Э Т О Б ЫЛ К А Б У Л
Истории из жизни друга моего, Фарида, рассказанные мной от первого лица, будто бы им самим.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
В этих рассказах нет литературного вымысла. Всё, от первого до последнего слова, правда. Все описанные события действительно происходили в Кабуле
В этом вся прелесть и в этом весь ужас.
СТАРЫЙ ДУБ
Если смотреть на мир детскими глазами, он огромен и непостижим. Глиняные дувалы высокие, как стены непреступной крепости, улица в сотню шагов длинная, как сама жизнь и люди огромные, как сказочные великаны. А ещё рядом с домом моей семьи стоял старый-старый дуб. И весь огромный мир казался мелким, и даже незначительным, в моих детских глазах, по сравнению с этим могучим дубом. Семь человек должны были взяться за руки, чтобы обхватить его многовековой ствол. Ветви его вершины на самом деле соприкасались с небом. Опираясь на крепкие ветки, можно было подняться до небес, а потом спуститься с небес на землю. В тени его кроны укрывались от палящего солнца и моя большая семья, и большие семьи наших соседей вместе с их немногочисленным скарбом. Кто-то что-то мастерил под его сенью, кто-то с кем-то спорил, младенцы дремали на руках матерей, девчонки играли в кукол, мальчишки играли в войну. Никто не знал, сколько лет и сколько зим помнил этот молчаливый исполин, последний выживший из всего древнего леса.
- Когда прадед моего прадеда был ребенком, дуб уже был очень старым, - это всё, что смог мне ответить мой дед на вопрос о возрасте дерева, а мой дед был мудрецом и знал всё. В моей памяти он до сих пор неразрывно связан с великим дубом. Казалось мне, что они были похожи, мудрый старец и этот дуб. Братья шутили шёпотом, что они ровесники, но я, сознаюсь честно, даже смеяться над этой шуткой побаивался.
В снежно-белых одеждах, на циновке, сплетенной из камыша, сидел старик у подножия дуба. Два старца, два мудреца, две разных формы жизни. Оба были молчаливы и неподвижны. Едва-едва качались могучие ветви дерева, тронутые ветром и едва заметно шевелились натруженные пальцы деда, перебиравшие четки. Может быть, говорили они друг с другом на каком-то безмолвном языке или вместе наблюдали за течением жизни, будто смотрели пьесу в театре. Покачивались ветки, покачивались четки в такт неслышной музыке бытия. Это было величественно и прекрасно. Один только вид мудреца, сидящего в тени огромного дуба вызывал в моей душе восторженную радость и какой-то непостижимый суеверный страх. Маленькому мальчишке многое трудно понять, приходится многое принимать без объяснений. Отец за что-нибудь ругал нас, сорванцов, каждый день, но это не внушало никого страха. Старик никогда никого не ругал и никогда никого не наказывал, лишь изредка, он останавливал свой взгляд на ком-то из нас, и душа сразу уходила в пятки. Под его взглядом, любая шалость прекращалась мгновенно. Я был слишком мал и глуп, чтобы понять, природу той великой силы, которой обладал мой дед. Я и сейчас не настолько умён, чтобы это понять, поэтому многое оставляю без объяснений.
Помню, мы часто устраивали игрушечный восточный базар. Каждый выкладывал перед собой всё самое ценное, что имел: разноцветные стеклянные шарики от бус, яркие фантики, самодельные ножички и ещё много всякой всячины очень ценной, если смотреть на мир детскими глазами.
Вместо денег мы использовали дубовые листья. Маленький листик – один афгани, средний листик – 2 афгани, большой лист – пять афгани. Чтобы, что-то купить на нашей детской ярмарке, нужно было дороже продать, то, что есть у тебя, получить нужное количество зеленых листочков и, уже потом ходить, выбирать, покупать, радоваться покупке, снова продавать, чтобы снова купить. Очень глупая детская игра, но она всем нравилась.
Как-то мальчишка постарше, забрался на глиняный дувал, дотянулись до нижних веток дуба, смог вскарабкаться наверх и очень быстро сказочно разбогател. Я был слишком мал, чтобы дотянуться до тех ветвей, и слишком слаб, чтобы взобраться так высоко. Обида обожгла меня изнутри. С нескрываемой завистью я смотрел на растущую охапку листьев в руке ловкого мальчугана и в этот момент я впервые почувствовал на себе тот самый строгий взгляд моего деда:
- Не плачь, - сказал он, - это просто листья. Подожди осени, и они сами упадут к твоим ногам.
- Почему кому-то достается всё сейчас, а я должен ждать осени?!
- Кто знает? Может быть, Всевышний решил одарить его от щедрот своих... Кто знает?
- А, как это узнать?!
- Нужно подождать. Аллах любит терпеливых.
