Деревья
В сельском быте я никак не могу понять одну вещь. Скажем, решили в селе построить дом. Не в центре, а где-нибудь за околицей, где еще деревья растут. Поначалу срубят все сосенки и березы, чтобы землю расчистить – ни одного дерева не оставят. Потом уже на пустом месте дом возведут. После новоселья хозяин, конечно же, съездит в лес и привезет выкопанные с корнем молодые сосенки и березы, чтобы посадить их на место срубленных. И вот домочадцы принимаются ждать, когда же саженцы вырастут – каждому охота, чтобы возле дома мягко шелестела на ветру листва. Но дело это небыстрое: года проходят, а сосны с березами дорастают до размеров своих предшественников лет через пятьдесят.
И вот чего я не пойму: почему нельзя сохранить несколько деревьев еще при строительстве дома? Тогда не придется ездить в лес и годами ждать, когда саженцы пойдут в рост.
Но таковы уж люди, и дело тут вовсе не в деревьях. Если задумают что-то новое – сразу же старое с землей сровняют. А потом, как ни странно, постепенно к старому и возвращаются.
Старая икона
Моя тетя почему-то очень сильно любила развешивать дома портреты лидеров Советского Союза. Всегда просила отца просматривать журналы в киосках и приносить ей самые величественные и красивые изображения вождей. Для них в избе был отведен специальный угол, в котором издавна висела старинная икона.
Лучшие портреты, конечно, были у членов Политбюро. Их тетя коллекционировала с особым рвением. Сменят кого-нибудь на должности – глазом не успеешь моргнуть, а тетя уже вырезает из журнала новый портрет и с гордостью лепит его на стену.
Шли годы. Менялись и плакаты в заветном углу. Столько их накопилось, что тетя даже фамилии некоторых «повешенных» начала забывать. Были там и Хрущев, и Брежнев, и Косыгин... В одно время на почетную стену умудрился попасть даже Горбачев.
Недавно я снова побывал у тети в гостях. Смотрю – а в углу уже никого нет. Лишь старая икона как висела на прежнем месте, так и висит.
Обман
Недавно я понял, что ребенка первыми обманывают его родители.
Новорожденная дочка плакала и никак не могла успокоиться. Тогда я попытался подсунуть ей пустышку. Малышка упиралась, но я упрямо, раз за разом, давал ей соску, пока ребенок все-таки не смирился со своей участью. Видно было, что спокойствия это девочке не принесло – бедняжка искала материнское молоко, а из странной штуковины в рот ничего не попадало.
Так получилось, что я обманул ее. Обманул, чтобы самому жилось проще. Не захотел ребенка на руках носить, успокаивать, а просто подсунул какую-то безвкусную резину. Лишь бы успокоилась.
Маленький человечек ничего не понимает, лежит с пустышкой во рту, уже не плачет. Но мне почему-то не радостно. Обманщиком стал.
А ведь сколько таких обманщиков будет в ее жизни! Таковы уж люди: даже если не хотят – все равно лгут. Но первым обманщиком дочери стал именно я. Вот что самое обидное!..
Лекарство
– В молодые годы я себя не жалел. Вот и аукнулось сейчас, спину ломит, – вздыхая, пожаловался мой сосед Василий Федорович. – Пытался, конечно, лечиться... Однажды удалось мне достать одну мазь. Все говорили – очень хорошая. Пару раз, мол, намажешь спину и полегчает. Пришел домой, хотел уже к лечению приступить. А потом подумал – у меня ведь мама всю жизнь с больными ногами мается. Ну, думаю, я еще молодой, как-нибудь стерплю. И отдал лекарство маме.
Через некоторое время спрашиваю её, помогла мазь или нет. А она помолчала немного и говорит:
– Я ее твоему дедушке отдала. Сам ведь знаешь – у него все кругом болит, когда погода меняется. Пусть лучше ему полегчает, раз такое лекарство хорошее.
