Вопрос был настолько неожиданным, что Томас даже остановился.
— Ради всего святого, почему вы спрашиваете?
Анна ласково улыбнулась.
— Не из любопытства. Я только хотела узнать, неужели вы никогда не любили так сильно, что перевернули бы небо и землю, чтобы спасти жизнь одного-единственного человека?
Томас побледнел. Перед глазами возник образ того, кого он и вправду любил так, как она говорила. Но сказать об этом невозможно. Даже доброй сестре Анне не понять его чувства к Джайлзу.
— Я прочла ответ на вашем лице, Томас, — сказала Анна, кладя руку ему на плечо. — Тогда, возможно, вы поймете, как наша настоятельница относится к своему Роберту. Она рассказывала мне, какая нежная привязанность их соединяет. В те годы, которые она провела в Эймсбери, Роберт писал ей письма, полные любви, где пересказывал и семейные новости. Он помнил о ее днях рождения и посылал ей подарки. Однажды, как я слышала, она получила от него в подарок лягушку.
— Лягушку?
Она довольно широко развела руками.
— Да, вот такую. Он очень гордился, что поймал ее, рассказывала мне настоятельница, и тетя разрешила ей поселить эту лягушку в саду. Лягушка оказалась настоящим лягушачьим Мафусаилом, прожила в садовом пруду целую вечность, радуя монахинь Эймсбери своим пением.
Томас засмеялся:
— В благодарность за голосистую лягушку она теперь хочет спасти ему жизнь? Большинство сестер, наверное, не разделили бы ее чувства.
— Наша настоятельница не похожа на большинство женщин.
— Это верно, — он вздохнул, — вы правы.
— Кстати, — сказала Анна, — тут у нас уже целый лазарет. Идемте посмотрим, как дела у наших больных.
Она открыла деревянную дверь и вошла. Томас последовал за ней.
* * *
— Я на небесах? — широко раскрытыми глазами отец Ансельм уставился на улыбающуюся сестру Анну. — А вы — Пречистая Дева?
— Ни то ни другое, святой отец, — усмехнулся Томас, взглянув из-за плеча Анны на очнувшегося.
Ансельм поморщился.
— Да, я знаю, что вы не ангел, да и голова, будь я на небесах, так бы не болела.
— И из ваших уст не разило бы падалью.
— Полегче, полегче, — осадила Анна Томаса, — наш брат еще очень и очень слаб.
Тыльной стороной ладони она коснулась щеки Ансельма.
Святой отец весь сжался.
— Не трогай меня, женщина! Я принял обет…
— Я тоже приняла обет, брат. Уверяю, мне не больше хочется согрешить с вами, чем вам — со мной. Меня зовут сестра Анна, я помощница врача в Тиндальской обители, и…
— Мужчину! За мной должен ходить мужчина!
— Успокойтесь, святой отец, — вмешался Томас. — Эта монахиня спасла вам жизнь, а единственный мужчина в замке, который мог бы вас лечить, лучше управляется с лошадьми и мулами. Хотя вы, пожалуй, сейчас сильно смахиваете на последнего, вряд ли вам такое лечение пришлось бы по вкусу.
Ансельм плюнул. Он по-прежнему смотрел затравленно, но все же позволил Анне осмотреть свою рану.
Сделав дело, Анна протянула ему пустые ладони, словно желая показать, что не украла у него ничего ценного.
— Было больно?
— Что ты делала со мной, дочь Евы? — проворчал священник.
— Проверила, есть ли жар. Жара у вас нет. Осмотрела повязки. Не нашла никаких гнилостных истечений. Поставила свежие припарки, чтобы действие трав не ослабело.
Томас втянул носом воздух.
— А еще кто-то выкупал вас, потому что сейчас вы издаете райское благоухание.
Ансельм широко открыл рот в ужасе от того, что только что сказал Томас.
— Своим лечением, женщина, ты сведешь меня в могилу! Мыться нечестиво!