В этот момент, мальчишка сорвался вниз. В одной руке он сжимал собранные листья, ему просто не хватило сил, чтобы одной рукой удержаться за ветку. Он больно ударился плечом о землю. Листья рассыпались. Дети бросились к нему и мигом растащили драгоценную зелень. Мальчишка поднялся и, потеряв интерес к игре, поплелся домой, всхлипывая от боли.
- Я понял! – ухмыльнулся я. - Не наградить, а наказать его за жадность решил Всевышний!
- Ничего ты не понял, - вздохнул дед. – Аллах милостивый и милосердный, для всех исполняющих волю Его. Не Всевышний его наказал, а наказал он себя сам, когда воле Всевышнего воспротивился.
- А, в чём Его воля?
- Он, в мудрости своей, никогда не дает больше, чем нам нужно.
- Никогда-никогда?!
- Никогда. Но и меньше, чем нам нужно Всевышний тоже никогда не дает. В этом воля Его. Будешь противиться, возьмешь лишнее – сам себя накажешь.
- Но это же не по-настоящему?! Это же была просто игра! Неужели Всевышний не видел, что у него в руках были не настоящие деньги?
- Всевышний смотрит не на то, что у нас в руках, а на то, что у нас в душах. Завидовал ты ему и злился разве не по-настоящему?
- По-настоящему…
- Вот и он обхитрить вас всех хотел по-настоящему. Значит, это была не просто игра… Понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул я.
Мне стало немного грустно и немного страшно, наверное, от того, что я в тот момент понял простую истину - Бог есть, и я больше никогда не смогу сомневаться в этом.
- Я только не понимаю, как Бог дает нам то, что нам нужно?
Лист, сорванный ветром, упал откуда-то сверху мне на колени.
- Вот так, - улыбнулся дед, - даже осени ждать не пришлось. Завтра купишь себе то, что ты хотел на вашем базаре…
Я не помню, чтобы я как-то сильно изменился, после этого разговора. Я не стал умнее остальных или осмотрительнее прочих. Рос я, как обычный ребенок, шалил, играл в глупые игры, набивал себе шишки, смеялся и плакал, просто жил до тех пор, пока не наступила осень. Дуб сбросил свои листья, устелил мягким покровом землю вокруг себя, будто собирался прилечь, стал чёрен и страшен в день, когда мне сказали, что моего деда Всевышний забрал к себе.
В плетеной корзине, что стояла рядом с печью, лежали сухие листья, упавшие с дуба. Их использовали вместо бумаги, для розжига. Я смотрел на огонь и думал о том, как совсем недавно эти же листья так много значили, так много стоили для всех, кто играл под дубом в восточный базар. Из-за них ссорились и дрались, из-за них рисковали жизнью, из-за них я ненавидел своего брата, а сегодня это просто сухая листва, сгорающая в недрах печи. Я вспомнил слова деда, подумал о том, что больше никогда не услышу его голос, слёзы полились из моих глаз. И в этот момент я почувствовал на себе его строгий взгляд. Это точно был он, это нельзя ни с чем спутать. Я вертелся на месте, пытаясь понять, откуда он смотрит на меня, но рядом никого не было. Объяснить себе этого я не мог, поэтому просто запомнил без объяснений, что Всевышний забрал моего деда к себе, но дед продолжает за мной присматривать.
Дуб тоже осиротел, потеряв близкого человека. Он сокрушенно мотал головой под порывами ветра, и скрип его ветвей стал похожим на стон или плач. И, что-то вдруг сломалось в огромном мире, он сжался, стал жалок и тесен для нас всех. Один за другим пустели дома по соседству. Тёплый уют нашего мира распался и разъехался в разные стороны. В ту осень моя семья оставила дом, в котором жили несколько поколений моих предков. Мы перебрались в Кабул. Дуб, остался стоять на своём месте, а дома вокруг уже скупали за бесценок чужие, набежавшие со всех сторон. Они говорили на разных наречиях и думали о разном. Наш старый, добрый мир с его двориками, дувалами, улочками и красавцем дубом чужие поделили на множество мирков маленьких, голодных, озлобленных. И наступила зима.
Старики говорили, что была когда-то давно такая же жестокая зима, но для меня это было впервые. Лютая стужа сорвалась с гор и ворвалась в город. Люди замерзали в своих домах и самым дорогим товаром стали дрова. Деревья вырубали нещадно, но наш дуб стоял на своем месте, не потому, что не поднялась рука на величайшее творение природы, а совсем по другой весьма пошлой причине - огромный ствол невозможно было срубить или спилить в одиночку. Только собравшись всем миром, люди могли бы его свалить, но мира уже не было, а людей становилось всё меньше. Не в силах справиться с самим дубом, его стали рвать на части. Сначала с него содрали кору. Он стоял на ледяном ветру голый, беззащитный, но живой. Потом ему обрубили ветви. Дуб исхудал, темный ствол его стал цвета седины, но там, высоко, куда не дотянулись жадные руки, он ещё жил зеленью оставшихся веток. Могучий великан был обречен. Способны ли уважать иную форму жизни те, кто не ценит жизни себе подобных? Эти глупые люди хитры и проворны, бессовестны и безжалостны. Не в силах свалить исполинский дуб, они принялись за его древние корни. Каждый отрубал, отрезал, отпиливал про запас, чтобы надолго хватило, чтобы не заботиться завтра, чтобы не досталось другому. Сегодня, на том месте, где рос могучий дуб, осталась огромная яма, доверху заполненная зловонным мусором. А, дуб, он подобно моему деду уснул однажды вечером и не проснулся утром. Нет, он не умер. Я точно знаю, Всевышний забрал его к себе. И сейчас, где-то там, в лучшем из миров, они снова вместе. Качаются ветви, качаются четки в такт музыки бытия. Хотите сами это увидеть? Научитесь заново смотреть на мир детскими глазами.