Не прошло и двух дней, как дед захотел меня навестить. Заходит и с порога протягивает ту самую мазь:
– Держи, Вася, это твоя мама откуда-то лекарство достала. Говорит, очень хорошее. Мне принесла. Но у тебя ведь спина больная, наверное, покоя не дает. А мне уже никакие втирания не помогут. Только мазь зря потрачу. А тебе еще жить да жить... Попробуй, вдруг поможет.
Письмо
Зинаида Васильевна имела особый взгляд на жизнь. Видимо, сказывались десять лет работы хирургом. Долгие беседы не любила – вставит, где нужно, два-три слова, а больше из нее ничего не вытащишь. Отношения с людьми разрывала легко и без раздумий, какими бы они ни были. Совсем как на работе, когда надо было без сомнений вырезать опухоли из человеческого нутра. Да и зачем беречь то, что не получится вылечить? Так постепенно Зинаида Васильевна отдалилась от всех своих знакомых и друзей.
С мужем так же получилось. Развелись из-за пустяка. Другие, может, и попытались бы как-то наладить отношения, но Зинаида Васильевна с недостатками мужа мириться не захотела. Наоборот, после развода перестала поддерживать с ним всякие отношения.
К одиночеству Зинаида Васильевна привыкла быстро. Удобно: куда положила вещь – оттуда ее и берешь. Вот и сегодня понадобившаяся тетрадь нашлась сразу же. На своем месте лежала, в шкафу. Среди прочих бумаг Зинаида Васильевна вдруг увидела пожелтевший конверт. Должно быть, письмо от мужа. Написал, когда они жили вместе. Начеркал что-то на бумаге, запихнул в конверт... А что именно написал – Зинаида Васильевна не знала. Помнила только, что в тот день была на него очень зла.
Отложив нужную тетрадь, Зинаида Васильевна села за стол и долго, неотрывно смотрела на конверт. Прочесть, или, как всегда, разорвать? Что ж, можно и прочесть...
«Моя любимая жена, Зиночка. Если сможешь, прости меня за сегодняшний день. У тебя ведь день рождения. А у меня совсем нет денег на подарок. Из-за этого ты сердишься. С утра сходил на рынок. Хотел продать свою лисью шапку. Подумал, вдруг кто-то купит. Но посреди лета она никому не нужна. Да и не новая уже. Мне так хотелось продать ее и купить тебе какой-нибудь подарок.
Зина, спустя годы мы с тобой вскроем это письмо. Будем вспоминать, как после института жили в гостинице. И у нас ничего не было. Но нам все завидовали, потому что мы были счастливы друг с другом, даже без жилья. А квартира у нас еще будет, конечно же, будет. Но ты все равно помни то время, когда мы жили в гостинице. Ведь это золотое время, его уже не вернуть...»
Зинаида Васильевна прочла письмо целиком. Хотела было взгрустнуть, но здравый смысл тут же пересилил чувства. «Дураком был – дураком и остался. Кому вообще нужна твоя лысая шапка?» – подумала она и разорвала письмо. Потом в одиночестве села пить чай, как делала каждый вечер.
Неожиданность
Сижу у брата и смотрю в окно, на сельскую дорогу. Мимо с громким лаем пробегает свора собак. У каждой шерсть дыбом, зубы оскалены – будто все кобели села в одну стаю сбились. Таким на дороге не попадайся – живьем сожрут. Впереди с поднятым хвостом вышагивает сука – судя по всему, она тут главная дама. Два огромных пса, каждый размером с теленка, начинают за нее драку. Остальные, рыча, с интересом наблюдают за боем. В конце концов свора забывает о даме, только хромой маленький кобель продолжает преданно бежать за ней. Но он, к несчастью, совсем не знает, что же дальше делать...
