— Вы сделали мне больно, но не физически. Вам хотелось, чтобы я помогла вам лечь. Потом вы попросили, чтобы я осталась. Не для ваших телесных утех, а как друг. Ночью вы вели себя как джентльмен, чего не скажешь про утро. Печально признаваться, но пьяным вы мне нравитесь больше, чем трезвым.
— Вы ошибаетесь, Джулианна, — возразил Габриель. — Я и сейчас еще не протрезвел. Но сейчас я вам совсем не нравлюсь. Мне все равно. Главное, я не был вашим первым мужчиной. — (Джулия брезгливо поморщилась.) — И все-таки почему на вас моя одежда?
Габриель честно старался не пялиться на ее соски, очень уж рельефно проступавшие под футболкой, но ничего не мог с собой поделать.
— Это что, тонкий профессорский юмор? Или вы действительно ничего не помните? — хмуро спросила она.
— У меня бывают провалы в памяти… когда я напиваюсь. Сам не понимаю…
Джулии стало невыносимо слушать его бормотания.
— Вас вчера выворачивало. Дважды. Один раз — прямо на меня. Вот вам и объяснение.
Ей показалось, что Габриель что-то вспомнил. Лицо его перекосилось очередной болезненной гримасой.
— Простите. Я хочу извиниться за все, что тут наговорил. Сам не понимаю, как это из меня полезло. Я не хотел вас оскорблять. Увидел вас… здесь… в таком виде. Я подумал, что мы… — Он вяло махнул рукой.
— Не порите чушь! — бросила ему Джулия.
— Если кто-то из университетской администрации узнает, что вы оставались у меня, мне будут грозить крупные неприятности. Нам обоим.
— Кто узнает и как? Я не собираюсь никому рассказывать. Даже такая дура, как я, кое-что соображает.
— Опять эти ваши… самоуничижения! — нахмурился Габриель. — Но если Пол или Криста узнают…
— Боитесь, что нечем будет задницу прикрыть? Можете не волноваться, я вчера подсуетилась и лишила Кристу возможности добраться до вашего члена. Так что ваша драгоценная профессорская репутация не пострадала… Хоть бы спасибо мне сказали за всю мою возню с вами!
Габриель плотно сжал губы, затем пересилил себя и произнес:
— Благодарю вас, мисс Митчелл. Но если вас увидят выходящей отсюда…
«Какой безнадежный идиот! За что его сделали профессором?»
— Если меня увидят, я скажу, что была у вашего соседа и ползала там на коленях, зарабатывая себе на кускус. Вполне убедительное объяснение. Мне поверят.
Рука Габриеля вновь сжала ей подбородок, теперь уже сильнее.
— Я предупреждал: не говорите подобных вещей!
Джулия испугалась, но злость мгновенно подавила страх.
— Не трогайте меня!
Она пошла к двери, моля всех богов, чтобы он не вздумал распустить руки. Габриель схватился за дверную ручку, придавив дверь плечом.
— Черт возьми, да остановитесь же! — Он поднял руку, думая, что этот жест успокоит Джулию.
Инстинктивно она попятилась и втянула голову в плечи. Габриель увидел ее реакцию, и ему стало невыносимо больно.
— Джулианна, постойте. Прошу вас. — Его голос превратился в тихий шепот, а в колючих глазах появилась мольба. — Неужели вы думали, что я посмею вас ударить? Я хочу всего лишь поговорить с вами. — У него опять заболела голова, и он схватился за лоб, как будто это могло снять боль. — Я делаю жуткие, страшные глупости, когда бываю не в своем уме. Я очень боялся, что ночью… гадко обошелся с вами. Теперь я крайне сердит, но не на вас. На самого себя. Я очень высокого мнения о вас. Да, очень высокого. Иного и быть не может. Вы такая… красивая, невинная, нежная. Мне только очень не нравится видеть, как вы ползаете на коленях, будто… сексуальная рабыня. Разбили там что-то, разлили — и наплевать. Что вы каждый раз сжимаетесь, словно маленькая девочка, которую накажут? Помните, сколько самоуничижительных слов вы наговорили, когда я провожал вас из «Преддверия»? Мне потом было не отделаться от них. Так сделайте мне одолжение: перестаньте себя принижать в моем присутствии. Я этого просто не выдержу. — Габриель кашлянул, затем еще. — Честное слово, я не помню, что у нас там было с мисс Петерсон. Но я был круглый дурак, что потащил ее туда. Вы меня спасли. Спасибо, Джулия. — Он поправил очки. — То, что было прошлой ночью, больше не повторится. Вам пришлось выдерживать мои поцелуи. Наверное, я слюнявил вас своими пьяными губами… Простите меня за эту наглость.