ШЕКЕБ
Все мы дети своих родителей. Ты рождаешься на свет и с этим ничего не поделать, ты слишком мал, слишком слаб и слишком глуп, чтобы спорить. В огромном, непонятном тебе мире есть какие-то огромные люди и от них ты зависишь полностью, они твои родители. Это первый непреложный факт, который мы обязаны осознать в этой своей жизни. Если мы, в силу, каких угодно причин, отказываемся принять как данность эту свою врожденную зависимость, угадайте, что будет. Тебе просто причинят боль, тебя силой заставят соблюдать правила. Это не называется жестокостью, это не называется насилием, это называется воспитанием. Для твоего же блага, причинять тебе боль будут те люди, от которых ты зависишь полностью. И ничего нельзя изменить. Ты слишком мал, слишком слаб и слишком глуп.
Начав расти, ты понимаешь, что людей, от которых ты зависишь, не становится меньше. Напротив, с каждым днём, появляются всё новые персонажи этой жестокой игры под названием детство. Оказывается, у родителей есть родственники, друзья, соседи, знакомые и все они крупнее, сильнее и хитрее тебя. Все могут и, к сожалению, хотят, для твоего же блага причинить тебе боль, воспитать тебя, по образу своему и подобию. Это больно, это страшно, это обидно, но, как я уже говорил, ты слишком мал, слишком слаб и слишком глуп, чтобы спорить.
Как только ты научился ходить без посторонней помощи, ты выбегаешь за дверь своего дома и начинаешь искать, что-то иное, отличающееся от всего того, что ты уже знаешь про боль, страх и обиду. Твоё детское сознание цепляется за всё яркое и необычное, прекрасное и ужасное. Ты убегаешь из дома, чтобы найти себе подобных и сравнить себя с ними. Среди равных, у тебя появляется шанс. Они такие же, как ты слабые. Тебе это жизненно необходимо, чтобы понять своё место, свою цену, свой предел возможного, чтобы, наконец, принять эти навязчивые, не тобой придуманные, правила игры. И тут ты с удивлением выясняешь, что ты обычный. Твоя боль, твой страх и твои обиды, не уникальны. Все так живут или почти все. Обычность делает тебя смиренным. Когда обижают всех, а не только тебя, всё же как-то легче мириться с несправедливостью. А если рядом есть твои ровесники, которым много хуже, чем тебе, тогда все твои печали… Нет, не исчезают, чуть легче забываются, что ли. А, бывает так, что ты встречаешь такого же, как ты, мальчишку, у которого в жизни всё намного лучше, чем у тебя, и появляется надежда, что возможно, когда-нибудь, если случится какое-то чудо, ты тоже сможешь жить вот так же хорошо, как этот счастливый мальчик.
В моём детстве я был знаком с такими мальчишками. Одного звали Шекеб. У него всегда было всё хорошо. Второго звали Яким-бача, и у него всегда всё было очень и очень плохо. Шекеба я знал хорошо, мы учились вместе, а про мальчика по имени Яким-бача я только рассказы слышал от моей двоюродной сестры, но и этого было больше чем достаточно, чтобы понять, как сильно мне повезло в жизни по сравнению с этим несчастным мальчиком. Я, конечно, не так хорошо жил, как Шекеб, но зато я не жил, как Яким-бача и это радовало.
Чтобы рассказать вам всю историю, надо с чего-то начать. История эта запутанная и начать её рассказывать можно, в общем-то, с любого места, это всё равно ничего не изменит в том, что произошло тогда. Я решил начать со свадьбы моей двоюродной сестры. Потом я передумал и решил начать историю с того, как я первый раз увидел слёзы моего отца и снова передумал. Начну с толстого торговца.