Смотрю я на эту картину и вспоминаю выборы последних двадцати лет. Там люди точно так же дерутся за маячущую впереди должность. Каждый хочет ее ухватить. Друг друга грязью поливают, ругаются. И за всем этим делом даже не замечают, как абсолютно неприметный человек умудряется сорвать все лавры. А последний, в свою очередь, не понимает, зачем вообще во все это ввязался. Сидит, усиленно думает, что же делать с внезапно навалившейся должностью. Ни черта, мол, не понимаю, товарищи...
Жадные птицы
Поздняя осень. Возле окна ярким костром горит рябина. Много в этом году ее уродилось – на каждой веточке висят, тяжело покачиваясь, несколько гроздей. Полюбовался я на эту красоту и пошел чай пить. Через минут десять решил снова на рябину взглянуть – и обомлел! Ни одной ягоды не видно – какие-то птицы темным облаком облепили дерево. Только ягоду проглатывают – а оттуда, где хвост, все вниз на землю капает. За минуту смели рябину подчистую и оставили после себя лужи грязи.
Так же получается, когда на Север приезжают наемные рабочие. Принимаются они всей оравой лес рубить или землю бурить в поисках богатств. Все срубят, все соки из земли высосут... А потом, как те птицы, улетают куда подальше. Только грязь на земле и остается.
Снимок
До и после войны у устья Вишеры и вдоль Нившеры строили рабочие поселки. Туда свозили раскулаченных, власовцев и бандеровцев из разных уголков Советского Союза. Иногда и военнопленных привозили. Только в середине пятидесятых некоторым из них разрешили уехать домой.
Мой папа, ветеран войны, вернувшийся с фронта с одной ногой, многих ссыльных рабочих знал лично. Когда и где познакомился – не знаю.
Одним осенним утром к нам домой зашли мужчина и женщина. Мужчина нес на руках мальчика лет шести, примерно моего возраста.
– Заболел сильно. Не знаем, удастся ли довезти до дома живым, – сказала женщина.
Гости собирались у нас переночевать и с утра пешком перейти Мусюр – так до сих пор называется дорога между Большелугом и Сторожевском. Слушая разговоры взрослых, я понял, что добираться до дома им придется очень долго – аж до какой-то Западной Украины. Там вырос мужчина. А жена была из местных, на коми говорила. Мужик тоже изредка вставлял в речь коми слова – видать, успел кое-что выучить за годы в рабочем поселке. Я слышал, как он несколько раз сокрушенно повторял:
– А если сын умрет в дороге? У нас даже ни одного снимка с ним нет...
– Из местных Михаил Анисимович фотографией занимается. Пойду позову, – сказал отец.
Оделся и, опираясь на палку, отправился на край села. Там жил его друг, Михаил Анисимович, у которого на войне раздробило кости обеих ступней. Ходил он только с помощью костылей.
До сих пор перед глазами стоит картина, как отец с другом добираются до нашего дома. Вечер, идет осенний мелкий дождь. По размытой грязной дороге приближаются двое. Один тяжело опирается на палку, а другой прыгает на костылях. Поскальзываются, оступаются, но идут, чтобы сделать снимок мальчика. Для мужчины, который, может, против них же и воевал – кто знает, за что именно его сослали в рабочий поселок? Но об этом никто не думал. Для отца и Михаила Анисимовича мужчина был прежде всего человеком, который отправился в дорогу с больным ребенком.
Мальчика сфотографировали. На следующее утро Михаил Анисимович принес готовый снимок и супруги продолжили путь. Отец снова взял ребенка на руки и понес. Мне тогда очень хотелось, чтобы мальчик доехал до дома живым. До сих пор надеюсь, что так оно и случилось.
Дом
С деревенским домом забот не оберешься – на всю жизнь хватит.
Вот, положим, начнет мужчина строить дом. За два года управится – и на том спасибо. В первую зиму после переезда приходится каждый вечер что-то переделывать. Из одного угла в дом холодом веет, в другом, наоборот, слишком душно. Только с наступлением весны становится понятно, что именно надо подлатать в доме до прихода осени.
