После чая она заперлась в кабинете, села за рояль и взяла несколько аккордов. Постепенно из звукового хаоса выделилась грустная плавная мелодия…
На этот раз Наталия оказалась на берегу реки… Она думала об Ирине Литвиновой и хотела увидеть нечто, что могло быть связано с ее смертью, и она увидела.
Бегущую девушку в клетчатой мужской рубашке… Она бежала прямо по земле, босая, с голыми ногами… Лица девушки не было видно… Судя по открывшемуся перед ней пейзажу, была поздняя осень, приблизительно такая же погода, как и сейчас, начало ноября… Ветер, снег с дождем, река рябит и пугает своей свинцовой поверхностью… Слышен вой ветра, шум шагов и тяжелое дыхание… И еще плеск воды… И вдруг возник крупный план: синевато‑белое, искаженное до неузнаваемости лицо и воротник клетчатой рубашки… И еще запах… очень странный запах воды, земли, водорослей и чего‑то сладковатого и мерзкого, что ассоциировалось почему‑то с комарами…
Она вышла из кабинета с неприятным чувством, словно только что наяву видела утопленницу.
Она рассказала об этом Соне.
– Слушай, ты мне лучше такие вещи не рассказывай, а то я чувствую, что не доношу своего ребенка в этих стенах… Такие страсти рассказывать беременной женщине…
– Да, Соня, ты права… Но где мне взять столько мозгов, чтобы понять, при чем здесь эта мертвая девушка, которую я только что увидела? Как можно по таким вот идиотским картинкам вычислить мотив и тем более узнать, кто именно толкнул ее на подобный шаг… Я вот лично, что бы со мной ни случилось, никогда в жизни не брошусь в холодную воду… Разве что если по моей вине погибнет все человечество… Но и тогда какой смысл мне будет расставаться с жизнью, раз меня никто не осудит? Буду себе жить одна… Пока не съем все, что найду на этой планете, не умру…
– А как же насчет того, чтобы потрудиться, чтобы добыть себе пропитание?
– С этим покончено, Соня. Я развратилась окончательно. Обленилась, просто сил никаких нет… Скорее всего от лени‑то я и умру… Просто поленюсь открыть холодильник и умру голодной смертью… – Опомнившись, что уже с минуту несет полную ахинею, Наталия усмехнулась: – Я же еще не рассказала о том, что произошло со мной в Лондоне… Ты можешь мне, конечно, не поверить, но и там, в гостинице, на меня напал солдат конного караула с Хорс‑Гардс подразделения «Блюз‑энд‑Ройлз», представляешь?
– Как ты все это выговариваешь?
– Да никак… Звали его очень просто – Гарри. Гарри Робинсон. Мы познакомились с ним на Пиккадилли, и он вызвался быть моим гидом…
– Неужели ты настолько хорошо знаешь английский?
– К сожалению, нет, просто у него отец русский…
Женская гимназия на улице Гончарова, несколько лет назад отреставрированная как памятник архитектуры и представляющая собой большое четырехэтажное здание, всем своим видом напоминавшее рождественский торт, была превращена в престижный лицей, где учились за большие деньги дети богатых людей города.
Рядом с лицеем всегда стояло много иномарок, но только не сегодня, не первого ноября, когда дети были отпущены на осенние каникулы, а учителя собрались, чтобы помянуть погибшую трагически в прошлом году преподавательницу математики Ирину Валентиновну Литвинову.
– Вы на обед? – спросила Наталию солидная дама в темно‑красном костюме и с трагическим выражением на лице.
Наталия столкнулась с ней как раз возле гардероба, где стояла в нерешительности, не зная, где же будет проходить поминальный обед.
– Да, меня пригласил Захарченко…
– А это кто?
– Это, если я не ошибаюсь, жених Ирины Литвиновой.
– Ах да, Андрей… Он уже там… А вы кто ей будете, простите? Надеюсь, не журналистка?
– Нет… А с кем имею честь разговаривать? – в тон ей спросила Наталия.
– Как кто, разве вы меня не знаете? Я директор лицея, Марцелова Майя Борисовна…
– Тогда мне придется представиться… – И Наталия протянула даме фальшивое удостоверение штатного работника Федеральной службы безопасности, которое ей помог сделать один клиент…
– Проходите, пожалуйста, – смягчилась Марцелова и даже взяла Наталию под локоть. – Вы уж извините меня, но я должна знать все!