На большой перемене во дворе нашей школы он продавал за полафгани очень вкусные картофельные лепёшки, которые назывались пакаура. Торговец сам был чем-то похож на свои лепешки, такой же пышный, маслянистый и румяный. Я не помню, как его звали, и никто не помнит потому, что звали мы его Пакаура. Вечно голодные, мы выбегали во двор и спешили купить себе лакомство. Каждый из нас норовил за свои деньги выбрать пакауру побольше, но самую большую лепёшку хитрый торговец всегда прятал под своей рукой и достать её детскими руками было невозможно. Когда поднос пустел, Торговец доставал ту самую большую последнюю лепешку и подбрасывал её высоко в воздух над нашими головами. Она бесплатно доставалась тому, кто сможет её поймать. И знаете, кто всегда оказывался самым ловким и быстрым? Конечно, это был Шекеб! Шекеб был, как бы это правильно назвать… Он был не такой как все. Он был лучшим во всём. Он был умнее нас, он был сильнее нас, он был невероятно ловким, а ещё он был невероятно красив и статен. Обычная одежда смотрелась на нём невероятно изящно. При этом он был спокоен, вежлив, внимателен к окружающим. Улыбка, кажется, никогда не покидала его лица. Его огромные глаза смотрели на мир с любовью и восхищением. Иногда казалось, что он не человек, а персонаж волшебной восточной сказки, сошедший с книжной иллюстрации или ангел, спустившийся к нам с небес. Знаете, что он делал с самыми большими лепешками, которые он каждый лень ловил во дворе? Он отдавал их тем, у кого не было денег, чтобы купить себе пакауру. Он был не такой, как все. Ему завидовали, его не любили, о нём говорили гадости, его много раз собирались побить, но не хватало храбрости. Он видел косые завистливые взгляды, слышал недобрый шепот за спиной, но будто не замечал этого. Он был не такой как все. Однажды, когда пойманную пакауру он отдал мне, я спросил:
- Зачем ты это делаешь?
- В мире не будет добра, если добра не делать, - улыбнулся Шекеб.
- Странный ты, - усмехнулся я, жуя подаренную пакауру, - никто никогда так не делал…
- Всегда кто-то должен быть первым, - сказал Шекеб, - кто-то должен показать пример. И, может быть потом, когда у меня не будет денег, и я буду очень голоден, кто-нибудь поймает пакауру для меня? Может быть ты?
- А, если нет?!
Шекеб рассмеялся, будто я сказал какую-то очень смешную шутку.
- Что смешного, - не унимался я, - что если ты будешь очень голодным, а никто для тебя не поймает пакауру?!
- Тогда я сам её поймаю, - очень серьёзно сказал Шекеб, и мы вместе рассмеялись.
Закончилась перемена, мы пошли заниматься и опять он был лучшим на каждом уроке, во всех дисциплинах. Что ещё сказать? Он был лучшим из лучших, этот парень не такой как все.
В тот день я пришел домой в очень хорошем настроении. Едва переступив порог, я понял, что случилось что-то очень плохое. Мой отец сидел и плакал. Я никогда не видел, чтобы плакал отец до этого дня. Рядом с ним суетились моя мама и моя тётушка, но отец никак не мог успокоиться.
- Что ты сделала, глупая женщина?!!! – сквозь слёзы снова и снова повторял отец. – Что ты сделала?!!!
- Что случилось? – спросил я шепотом старшего брата.
- Хамиду выдают замуж, - вздохнул брат, - тётушка согласилась.
- Зачем?!!! – кричал отец. – Безумная женщина…
Я не понимал, что так расстроило отца. Я знал, конечно, что он очень сильно любил свою племянницу. Сказать, что он её любил, как родную дочь, это всё равно, что ничего не сказать. Он любил Хамиду какой-то особенной любовью. Иногда нам даже казалось, что отец любит нашу двоюродную сестру больше чем нас, своих родных детей. Может быть потому, что Хамида, как и Шекеб, тоже была не такая, как все. Умная, красивая, смышлёная. Отец часто говорил, что Хамиде обязательно надо учиться. Но теперь ни о какой учёбе не могло быть и речи. Богатый человек сделал тётушке предложение. Тётушка решила, что для её дочери так будет лучше. Она станет женой богатого человека, и не будет нуждаться. Пусть не первой его женой она станет, но попадёт в богатую семью.
Здесь, наверное, нужно пояснить, что вопреки распространенным стереотипам, многоженство в Афганистане не было явлением распространенным и повсеместным. Разрешенное законом, в обществе многоженство чаще осуждается, чем поддерживается. Семьи всегда были многочисленные, но вполне традиционные: муж, жена, дети. В нашем городке, например, был только один многоженец Саид Шах. Хамида должна была стать его очередной женой. Это было странно для меня. Ей было шестнадцать, ещё недавно мы вместе играли в детские игры и вот теперь она уйдет жить к чужим людям. Она больше не будет с нами играть.