Лет через десять дом обрастает хозяйством: и коровник при нем появляется, и баня, и сарай для дров. Смотришь – а жилище твое уже снова ремонта просит. Никакого отдыха, и так до самой старости...
Да что там старость – многим до конца жизни так и не удается все в порядок привести. Лежит дед на смертном одре и, если есть у него дети, дает им указания по дому: хотел, мол, еще это и это сделать, но не удалось... Теперь вы закончите мой труд.
Хорошо еще, если дети смогут впредь за домом ухаживать. А ведь бывает и так, что после смерти родителей отпрыски стараются побыстрей продать деревенский дом, чтобы меньше возни с ним было. И даже не подумают, зачем отец да мать так об этом доме заботились. Не поймут, что родители всю жизнь хотели создать такое место, в котором их детям, внукам да правнукам будет хорошо, светло и уютно.
Задолжал
На смерть знакомого человека все реагируют по-разному. Кто-то молча горюет, кто-то слезу пускает, а кто-то думает про себя – мол, там ему самое место... Но вот одна ситуация подобного рода даже меня смогла удивить.
Умер приятель. Узнав новость, я опечалился, хоть и не был знаком с ним близко. Сразу вспомнил о нашем общем друге, который весьма тесно общался с усопшим. Подумал: «Может, он еще не знает о смерти товарища... Что поделать, надо как-то рассказать...» Пришел к знакомому, стою, не знаю, с чего и начать. Потом все же собрался с силами и как можно мягче поведал о случившемся.
– Как это умер?! – поменялся в лице собеседник. – Он же мне тарелку не вернул! В прошлом месяце одолжил, но так обратно и не занес!
Птицы
Жили-были в лесу да на опушке птицы: ворона, сорока, ласточка, синичка, клест, соловей да воробушек. По утрам они поднимали такой гвалт, что и описать невозможно! Каждый голосил как мог: кричал, стрекотал, пел.
И вот в один прекрасный день человеку разонравилось воронье карканье. Да и сама птица показалась не такой красивой, как другие. Подумал человек, подумал и решил истребить ворону. Через некоторое время ему надоело стрекотание сороки. И от нее избавился. За-звучали в лесу лишь певчие, мелодичные голоса. Но и тут все пошло неладно: как-то раз заметил человек, что соловей поет куда красивее синички. Желтогрудка лишь мешала ему наслаждаться трелями главного певца. Что поделать, пришлось и синичку истребить. А за ней всех других птиц. Всех, кроме соловья.
Один день наслаждался человек соловьиными трелями, второй, третий... А потом понял, что устал от бесконечного повторения одного и того же. Захотелось ему и других птиц услышать. Они, конечно, не так красиво звучат, но многообразием своим слух радуют. И цвета у них особенные, и летает каждый по-своему. Но откуда взять этих птиц, когда своими же руками их погубил? Этого человек не знал.
Такое может случиться и у нас. Я думаю, что каждый человек – татарин, грузин, чуваш, русский – это та же самая птица, поющая на своем языке. Сейчас в нашей стране все больше идет уклон в русскую речь, а малые народы потихоньку утрачивают родной язык. Мол, русский и удобней, и практичней, и красивей. Но ведь если умрут языки, умрет и культура – народные танцы, песни, традиции... И будем мы отплясывать только «калинку-малинку», а потом затягивать хором «Ой, мороз, мороз»... Пока не надоест. А потом захочется «шондiбан» станцевать и «Доли-шели» спеть. Но мы не сможем, ибо своими же руками все это погубили.
Супруги
Знал я мужа с женою. Жена – словно спичка, от любых пустяков вспыхивала. А муж наоборот – что бы ни происходило, всегда лишь посмеивался.
Как-то раз мне довелось наблюдать, как эта парочка заготавливала сено. Стояли солнечные летние дни, сухая трава шуршала под ногами... Муж с женой укладывали сено в большой стог. Даже половины работы не проделали, как из-за леса показался черный бок грозовой тучи.
