, разум оставался чистым. Дом в самом центре красивый и старинный, но с насквозь прогнившим нутром подъезда, как и со всеми зданиями позапрошлого века.
- Осторожно. У меня сумасшедшая лестница, - сказал Герман, вцепляясь пальцами в перила.
В квартире пахло благовониями и сигаретами. Из двери одной из комнат тянулась полоска света. Игра песня "The Doors" – Soul Kitchen.
- Пойдём на кухню.
Герман достал из шкафа треснутую стеклянную колбу. в которой на дне блестели кристаллы мета.
- На самом деле, это не наркотики, а так, скорее баловство. Для более сильного эффекта, следует пустить их по вене, но я не хочу пока что.
Они молча сидели, передавая друг другу колбу, периодически поднося зажигалку, чтобы нагреть кристаллы.
- Мне кажется трава лучше.
- Мне тоже, но у нас сейчас с ней проблемы. А этого говна мне так отсыпали.
Остатки кристаллов они развели водой и выпили. Этот ни с чем не сравнимый металлический вкус ещё долго будет являться Максу во снах. Ни с чем не сравнимая полугадость, от которой тем не менее, приятно. Герман утащил его в комнату, чтобы молча смотреть в потолок, раскинувшись на большой кровати.
- Макс, ты бы мог меня поцеловать?
- Я никогда этого не делал.
- Да, пожалуй.
Их губы потянулись друг к другу. Губы Германа показались слишком сухими на ощупь, его язык источал жар и привкус кристаллов. Максу казалось, что он делает, что-то неправильное, что никак не приносит его должного запретного удовольствия.
- Тебя ведь совсем не привлекают мужчины.
- Как ты догадался.
- По твоей реакции. Но ты не привлекаешь меня точно так же.
Дверь едва слышно отворилась, скрипнул паркет и в комнату буквально вплыла полуголая девушка. Её длинные рыжие волосы рассыпались по плечам, почти скрывая маленькие упругие груди. Из одежды на ней был только длинная хиппарская юбка. На коже виднелись чёрные полосы от краски. Макс наблюдал за ней, не зная видение ли это или извращённые игры реального мира.
- Ты не сказал ему, что кристаллы - это по сути афродизиак? - спросила она у Германа, плавно пускаясь на кровать. - А он не похож на тех, кого ты обычно трахаешь.
Герман ничего не ответил, продолжая наблюдать за плавностью её движений. Она словно сделана из волн. Он припомнил, что сегодня она называлась Анаис. Она приблизилась к Максу и провела рукой по его щеке. Их взгляды пересеклись. Казалось, что глаза у неё какого-то необычного цвета, то ли василькового, то ли вообще лилового. Но, это всё скорее всего, галлюцинации в темноте.
- Ты красивый, - сказала она, осторожно целуя в губы.
В её слюне была мята и что-то спиртное. Макс коснулся руками её груди, осторожно сжимая соски. Ещё никогда ему не доводилось трогать девушек так в первые минуты знакомства. Но она была не против. Герман наблюдал за всем лёжа по другую сторону кровати с видом сытого удава.
- Я хочу увидеть, как ты трахаешься, - прошептал он, сминая в руках край простыни.
Она уже сидела на Максе, расстёгивая ему рубашку. Снова какой-то туман, лёгкое помутнение, сознание и он не понял, как оказался в ней. В тот момент ему почему-то показалось, что он весь в её власти и плавно растворяется в её соках. Вспомнилось что-то про суккубов и ещё бог знает что, прежде чем он понял, что это обычный секс под веществами и ничего жуткого тут нет. Ощущения и восприятие обострилось до предела.
Герман подошёл к ней сзади, бесцеремонно взял за плечи и вошёл. Анаис (никому почему-то не хотелось называть её именно так), довольно застонала, принимая в себя. Они соединялись втроём. На какой-то миг им даже казалось, что они слышат мысли друг друга и чувствуют то же самое.
Это длилось долго, даже слишком долго. Или просто время под веществами тянулось гораздо медленнее. Всё казалось таким безумным и лишённым смысла, что становилось странно. А потом не стало ничего. Они уже не видели рассвета за плотными шторами, всё для них слилось в сплошную ночь.