Джулии захотелось плюнуть ему в лицо. Ей был противен сам звук его голоса, произносившего эти чудовищные слова. Он еще смел извиняться за самое лучшее, самое светлое и чистое, что подарил ей после этих шести лет! Он втоптал в грязь не только свои, но и ее поцелуи, и это ударило по ней больнее всего.
— Нашли что вспоминать, — холодно усмехнулась Джулия. — Я уже и не помню о таких пустяках.
— Пустяки? — мрачнея, переспросил Габриель. — Это были вовсе не пустяки.
Он задумался, стоит ли спросить ее о записке, и решил, что не стоит. Еще неизвестно, как это на нее подействует.
— Я вижу, в каком вы состоянии. Да и я не в лучшем, но вы хотя бы трезвая, чего я не могу сказать о себе. Давайте закончим этот разговор, пока он не завел нас в дебри. — Он говорил отрывисто, выбрасывая слова, как льдинки. — До свидания, мисс Митчелл.
Габриель распахнул дверь. Джулия вышла на площадку, но остановилась:
— Габриель, я забыла сказать вам одну вещь.
— Так говорите, — угрюмо буркнул он.
— Звонила Полина. Это было вскоре после того, как вы… отрубились. Я ответила на звонок.
— Ч-черт. — Он снял очки, почесал переносицу, потер веки. — Что она сказала?
— Назвала меня шлюхой и потребовала, чтобы я вас разбудила и передала вам трубку. Я ей ответила, что вы… в неразговорчивом состоянии. Она начала кричать. Тогда я выключила телефон.
— Она хоть сказала, зачем звонит?
— Нет.
— Надеюсь, вы ей не назвали своего имени? — (Джулия покачала головой.) — Слава богу, — выдохнул Габриель.
Джулия думала, что он сейчас извинится за этот звонок, а получается, он даже недоволен, что она расстроила его пассию. Ничего, пусть сам объясняется со своей любовницей. Пусть сам выворачивается.
Ее вдруг начало трясти, и слова, которые ни в коем случае нельзя было сейчас говорить, полились сами собой:
— Когда-то вы просили… разыскать вас в аду. Там я вас и нашла. Оказывается, вам в аду совсем неплохо. Что ж, оставайтесь там насовсем.
Глаза за стеклами очков превратились в синие щелочки.
— О чем это вы говорите?
— Так, пустяки. С меня довольно, профессор Эмерсон.
Пару секунд Габриель отупело смотрел ей вслед, потом догнал:
— Зачем вы оставили мне эту дурацкую записку?
Он решил ее добить! Джулия задохнулась, но тут же расправила плечи и с деланым равнодушием спросила:
— Какую еще записку?
— Не прикидывайтесь! Вы знаете какую. Я нашел ее в холодильнике, вместе с подносом.
Джулия пожала плечами.
Он схватил ее за руку и развернул к себе:
— Решили поиграть со мной?
— Нет, черт вас дери! Пустите меня!
Джулия вырвалась и забарабанила кулаком по кнопке вызова, моля всех богов, чтобы кабина лифта подъехала как можно скорее. Она безумно устала. Она чувствовала себя ничтожной и никчемной дурочкой, которой никак не вырваться из паутины изощренного издевательства. Побежать вниз по лестнице? Он ведь не отстанет и там.
— Почему вы подписали записку… этим именем?
— А вам какое дело?
