Глаза у Мики чуть расширились, пульс бился на шее так, что было видно. Но лицо осталось нейтральным. Он крепко держат себя в руках.
– Мы с Ричи бросили оленя, но Ричи был безоружен. Я уже почти поднес приклад к плечу, когда тварь бросилась на Ричи. Он упал с криком, но успел вытащить нож. Пытался отбиваться. Нож сверкал на солнце.
Он снова замолчал, и на этот раз так надолго, что я сказала:
– Можешь не рассказывать, если не хочешь.
– Так страшно?
Я нахмурилась, покачала головой:
– Нет, если хочешь рассказывать, я слушаю.
– Я сам поднял эту тему, не ты. Моя вина.
Он в это слово вложил больше чувства, чем надо было. Вина. Я знала это повисшее в воздухе ощущение – вина того, кто выжил.
Мне хотелось обойти вокруг стола, коснуться его, но я боялась. Не знала, хочет ли он, чтобы его трогали, пока он рассказывает. Потом – да, но не сейчас.
– Ты знаешь, что в схватке время иногда будто замирает?
Я кивнула, потом подумала, что он мог и не заметить, и сказала вслух:
– Да.
– Я помню эту морду – морду этой твари, когда она подняла голову над телом Ричи. Ты видала нас в получеловеческой форме, так вот он был похож на леопарда и не похож. Не человеческое лицо, но и не морда зверя. Помню, мелькнула мысль: "Я должен знать, что это такое". Но приходило в голову только одно слово: "Чудовище. Это чудовище".
Он облизнул губы, судорожно вдохнул и еще раз содрогнулся, когда выдохнул.
– Я уже приложил приклад к плечу. Выстрелил. Попал. Два или три раза попал, пока оно до меня добралось. Чудовище рвануло меня когтями, и острой боли не было, а было как удар бейсбольной битой – сильно и твердо. Когда знаешь, что ранен, но ощущение не такое, какое представляешь себе от когтей, – ты понимаешь?
Я кивнула:
– На самом деле я точно знаю, как это.
Он посмотрел на меня, перевел взгляд мне на руку.
– Ты точно понимаешь, что я хочу сказать?
– Лучше многих, – ответила я настолько тихо и нейтрально, насколько это получилось.
Он столько сейчас проявлял эмоций, что я не стала выдавать встречных. Это было лучшее, что я могла сделать.
Он улыбнулся, и снова это была та грустная, печальная, самоуничижительная улыбка.
– Винтовка куда-то делась. Не помню, как выпустил ее из рук, да и все равно руки не действовали. Я лежал на земле, а эта тварь стояла надо мной, и я уже не боялся. Ничего не болело, ничего не пугало. Почти полный покой. А потом помню только отрывки. Голоса, меня несут на носилках. Помню, как заносили в вертолет. Очнулся я в больнице, с одной стороны от меня был агент Фокс, а отец – с другой.
И тут я поняла, какая искра осветила путь в глубины памяти.
– И когда ты увидел Фокса, все это вернулось.
Бывают дни, когда я по-настоящему торможу.
Он кивнул.
– Я испугался, когда его увидел, Анита. Знаю, что это звучит глупо, но оно так.
– Это не глупо, и этого не было видно. Я хочу сказать, даже я не заметила.
– Это не на переднем плане сознания я испугался, Анита. Это где-то в глубине. А потом тебе не понравился номер, и...
Я бросилась к нему, обвила его руками, прижалась лицом к груди. Он обнял меня в ответ, сильно, так сильно, будто держался за последнюю во вселенной твердую опору.
– Я люблю этот номер. Я тебя люблю. Прости, что я так мерзко себя вела.
Он заговорил, все еще уткнувшись в меня лицом, так что голос звучал приглушенно.