– Давай быстрее, сейчас дождь польет! – закричала жена и беспокойно забегала туда-сюда. Не знает, за что и взяться.
– Как польет, так и перестанет! – добродушно усмехнулся муж и продолжил неторопливо кидать сено.
– А ты чего ржешь? – вскипела жена. – Сено ведь намокнет! А он смеется!
– Как намокнет, так и высохнет, – снова улыбнулся супруг.
Жена из кожи вон лезет, покраснела вся, каждую минуту на тучу поглядывает. Муж, конечно, тоже без дела не сидит, но все еще улыбается:
– Полно тебе, пускай даже и намокнет... Не успеем закончить стог – разберем и еще раз сено просушим. Небольшое это дело...
– А ты давай пошевеливайся!
– Будто в первый раз твое сено под дождь попадает. А зимуем мы всегда прекрасно. Запомни: если сено намокнет – высушим. Вот и все дело. Из каждой напасти можно выход найти. Только из гроба выхода нет, – спокойно поучает муж.
Тут жена как закричала! А сама спотыкается, падает, носится с вилами. Словно и правда рискует потерять самое дорогое. Между тем туча поплыла в другую сторону и над соседним лугом излила из себя всю тяжесть воды.
Сейчас супруги уже не вместе. Жена умерла, хотя и не совсем еще старой была. А муж живой-здоровый – гуляет по селу, ни о чем не волнуется. Все у него складно да ладно.
Хочется, конечно, смотреть на жизнь так же, как он. Если что-то случилось – значит, случилось. Хоть из кожи вон лезь, а надо принять судьбу и попробовать изменить ее к лучшему. И вроде понимаешь это все, но никак не получается такому простому правилу следовать. И стонешь, и гневаешься, и сердце ранишь без конца. А зачем? Никак не поймешь.
Банкет
В республике проводилось большое торжественное собрание. Михаила Семеновича отправили в комитет по организации сего события. Михаил не был человеком, просиживающим штаны на высокой должности. По правде говоря, у него даже маленького чина не имелось. Обычный рабочий. Почему именно его назначили в комитет – непонятно. Может, хотели показать, что среди организаторов есть простые, рабочие люди. Чтобы народ потом меньше возмущался.
У Михаила Семеновича даже мысли не было отказаться от назначения. Хотя он быстро понял, что пользы от него – ноль. Просто приходил на собрания комитета, сидел, размышлял, иногда гововорил что-то – если спрашивали, конечно. Сам голоса не подавал и старался ничем не выделяться.
Собрание прошло с поразительным успехом. В конце Михаила Семеновича позвали на банкет. Тут он тоже не сопротивлялся, хотя с трудом представлял, что такое «банкет» и с чем его едят. Просто отправился вместе со всеми в ресторан. Снял куртку, зашел в просторный зал. Посередине увидел огромный стол. Чего на нем только не было! Названия некоторых блюд Михаил Семенович даже не знал, настолько диковинными они оказались. Только почему-то нигде не было видно стульев. Собравшиеся просто стояли возле стола и оживленно беседовали. «Господи боже мой, сколько здесь выпивки!» – подумал Михаил Семенович и сжал в кармане брюк талон, на который можно было раз в месяц получить бутылку водки.
Кругом уплетали, пили, чавкали. Михаил Семенович тоже хотел было погрузить ложку в какое-то вкусное блюдо, но вдруг остановился – сердце екнуло. В голове закрутилась мысль: «Вот бы всем этим сына Ванюшу угостить и жену Анечку. Как бы они обрадовались!» Ложка бессильно упала обратно на тарелку. «Они ведь ничего подобного в жизни не пробовали. И вот то блюдо тоже. И это...»
Меж тем бокалы еще раз наполнились и осушились. Михаил Семенович потянулся к закуске и снова остановился. Даже рассердился немного – вино ударило в голову. «Если мой сын и жена никогда такого не попробуют, то и я не буду. Чем я лучше? Ну вас к черту. Как-то жили ведь без таких блюд, не померли. И дальше жить будем. А пробовать необязательно».