Скоро подъедет лифт. У него оставались считаные секунды, чтобы получить ответы. Габриель закрыл глаза. «Она искала меня в аду». Когда-то он попросил кареглазого ангела разыскать его в аду. Но ведь то была галлюцинация. Его галлюцинация. А галлюцинации не откликаются на просьбы.
А если Беатриче не была галлюцинацией? Если… Ему стало страшно. Мысленно он и сейчас видел ее образ, но сквозь дымку. Ему было никак не разглядеть ее лица.
Мелодично звякнул колокольчик. Двери лифта разошлись.
Джулия вошла в кабину. Габриель видел, как она окинула его прощальным взглядом и поморщилась. Это был не ее Габриель, а не до конца протрезвевший профессор Эмерсон, которому ей больше нечего сказать.
Ее рука уже тянулась к кнопке.
— Беатриче? — вдруг прошептал он.
— Да. Я Беатриче. Та, кто впервые в жизни целовалась с вами в яблоневом саду и заснула в ваших объятиях.
Двери лифта плавно смыкались.
— Беатриче! Постой! — закричал Габриель.
Он опоздал. Двери закрылись. Он лихорадочно вдавил кнопку, надеясь задержать кабину. Бесполезно.
— Я уже не Беатриче, — донеслось до него.
Кабина медленно двигалась вниз, унося рыдающую Джулию.
Габриель прислонился лбом и уперся ладонями в холодные стальные двери лифта.
«Что я наделал?»
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Заглянув в дверной глазок, престарелый мистер Крэнгл увидел пустую площадку. Все как обычно. Но ведь он слышал голоса: мужской и женский. Сердитые голоса. Похоже, эти люди ссорились. Он даже слышал имя — Беатриче. Увы, в дверной глазок ему было ничего не видно. Насколько он помнил, в квартирах на их этаже нет женщин с таким именем. А теперь все тихо. Не могло же ему почудиться.
Утром он уже выходил на площадку, чтобы вернуть жильцу соседней квартиры субботний номер «Глоб энд мейл», по ошибке попавший к ним. Следовало вернуть газету еще в субботу, но миссис Крэнгл, страдавшая рассеянным склерозом, положила ее на журнальный столик в их гостиной. Когда мистер Крэнгл это обнаружил, было уже поздно, и он решил обождать до утра.
Немного раздосадованный, что этот kemfn[18]испортил ему тихое воскресное утро, мистер Крэнгл все же приоткрыл дверь и высунул седую голову на площадку. Футах в пятидесяти он увидел мужчину. Тот стоял к нему спиной, упершись руками и лбом в закрытые двери лифта. У мужчины тряслись плечи.
Мистер Крэнгл удивился и даже опешил. Приличия и соображения элементарной безопасности не позволили ему подойти к мужчине, представиться и спросить, что случилось. Впрочем, его и не тянуло знакомиться с неряшливо одетым босым субъектом. Как тот попал сюда, на тридцатый этаж? И почему плачет? Мужчины поколения мистера Крэнгла плакали разве что на похоронах. И уж конечно, не позволяли себе так небрежно одеваться и ходить босиком. Разве что психически ненормальные. Или жители Калифорнии.
И мистер Крэнгл поспешил к себе в квартиру, закрыл дверь и проверил все замки. Потом он позвонил консьержу и сообщил о босоногом плачущем мужчине, у которого перед этим произошел kemfn с какой-то женщиной по имени Беатриче.
Целых пять минут он пытался втолковать консьержу, что такое kemfn. Утомившись, мистер Крэнгл швырнул трубку интеркома и произнес язвительную речь, адресованную Торонтскому департаменту школьного образования. Докатились!
* * *
Конец октября в Торонто уже не баловал теплой погодой. Ежась от холода, Джулия медленно брела к себе домой. Темно-зеленый кашемировый свитер вернулся к владельцу. Чтобы ветер не задувал под пальто, Джулия крепко обхватила себя за плечи. Она и сейчас плакала. От злости и от собственного бессилия.