В следующие несколько недель все разговоры в доме были об этой свадьбе. Разговоры отца и старших братьев были о том, что наша тётушка загубила жизнь молодой девочки, и разговоры нашей матери и тётушки о том, как успеть, всё приготовить, так, чтобы не было стыдно перед людьми. О чём в те дни думала сама Хамида, я не знаю. Она ничего не говорила. Все мы дети своих родителей. Все мы зависим от их воли в нашем детстве. Потом, когда мы становимся взрослей, мы учимся отстаивать собственное мнение, но для Хамиды не было этого «потом». Её отдали замуж в детстве, она была слишком мала, слишком слаба, слишком глупа, чтобы спорить.
Я никогда раньше не был на свадьбе, и мне было интересно. Нет, не сама свадьба меня волновала, мне сказали, что на свадьбе будет много вкусных угощений и мне очень хотелось этих неведомых угощений попробовать, а семья моя разделилась на два лагеря. Отец и старшие братья заявили твёрдо, что не пойдут на свадьбу в дом проклятого многоженца, а мать и сёстры готовили лучшие свои наряды, чтобы на свадьбу пойти. Я не знал, как поступят родители со мной. Если я уже мужчина, я должен буду остаться с отцом и братьями, если я ещё мальчик, я пойду на свадьбу с мамой и сёстрами и всё же попробую тех самых вкусных угощений.
Родители решили, что я не мужчина, а свадьба оказалась совсем не такой, как я себе представлял. Много шума, много людей и среди всего этого растерянная Хамида сидит рядом со стариком, который ей в отцы годится. Эта картинка навсегда отпечаталась в моей памяти. Я стоял и смотрел на сестру до тех пор, пока меня не увели домой. Угощений на свадьбе я так и не попробовал. А дома снова плакал отец. Но потом отец успокоился и все успокоились. Наша жизнь вернулась в привычное русло, все жили так, будто ничего страшного не произошло.
Тётушка теперь жила одна и кого-то из нас отец часто посылал к ней, что-нибудь отнести. В тот день я принёс тётушке немного муки и с порога увидел Хамиду. В её большой семье не хватало места у печи, и она пришла в дом своей матери, чтобы испечь хлеба на всю свою новую семью. Мне не хотелось уходить, я сидел и смотрел, как Хамида вместе с тётушкой ловко выпекают круглые лепёшки, казалось, что никакой свадьбы не было, всё было как раньше. Хамида закончила работу, сложила хлеб в платок и завязала его на два узла. Я увидел, как одну лепешку она сунула себе под одежду. Тётушка тоже это заметила и спросила:
- Зачем ты прячешь хлеб?
- Там есть мальчик, - шёпотом сказала Хамида, - он сын старшей жены Саид Шаха.
- Той, что недавно умерла? – уточнила тётя.
Хамида кивнула:
- Они обижают его. Ему ничего не достается со стола, только объедки…
- Яким-бача, - вздохнула тётушка.
Тогда я первый раз услышал это обидное прозвище и навсегда его запомнил.
- Его бьют другие дети, - продолжала Хамида, - на него сваливают всю самую грязную и тяжелую работу, а потом всё равно бьют за то, что сделал, что-то не так, а если всё сделал правильно, бьют за то, что быстро всё сделал. Все мачехи его ненавидят, грозятся задушить его во сне. Теперь он уходит спать во двор. Сейчас тепло ночами, а что будет зимой?! Почему они такие злые?!
- Станешь матерью, поймёшь, - вздохнула тётушка, - каждая мать своего ребёнка сберечь хочет и ни перед чем не остановится ради этого. Ты лучше не лезь в это, а то и тебе достанется!
- Они не узнают, - отмахнулась Хамида, - я давно его подкармливаю, он хороший. Жаль будет, если пропадёт. Отцу до него нет дела, кроме меня некому ему помочь, только я его жалею.
- О себе подумай! – строго сказала тётушка. – Яким-бача, он и есть Яким-бача! Судьба значит у него такая, а тебе с ними жить ещё!
Хамида ушла. Я тоже пошёл домой и всё думал про этого мальчика. Жизнь в моей семье сразу показалась мне земным раем по сравнению со всеми ужасами, которые я услышал тогда от сестры.
С тех пор, всякий раз, когда я встречался с Хамидой в доме тётушки, я слышал всё новые ужасные рассказы про то, как издеваются над мальчишкой мачехи, как обижают его другие дети и как Хамида тайком ему помогает.
Она умерла через год. Не дожив нескольких дней до своего семнадцатого дня рождения. Тяжелые роды в домашних условиях, большая потеря крови. Может быть, судьба её была такой, а может быть другие жёны не сильно старались спасти её и ребёнка, кто теперь это знает? Тётушка, узнав о смерти единственной дочери, на самом деле выплакала себе глаза, ослепла, ослабла и слегла.
- Это её кара за Хамиду, - говорил отец. Вся моя семья как раз готовилась к обеду. В этот момент в дверь постучали.
- Кто это может быть? – удивилась мать. Отец пожал плечами и кивнул брату, чтобы тот открыл дверь.
Через минуту, вслед за моим братом в дом вошёл Шекеб. Удивлению моему не было предела. Тот самый, Шекеб, лучший из лучших у меня в доме.