— Наш славный брат Томас шутит, — поспешила сказать Анна, бросая на Томаса сердитый взгляд. — Мы никогда бы не сделали с вами ничего нечестивого. Мы так же посвятили себя святому служению, как и вы.
Томас кивнул со всей серьезностью. Он отлично знал, что Анна глубоко верит в полезность частого мытья и прежде, чем положить вонючего священника на тюфяк, заново набитый лавандой, пижмой и сладким ясменником, скорее всего, велела сначала его обтереть мокрой губкой. Да и не хотелось огорчать Ансельма. Тому нужны были все силы, для выздоровления, а не для словесных баталий с Томасом.
— Да, я пошутил. Простите меня, святой отец.
Священник мрачно воззрился на него.
— Вы готовы поклясться своим упованием на Царство Небесное, что со мной не делали ничего неподобающего, пока я лежу тут и нечистые руки этой женщины ухаживают за мной?
— Клянусь моим упованием. — По крайней мере, это он мог сказать, не кривя душой, с улыбкой подумал Томас. — Вас лечили, соблюдая все приличия, и даже пребывая в беспамятстве, вы ни в чем не согрешили, даже невольно.
— Воистину, брат Томас говорит чистую правду — он ведь и в Тиндале мой первый помощник.
— Монах, который помогает женщине? — Ансельм попробовал было осуждающе нахмуриться, но голова еще слишком болела.
— Мы из ордена Фонтевро, — объяснил Томас.
Ансельм кивнул, потом болезненно сморщился.
— Странная секта, этот ваш орден, — пробормотал он, но, похоже, немного успокоился.
— Пожалуй, сейчас лучше всего отдохнуть, — сказала Анна, — брат Томас посидит с вами, пока вы спите. Когда проснетесь, поедите немного бульона с овощами. Ну а потом нам бы очень хотелось услышать, что вы помните о своем падении.
Анна еще не успела договорить, как священник уже мирно захрапел с улыбкой на губах.
* * *
— Мне очень жаль, миледи, но я ничего не помню, — сказал Ансельм. Его глаза заблестели, когда слуга предложил подлить еще бульона.
Элинор сидела, выпрямив спину и чинно сложив руки на коленях. Ей казалось, что эта поза придавала ей значительности, которой не могла придать юность.
— Возможно, рассказ о том, что сохранилось в вашей памяти, поможет вспомнить остальное. У вас достаточно сил, чтобы поведать нам об этом?
Святой отец громко и с удовольствием отхлебнул бульона, потом перевел дух и снова заговорил:
— Я помню, у нас с братом Томасом вышел спор. Вроде бы об опасностях мясоедения. Брат Томас умен и обещает стать добрым иноком, но молод и потому подвержен страстям и безумствам юности. Впрочем, хотя его кровь еще сохранила юношеский жар, я убежден, со временем он станет примерным служителем Божиим — если будет избегать…
— Да, мы тоже так думаем, — медленно и терпеливо проговорила Элинор.
— Аа… Он ведь один из ваших подопечных, так?
— Я не сомневаюсь, что вы дали ему добрые наставления, отец Ансельм, как всегда наставляли всех нас тут, в Вайнторпе.
Она помедлила, боясь показаться чересчур нетерпеливой. Затем продолжила:
— После того как вы расстались с ним, что вы помните?
Ансельм сосредоточенно нахмурился.
— Он остался на лестнице — да, так оно и было. Мы договорились позднее встретиться в часовне для молитвы. Однако сперва я хотел навестить маленького Ричарда. Я слышал, он любит всякие сказки, а у меня как раз была наготове пара таких поучительных историй, которые могли ему понравиться. Например, о Святом Георгии и змее.
Чтобы спрятать улыбку, Элинор пришлось кашлянуть и поднести руку к губам. Получалось, священник не так уж плохо осведомлен о том, что интересует маленьких мальчиков. Она явно его недооценивала.
— Да, хорошая история.