– Я не пережил нападение, Анита. Этот оборотень съел от дяди и от Ричи, сколько мог сожрать, и ушел. Нас нашли двое охотников, и оба были врачами. Я был мертв, Анита. Сердце не билось, пульса не было. Доктора запустили мое сердце, заставили снова дышать. Залатали меня, как могли, и вынесли на поляну, чтобы меня мог подобрать вертолет и отвезти в больницу. Никто не думал, что я выживу.
Я гладила его по волосам, все еще гладко натянутым, заплетенным в косу.
– Но ты выжил.
Он кивнул, потерся головой о шелк блузки, о груди под ним. Не сексуально, а просто так.
– Этот леопард-оборотень был серийным убийцей. Нападал только на охотников и только когда они добудут зверя. Фокс сказал, что все случаи они объединили в серию всего за несколько часов до нападения на нас. Первое нападение случилось в резервации, где он тогда работал.
– Он раскрыл дело, – сказала я.
– Он поймал... чудовище. И присутствовал, когда его убили.
Мика все время говорил "чудовище". От оборотня такое нечасто услышишь – про другого оборотня.
– Я умер, меня реанимировали, я выжил и выздоровел. Выздоровел очень быстро. Невероятно быстро. И через месяц я тоже был чудовищем. Монстром.
Печаль слышалась в его голосе, невыразимая печаль.
– Ты не монстр, – сказала я.
Он отодвинулся, чтобы посмотреть мне в глаза.
– Но ведь многие из нас – монстры, Анита. Я вступил в пард Мерля, и он был хорошим вожаком, но пришел Химера и захватил власть, а он был злобный псих.
Химера – это был тот вожак, которого я убила, чтобы спасти Мику и его народ. Этот Химера был единственным известным мне оборотнем-универсалом, который мог перекидываться различными зверями. До того, как я его встретила, я бы сказала уверенно, что реально такого не может быть, но я встретила его, и мне пришлось его уничтожить. Он был вполне реален, очень силен, и еще он был очень изобретательным сексуальным садистом.
Я взяла Микино лицо в ладони.
– Ты хороший человек, Мика. И ты не монстр.
– Я использовал тебя, когда мы встретились, Анита. Я увидел в тебе возможность спасти моих леопардов. Спасти нас всех.
– Знаю, – ответила я. – Мы об этом говорили. Ты спросил меня, что я готова была бы сделать, чтобы спасти Натэниела и всех леопардов от Химеры. Я согласилась, что сделала бы все или хотя бы то, что сделал ты, чтобы меня в это вовлечь. Винить тебя я не могу.
– Как только ты меня коснулась, план изменился. Ты его изменила. Ты изменила все. И ты никогда не смотрела на меня как на монстра. Никогда меня не боялась, ни в каком смысле.
– Ты говоришь так, будто все остальные тебя боялись.
Он снова вздохнул:
– У меня в школе была девушка. Мы не были официально помолвлены, но оба знали, что как только окончим колледж, так поженимся.
– Звучит хорошо, – сказала я.
Он покачал головой:
– С сексом мы решили подождать – где-то год. Оба хотели сперва окончить школу и чтобы нам было по восемнадцать. Ее старшая сестра еще в школе забеременела, и это сломало ей жизнь, так что Бекки была осторожна. Меня это устраивало. Я хотел всю оставшуюся жизнь прожить с ней, так что там значит какой-то год?
Он притянул меня к себе на колени, посадил боком, как положено леди.
– И что было дальше? – спросила я, потому что он, похоже, ждал вопроса.
– Что заставило ее полностью со мной порвать? То, что я стал монстром. Любить животное она не могла.
Я не смогла скрыть потрясение.
– Господи, Мика, это же...
Он кивнул.
– Жестоко, да, но то, что я оказался оборотнем, – это только последняя соломинка. Не первая.
Я чуть наморщила лоб.
– А какая была первая?
Он опустил глаза, и я поняла, что он смущен.
– Какая? – спросила я.
– Я был слишком большой.
Я открыла рот – и закрыла, не сразу найдя слова.