- Салам Алейкум, моё имя Шекеб, я нахожусь в гостях у Вашей сестры, - обратился он к отцу.
- Салам Алейкум! – хором ответила вся наша семья.
- Вот как, - улыбнулся отец, - проходи, садись ближе к печке.
- Я бы с удовольствием, - поклонился Шекеб, - но я совсем ненадолго, всего на минуточку, мне нужно бежать обратно. Ваша многоуважаемая сестра прислала меня к вам за таблеткой…
- Так не годится, - прервала гостя моя мать, - ты же первый раз у нас в доме! Сначала согрейся и выпей чаю! Будем знакомиться…
- Хорошо, - улыбнулся Шекеб, - но если можно, без чая. Мне нельзя задерживаться. Ваша многоуважаемая сестра плохо себя чувствует, ей бы таблетку…
- Так, чей ты сын? – спросил отец, вытряхивая на ладонь несколько таблеток из пузырька.
- Я сын Саид Шаха.
- Это тебя называют Яким-бача?
- Да, - кивнул Шекеб, - после смерти моей матушки, меня так называют.
- Держи крепко, - передавая таблетки, сказал отец, - смотри не потеряй!
- Я не потеряю!
Шекеб ушёл. Я сидел оглушенный такой невероятной новостью: Шекеб и Яким-бача это один и тот же человек. Жалость и восхищение смешались в моей голове, и я едва не заплакал.
- Что с тобой?! – спросил отец. – Иди к столу.
- Всё в порядке! - рассеянно кивнул я. – А, Шекеб теперь будет жить в нашей семье?!
- Будет, - сказал отец, - этот мерзкий многоженец Саид Щах, наконец-то совершил в своей жизни хоть один благородный поступок, отправил мальчика подальше от своих озлобленных жён. Он больше не Яким-бача, зови его братом.
Я не мог поверить в то, что произошло, но всё это было правдой прекрасной и ужасной одновременно. Я потерял сестру и обрёл брата. Мой детский восторг и мой детский ужас соединились в одном имени – Шекеб.
Он трогательно заботился о моей тётушке, как о родной матери до последнего дня её жизни. Лишь однажды он вернулся, в свой старый дом, похоронил отца, всё вычистил во дворе и в доме, всё вымыл, отремонтировал, покрасил и ушёл, чтобы никогда не вернуться. Мачехи не посмели ему возражать.
Нам было по шестнадцать, Шекб уезжал учиться, мать напекла ему в дорогу картофельных лепешек и попросила меня ему их отнести. Я помню, он обрадовался, долго благодарил. Мы попрощались, и я пошёл в сторону дома.
- Эй, братишка! – окликнул меня Шекеб.
- Что? – спросил я оглянувшись.
- А, ты всё-таки поймал для меня пакауру!!!
И мы снова смеялись, как тогда в детстве.
Вот такой он, не такой как все, мой любимый брат Шекеб, лучший человек из всех, кого я когда-либо встречал на своём жизненном пути.
ДОДЕ ХОДО
1970 год. Афганистан. Кабул. Я только что закончил первый класс и это были мои первые большие школьные каникулы. Четыре месяца! Какое же это счастье! И мы были счастливы, все как один. Большая толпа малолетних сорванцов, выдумщиков и проказников, оставленных без присмотра. Четыре месяца никаких уроков, четыре месяца никаких домашних заданий, делай, что хочешь! Мы и делали, что хотели. Выбор игр и развлечений, честно говоря, был не велик. Нищета наших домов была такая, что с трудом поддается описанию. Детей в каждом доме было много, младшие донашивали вещи старших. Новые вещи покупались старшим, чтобы потом младшим было что носить. Нашим родителям часто приходилась выбирать, купить ребенку новую обувь или новую рубашку. На то и другое сразу средств не хватало. Я не был старшим, поэтому у меня никогда не было новых вещей. Игрушек, само собой, тоже не было. У нас часто не было самого необходимого, что уж говорить о таких излишествах, как детские игрушки. Об игрушках нечего было и мечтать. Мы о них и не мечтали. Мы просто так были счастливы, без причины. Ведь для игры нужны не игрушки, для игры нужны хорошие друзья и немного фантазии. А для счастья вообще ничего не нужно. Оно либо есть в твоей душе, либо его нет. Откуда оно берется и куда исчезает, этого не знает никто. Друзей у меня было много и фантазии нам было тоже не занимать. И счастье наше было, настоящее, детское, неподдельное. Каникулы! Четыре месяца! Делаем, что хотим!!!
Кто именно первым предложил эту забаву, сейчас уже никто не вспомнит, но это и не важно. Каждый день мы с друзьями стали собираться на пустыре, окруженном глиняными заборами. Сначала мы просто пинали пустую жестяную банку из-под молока, таких банок в каждом доме было полным-полно, маленьких детей этим молоком подкармливали. Потом мы установили ворота, пара кирпичей на расстоянии шести детских шагов друг от друга. И началась игра.