— После нескольких таких повествований он начал вертеться и схватил свою лошадку. Я не успел оглянуться, как он юркнул за дверь, а когда я вышел вслед за ним, он уже бешено мчался на своем коне по коридору. У него было копье, и он целился в невидимую мишень с азартом настоящего рыцаря. Его выздоровление стало подлинным чудом, и я остановился, глядя на него и дивясь бесконечной милости Божией.
Элинор прищурилась. В ее уме зашевелилась некая еще неясная мысль.
— Воистину, его выздоровление — это благословение Господне. Но что случилось потом?
Ансельм покраснел.
— Стыдно признаться, но, радуясь доброте Божией, я сам словно превратился в маленького мальчика.
Элинор улыбнулась:
— Мы все в такие минуты ведем себя как маленькие дети, дорогой отец Ансельм. Тут нечего стыдиться.
— Признаю, я подобрал подол рясы и побежал за ним, разделив его невинные забавы. Я стал драконом, и мы охотились друг на друга в коридоре перед дверями спален. Я бы не разрешил ему бегать по проходу, ведущему в башню, но он завернул за угол, где лестница, и скрылся из виду. Я побоялся, что, если я крикну ему остановиться, он может упасть. Вместо этого я продолжил игру и крикнул, встав у входа на лестницу: «Э-ге-гей, рыцарь, я видел твои подвиги, теперь я хочу услышать еще о других! Поднимайся сюда!»
— Ричард был бы счастлив поведать вам о своих битвах с драконами в замке, — сказала Элинор. — А он что, не пошел?
— Не знаю, миледи. Это последнее, о чем я помню, перед тем, как очнулся. Просыпаюсь — голова огнем горит, ваша лекарша и брат Томас склонились надо мной.
Элинор в задумчивости сдвинула брови.
— Боюсь, я не смог рассказать вам ничего важного, — Ансельм поморщился от сильной боли.
— Напротив, святой отец. Может статься, вы дали мне целебное средство, которым я вылечу племянника.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Тот же самый бульон, ложку за ложкой, сестра Анна вливала в рот Ричарда. Мальчик сидел прямо, позволяя ей кормить себя. Между тем его лицо сохраняло прежнее отсутствующее выражение.
— Ну, еще один глоточек, за себя, — попросила она, но ложка ткнулась в теперь уже плотно сжатые губы.
Ричард отвернулся, еле заметно качнул головой. Потом нырнул обратно в кровать и обнял свою лошадку, с которой лежал голова к голове.
— Как ты думаешь, не предложить ли Гринголету немного бульона?
Томас стоял на пороге спальни. Ричард обнял руками лошадь, отвернулся к стене и натянул на уши одеяла.
— Не могу поверить, что с нашим храбрым рыцарем такое приключилось, — продолжил Томас, подходя к кровати. Он взял из рук сестры Анны чашу с бульоном и кивком указал на дверь, где ждала Элинор. Анна встала и вместе с настоятельницей вышла из комнаты, Томас же подсел на кровать к малышу.
Ричард упорно молчал.
— Я не сомневаюсь в его храбрости. Слишком уж со многими драконами он сражался и побеждал. — Томас протянул руку и погладил лошадку по голове. — А это, верно, его доблестный конь. Может быть, Гринголет заболел? Потерял подкову? Захромал?
Ричард крепче прижал к себе игрушечную лошадь. Из глаза выкатилась слезинка, скользнула по переносице и исчезла из вида.
— Нет, он не заболел, — прошептал мальчик.
Томас постарался не улыбнуться. Эти два слова были первыми, которые Ричард произнес с тех пор, как слег в кровать.
— Не бойся, малыш. Я не позволю никому его у тебя забрать. И я думаю, что вряд ли славный конь опасно болен. Однако ты должен рассказать мне, что случилось, чтобы мы вместе могли подлечить его: ты ведь не можешь надолго оставить Вайнторп без присмотра. Драконы прослышали, что могут снова безнаказанно разгуливать по замку, и мы нуждаемся в тебе, чтобы ты нас защитил.