– В смысле, ты был слишком хорошо оснащен?
Он кивнул.
Я глядела на него и думала, что сказать. Ничего на ум не приходило.
– И ей не понравился секс с тобой?
– Да.
– Но ведь ты... ты в постели удивителен. Ты...
– Ты не была девственницей, да и я уже был не восемнадцатилетний и не девственник.
– А, – сказала я и задумалась.
Мика был очень одарен природой в этом смысле. Не только в длину, но и в ширину, что, как я выяснила, бывает более серьезной проблемой. Есть позиции, в которых к длине можно приспособиться. А с шириной ничего не поделать. Я представила себе, каково в первый раз, когда все это запихивают внутрь, да еще, может, без достаточной предварительной игры.
– Кажется, я понимаю проблему.
– Я сделал ей больно. Не хотел, но так получилось. Со временем у меня стало получаться лучше. Больше предварительной игры, больше... ну, в общем, лучше.
– Этому учишься со временем, – сказала я.
Он уткнулся лбом мне в плечо.
– Но Бекки это никогда не доставляло радости. Секс у нас бывал, но мне всегда приходилось быть очень осторожным с ней, или она говорила, что ей больно.
– Знаешь, у женщин бывает разный размер, как и у мужчин. Может быть, она изнутри была маленькой, а ты снаружи никак не маленький.
Он поднял на меня глаза, прижимаясь щекой к моей голой руке:
– Ты так думаешь?
– Да.
Он улыбнулся:
– У тебя со мной проблем не было ни в чем.
Я улыбнулась в ответ:
– Не было, а она – всего лишь один голос. Один отрицательный результат проблему не создает.
– Это не был единственный голос "против", Анита.
Я приподняла брови:
– То есть?
– В колледже у меня бывали свидания, когда все было хорошо, пока девушка не видела меня – полностью. Тут она подхватывала одежду и говорила "никогда и ни за что".
Я посмотрела на него с удивлением:
– Ты не шутишь.
Он кивнул.
Кого другого я бы заподозрила в бахвальстве, но Мика не бахвалился. Тут у меня возникла мысль – осенила, можно сказать.
– Бекки говорила, что ты делаешь ей больно, потому что ты такой большой, а потом бывали девушки, которые даже пытаться не хотели. Да, это должно было запасть в душу.
– С женщинами это либо очень большой плюс, либо очень большой минус. Но почти все они, даже те, кто говорил "да", не хотели стандартной диеты. Я был вроде новинки. – В голосе его звучала печаль, как раньше звучала злость. – Бекки заставляла меня чувствовать себя чудовищем из-за того, что мне хочется сделать ей больно... хочется быть в ней... что мне хочется секса так, что ей из-за этого больно. Почти все женщины, с которыми я потом встречался, внушали мне то же чувство – или такое, будто у меня на боку кнопки, а внутри батарейка, как у игрушки из секс-шопа. Только пружину накрутить.
Я снова удивилась.
– Поверь мне, Анита, среди девушек не меньше подонков, чем среди парней. Только если девушка тебя трактует как объект для секса, это ничего, потому что ты ведь мужик и тебе все равно одно только и надо, да?
– Старый-старый двойной стандарт, – сказала я.
Он кивнул и потрепал меня по плечу:
– Так было до тебя.
Я на секунду задумалась:
– Погоди-ка. Откуда ты знал, что у меня не будет проблем с твоим... гм... размером?
– Ты же знаешь, что оборотни любят разгуливать голыми, разве что ты заставляешь нас одеться.
Я улыбнулась:
– Ну, не все вы, ребята, законченные нудисты... но да, знаю.
– Во-первых, я видел Ричарда голым и знал, что он был твоим любовником. Он тоже не маленький. – Я постаралась не покраснеть. – Во-вторых, ты видела меня голым и не отреагировала отрицательно.