Прохожие бросали на нее сочувственные взгляды. Канадцам это свойственно — выражать сочувствие, держась на расстоянии. Джулия была им благодарна, в особенности за то, что никто не остановил ее и не начал допытываться, почему она плачет. Пришлось бы слишком долго рассказывать историю, которую она хотела навсегда стереть из своей памяти.
Ну почему на хороших людей обрушиваются разные беды? Джулия не терзалась этим риторическим вопросом, поскольку знала ответ: беды обрушиваются на всех. В той или иной мере страдания выпадают на долю каждого человека. Даже самым счастливым и удачливым знакомы слезы, боль, горе. Разве она, Джулия Митчелл, — исключение? С какой стати она должна рассчитывать на особую благосклонность судьбы к своей персоне? Даже Мать Тереза страдала, а уж эта женщина была настоящей святой.
Джулия не жалела, что вытащила профессора из «Лобби» и потом возилась с ним у него дома. Пусть он истолковал ее доброту по-иному; тут важно не его, а ее отношение к случившемуся. Если она верит, что никакая доброта не бывает напрасной, нужно твердо держаться своей веры. Даже если твою доброту швыряют тебе в лицо, словно ком грязи.
Ей было стыдно за собственную глупость и наивность. Как она могла поверить, что после сказочной ночи у них с Габриелем наступит сказочное утро? Однажды у нее уже была сказочная ночь, а потом утро, полное слез. Правда, тогда он не сказал ей ни одного грубого слова. Он просто исчез, превратившись в красивую сказку, которая столько лет заслоняла от нее реальный мир. Кто знает, сколько насмешек и оскорблений обрушил бы на нее тот Габриель, проснувшись рядом с нею в яблоневом саду. Возможно, тот Габриель и был пьяным романтиком с рыцарскими замашками. Но прошло шесть лет. Он изменился, превратившись в Габриеля нынешнего.
«Но ведь я не придумала эту ночь. Когда он целовал меня, когда наши руки соприкасались, я чувствовала то же, что и шесть лет назад. „Электричество любви“ не исчезло. И он это почувствовал».
А почувствовал ли? Джулия рассердилась на себя. Может, хватит цепляться за старые сказки? Ей пора повзрослеть. Исключить из своей эмоциональной диеты блюдо под названием «Эмерсон».
«В сентябре, когда ты пришла на его первый семинар, он даже не соизволил тебя вспомнить. Зачем? У него ведь есть Полина».
Вернувшись в «хоббитову нору», Джулия долго стояла под душем, потом переоделась в старую фланелевую пижаму — розовую с желтыми утятами. Футболку Габриеля она зашвырнула в самый дальний угол шкафа, пообещав выбросить в ближайшее же время. Потом она улеглась в свою узкую кровать, прижала к себе бархатного кролика и заснула, измученная душевно и физически.
Пока Джулия спала, Габриель сражался с похмельем и настоятельным желанием нырнуть в бутылку шотландского виски и больше не выныривать. Он не бросился вниз по лестнице, чтобы догнать Джулию. Он даже не вызвал соседний лифт, чтобы спуститься и перехватить ее на улице.
Нет, он вернулся к себе и плюхнулся в кресло, страдая от тошнотворного состояния и ненависти к себе. Он проклинал себя за грубое обращение с Джулией. Не только утром, но и все это время, начиная с самого первого сентябрьского семинара. А она молча и кротко, как настоящая святая, сносила его грубость, ни на секунду не забывая того, что их когда-то связало.
«Как мог я быть настолько слеп?»
Габриель вспоминал их первую встречу. Это была тяжелая и мрачная полоса в его жизни. Депрессия, полное отчаяние. Таким он приехал в Селинсгроув и устроил погром в доме Кларков. Но Бог вмешался, настоящий deus ex machina,[19]пославший ему ангела. Хрупкого, кареглазого ангела в джинсах и кроссовках, с прелестным личиком и чистой душой. Она не побоялась его мрака, утешала как могла, давая надежду. Она искренне восхищалась им и словно не видела его пороков.
«Она меня спасла».