Губы мальчика дрогнули в чуть заметной улыбке.
— Мм… Поглядим-ка, — продолжил Томас, насколько мог подражая выговору валлийского коновала. — Так, глаза чистые. Грива — да, гриву можно было бы причесать. Быть может, хозяин еще не почистил его?
Мальчик провел рукой по глазам, смахивая оставшиеся слезинки, но теперь он уже улыбался. Он мотнул головой.
— Ничего, скоро почистит. Мы знаем, что он хорошо обращается с лошадьми. Он никогда не оставлял своего коня без ухода, так разве он не позаботится о нем сейчас?
— Нет, — пробормотал Ричард, уткнувшись головой в руку.
— Мне кажется, с лошадью все в порядке. Совершенно не о чем беспокоиться. Единственное, я бы сказал, что его следует основательно почистить, принести свежего сена и дать отдохнуть. Наверное, он вернулся из тяжелого похода и устал. Сдается мне, хозяин его тоже.
Томас мягко опустил руку на плечо мальчика. Ричард побледнел.
— Давай, малыш, я расскажу тебе одну историю, — продолжил Томас, на этот раз уже не дурачась. — Хочешь послушать?
Ричард кивнул.
— Некогда, в стародавние времена, жил один храбрый рыцарь, у которого был добрый конь. Вмести они разъезжали по стране, сокрушили многих драконов, спасли пару-тройку красавиц, попавших в беду, и усмирили великое множество безымянных чудовищ, угрожавших покою короля. Их подвиги стали легендой, и слава пронеслась по всем окрестным землям. Ни один враг не отваживался напасть на такую защищенную державу, пока рыцарь и его конь стояли на страже. Затем, в один прекрасный день, отвратительное создание на службе злого короля, который ненавидел благородного властителя этой счастливой страны, переплыло реку и пробралось в самый замок доброго короля. — На мгновение Томас замолчал, глядя на мальчика. Ричард смотрел на него, широко открыв глаза и не мигая.
Монах продолжил.
— Это мерзкое создание сумело слиться с мраком и стало прятаться в дворцовых переходах, по ночам внушая ужас жителям замка. Даже сам король не знал, что ему делать. Тогда он призвал храброго рыцаря с его добрым конем ко двору и умолял его спасти замок. Рыцарь поклялся, что спасет, но никогда прежде ему не встречалось такое отвратительное чудовище, и он знал, что одной храбрости тут будет недостаточно. И вот он взял с собой своего духовника, для большей надежности в битве со злом. Каждую ночь он объезжал на своем коне коридоры, а священник сопровождал его. Они надеялись одолеть врага в честном бою, но тварь избегала его. Наконец, однажды ночью мерзкая тварь подкралась к рыцарю сзади… Ричард воскликнул:
— Да! Так и было!
— Вот как, малыш? Он подкрался сзади? Но тем, на кого он напал, оказался не сам рыцарь. Это ведь был добрый священник, не правда ли?
Ричард энергично кивнул.
— И мерзкая тварь подняла святого отца над полом и швырнула с самой верхней ступеньки крутой лестницы…
— Да.
— Хотя храбрый рыцарь хотел спасти своего духовника, он вдруг обнаружил, что не может, потому что его ноги вдруг приросли к полу. Надо полагать, отвратительное создание навело на него порчу. Оно лишило рыцаря дара речи и превратило его в камень. Рыцарь был бессилен спасти своего священника от злой силы…
— Да!
— Как все мы хорошо знаем, добро всегда побеждает зло. Храбрость и верное сердце рыцаря одержали верх над злом. А ты знаешь, что сделал рыцарь, как он одолел исчадие ада и спас святого отца?
Не выпуская из рук лошадки, Ричард сел на кровати.
— Дядя, скажи мне, как.