– Значит, ты видел одного бывшего любовника, и он был ничего себе. И я тебе не велела быть поосторожнее, когда ты обратил на себя мое внимание. Значит, могло получиться.
– В этом роде, – улыбнулся он.
– А откуда ты знал, что я рассталась с Ричардом не потому, что не могла совладать с его мужским достоинством?
– Я спросил.
Наверное, вид у меня был такой же пораженный, как и я сама.
Он засмеялся:
– Я не спрашивал Ричарда. Я поспрошал у народа и выяснил, что он считал тебя слишком кровожадной и что ему не нравилась твоя работа на полицию. Мне это не мешало.
– И ты решил испытать удачу.
Он кивнул:
– И после первого нашего раза я знал, что сделаю все что угодно, стану кем тебе угодно, лишь бы остаться в твоей жизни.
– Ты это говорил. Это первое, что ты мне сказал сразу после секса. Что ты – мой Нимир-Радж, а я – твоя Нимир-Ра, и что ты сделаешь все, все, что мне нужно, чтобы остаться в моей жизни.
– Я говорил всерьез.
– Знаю. – Я провела пальцем по его щеке. – Должна признаться, я не сразу поняла, что ты говорил всерьез. Что ты сделаешь все, что мне будет нужно, и сам будешь тем, кто мне нужен. А что, если бы я попросила о чем-нибудь ужасном, Мика? Чтобы ты тогда сделал?
– Ты никого ни о чем ужасном не попросишь.
– Но тогда ты меня едва знал.
– Было такое чувство.
Я всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, откуда идет такая уверенность. Лицо его стало снова спокойным, но не пустым. Спокойное лицо, говорящее о счастье.
– Я бы никогда не смогла так поверить чужому.
– Мы никогда не были чужими, Анита. С первого прикосновения мы уже ими не были. Наши тела знали друг друга.
Я посмотрела на него сурово, но он только засмеялся.
– Скажи, что я не прав. Скажи, что у тебя не было такого же чувства.
Я открыла рот, закрыла снова и наконец сказала:
– Ну так что? Не с первого взгляда любовь, а с первого траха?
Лицо, обращенное ко мне, было очень серьезно.
– Не надо, Анита. Не смейся над этим.
Я опустила глаза, целомудренно сидя у него на коленях, а потом даже отвернулась.
– Да, я это чувствовала, эту тягу к твоему телу, с первого нашего прикосновения. Это как... меня воспитывали в таких понятиях, что секс – это плохо, грязно. И то, что ты так легко прошел все мои зашиты, меня как-то смущает.
Он обнял меня и подвинул выше по собственным ногам, так что я ощутила, насколько он рад моему присутствию. От самого ощущения этой твердости, прижатой к моему бедру, у меня перехватило дыхание.
– Никогда не смущайся реакцией собственного тела, Анита. Это дар.
Он просунул руку мне под колени и встал, держа меня на руках.
– Я сама могу идти, – сказала я.
– Мне хочется нести тебя.
Я совсем уже было сказала, чтобы он меня поставил, но передумала.
– И куда же ты меня несешь?
– На кровать.
Я попыталась не улыбнуться, но проиграла эту битву.
– Зачем?
Хотя я хорошо знала зачем.
– Чтобы у нас был секс, много-много секса, а когда его будет столько, сколько мы сможем выдержать, ты уберешь щиты и напитаешь ardeur прямо сейчас, пораньше, чтобы он не попытался возникнуть, когда мы будем в окружении агентов ФБР.
И он понес меня к кровати. Легко, плавно, хотя вряд ли между нами была разница хоть в двадцать фунтов веса.
Я сказала только одну вещь, которая пришла на ум:
– Умеешь девушку уговорить.
Он усмехнулся мне:
– Ну, я мог бы сказать, что собираюсь тебя трахать, пока ты не отключишься, но ты бы могла счесть это за бахвальство.
– Я никогда во время секса не отключалась, – сказала я.