– Разумеется…
Она села рядом с Андреем, который показался ей бледным и взволнованным. Все собравшиеся на обед расселись вдоль длинного прямоугольного стола, и две женщины в белых халатах принялись обносить их тарелками с горячими щами. На столе стояли селедочницы с сельдью, посыпанной зеленым луком, глиняные чашки с кутьей, блюда с пирогами, графины с компотом, корзинки с хлебом, бутылки с выпивкой и стаканы…
Наталия смотрела на все это и не могла взять в толк, зачем было этой даме, акуле (ведь чтобы занять пост директора самого дорогого и престижного в городе лицея, надо иметь острые зубы и быть по натуре хищницей) по своей природе, устраивать этот поминальный обед? Ведь на поминки пришло человек пятьдесят… И, судя по всему, это был в основном преподавательский состав… Тихие, какие‑то пришибленные учителя с затравленным взглядом… Создавалось ощущение, словно они и сами не знают, к чему весь этот фарс. Кто такая была Литвинова, что ради нее устраивается этот мини‑банкет? Обычная учительница математики, проработавшая в лицее чуть больше года. Быть может, именно в этом и заключается тайна?
Наталия рассматривала присутствующих с нескрываемым любопытством, пытаясь понять, с кем из них могла дружить Ирина.
Ее портрет висел на стене: ослепительная улыбка, живые темные глаза и красиво уложенные темные волосы… Она была так молода! Двадцать пять лет. Начало жизни.
Никто, кроме Марцеловой, не сказал ни слова о Литвиновой. Обед проходил в кабинете директора, и все чувствовали какую‑то неловкость… Это ощущалось в той тишине, которая прерывалась лишь позвякиванием посуды да какими‑то утробными, физиологическими звуками, которых, скорее всего и не было, но они мерещились, стоило только бросить взгляд на жующих, пьющих, чавкающих и икающих людей.
Поймав на себе пристальный взгляд директрисы, Наталия, понимая, что настал подходящий момент, жестом пригласила Марцелову выйти из кабинета для разговора.
Они встретились в коридоре, возле окна, за которым медленно шел снег.
– Вы не можете мне объяснить, уважаемая Майя Борисовна, что все это значит? Что это за фарс? Когда в прошлом году в школе‑интернате убили преподавательницу химии – помните, ее нашли с простреленной головой в овраге, – районо ни копейки не выделило на первые поминки… Учителя сами складывались и готовили, а потом еще и дали денег ее престарелой матери… А ведь Солнцеву очень любили… Но люди есть люди… Прошел год, и о ней никто не вспомнил… Вернее, каждый в душе, конечно, вспомнил, но никаких поминок не устраивали… А ведь она проработала в интернате восемь лет… Скажите, какой была Литвинова и кому принадлежит инициатива этого поминального обеда?
– Как кому? – густо покраснела Марцелова. – Мне, кому же еще… У нас в лицее еще никто не умирал, слава Богу, поэтому я и решила…
– Но ведь это же очень дорогое мероприятие… Хотя больше всего меня поразило то, что учителя, которые собрались там, у вас в кабинете, не сказали о ней ни слова! Почему? Потому что нечего сказать? Или они о ней ничего не знают?!
– Да, вы все точно подметили… Понимаете, Литвинова была достаточно сложным человеком… Принципиальным… У нее были даже конфликты с учениками, и мне приходилось их как‑то улаживать… У нее был свой подход к детям… Они и уважали ее, и побаивались…
– Тогда почему вы ее просто не уволили? В городе вы бы нашли несколько десятков более опытных преподавателей, не отягощенных, так сказать, принципами… Вы понимаете, о чем я?
Марцелова смотрела в окно.
– Я не могла ее уволить, потому что у нее были хорошие покровители…
– Это они оплатили обед?
Она кивнула головой.
– И все же: какая она была как человек?
– Знающая себе цену, вот какая… Она хорошо знала свой предмет, но характер у нее был просто невыносимый… Она работала так, что упрекнуть ее было практически невозможно, но ладить с людьми не могла…
– А вы не знаете, почему она покончила с собой?
– Люди говорят, что она была безнадежно влюблена в Самсонова, слышали, наверное, был у нас такой журналист… Он сейчас в Москве…
– Вы не обязаны мне отвечать, но все‑таки: кто были ее покровители? Вы же сами только что сказали, что она была влюблена в Самсонова… Не следует ли из этого, что ее покровители ценили в ней прежде всего преподавателя, нежели женщину?