— Храбрый рыцарь лежал там, где его настигло заклятье, пока на него не наткнулся странствующий монах. Служитель Божий посмотрел на него и увидел, что на рыцаря навели порчу, но он знал, что его сердце чисто — ведь рыцарь был его племянником. И вот монах сказал ему: «Рыцарь, твое сердце чисто. Встань и скажи мне, что ты видел, и тогда твоя храбрость и доброта победят злое создание».
— И это все, что он должен был сделать? — шепотом спросил Ричард.
— Именно так, малыш. Все, что он должен был сделать, — это рассказать своему дяде, слуге Божьему, о том, что он видел, и тогда храбрость, которая ему для этого понадобится, победит зло и спасет его раненого духовника.
Томас протянул к нему руки и ласково сказал:
— Ну, а теперь скажи мне, малыш, кто столкнул отца Ансельма с лестницы?
Ричард бросился к Томасу, прижался к нему и заплакал. Монах обнял дрожащего мальчика, прижал к груди и тихонько покачивал, пока рыдания не начали стихать. Пока они молча сидели вот так, Томас плотно смежил веки, про себя умоляя мальчика заговорить.
Наконец до него донеслись слова, сказанные еле слышно и вдобавок приглушенные шерстяной рясой монаха. Томас услышал, как Ричард сказал:
— Это сэр Джеффри, дядя. Это был сэр Джеффри.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
— Кто поверит ребенку? — Адам расхаживал большими шагами. Томас, сестра Анна и Элинор сидели и смотрели на него.
— А вы, отец? Вы верите?
— Верю ли я, что человек, сражавшийся со мной бок о бок от Пуату до Ившема, человек, снискавший славу на бесчисленных турнирах, человек, который всегда был примером рыцарской доблести для тех, кто встречался с ним в бою, — что такой, как он, пытался убить священника? Зачем? Объясни мне это! Для какой такой надобности?
— Слова, сказанные братом Ансельмом, кто-то мог услышать и истолковать в том смысле, что он видел убийцу Генри, — сказала Элинор.
— Простите, миледи, но никак не может быть, чтобы кто-то, услышав, как священник, гоняющийся за ребенком, который скачет верхом на игрушечной лошадке, кричит о рыцарских подвигах, заключил из того, что речь идет об убийстве. — Адам бросил сердитый взгляд на дочь.
— Но если сэр Джеффри или кто-то другой, услышал только, как отец Ансельм сказал «я видел твои подвиги, теперь я хочу услышать еще о других»? Что, если он решил, что священник видел его и собирается потребовать к ответу?
— Вывод, непозволительно расширяющий границы правдоподобного, дитя мое.
Пытаясь сохранить спокойствие в разговоре с отцом, Элинор спрятала руки в рукава и до боли впилась ногтями в предплечья.
— Нет, если сэр Джеффри шел со стороны башни и слышал только слова Ансельма. Если он не видел Ричарда, а одного Ансельма, стоявшего перед дверью в их с женой спальню, он мог решить, что наш святой отец пришел обвинить его в убийстве собственного сына.
— И все равно в это трудно поверить, зная сэра Джеффри так хорошо, как я его знаю.
— Я еще раз спрашиваю вас, отец. Вы верите Ричарду?
Адам опустился в кресло и болезненно поморщился. Он ничего не сказал, лишь протянул руку и потрогал серебряную накладку, украшавшую его деревянный кубок.
Элинор молча ждала, проявляя недюжинное терпение.
— Ричард — славный парнишка, — наконец тихо вымолвил Адам.
Элинор кивнула.
— И честный.
Она снова кивнула, еще крепче обхватывая себя за локти.
— Выдумывать невероятные истории и выдавать их за правду — такого я за ним не замечал. — Адам помолчал, потом резко повернул кубок на полоборота. — Когда спросишь его, он всегда признается, что сражается с драконами понарошку.
Он принялся крутить свой кубок.
— Он мне говорил, что когда-нибудь обязательно найдет настоящих и сразится с ними, а наши драконы нужны ему для упражнения, как набитые чучела, одетые в кольчугу, — чтобы тренировать удары. — Адам невольно улыбнулся.