– Должен же быть когда-нибудь первый раз, – возразил он.
И мы уже были возле кровати.
– На словах-то все вы герои, – сказала я.
Он бросил меня на кровать. Бросил внезапно и далеко, так что я по-девчачьи пискнула, упав на матрац. Пульс вдруг застучал у меня в глотке. Мика уже развязал галстук и расстегивал рубашку.
– Спорим, я первый разденусь?
– Так нечестно. На мне еще и кобура.
Он сбрасывал с плеч шелковые подтяжки и вытаскивал рубашку из штанов.
– Тогда тебе стоит поторопиться.
И я поторопилась.
Мика уже лежал на спине, пока я еще стаскивала шмотки. Зрелище голого Мики на фоне белых подушек и бело-золотого покрывала заставило меня застыть и уставиться на него. Нет, не только на пах. Как можно смотреть только на что-то одно, когда он весь лежит передо мной?
В одежде он не выглядел таким мускулистым. Чтобы оценить эту тонкую игру мышц на руках, на груди, на животе и на ногах, надо было видеть его достаточно обнаженным. В одежде он казался хрупким – особенно для мужчины. А голый он выглядел сильным и как-то более... более каким-то таким, что одежда скрадывает. Загар, темнеющий на фоне покрывала, выделял его тело как нарисованное. Плечи у него были широкие, бедра и талия – узкие. Сложен он был как пловец, и это было у него природное, а не от занятий спортом.
Мне не хватало разлива его волос вокруг лица, но он не стал расплетать косу, и я его не попросила. Иногда удобно, чтобы волосы не получали свободы, а то они, бывает, могут помешать.
– Как ты красив! – сказала я.
Он улыбнулся:
– А это не моя реплика?
Я взялась за пояс:
– Мне пояс и чулки снять или оставить?
– А ты сможешь снять белье, не снимая пояса? – спросил он.
Я завела большие пальцы под резинку кружевных трусиков и стянула их прочь. Жан-Клод отучил меня носить их под низ. Они, говорил он, нужны только для красоты. А на самом деле их следует надевать в последнюю очередь, тогда можно их снять первыми.
Этого я говорить, конечно, не стала вслух, потому что не знала, как Мика отнесется к напоминанию, что у меня и с другими мужчинами секс бывает. Он делился с ними нормально и вроде ничего против не имел, но вспоминать в процессе секса другого любовника – это просто дурной тон.
Минуту я простояла раздетая – только в поясе с чулками и туфлях на высоком каблуке. Стояла, пока его глаза не наполнились темнотой, которая заполняет глаза мужчин в тот момент, когда они понимают: ты уже не скажешь "нет". Что-то есть в этом взгляде от обладания, что-то такое, что говорит: "Мое". Не могу объяснить, но видела достаточно, чтобы знать: это общее для всех мужчин, по крайней мере иногда. А у женщин бывает такой же одинаковый взгляд? Может быть. А у меня? Без зеркала не узнать.
Он подобрался по кровати ко мне и сказал:
– Иди сюда.
Его пальцы обхватили мое запястье, притянули меня к кровати, но мне пришлось залезать туда, помочь ему меня втаскивать.
Он вел меня, пока мы не добрались до изголовья, и он затащил меня на большую подушку. Их было так много, такие высокие, я просто полусидела в них.
Я думала, Мика ляжет рядом со мной, но он не лег.
Отклонившись назад, он просто на меня смотрел.
– Bay! – Голос прозвучал как хриплое рычание. Совершенно невинное слово, сказанное с какой угодно интонацией, только не невинной. – Вот это вид!
Голос по-прежнему звучал с рычанием, хрипло, будто говорить было больно.
Он начал опускаться ко мне лицом, как медленно приближают губы для поцелуя. Потом остановился.
Он лизнул меня, и от такого ощущения разом разлетелись прочь мои мысли и чувства.