Глава 2
Макс проснулся, видя вокруг себя черноту, сначала ему показалось, что это продолжение предыдущей ночи, однако, очень скоро он понял, что это уже начало ночи следующей. Он чувствовал жар прижимающегося к нему тела, он уже слишком давно привык просыпаться один. В этом было какое-то непередаваемое приятно забытье. Он очень удивился, когда понял, что тело, которое лежало рядом, оказалось мужским.
- Твою мать, что вообще вчера было? - спросил он, скорее у самого себя.
- Ничего особенного, - спокойно ответил Герман.
- А кажись вспоминаю... Чёрт, я трахнул твою девушку... извини, - это прозвучало так по-дурацки наивно.
- Ничего страшного. Я сам этого хотел, к тому же она не моя девушка. Не люблю эти штампы. Мы просто живём вместе, мы просто друзья.
Они вставали с кровати, не глядя друг на друга, чтобы проскитаться по квартире двадцать минут, уподобляясь зомби, забывая свои цели и смысл. Проснувшись ночью, тяжело понять суть своего пробуждения.
- В принципе, я даже смогу приготовить завтрак, - Макс по-хозяйски нырнул в холодильник.
- Ненавижу домашнюю еду, от неё веет моими обывательскими предками, - проворчал Герман, закуривая первую за сегодня сигарету.
- Мне просто до ужаса захотелось сделать пожрать.
- Валяй, если сможешь меня удивить.
Умение готовить очень полезно для того, кто привык скитаться по впискам - это своеобразная плата за присутствие.
- Она опять куда-то ушла, так что мы с тобой сегодня одни, - как-то зловеще произнёс Герман.
- И что? - равнодушно спросил Макс.
- Ничего. Просто порой её присутствие меня раздражает.
- Именно поэтому у меня нет девушки. Я люблю просыпаться один.
Макс размахивал ножом в воздухе, словно разделывая невидимый труп.
- Я думал потому что ты её убил.
- Я бы с радостью, но...
- Ты просто слишком добрый.
Нож врезался в куриную плоть, словно стараясь опровергнуть доброту своего хозяина. Но во всех его движениях было маниакальное сострадание с преклонением перед смертью.
- Не понимаю веганов, - хмыкнул Герман. - Их пугает вкус смерти в мясе, а мне же он нравится больше всего.
- Сегодня у нас на завтрак куриная смерть со спагетти.
Кухня наполнялась запахом еды. Становилось жарко, но в то же время уютно.
- Кстати, почему ты вчера в баре так странно смотрел на меня, пока я не заговорил с тобой? - спросил Макс.
- Я просто думал: что здесь делает бомж?
- Скотина, не зли человека, у которого в руках нож!
- Шеф-повар смерть наносит ответный удар?
- Типа того, чувак, типа того.
Они уселись есть, запивая спагетти пивком из холодильника.
- Мы похожи на парочку педиков за семейным ужином, не хватает только песен Барбары Стрейзенд, - рассмеялся Герман.
- Педики не пьют пиво, это всё, что нас спасает.
- Ну и педики спят друг с другом.
Макс скептически изогнул бровь.
- Вечно тут твои гейские намёки!
- Я затыкаюсь со своими гейскими темами до тех пор, пока ты сам не сделаешь что-то до ужаса голубое.
Завтрак, вернее ужин, погрузился в молчание. Секунды тишины складывались в минуты. Было слышно как тикают часы и гудит дорога за окном.
- Знаешь, что если ты уйдёшь отсюда, я себе это не прощу, - начал Герман, как всегда слова опережали его сознание. - Такие встречи они неспроста. Что-то подсказывает мне, что твоё появление должно изменить мою жизнь.
- Ты о чём? - повёл бровью Макс, надеясь на то, что это не очередной гейский намёк.
- Я о твоём голосе. Он до сих пор не уходит у меня из головы. Это просто потрясающе. Если научить тебя правильно им пользоваться, то мы сможем покорить этот мир. Не зря же я убил двенадцать лет своей жизни на музыку.
- Я и думать уже забыл об этом. Когда-то лет в четырнадцать мы создали свою группу, чтобы играть в подвале эти рваные рифы панк-рока. Страшная глупость, как мне кажется с высоты прожитых лет. Потом все угомонились, вчерашние панки разбрелись по институтам или молча канули в Лету.