Но на этом история не заканчивалась. Ангел вторично явился к нему в тот день, когда судьба нанесла страшный удар, забрав из мира живых Грейс — источник бесконечной и бескорыстной доброты. Этот ангел сидел на его семинарах, напоминая ему о правде, добре и красоте. А чем отвечал он? Упражнялся в язвительном остроумии, давал понять, что ей на факультете не место. Но сегодня утром он превзошел себя, сравнив ее со шлюхой.
«Теперь именно я „трахатель ангелов“. Я надругался над своим кареглазым ангелом».
Он тяжело встал и поплелся на кухню за запиской Джулии, в душе проклиная свое имя.
Габриель взял в руки ее прекрасное послание и, глядя в него, как в зеркало, увидел собственное уродство. Не телесное, хотя сейчас телесное уродство казалось ему меньшим злом, а душевное. Даже пустая тарелка и салфетка, сложенная неуклюжим конвертом, обличали его, не желая проявлять ни малейшего снисхождения к его грехам.
Спавшая в «хоббитовой норе» Джулия даже не подозревала, как сейчас подтверждались ее слова, сказанные Полу после выходки Кристы. Иногда достаточно оставить человека наедине с собой, и он в полной мере ощутит, до чего же он себя ненавидит. Доброта не обличает зло, а обнажает, показывая таким, какое оно есть.
Записка упала на стол. Габриель закрыл лицо руками. Никогда еще он не был так себе противен.
* * *
Джулия проснулась поздним вечером, в одиннадцатом часу. Зевнула, потянулась. Вспомнив, что с утра ничего не ела, соорудила себе быстрорастворимую овсянку, но едва сумела одолеть треть тарелки. Чтобы хоть чем-то себя занять, она решила проверить голосовую почту на мобильнике.
Телефон она выключила еще вчера ночью, в квартире Габриеля, поскольку ждала звонка от Пола. Тогда ей было не до разговоров с ним. Да и сейчас тоже, хотя Пол обязательно нашел бы слова, чтобы ее подбодрить. Ей хотелось, чтобы все оставили ее в покое. Зализывать раны нужно в одиночестве. Это знает даже щенок, которому надавали пинков.
Ее нынешний номер знали всего несколько человек: отец, Рейчел и Пол. Отец вообще не любил голосовую почту, а сообщения Рейчел и Пола обычно состояли из двух-трех фраз. Но сейчас папка входящих сообщение голосовой почты была переполнена.
Джулия начала с самого раннего сообщения.
Привет, Джулия. Это я. Конференция только что закончилась, и я решил тебе позвонить. Наверное, вовсю занимаешься в библиотеке. Даже телефон выключила. А я тебе привезу из Принстона сувенирчик. Не волнуйся, он совсем маленький. Перезвони мне. (Многозначительная пауза…) Я по тебе соскучился.
Джулия вздохнула, удалила сообщение Пола и переключилась на следующее. Оно тоже было от него.
Привет, Джулия. Это опять я. Звоню тебе воскресным утром. Ты правильно сделала, что отключила телефон. В воскресенье можно и поспать. Ближе к вечеру вернусь в Торонто. Хочешь, сходим куда-нибудь пообедать? Или поужинать? Неподалеку от твоего дома есть отличный суши-бар. Позвони мне. Я скучаю по тебе, маленькая Крольчиха.
Джулия удалила и это сообщение. Полу она отправила эсэмэску, соврав, что где-то подхватила грипп и сейчас отлеживается. Лекарства у нее есть, еда тоже, хотя в таком состоянии хочется только спать. Далее она выразила надежду, что он благополучно вернулся, и обещала позвонить, когда ей станет лучше. Фразу «Я по тебе скучаю» она добавлять не стала.
Третье сообщение пришло с незнакомого ей местного номера.
Джулианна… Джулия. Это Габриель. Я… Пожалуйста, не удаляйте мое сообщение, не прослушав его. Знаю, насколько вам сейчас противно слышать мой голос, но я звоню вам, чтобы пасть перед вами ниц. Я стою сейчас возле вашего дома, под дождем. Я беспокоюсь за вас и хочу убедиться, что вы благополучно добрались домой.