Опять выпили. Михаил Семенович осмелел и стал разглядывать собравшихся. Вот у этого должность самая высокая – стоит себе в стороне, почти не ест и пьет меньше всех. Для него, наверное, такая еда не в диковинку. Можно и нос воротить. А не выпивает только, чтобы чин свой не позорить. Михаил Семенович не стал ждать, когда разольют вино – налил сам. И немало. Опрокинул одним махом – мол, вот как надо выпивать. Снова уставился на гостей. Заметил, что несколько человек стоят поодаль, к столу не подходят. Видимо, им не положено, только смотреть разрешили.
Михаил Семенович порядком опьянел. Выпил еще рюмку, а потом еще и еще. В голове без закуски все перемешалось. Он и не понял, как ноги привели его к стоящему в углу зала стулу. Михаил Семенович шлепнулся туда и сразу же уснул. Остальные продолжили интеллигентно пить и есть, изредка одаривая спящего горькой улыбкой. Укорять его никто не стал.
Михаил Семенович, конечно же, не заметил, как все разошлись. Только стоящие поодаль мужчины остались в зале. Достав откуда-то большие сумки, они торопливо попрятали туда оставшуюся еду. Затем закупорили недопитые бутылки и отправили их следом.
– Зачем только этого сюда позвали? – кивнув в сторону Михаила Семеновича, бросил один из мужчин. – Вон как наклюкался, бесплатной-то выпивкой.
– Зачем-зачем, чтобы потом не обвинял никого, – пробормотал второй.
– Это да, – согласился с ним третий. – Теперь уже не скажут, что простых рабочих чем-то обделяют.
Собрав всю добычу, мужчины с трудом вынесли ее к стоящей возле ресторана машине. Потом бережно, словно ребенка, выволокли Михаила Семеновича и довезли до дома.
Статья
Эта история случилась еще во времена, которые по-русски называют «застоем». Корреспондента районной газеты Габова отправили в командировку. Дали задачу – написать статью, в которой бы рассказывалось, как в селе претворяется в жизнь очередная задача партии. Тема была благодатная – борьба с алкоголизмом. И надо было тому случиться, что корреспондента отправили прямиком в родное село.
По приезде Габов зашел в сельсовет, расспросил там немного. Потом в совхозной конторе добрых три часа штаны просиживал. Разузнал про тех, кто в селе хлеще всех выпивает, чтобы потом на основе их плохой жизни слепить статью.
К вечеру корреспондент вернулся домой, в райцентр. Зашел в магазин, купил бутылку водки. Дома с лихорадочной поспешностью практически все выпил. И тут ему до одури захотелось написать статью. Перед глазами возникли образы односельчан-алкоголиков. Вспомнил Габов про их судьбы, мытарства, голодных детей. И так ему всех жалко стало!.. Понял Габов, что надо срочно сберечь односельчан от алкоголизма. Но сделать это надо было как можно мягче, с душою...
Габов опрокинул последний стакан и сел за стол. Ручка скользила по бумаге впереди мыслей. «Дмитрий Филимонович, что это с тобою стало? Ты помнишь, как мы вместе росли? Терпели тяжелые послевоенные годы. Вот зачем ты теперь так, дружище, пьешь? Так ведь нельзя... Совсем на дно опустишься. Алкоголизм до добра не доведет. Будут тебя по-всякому ругать, обзывать, стыдить. Нравится тебе, что ли, когда тебя за человека не считают? А ведь ты на трезвую голову за четверых работаешь!»
В такой же манере обратился Габов и к Егору Серафимовичу, и к Агнии Ларионовне, и к Клавдии Петровне, и к другим... Изо всех сил старался найти не злые, а ласковые слова, пожалеть, подбодрить. Вскоре статья была готова. Перечитывая, Габов чуть слезу не пустил – так обидно ему стало за односельчан, которые жили будто в темноте, копошась среди грязи. «Эту статью и отнесу завтра в газету», – подумал Габов и лег спать.