По его телу прошел спазм, содрогнулась спина, плечи, руки, пальцы сжали меня сильнее. Эти шартрезные глаза смотрели на меня снизу, и возникала иллюзия, что на этих зелено-золотых глазах лицо кончается.
– Боже мой, Мика, как мне нравятся твои глаза, когда вот так!
Он зарычал, и этот звук отдался во мне дрожью. Я вскрикнула, закинув голову и закрыв глаза. Рычание перешло в мурлыканье, мурлычущее рычание прошло по моей коже, дрожа, нарастая.
Тяжелое, сладкое тепло нарастало во мне, и тяжесть взорвалась приливом теплой радости, пронизавшей меня, захлестнувшей с головой, снова и снова, с каждым его движением, и это было наслаждение, которому нет конца. Я ловила ртом воздух, зажмуренные веки дрожали, во мне не осталось костей, я не могла шевельнуться. Разбитая, разрушенная, утонувшая в удовольствии. Кровать шевельнулась, Мика оказался на мне. Я пыталась открыть глаза, но могла лишь трепетать веками и видела лишь свет и темноту.
– Анита, – почти шепнул он, – как ты?
Я попыталась сказать, что хорошо, но звука не было. Подумать я могла, но пока что – ничего больше.
– Анита, скажи что-нибудь. Мигни, если меня слышишь.
Я смогла моргнуть, но даже перед открытыми глазами все плыло. Мир превратился в расплывчатые цвета. Я подняла большой палец, показывая, что все о'кей, потому что говорить было еще слишком трудно.
Он наклонился так близко, что лицо стало размытым пятном.
– А теперь я тебя трахать буду, – сказал он.
– Да, – сумела я шепнуть. – Да.
– Трахай меня, Мика, трахай!
Он облизал губы и проглотил слюну. Пульс метнулся у него на горле.
– Не хочу делать тебе больно.
– Будет больно – я скажу.
Он посмотрел на меня, и на лице его не было вожделения – была нервозность, неуверенность. Я знала, он хочет в меня воткнуться, но боится. Сколько женщин ранили его душу? Сколько говорили ему, что он урод, монстр, просто потому, что он так мужествен? Я села, потянулась, и даже от одного прикосновения у меня голова запрокинулась, из горла вырвался крик. Я таращилась на него, сама зная, что глаза у меня бешеные, у него тоже голова запрокинулась, глаза закатились под лоб.
Он наклонился и поцеловал меня, оторвался от поцелуя, упираясь руками в постель. Но тело его уже на меня давило.
От ощущения его тяжести я рухнула на кровать. Он навис надо мной, и я видела каждый дюйм его тела, ищущего путь.
Если бы я отпустила ardeur, то была бы больше для него готовой. Но мы оба хотели этого, хотели почувствовать это сопротивление.
На полпути он закрыл глаза и остановился, опустив голову, потом поднял ее и встретил мой взгляд. Всмотрелся, будто хотел понять, не вру ли я ему о своем желании.
– Ты серьезно?
– Да, видит Бог, да!
– Я не хочу делать тебе больно.
Я посмотрела ему в лицо и сказала, что думала:
– Не знаю, с каким призраком ты сейчас споришь, но не со мной. Кому ты там сделал больно, не знаю, но не мне. Трахни меня, трахай, трахай так, как мы оба хотим.
Я ждала его решения, глядя на него с расстояния в пару дюймов, и наши тела уже были соединены. Я ждала решения.
Я велела ему перестать быть осторожным – он поймал меня на слове, и мое тело никак не могло понять, хорошо это или плохо.
С одной стороны, это было чудесно – Господи, как это было чудесно! Он прижимал меня спиной к кровати, вырывал крики восторга у меня изо рта. Я извивалась под ним, дергалась и билась, пойманная между оргазмом и ощущением, будто мое тело говорит мне, что не надо бы так. В какой-то момент я подумала: "Слишком много, слишком сильно, медленнее", – и набрала воздуху, чтобы это сказать, но тут меня накрыло полным оргазмом. Накрыло внезапно, как это у меня часто бывает, и почти-боль превратилась в невероятное удовольствие. Меня бросило к нему, обернуло вокруг него, туловище задергалось на подушках, забилось, как марионетка с обрезанными ниточками.