Жаль, что нельзя повернуть время назад и сделать так, чтобы сейчас снова было раннее утро. Я бы вам сказал, что не видел зрелища более прекрасного, чем вы, счастливая и танцующая в моей гостиной. Я сказал бы вам, что ощущаю себя редким счастливчиком, которого не только спасли, но с которым еще и нянчились всю ночь. Еще бы я сказал вам, что я безнадежный идиот, вконец испорченный своей самовлюбленностью. Я не заслуживаю вашей доброты. Ни капельки. Я знаю, что причинил вам боль. Я глубоко раскаиваюсь в содеянном.
(Глубокий, шумный вдох, потом выдох.) Мне вообще было нельзя отпускать вас утром. Ни плачущей, ни даже смеющейся. Я должен был бы броситься вслед за вами, валяться у вас в ногах и умолять остаться. Джулия, я все извалял в дерьме. Все, что только мог.
Все это я должен был бы сказать вам лично, а не прячась за спасительный микрофон. И я готов это сделать. Прошу вас, выйдите на улицу, чтобы я мог встать на колени и попросить у вас прощения… Впрочем, нет, не надо выходить. На улице сыро. Так недолго и воспаление легких подхватить. Подойдите к входной двери и выслушайте меня через стекло. Я буду стоять и ждать вас. Вот номер моего мобильного телефона…
Нахмурившись, Джулия тут же стерла его лживое послание. Сохранить его номер она не пожелала. Потом, прямо в пижаме, она открыла дверь квартиры и вышла в коридор. Она вовсе не собиралась выслушивать словоизлияния Габриеля. Просто хотела взглянуть, неужели он до сих пор торчит на улице, под холодным дождем.
Встав боком, чтобы ее не было видно, она выглянула из коридорного окна. Дождь прекратился. Вероятно, что-то случилось с уличным освещением. Возле дома было темно. К счастью, никаких профессоров вокруг не толклось. Интересно, сколько же он здесь торчал? Наверное, даже без зонта… Она сердито расправила плечи. Ей-то что за дело, с зонтом или без?
«Пусть подхватит воспаление легких. Ему это будет только на пользу. Полежит, подумает».
Джулия уже хотела вернуться в квартиру, как заметила на крыльце большой букет, прислоненный к опоре. Она спустилась вниз, приоткрыла дверь… Это были пурпурные гиацинты. Букет опоясывала розовая лента, под которую был засунут конверт с ее именем.
«Дешевый трюк, профессор Эмерсон! Фирма „Холлмарк“ выпускает открытки на все случаи жизни и даже снабжает их готовым текстом типа „моей девушке/аспирантке, которую я хотел приручить, как котенка, но не удалось, зато удалось сблевать на нее“».
Джулия оставила букет на крыльце и, злорадно усмехаясь, вернулась домой. Она уютно устроилась на кровати и включила ноутбук, чтобы поискать в Интернете сведения о «языке цветов». Гиацинты пурпурного цвета наверняка что-то означали. Набрав в поисковике слова «пурпурные гиацинты», она очень скоро получила ответ: «Пурпурные гиацинты символизируют печаль и настойчивую просьбу (иногда даже мольбу) о прощении».
«Думать надо было, Габриель. Ты сначала измазал меня словесной блевотиной, а теперь швыряешь деньги на пурпурные гиацинты. Может, какая-нибудь из твоих шлюх и растаяла бы, простив тебя. Теперь ты убедился, придурок вонючий, что не все женщины готовы молча утираться?»
Выплеснув раздражение, Джулия отложила ноутбук и взяла телефон. Пока она ходила вниз, от Габриеля пришло новое голосовое сообщение.
Джулия, я хотел сказать вам это лично, но я не могу ждать. Я не могу ждать.