Марцелова бросила на нее недовольный взгляд:
– Разве я могу это знать? Человек, который просил меня за нее, покрывает основные расходы лицея… Я могу, конечно, назвать его имя, но уверяю вас, он ни при чем … Он слишком стар для Литвиновой как мужчина (ведь вы же именно это имели в виду, когда спрашивали, что именно ценили ее покровители) и не мог бы послужить причиной ее решения… Она добровольно ушла из жизни скорее всего по каким‑то своим, внутренним конфликтам… Она в последнее время была как сплошной комок нервов… Работала на износ, писала диссертацию, словом, тянулась вверх…
– Так вы назовете имя этого человека?
– Хорошо. Это Монахов Константин Андреевич.
– Монахов? – Наталия чуть не присвистнула. Она совсем недавно читала о бывшем директоре «Трансгаза» Монахове, который собирался баллотироваться в депутаты Госдумы, несмотря на свои шестьдесят восемь. – Его внуки учатся в вашем лицее? – догадалась она.
– Нет, не внуки, а единственный сын, Гера… Старший его сын погиб в авиакатастрофе двадцать лет назад… Константин Андреевич женился еще раз, и вот от второй жены у него родился еще один сын… Можете себе представить, как сильно он его любит, и все вытекающие от этого последствия…
– Что вы имеете в виду?
– Он трудный ребенок, которому прощается все!
– Литвинова вела что‑нибудь у этого мальчика?
– Да, конечно… С него‑то все и началось… Он бросил в Иру банку из‑под колы и сказал, что она… Словом, он оскорбил ее. А она подняла банку с пола и с размаху ударила его… Когда мне это рассказали, я думала, что не вынесу… Но мальчик, как это ни странно, ничего отцу не рассказал… Больше того, на следующий день он публично принес ей свои извинения… А через неделю я сама собственными глазами видела, как Литвинова садилась в «мерседес» Монахова… Как же я могла ее уволить? Да и сам Константин Андреевич сказал мне как‑то, чтобы я повнимательнее отнеслась к Ирине Валентиновне, что она талантливый педагог и все в таком духе… Я была потрясена…
– Все более чем странно… – проговорила Наталия и, поблагодарив, вернулась за стол.
Захарченко, уже заметно опьяневший, смотрел на нее слезящимися глазами и, казалось, хотел ее о чем‑то спросить.
– Не здесь и не сейчас, – ответила она на его взгляд и принялась за селедку.
Глава 4
КЛЫКИ, КОГТИ И ЧЕШУЯ
Как ни странно, но, когда она вернулась, Логинов был уже дома.
– Игорь, что с тобой случилось? Еще только шесть часов!
Он обнял ее:
– Во‑первых, я по тебе соскучился, а во‑вторых, мы с Сапрыкиным с ног сбились, разыскивая тебя по всему городу… Дважды я звонил Саре, а один раз даже заехал к ней, потому что не доверяю…
– Ты думал, что она бы не сказала тебе, что я у нее? Это глупо, Логинов… Она любит, конечно, приврать, но, поверь мне, во всем знает меру… А что, собственно, случилось? Зачем я вам так понадобилась?
– Скажу – не поверишь.
– Неужели убийство?
– У тебя такой платонической блеск в глазах… Убийство, ты угадала… Но ничего подобного, уверяю, ты еще не видела… Нашли труп одного парня… Возле кладбища… Место тихое, но когда темнеет, там на пустыре собираются бомжи… Они живут там в каких‑то палатках, шалашах… Так вот, кладбищенский сторож слышал какие‑то странные звуки, он испугался и бросился к воротам, где как раз стояла машина, в которой сидел мужчина, приехавший, чтобы положить цветы на могилу брата… Мужчина, надо сказать, оказался храбрым… Он посадил сторожа, которого, правда, знал в лицо, к себе в машину, и они поехали на то место, откуда доносились эти странные звуки…
– Какие звуки‑то? Скажи толком!
– Говорю же – странные … Словно звери рвут друг друга на части…
– Ого! И что же дальше?
– А то, что наткнулись они на труп… Тело еще было теплое… Не дотрагиваясь до трупа, эти двое поехали к первому же посту ГАИ и сообщили о своей находке… А потом позвонили и мне… Когда мне показали тело, я сам чуть не умер от разрыва сердца… Ты себе не представляешь, парню разорвали горло… Как будто бы зверь какой… Тело погрузили и отвезли на экспертизу, а наши люди остались, чтобы поработать на месте, поискать следы…
– Собака?
– Не знаю… Поэтому‑то мы тебя и искали… Если ты готова, конечно, к тому, чтобы осмотреть тело… Я даже не обедал, сижу вот, тебя жду…
– А где же Сапрыкин?