Элинор отпустила свои локти, но по-прежнему молчала, ожидая, когда отец скажет то, что ей хотелось услышать.
— Ладно, девочка! Да, я верю: мальчик думает, что видел сэра Джеффри. Возможно, это был кто-то, очень похожий на Джеффри, и он перепутал. Я просто не могу поверить, что добрый сэр пытался убить отца Ансельма! И ведь это он сильнее всех отстаивал невиновность Роберта. Зачем ему хотеть, чтобы моего сына освободили, если убийца — он сам? Разве виновный не старается свалить вину на кого-то еще? Как мог он убить сына — своего наследника, родную кровь? Разве всех этих соображений не достаточно, чтобы с полным правом усомниться в его виновности?
Элинор опустила голову.
— Вы, отец, конечно, лучше меня знаете, что смертные люди исполнены противоречий. Хорошо, давайте тогда скажем, что сам он не убивал Генри, но знает, кто это сделал. Может статься, он хочет спасти Роберта, как человек чести, каким ты его считаешь, не желая, чтобы ваш сын невинно пострадал, тогда как ему известно, кто истинный убийца. Предположим, человек, убивший Генри — кто-то, кого он тоже любит? Тогда сэр Джеффри мог попытаться убить отца Ансельма, хотя и не убивал сына.
Адам нахмурился.
— Лишить жизни священника — не то же, что просто убить другого человека. Однако же, — он колебался, — я могу представить себе, что любовь или преданность могли толкнуть его на это. Кого, как ты думаешь, он может защищать?
— А кто самые дорогие ему люди? Джорджа здесь нет. Генри не мог нанести себе удар ножом в спину и совершить грех самоубийства. Остаются его жена и дочь. — Элинор помедлила. — Разве что вы знаете еще кого-нибудь, кто близок к нему…
— Нет, девочка, ты назвала всех, — Адам отпил, наконец, глоток вина. — Ты еще никак не объяснила его собственную рану. Может быть так, что Роберт убил Генри, а кто-то еще напал на сэра Джеффри? — Он заранее поднял руку, предупреждая возражения. — Не пойми меня превратно. Я верю, что Роберт ни в чем не виноват, и этот последний случай заставляет считать обоснованным такой вывод, но если мы хотим доказать невиновность моего сына, мы должны учитывать все возможности. В конце концов, его все-таки застали с ножом, а руки были испачканы в крови, когда он склонился над телом Генри.
Элинор посмотрела на Томаса и Анну. Их вино стояло нетронутым, а взгляды были устремлены на нее с молчаливым вниманием.
— Меня не убеждает ни предположение, что в тесных пределах Вайнторп-Касла бродят на свободе два убийцы, ни вывод, что Роберт встал во главе шайки разбойников, цель которых — извести семейство Лейвенхэмов, одного за другим. Я нахожу их одинаково нелогичными. Если обоих, отца и сына, убил не один и тот же человек, тогда непонятно, зачем напали на сэра Джеффри. К тому же, как объяснить странное сходство обоих нападений? Наверное, отец, мы и правда живем в смутные времена, но в Вайнторп-Касле поддерживается военный порядок и, как я уже говорила, этот замок не гнездо беззакония.
— Хорошо сказано, настоятельница Тиндальская, — одобрил Адам, и в его улыбке явно читалась гордость за свое дитя.
— Итак, — продолжила Элинор, — у нас есть трое главных подозреваемых в убийстве Генри: сэр Джеффри, его жена и его дочь.
— А в нападении на сэра Джеффри?
— Те же трое.
Адам хлопнул рукой. Кубок подскочил, и вино выплеснулось на стол.
— Я отказываюсь верить, что женщина могла сразить двух взрослых мужчин, один из которых — опытный воин. Точно так же я не могу поверить, что мой друг мог нанести себе такую ужасную рану.