Клянусь, утром я не называл вас шлюхой. Само по себе это сравнение отвратительно. Я вообще не должен был его произносить. Но честное слово, я не называл вас шлюхой. Мне просто было очень неприятно видеть вас на коленях. Меня это… повергает в ужас, причем всякий раз. Вам должны поклоняться, вами должны восхищаться. Это не вы, а перед вами должны становиться на колени. Умоляю вас, Джулия, никогда не становитесь на колени. Ни перед кем и ни при каких обстоятельствах. Что бы вы сейчас обо мне ни думали, я говорю вам сущую правду.
Мне нужно было бы еще утром незамедлительно извиниться за слова Полины. Я уже разобрался с нею и тороплюсь передать вам ее извинения. Она сожалеет о сказанном. Мы с нею… у нас… (напряженное покашливание) не такие простые отношения. Конечно, вам до этого нет никакого дела. Вас удивило и рассердило другое: какое право имела она, не видя и не зная вас, позволять себе делать подобные выводы? Поверьте, к вам это не имеет никакого отношения, а выводы были сделаны на основе моего… прежнего поведения. И все равно я очень огорчен, что она вам это сказала. Больше такое не повторится. Обещаю.
Спасибо за приготовленный завтрак. (Долгое напряженное молчание.) Когда я увидел поднос, то сразу понял, что вы намеревались угостить меня завтраком. Не могу передать это словами, Джулия, но еще никто никогда ничего подобного для меня не делал. Никто. Ни Рейчел, ни друг, ни любовница, никто. Вы — это всегда добро, понимание и щедрость. А я — почти всегда… жестокость и эгоизм. (Прочищает горло…)
(Продолжает хриплым голосом.) Джулия, нам нужно поговорить о вашей записке. Сейчас она лежит у меня на ладони, и я ни за что с нею не расстанусь. Но есть ряд моментов… весьма серьезных моментов, которые я должен вам объяснить. О подобных вещах не говорят по телефону. Я безмерно сожалею, что так гадко, гнусно, мерзко и отвратительно вел себя с вами утром. Вина целиком лежит на мне, и я хочу ее исправить.
Джулия удалила и это сообщение, не сделав попыток сохранить его номер. Потом она выключила телефон и снова легла, усиленно стараясь прогнать из памяти Габриеля и его измученный голос.
Два дня подряд Джулия никуда не выходила из своей «хоббитовой норы». Она не вылезала из старых фланелевых пижам, услаждала себе слух громкой музыкой и перечитывала романы Александра Макколла-Смита.[20]Как хорошо, что она не поленилась захватить эти потрепанные книжки в мягких обложках. Больше всего ей нравились его истории о жителях Эдинбурга: веселые, остроумные, с налетом таинственности. Втайне Джулия призналась себе, что подустала от торжественности и эстетической изысканности Данте. Макколл-Смит умел так вкусно описывать еду, что ей захотелось настоящей шотландской овсянки с маслом, сахаром и молоком, эдинбургских бисквитов и сыра с синими прожилками (необязательно в такой последовательности).
Все эти дни Джулия укрепляла в себе решимость навсегда выбросить Габриеля из своей жизни. Однажды Габриель уже сломал ей жизнь. Вторично ему это не удастся. И вообще никому не удастся.
Она приняла три решения, от которых не была намерена отступать.
Решение первое: она не уйдет с потока Эмерсона, поскольку у него можно почерпнуть немало полезных сведений по творчеству Данте.
Решение второе: она ни за что не бросит магистратуру в Торонтском университете и не вернется, поджав хвост, в Селинсгроув.
Решение третье: не ставя Эмерсона в известность, она будет искать себе другого руководителя, причем как можно скорее.
Все это время ее мобильный телефон оставался выключенным. Только поздним вечером вторника, минут за двадцать до полуночи, Джулия его включила и проверила голосовые сообщение. Ее уже не удивило, что самое раннее было отправлено Габриелем в понедельник утром.
Джулианна… Вчера вечером я кое-что оставил на крыльце вашего дома. Вы видели это? А открытку прочли? Пожалуйста, прочтите ее.
Кстати, я ведь не знал номера вашего мобильного телефона. Пришлось позвонить Полу Норрису и объяснить, что мне нужно срочно связаться с вами по теме вашей диссертации. Сообщаю вам это на случай, если он спросит.