Герман слегка поперхнулся:
- Не сравнивай это, чёрт возьми. Я говорю тебе совсем о другой музыке.
В голове его заплясали перспективы и далёкие планы. Каждый из них был особым радужным видением: вот он стоит с гитарой на освящённой софитами сцене, музыка, которую извлекают его пальцы льётся божественным нектаром или бушует неистовым ураганом, стоит только пожелать. И весь зал тянет к нему свои длинные белые руки. Белые руки в тонких витых браслетах или металлических шипах, руки с синими прожилками вен и розовыми отметинами свежих шрамов. Больше всего в этом видении Герману запомнились именно руки. Он лишь довольно хмыкнул, записывая это в свой новый фетиш.
- Много бухла, девок и кокаина! - Герман довольно втянул носом густой варёный воздух кухни.
- Блин, я тоже так хочу! - воскликнул Макс.
- Я сделаю из тебя легенду. Мы будем жить счастливо и умрём в один день.
- За легенду! - они чокнулись полупустыми бутылками с пивом и подумали о том, что вечер надо продолжить чем-то покрепче.
Они сидели на пригорке возле железнодорожных путей. Поезда скользили во тьме, разбивая тихую ночь грохотом тысячи колёс. Железная дорога манит. Она почти как вода. Новая отдельная стихия. Максу вспомнился родной город, где он точно так же приходил к путям и часам смотрел на поезда, что стремительно просятся, игнорируя крохотный полустанок. Поезда влекло лоно юга. Затем без всякого энтузиазма железные черви ползли на север сквозь синий лес и тоскливую ночь.
- Знаешь, я только что поймал себя на мысли, что я делаю кучу всего аморального и совесть продолжает меня грызть, - осознал вдруг Макс.
- Приготовь для неё топор, - рассмеялся Герман, туша бычок о слегка влажную землю.
- Наверное, где-то в душе я всё ещё глупый набожный ребёнок. Я совершал за свою жизнь много всего, что противоречит нормам морали, но я уверен, что от этого никому не было плохо. Но, чёрт побери, мне стыдно после каждой пьянки, после каждый ночи, после каждого косяка.
- Ты бы не делал этого, если бы тебе не нравилось.
- И кажется, я кое что понял - мне нравится сам стыд и это ощущение, что моя жизнь неправильна и аморальна.
Герман кивнул и отхлебнул из бутылки чистого абсента.
- Это как поцеловать солнце в пылающие уста! - произнёс он с нагнанным пафосом, после того, как утих разбушевавшийся в горле пожар.
- Или как чёрную кошку в анус! - рассмеялся Макс, забыв о своей недавней святости.
Мимо пронёсся поезд, стук колёс слился со звонким смехом. Глупость. Проклятая животная глупость. Но как же приятно просто так смеяться. Бессмысленный смех над бренностью жизни. А эта земля, она же полна костей. В этом районе одни сплошные кости, череда погостов под каждым кустом. И каждый мертвец заливается смехом в ответ. Мёртвым тоже смешны заморочки живых.
- Мне проще, я родился без понимания зла и добра, - подумал вслух Герман, возвращаясь к свернувшемся диалогу.
Ночь стояла безумная с пением цикад и ещё какой-то неведомой твари. Звёзды рассыпались по небу осколками серебра. И именно сейчас хотелось жить как никогда.
- Почему ты заговорил со мной вчера в баре? - спросил вдруг Герман.
- Потому что я видел, что ты этого хочешь. Я много раз так делал раньше, когда на меня давило одиночество. Я много пил и шатался где попало, из-за этого все думали, что я общительный. А я просто покупал бутылку водки средней паршивости и приходил под мост к панкам. Я казался им воплощением помойного Христа в венце из лучезарной фольги. Я нёс какой-то бред и угощал всех подряд. Когда заканчивалась водка, я бежал за портвейном, потому что денег на водку уже не хватало. Это были пьянки, я скажу тебе, до самых астралов. Я мог петь, плакать, быть собой под этим чёртовым мостом с этими гнилыми маргиналами. Конечно, они были мне противны до ужаса, но у меня в те времена просто не было других друзей. Вот и вчера, я понял, что тебе одиноко. Возможно, вокруг тебя есть люди, вокруг таких они есть всегда, но тебе с ними пусто.