— Но почему не его жена и дочь, милорд? Да, Юлиана и Генри были примерно одного телосложения. Генри, конечно, несколько плотнее, но по сравнению с большинством мужчин он был невысок. Кроме того, он не любил физических упражнений, а это значит, что уступал многим и в ловкости, и в силе. Разве Исабель и Юлиана не могли этого совершить вдвоем?
Адам покачал головой.
— Нет. Женщины — слабые создания, дитя мое.
Элинор хотела возразить, но он поднял руку.
— Дай мне договорить. Хотя у тебя есть основания утверждать, что у них вдвоем довольно сил, чтобы одолеть Генри, сэр Джеффри — закаленный солдат, — тут Адам вдруг опустил глаза и нахмурился, — хотя, может быть, не так уж ты не права. В честной борьбе у Джеффри и среди мужчин немного равных, но никто не может дать должный отпор, когда нападает тот, кого любишь и кому доверяешь. Его жена или дочь могли это сделать. Он любит их обеих. Обе они могли подойти к нему достаточно близко и нанести удар прежде, чем он успел понять, что происходит.
— Итак, вы не думаете, что кто-то может мстить за смерть валлийца? — уточнил Томас с известной долей нерешительности.
— Да, не думаю, брат. — Адам отпил вина. — Хотя кое-кто и мог убить Генри из мести, ни у кого не было причин нападать еще и на Джеффри. Ведь он дал вдове и сиротам кошелек, полный денег. Она взяла деньги, признав в них честную плату за кровь, поэтому я не думаю, что даже Генри кто-то убил, желая отомстить.
— Плата за кровь? — переспросил Томас.
— Валлийский обычай. Пожалуй, вернее будет сказать «закон», хотя мы не признаем его и считаем это варварством. Валлийцы берут деньги в уплату за смерть родственника.
Томас удивленно покачал головой.
— Кроме того, мы опрашивали валлийцев наравне с англичанами. В час, когда убили Генри, каждый из них находился в другом месте, и у всех имеются свидетели, готовые это подтвердить. Нет, у меня нет причин полагать, что это месть за Хьювела. Обычаи валлийцев могут казаться нам странными, брат, но они так же щепетильны в следовании им, как и прочие люди. Если плата за кровь принята, вдова и сироты, конечно, и дальше горюют, но больше они ничего не требуют.
— Итак, мы снова вернулись к вопросу, за что жена или дочь сэра Джеффри могли убить Генри, и правда ли, что сэр Джеффри намеревался совершить убийство священника, чтобы защитить одну или обеих. Если человек покушается на жизнь служителя Божия, чтобы скрыть эту тайну, то он не станет доносить королевскому суду. И вот я спрашиваю: зачем этим женщинам убивать того, кто их защищает, того, кто одной из них — муж, а другой — отец? Вы, милорд, знаете об этом больше меня, поскольку время, когда мы с Исабель и Юлианой резвились на цветущей лужайке, для меня давно миновало.
— Не совсем так, Элинор. Начнем с того, что ты не хуже моего знаешь причину, почему дочь сэра Джеффри могла это сделать. Она хочет уйти в монастырь, а отец настаивает на замужестве.
— Та, что чувствует призвание стать монахиней, обычно не добивается своего путем насилия.
— Тогда я спрошу тебя: что бы ты сделала, если бы я не пошел навстречу твоему желанию оставить мир, а вместо этого велел выйти замуж за Джорджа?
Элинор перегнулась через стол и положила руку отцу на запястье.
— Ваша мудрость, отец, всем широко известна, и она проявляется в том числе и в вашей доброте. За это я всегда любила и уважала вас. Если бы вы не склонили слух к моей горячей мольбе, я бы горевала, но смирилась бы перед вашей волей. Возможно, в гневе я швырнула бы кубок о стену, но убить вас я бы не пыталась.
Адам отвернулся, но Элинор успела заметить, как при ее словах его щеки зарделись от удовольствия.
— Мне очень приятно это слышать.
— А теперь, что вы скажете о его жене? — Элинор заговорила снова, не убирая, однако же, своей руки.