А вы знаете, что забыли у меня свой iPod? Прошу прощения, я послушал то, что на нем закачано. С удивлением узнал, что вы поклонница группы «Аркейд файер». [21] Я в свое время часто слушал их «Intervention». Но зачем вам — такой светлой и радостной — слушать эту трагическую композицию? Я мог бы отправить вам iPod по почте, но хочу сделать это лично.
Мне хочется поговорить с вами. Пожалуйста, кричите на меня. Орите. Ругайтесь. Бросайтесь бокалами мне в физиономию. Все, что угодно, только не ваше молчание, Джулианна (Глубокий вздох…) Я прошу вас уделить мне каких-нибудь пять минут вашего времени. Позвоните мне.
Джулия удалила сообщение, накинула плащ и вышла на крыльцо. Она вытащила открытку и, не читая, разорвала на мелкие кусочки и выбросила в мокрую траву. Туда же полетели успевшие завянуть пурпурные гиацинты. Холодный воздух пах дождем. Убедившись, что поблизости нет ни Габриеля, ни его машины, она вернулась домой и прослушала еще одно его послание. Оно было отправлено сегодня днем.
Джулианна, а вы знаете, что Рейчел забралась в канадскую глушь, на какой-то забытый Богом остров? Там нет ни Интернета, ни мобильной связи. Когда она не отвечала на мои звонки, мне пришлось позвонить Ричарду. От него я и узнал. Я хотел связаться с нею и попросить ее позвонить вам. Видите, каким кружным путем мне приходится узнавать о вашем состоянии, раз вы не желаете отвечать на мои сообщения!
Я всерьез беспокоюсь за вас. Никто, даже Пол, не видел вас в эти дни. Я отправлю вам электронное письмо, но оно будет сугубо официальным, поскольку университетская администрация имеет доступ к моему аккаунту. Надеюсь, вы прослушаете это сообщение, прежде чем откроете свою почту, а то вы подумаете, что я опять веду себя как последний придурок. Уверяю вас, не такой уж я придурок. Но в письме я вынужден выражаться суконным, официальным языком, чтобы никто из здешних бюрократов ничего не заподозрил. Кстати, это касается и вашего университетского аккаунта. Электронная почта студентов и аспирантов тоже просматривается.
Надеюсь увидеть вас завтра на семинаре. Если вы не придете, я буду вынужден позвонить вашему отцу и попросить его разыскать вас. Мне очень не хотелось бы думать, что вы решили вернуться в Селинсгроув и мое сообщение застанет вас уже в автобусе.
(Долгая пауза…) Я просто хочу знать, что с вами все в порядке. Пришлите эсэмэску. Всего две буквы: ОК. О большем не прошу.
Джулия ту же включила компьютер и проверила свой университетский аккаунт. Так и есть: в ее электронном почтовом ящике, словно грязная бомба, притаилось письмо от профессора Габриеля О. Эмерсона.
Уважаемая мисс Митчелл!
Мне необходимо безотлагательно увидеться с вами, чтобы прояснить ряд моментов, связанных с вашей диссертацией. Желательно, чтобы наш разговор состоялся как можно раньше, пока вы вплотную не приступили к работе. Поскольку я не всегда бываю у себя в кабинете, предлагаю позвонить на мой мобильный номер 416–555–0739.
С наилучшими пожеланиями,
Габриель О. Эмерсон, адъюнкт-профессор,
факультет итальянского языка и литературы, центр медиевистики Торонтского университета
Джулия, не задумываясь, удалила и письмо, и голосовое сообщение. Затем она сама написала электронное письмо Полу, рассказав, что ей уже лучше, но она пока слишком слаба и не сможет завтра быть на семинаре. Она попросила Пола известить об этом профессора. Затем она поблагодарила его за письма, извинилась, что не смогла ответить раньше, и спросила, не хочет ли он сходить на выставку флорентийского искусства, которая открылась в Королевском музее провинции Онтарио (естественно, не завтра, а когда она окрепнет).