- В чём-то ты прав.
Герману не хотелось думать о грязи социума в такую чудесную ночь, когда вокруг только звёзды, где-то глубоко под землёй продолжают улыбаться черепа и всюду расцветает тёмное волшебство иных реальностей. Мир останется этим миром, не возникнет ничего лишнего по воле полупьяного сознания, но так приятно думать, что всё не то чем кажется. И в душу снова вторгалось смысловое бессмысленное. Они пили за будущее и победы над ветряными мельницами.
***
- Проснись, - услышал Макс над самым уходом.
Этот голос звучал где-то в подкорке мозга, будоража ещё не проснувшееся сознание.
Он разлепил глаза, получая вспышку яркого света. Солнце начинало действовать на него как на вампира.
- Ты чего!? Сейчас же день.
- Это великий день! - твердил Герман.
-Чего?- Максу хотелось зарыться ещё глубже в подушку.
- Ты не помнишь, что ты мне наобещал?
- Всё что угодно, только не собственную задницу.
- Ты подписал контракт с дьяволом. Вчера ты согласился начать репетировать, потому что мы ничего не делаем - только бухаем, как два бездарных козла.
Сознание постепенно начало просыпаться вместе с дурнотой наступившего утра. Макс неохотно встал с кровати, спотыкаясь на ходу о всякий хлам, он пополз приводить себя в порядок. Подобие завтрака из пива и полуобугленнй колбасы слегка привело его в чувства.
- Не сходи с ума, я вообще спать не ложился, - сказал Герман, глядя в окно мутным взглядом.
- Почему?
- Хотелось достичь этого особого состояния, когда реальность сливается со сном. Я просто могу отключить сознание и пустить сквозь пальцы ток.
- Вряд ли ты переживёшь это.
- Ну я ментально.
Третья комната странной квартиры оказалась совсем необитаемой. Она напоминала палату умалишённого из-за стен обитых войлоком. Жидкий свет просачивался сквозь жалюзи открывая пространство заставленное гитарами. Макс хотел их сосчитать, но стало лень. Вязь проводов стелилась по полу, как побеги неведомых растений. В углу стоял большой синтезатор, а так же куча различной техники, о предназначении которой Макс мог только догадываться. Он задумчиво коснулся рукой стены, ощупывая жёсткую обивку звукоизоляции.
- Почти как волосатая стена, - прошептал он.
- Тоже смотрел "Побег из Вегаса"? - спросил Герман.
- Да, один из любимых фильмов на данный момент.
Воронёнок взял одну из своих гитар: чёрную с пятнами красной краски, что так походила на свежую кровь.
- Наиграй что-нибудь из своих песен. Я подберу мотив. Только главное спой. Мне плевать, как ты сейчас сыграешь.
Макс коснулся струн, чувствуя как они поют под пальцами, наслаждаясь звуком из колонок. Он плохо помнил слова своих песен, поэтому решил спеть ту, что застряла в памяти раскалённым гвоздём. Он запел свою глупую и полудетскую балладу "По дорожкам битого стекла". Слова путались в голове, пересохшее горло словно наполнялось песком, когда он выплёвывал горькие колючие слова звуки:
"По дорожкам битого стекла,
Как по рекам с серной кислотой.
Белым голубем взлетая над толпой.
В небе больше света и тепла".
- Прекрати! - закричал Герман. - Что ты вообще вытворяешь?! Я тебя другого слышал в прошлый раз.
- Тогда я был пьян... а сейчас несколько похмелен, - растерянно ответил Макс.
- Это не оправдание!
Когда дело доходило до музыки он готов был сожрать любого с потрохами.
- Давай ещё раз.
Макс покорно вздохнул и снова запел сначала, неохотно переваривая застрявшие в горле слова. Он сам слышал, что получается ещё хуже.
- Хватит, - Герман багровел от злости. - Я не понимаю, что с тобой. Не пой на связках!
- Мне кажется так лучше звучит.
- Ты можешь сорвать себе голос вообще.
- Я не могу иначе. Если тебя не устраивает, тогда сам пой.
- Я не могу петь так, как можешь это ты... как мог бы ты, - Воронёнок снова разошёлся, на глазах мутируя в здоровенного ворона, а то и вовсе в птеродактиля.