Потом он резко отстранился, и это было как наждак, потому что мое тело не хотело отпускать. Я кричала и извивалась, мне надо было за что-то ухватиться, и руки нашли его плечи, его бицепсы и пустили из них кровь. Слишком много наслаждения, слишком много ощущений, будто это наслаждение выливалось из меня кровью, текущей по его телу.
Он тяжело выдохнул:
– Скорее корми ardeur, Анита, прошу тебя. Скорее, Боже мой! Я уже долго не продержусь.
Я забыла, что мы делаем, забыла про ardeur, забыла обо всем, кроме секса. Но достаточно было одной мысли, и ardeur уже был с нами, только я слишком погрузилась в наслаждение наших тел. Раньше ardeur всегда ощущался как нечто лишнее, как некоторая отдельная сущность, но сейчас он был только новой гранью секса. Как дополнительный слой жара к огню, который и так уже пылал в комнате.
Он вырвал у меня из горла стоны, судорожно продернул ногти граблями по спине Мики, и только тогда я поняла, что он на мне, не надо мной, но прижат ко мне в стандартной позиции миссионера. Когда сменилось положение, я не заметила.
Я чувствовала, как его тело меняет ритм, ощущала, что вот-вот. Ardeur не мог напитаться от Мики, пока у него не будет оргазма. Он слишком доминантный, слишком владеет собой, и только оргазм может убрать его щиты, чтобы он стал для меня пищей.
Он вскрикнул надо мной, и я забилась на кровати в крике, выгибая спину, закрыв глаза, кричала еще долго после того, и он лежал на мне, пытаясь восстановить дыхание, а я кричала и билась под ним, все еще потрясенная тем, что было.
Когда к нему вернулась способность шевелиться, он отодвинулся, и почти сразу начало саднить. То, что эндорфины стали уходить так быстро, значило, что потом будет больно. Но я этой боли не боялась. Такая боль может служить напоминанием, сувениром, на который посмотришь – и вспомнишь, что было. И с каждым болезненным ощущением в себе я буду вспоминать это наслаждение.
Мика свалился в неловкой позе – наполовину на животе, наполовину на боку. Рука, протянутая ко мне, кровоточила. У него останется своя боль на память об этом сеансе.
Он шевельнулся, приподнялся на локтях, и я увидела его спину.
– Боже мой! – ахнула я. – Мика, прости!
Он сморщился:
– Царапины обычно не болят так быстро после хорошего секса.
Я кивнула:
– Когда эндорфины уходят быстро, тогда и понимаешь, что пострадал.
Спина у него выглядела так, будто он стал жертвой нападения существа с гораздо большим количеством когтей, нежели у меня есть.
– А тебе больно? – спросил он.
– Саднит немного.
Он посмотрел на меня серьезными глазами, снова стал серьезнее. Тень прежних воспоминаний мелькнула в его глазах – тень прежних подруг.
– Как у тебя спина? – спросила я.
– Больно, – улыбнулся он.
– Ты об этом сожалеешь?
Он затряс головой:
– Вот уж нет! Это было охренительно.
– А теперь спроси меня, что я чувствую.
– Я тебя ранил?
– Уже саднит, значит, слегка ранил. – Я взяла его за лицо, не дав ему отвернуться. – А теперь спроси, сожалею ли я.
Он улыбнулся мне этой своей печальной, непростой улыбкой.
– Ты об этом сожалеешь?
– Вот уж нет! – ответила я. – Ты был охренителен.
Он улыбнулся – на этот раз по-настоящему. Я видела, как исчезают из его глаз призраки и остается только теплая радость.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Я так тебя люблю!