— Как я уже обещал, Элинор, я буду говорить прямо. У сэра Джеффри и правда не все гладко в этом браке. До меня доходили слухи, что его жена не склонна прощать ему мужское бессилие. Возможно, дело в ее молодости, но отношения у них не самые лучшие.
— Это он вам рассказывал?
На этот раз Адам даже не старался скрыть свое смущение.
— Да, он подтвердил эти слухи. Однажды при дворе, за чашей вина, он сказал мне, что не смог быть с ней, как подобает мужчине. Она по-прежнему спит с ним в одной постели, но не предпринимает ничего, чтобы помочь ему, как это делают некоторые жены…
— Я понимаю, отец, но скажи: она над ним смеялась?
— Нет, так она себя не ведет. Как он мне рассказывал, она ждет, пока становится ясно, что он ни на что не способен, потом отворачивается и засыпает, оставляя его в одиночку страдать от унижения.
— Было так, чтобы она спала с другими мужчинами?
— Сэр Джеффри боялся, что да. Он видел, как она в его присутствии дразнила других мужчин, как если бы он не был ее мужем. Он потребовал объяснений. Она заявила, что ничего худого не помышляла, что это лишь молодой задор и резвость, но он не перестал беспокоиться. Когда он в первый раз приехал сюда для переговоров о свадьбе наших детей, то намекнул мне, дескать, он боится, она завела любовника, но не пожелал назвать имя, хотя наедине я и убеждал его, чтобы он мне все рассказал.
Элинор вспомнила свой разговор с Исабель.
— Мог он решить, что этим любовником был Генри? Они с Исабель были ровесники и когда-то думали, что поженятся.
— Вряд ли. — Адам не колебался ни секунды. — Еще до того, как я узнал от тебя про его надругательство над Исабель, всем было ясно, что она всячески избегает Генри. Генри же, наоборот, досаждал ей своими ухаживаниями. Я это видел, это видел Роберт. Выйдя замуж, она невзлюбила прежнего товарища детских игр.
Элинор промолчала, только еще раз спросила себя, могло ли это надругательство заставить Исабель убить Генри. Может быть, он попытался совершить это снова? Может быть, рассказал о каком-нибудь своем плане, как сделать ее брак с его отцом недействительным? Или это сэр Джеффри, узнав обо всем, пытался защитить женщину, которой не мог доставить удовольствия, но которую, судя по всему, любил. В конце концов, он ведь верил, что однажды был с ней мужчиной.
— Похоже, мы ходим кругами, дитя. Ты представила серьезные основания, почему мы должны сократить число подозреваемых до трех. Теперь скажи, куда нам двигаться дальше? — спросил Адам, глядя на дочь.
Элинор выпрямилась, потом перевела взгляд на сестру Анну.
— Прежде чем я отвечу, я должна сначала спросить: как чувствует себя милорд Лейвенхэм?
— Он слаб, но понемногу поправляется, миледи. У него могучее тело и я думаю, что он оправится от раны, если не будет заражения.
— В таком случае, — сказала Элинор, поворачиваясь к отцу, — слушайте мой план.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Два ярко-красных пятна пылали на щеках сэра Джеффри, зловеще подчеркивая почти светящуюся белизну остального лица. Рядом с ним на стуле сидела Исабель. Юлиана стояла прямо за спиной мачехи, слегка касаясь ее плеча. За бароном пристроилась Анна. Элинор стояла рядом с отцом. Взгляды всех были прикованы к рыцарю.
— Я знаю, как ты любишь своего внука, Адам, но мальчик лжет. — Глаза Джеффри зло сузились, когда он посмотрел на своего старого друга.
Сейчас и на щеках Адама вспыхнул сердитый румянец.
— После всех этих лет, ты, конечно, должен знать, что слепое потакание тем, кого я люблю, никогда не было в числе моих недостатков. И я пока не превратился в старого дурака, который отказывается видеть в близких людях их слабости. Я первым предположил, что это Роберт виноват в нападении.