Макс чувствовал, как эта злость передаётся ему.
- Чувак, меня уже в конец заебали твои подъёбки. Я не могу так слышишь! - закричал он в ответ на очередную колкость.
Герман застыл созерцая перед собой растрёпанного юношу с глазами, горящими гневом, который был готов обрушить гитару на его голову, чтобы дополнить нарисованную кровь настоящей. Макс был шикарен в своём безумии, как восставший из ада Иисус.
- Зашибись. А теперь пой, - Герман расплылся в улыбке.
- Чего? - Макс только начал приходить в себя.
- Просто пой. Вложи в эти слова всю свою ненависть.
Он снова обнял гитару и теперь, казалось, что он уже не поёт, а кричит, выплёскивая душу на захламлённый пол. Его голос обрёл силу, о которой он и не подозревал прежде. Это было преображение из тихого и спокойного человека в живой сгусток ненависти к миру и любви к искусству. Он был нежен, трогателен и до дрожи отвратителен. Герман слушал его, затаив дыхание, не рискую нарушать эту идиллию звоном своей гитары. Пустота разбирала его изнутри, словно желудок выскребали столовой ложкой.
- Вот так всегда и пой, - сказал Воронёнок, похлопав Макса по плечу.
Глава 3
Лето проходило в репетициях и пьянках, так что порой очень трудно было отличить одно от другого. Нужно был ставить голос, учить ноты, не пить холодное пиво и культивировать в себе ненависть. Временами это даже нравилось. У Макса впервые появилось ощущение, что он кому-то нужен. Самое главное, что он впервые был нужен самому себе. Он нужен Герману, пускай даже лишь как средство на пути к цели. Голос этого странного мальчишки казался Ворону изощрённым золотым инструментом, который следовало только отстроить. Судьба никогда не подбрасывает в его мир случайных людей, проще говоря, Герман никогда не обращал на них внимания. Статистам и манекенам всегда останется их роль в постановке его жизни. Они никогда не представляли для него ценности. Но он до сих пор не мог дать себе ответа: как именно он отличает "настоящих" людей от всех прочих. Наверное, по особому блеску глаз. В его жизни было несколько таких не случайных, но на данный момент пришлось уйти в добровольное затворничество во имя великой цели. Не смотря на то, что
они проводили с Максом наедине почти двадцать четыре часа в сутки, ему почти не хотелось его убить, а это уже хороший знак. Интровертская натура пришельца хорошо уравновешивала буйный нрав Воронёнка. Если было нужно, то Макс становился просто тенью, сливаясь лицом с обоями, но стоило о нём вспомнить, как он появлялся рядом.
Они пили не зная избавления. Если не выпить на двоих по литру рома, виски или текилы, то день явно не задался. Похмелье обходило стороной эти две светлые головы, словно боясь за сохранность мира. Герман успел окрестить этот состояние алкогольным метаболизмом. Выпивка почти не действовал на них. Они всегда могли твердо стоят на ногах и довольно ясно соображать. Если хотелось чего-то большего, то всегда можно было спуститься в палатку за травой, игнорируя более тяжёлые наркотики.
- Я хочу ЛСД, - сказал как-то раз Макс.
- Только после того как станем рок-звёздами. По той же причине я до сих воздерживаюсь от героина.
В воздухе стояла густая пыль. Раскрытое окно хлопало рамами. Мухи парили под потолком, совершенно игнорирую липучку. Внешний мир грохотал машинами и слепил пережаренным солнцем. День казался безрадостным. Он тянулся с пяти утра, как безвкусная жвачка.
- Лето течёт словно гной, - вздохнул Герман, растекаясь по столу в ленивой полуденной скуке.
Макс одарил его неодобрительным взглядом:
- Ты умеешь портить картину мира. Я хотел сказать "течёт как ликёр из бутылки или тянется словно желе".
Воронёнок взглянул в окно на чуть подёрнутые салатовой дымкой клёны и небо цвета асфальта.
- Лето уже умирает. Я добил его вчера из винтовки в небо. Оно корчилось и истекало дождём. Я был только этому рад. Ведь столько бессмысленных лет я слоняюсь по ночной Москве и кажется мне, что толь