– И я тебя.
Он глянул вниз, на покрывало, несколько, увы, потрепанное.
– Давай я его уберу.
Он встал, придерживаясь за край кровати, будто ноги не очень хорошо держали. Я его понимала – сама я бы шагу не ступила, хоть бы пожарная тревога надрывалась.
Там и тут виднелись пятна крови, почти очерчивая контуры его торса. Белое оказалось неудачным выбором цвета.
– Думаешь, горничная вызовет полицию? – спросила я.
Он неуверенной походкой двинулся к двери – наверное, в ванную.
– Не вызовет, если мы ей дадим хорошие чаевые.
Он ухватился за дверь, будто иначе упал бы.
– Осторожнее, – сказала я.
Он на секунду прислонился к двери, потом посмотрел на меня.
– Анита, ты исправила мою жизнь. Ты мне дала ощутить себя человеком, а не чудовищем.
– А ты любишь меня всю, Мика, даже самые жесткие, беспощадные стороны моего существа. И ты примирил меня с тем, что иногда я бываю монстром. Ты знаешь, чем я занимаюсь, что делаю, и все равно любишь меня.
– Ты не монстр, Анита, – улыбнулся он мне. – Но ты беспощадна. Однако мне это в девушках нравится.
Он двинулся в сторону ванной, слегка пошатываясь, но уже лучше. Я снова опустилась на кровать и ждала, пока колени и бедра смогут снова меня нести. Можно было устраиваться поудобнее – они явно не собирались торопиться.
Филадельфия – красивый город, по крайней мере та малость, что я видела. Пока что программа визита исчерпывалась аэропортом, номером отеля и дозой потрясающего секса, а это могло бы быть где угодно. Кладбище напомнило мне, что город находился в одной из первых тринадцати колоний: старым оно было, это кладбище. Оно дышало старостью – и старостью своих мертвецов. Дыхание это я ощутила всей кожей, как только мы вышли из машины Фокса. Когда-то такие старые кладбища были для меня мирными. Слишком старыми, чтобы там водились призраки; может быть, только пара-тройка мест, где пробирает дрожь, если пройти прямо по могиле, но в основном мертвецы здесь инертные – пепел к пеплу, прах к праху и так далее. Но сейчас мертвецы взывали ко мне даже через щиты.
Теоретически считается, что никто не в силах поднять мертвеца столь давнего без человеческой жертвы. У меня, наверное, рекорд по возрасту поднятого без человеческой жертвы мертвеца, но даже двухсот-с-чем-то-летние мертвецы мне уже не подвластны. Так почему же я последнее время ощущаю кожей шепот столь давних мертвецов?
Я поежилась, но не от холода начала ноября. На самом деле в кожаном жакете было даже слишком тепло.
Вдруг рядом со мной оказался Мика, помог мне снять жакет и шепнул:
– Ты как, нормально?
Я кивнула. Нормально и даже лучше. Стоять здесь, когда меня целует наполненная силой темнота, – это опьяняло. Как будто я кожей впивала магию прямо из воздуха. Что при некромантии не было возможным.
Мика спросил Фокса, можно ли положить жакет обратно в машину. Я не стала ждать ответа, я уже шла в темноту, рассеянно проводя пальцами по выщербленным верхушкам надгробий, между которыми шагала.
На старых кладбищах тесно. Земля там гладкая и утоптанная, но уже мало разницы между просто землей и могилой, так что получалось шаг по земле, шаг по могиле. Знаете старую поговорку: "Кто-то прошел по моей могиле?" Здесь получалось наоборот. Мне не было плохо, меня не трясло, я не боялась. С каждой новой могилой, по которой я проходила, мне становилось лучше, росла уверенность, шаг становился ровнее. Я брала энергию от каждого тела, мимо которого вела дорога, каким бы старым оно ни было. Я могла бы выпить силу всех мертвых подо мной и потом...