Двое мальчишек, которые были покрепче остальных, назначили себя капитанами команд. Они по очереди называли наши имена, набирая игроков в свои команды. Я стоял и ждал, когда назовут моё имя, всякий раз надеясь попасть в сильную команду, чтобы побеждать, а не быть побежденным. Это был не просто футбол. Наша детская игра была очень веселой, очень азартной и невероятно жестокой одновременно. Только самые отчаянные из нас соглашались быть вратарями. Полевым игрокам то и дело доставались болезненные удары жестяной банкой, но больше всех синяков и ссадин доставалось вратарям. Кроме того, то и дело вспыхивали ссоры между мальчишками. Была подножка или не была, бить штрафной или не бить, это пенальти или не пенальти. Кричали, ссорились, толкались и конечно дрались. Побеждали в этих спорах, зачастую, не те, кто был прав, а те, кто были физически сильнее. Судьи на поле у нас не было, поэтому разбирались всякий раз на кулаках. К синякам и ссадинам от банки, добавлялись синяки и ссадины от драк на поле. Разбитая обувь и разорванная одежда, понятное дело, тоже были неотъемлемой частью нашей игры. Попадало нам всем от родителей и за синяки, и за ссадины, и за испорченную обувь, и за порванную одежду, но это потом, вечером, когда мы возвращались домой. Днем, когда наши отцы находились на работе, а матери от рассвета до заката были заняты домашним хозяйством, остановить нас было некому. Мы не чувствовали боли. Мы выходили на поле, чтобы побеждать и не жалели ни себя, ни своих соперников в этой нашей игре, глупой, веселой и беспощадной. Конечно, если бы у нас был настоящий мячик, травм было бы меньше, но мячика у нас не было.
Однажды, когда матч был в самом разгаре, счет был ничейным и страсти на пустыре кипели нешуточные, я увидел незнакомого мальчишку, который стоял за воротами. Опираясь на костыли, он внимательно следил за игрой. Правой ноги у него не было, совсем не было, до основания. Я никогда раньше такого не видел. Не было среди моих родных и знакомых никого с такими увечьями. Вид безногого мальчика меня потряс до глубины души, я замер, рассматривая инвалида, как какой-то диковинный экспонат и тут же получил по носу железной банкой. От сильного удара в нос слёзы непроизвольно брызнули из моих глаз и все рассмеялись. Мой нос был разбит в кровь, боль была жуткой, но ни это меня тогда волновало, я расплакался при всех, как девчонка. Я ненавидел себя за это, и ненавидел этого, неизвестно откуда взявшегося калеку на костылях, ведь это из-за него я отвлёкся от игры и получил удар банкой в лицо, из-за него я опозорился перед всеми друзьями. Я повёл себя не по-мужски, все видели мои слёзы, все смеялись надо мной, это было обидно, нестерпимо обидно. Чтобы доказать всем, что я настоящий мужчина, который не боится никакой боли, я рванулся на поле и играл так, как не играл никогда до этого. Я играл, как Пеле, как Зидан, как Бэкхем! Я забил несколько невероятных голов в те ворота, за которыми стоял мальчишка на костылях и всякий раз, празднуя забитый гол, я бросал на него взгляд полный презрительного превосходства. Видел, как я могу?! А, ты так никогда не сможешь!!! В тот день у меня всё получалось, я мог бы забить, наверное, сто голов, если бы у нас была не страшная смятая банка, а настоящий мячик, но мячика у нас не было.
На следующий день я проснулся знаменитым. О моих невероятных ударах только и говорили мальчишки на пустыре. Авторитет мой возрос настолько, что без всяких обсуждений и голосований меня назначили капитаном. Теперь я уже не стоял в ожидании того, что кто-то назовет моё имя. Теперь я сам решал, каких игроков взять в свою команду. Я был очень горд своим положением. И именно в этот день, день моего футбольного триумфа, снова явился этот мальчишка на костылях. Я выкрикивал имена своих игроков. Когда я выкрикнул следующее имя, я услышал за спиной голос того самого одноногого мальчишки:
- Доде Ходо!
- Что ты сказал? – спросил я, обернувшись. На дари Доде Ходо означает «Данное Богом» и я не сразу понял, о чем он говорит.
- Меня зовут Доде Ходо, - улыбнулся мальчишка, - я сказал, чтобы вы знали, если кто-то из вас захочет взять меня в игру.
Я, наверное, никогда в жизни так не смеялся. Все мы, кто были тогда на пустыре, просто попадали на землю от смеха.
- Взять тебя? В игру?!!! Ты видел, как мы каждый день тут калечим друг друга, а ты уже калека! Зачем тебе играть в футбол?!!!
- Хочешь, чтобы тебе вторую ногу оторвали?! Это мы можем!
- Нет, ребята! У него же три ноги, он нас всех обыграет на своих костылях!
- Да, у него не с ногой, у него с головой беда…
Никто не заметил, когда он ушел. Мы ещё долго продолжали состязаться в жестоком детском остроумии, придумывая всё новые обидные причины, по которым инвалиду лучше не играть с нами в футбол. Мы были уверены, что больше никогда его не увидим. Но Доде Ходо оказался упрямым парнем. На следующий день, когда мы пришли на пустырь, он уже стоял там и держал в руках совсем новенькую блестящую банку:
- Возьмите меня в игру. Я принес вам новую банку!
- А, новую ногу ты не принёс?!
- Подумаешь, банку он принёс!
- Вот если бы ты принёс мячик…
Доде Ходо почему-то смотрел именно на меня, и мне от этого его взгляда было жутко.
- Возьмите меня, я тоже умею играть, - глядя мне в глаза, снова повторил Доде Ходо.
- Я бы взял, - усмехнулся я, - если бы это у тебя были костыли -скороходы, или, может, у тебя есть нога-невидимка…
Все мои друзья прыснули от смеха. Шутка понравилась.
- Костыли-скороходы!!! – смеясь, повторяли одни.
- Нога-невидимка!!! – хохотали другие.
На глазах Доде Ходо выступили слёзы. Это было хуже всего. До этого над ним просто издевались, жестоко, но без злобы, но теперь, когда мальчишка расплакался при всех, к издевательским шуточкам добавилось презрение:
- Ой, разревелся как девочка!!!
- Иди, маме пожалуйся!
- Скажи маме, пусть платье тебе одевает, не будет видно, что у тебя всего одна нога!
Он ушёл. Новенькая банка осталась лежать на земле на том месте, где только что стоял Доде Ходо. Наверное, не правильно было прогнать мальчишку, а потом играть новенькой банкой, которую он принес. Мы забрали себе эту банку и до вечера гоняли её по пустырю. Если бы у нас был мячик, мы бы, наверное, так не поступили, но мячика у нас не было.
Наша игра стала так популярна, что у нас даже появились зрители. Дети постарше, а иногда и взрослые останавливались, чтобы посмотреть на нашу игру, что-то кричали, подбадривали нас, вместе с нами радовались забитым голам или расстраивались из-за досадного промаха из выгодной позиции. Нас не сильно удивило, когда какая-то женщина пришла на пустырь и не прошла мимо, а остановилась и стала наблюдать за игрой. Я остановился около нее и ждал пас от своего приятеля, когда она вдруг ко мне обратилась:
- Подойди-ка сюда, мальчик.
Коричневая паранджа скрывала её лицо и фигуру, но по цвету паранджи я точно определил, что она мне в матери годится, потому ослушаться не посмел. Не возможно было себе представить тогда в Афганистане, чтобы ребенок проявил даже ничтожное неуважение к старшим. Я вышел из игры, и вся игра как-то сама собой рассыпалась и остановилась. Мальчишки подошли ближе и стали у меня за спиной.
- У меня есть для вас кое-что, - тихо сказала женщина, - я хочу сделать вам небольшой подарок.
По её акценту я сразу понял, что она не из столицы, а по стежкам черных ниток, которыми в нескольких местах была заштопана её паранджа, догадался, что она живет также бедно, как любой из нас. Откуда у неё деньги на подарки для чужих детей?
И в этот момент произошло чудо. Из-под паранджи она достала коробку, а из коробки мяч. Мы замерли. Каждый из нас смотрел на мячик и не верил своим глазам. Каждый из нас не думая отдал бы всё, что угодно за это сокровище. Даже мой новый свитер, связанный сестрами из трех старых, я, не задумываясь, отдал бы за этот мяч.
- Конечно это не настоящий мяч, - сказала женщина, - я сама его сшила из лоскутков и набила овечьей шерстью, мне кажется он всё же лучше вашей банки…
- Лучше! Намного лучше! – крикнул я. – Отличный мяч!!!
- Мы недавно приехали, - снова заговорила женщина, - снимаем комнату здесь. Никого здесь не знаем. У меня сын, вам ровесник, но здесь у него нет друзей. Я подарю вам этот мяч, если вы пообещаете мне кое-что…
- Конечно!
- Всё, что хотите!
- Только скажите, мы всё сделаем!
Все мои друзья кричали наперебой, не сводя глаз с разноцветного мячика.
- Пообещайте мне, что возьмете в игру моего сына!
- Конечно!
- Возьмём! Пусть приходит!
- Обещаем!
- Клянемся!
Женщина бросила мяч на землю и пошла к своему дому.
- А, как зовут вашего сына?! – крикнул я ей вслед.
- Доде Ходо!!! – крикнула она, не оборачиваясь, и ушла прочь.
Радость от того, что у нас появился мячик, как-то сразу померкла. Мы поклялись, а это значит, что каждый из нас скорее умрёт, чем нарушит данную клятву. Но если мы клятву ис