На следующий день корреспондент пришел на работу, сел за стол и достал из кармана вчерашние записи. Перечитывая, болезненно сморщился и еще на середине разорвал лист пополам. Потом достал новый листок и принялся старательно, вырисовывая каждую букву, писать: «Наша дорогая партия и уважаемое правительство обратилось к советским рабочим, использовав самые искренние, самые точные мысли...» Так гладенько и дописал статью до конца. Не зря ведь столько лет в газете проработал.
Просчитался
Жил-был в селе Григорий Степанович. Человеком он был видным: очень складно и убедительно умел выступать с речами перед народом. Хотя работа у него с разговорами была совсем не связана – Григорий Степанович зарабатывал на жизнь заточкой пил и топоров. Летом еще и косы точил. Но если Бог дал такой подвешенный язык, то грех его не использовать. Поэтому Григорий Степанович посещал все сельские собрания, ни одного не пропускал. И не просто послушать ходил, а обязательно залезал на сцену и долго о чем-то рассказывал. Да так красиво стелил, что люди сидели развесив уши и согласно кивали, услышав очередную умную мысль.
Неизвестно почему, но больше всего Григорий Степанович любил ругать сотрудников сельпо. Видимо, очень уж ему не нравилось, как они работают. На собраниях пайщиков Григорий Степанович занимал сцену часами. Поначалу рьяно доказывал, что сельпо отвратительно работает с потребителями. Потом принимался, загиная пальцы, рассказывать, что нужно сделать, чтобы каждый был сыт, а в магазинах полки ломились от товара. Люди неистово хлопали ему и после выступления хвалили за сообразительность. Все удивлялись, почему сами работники сельпо до таких мыслей не доходили. Мол, раньше в сельпо работало три человека – председатель, бухгалтер и продавец – и всего хватало. Теперь же торговцы еле умещались в огромный двухэтажный дом, а толку никакого...
Так бы Григорий Степанович еще долго ругал сельпо, но кому-то вдруг пришло в голову, что его и надо назначить председателем. Ну а что – идеи предлагает грамотные, проблемы обещает решить. Общим голосованием выбрали Григория Степановича предом.
Должность он занимал всего месяц. До наступления весны. Когда лед тронулся, вверх по реке пошли баржи. Обратно легонько так спускались, видно, что разгруженные... Но вот как-то раз к селу Григория Степановича грузно причалила тяжелая баржа. Вскоре в дверь сельпо ворвалась женщина и с горящими глазами попросила показать ей председателя. Работники кивнули в сторону Григория.
– Товарищ председатель, мы тут привезли вам целую баржу куриного мяса, – принялась щебетать женщина. – Чтобы уважить жителей села. Курятина свежая, вкусная, сытная. Может, оставить вам какую-то часть?
– Зачем же часть? – загорелся Григорий Степанович. – Одной части нам не хватит. Давайте всю!
– Ну, всю так всю, – не стала спорить женщина и сразу же достала из сумки бумаги на подпись.
В сарай возле сельпо выгрузили бессчетное количество ящиков с курятиной. И магазин ею битком забили. Но своевольные жители купили по две-три курицы и дальше баловать себя отказались. У нас, мол, и своей соленой свинины еще на лето хватит. Курица в сарае сначала покрылась какой-то слизью, а потом начала заметно попахивать. Пришлось все выкинуть. Оказалось, что курятина в барже была не очень свежая – нераспроданный товар везли обратно, так как в других селах работники сельпо отказались брать много. По опыту знали, что товар не расходится. Если бы не Григорий Степанович, так бы и сгнила курица прямо в дороге.
Незадачливого руководителя, конечно, из сельпо выгнали, да еще и приказали вернуть долг за стухшее мясо. Может, до сих пор расплачивается. Хорошо хоть, в тюрьму не посадили. На собрания Григорий Степанович больше не ходил – разонравились они ему.
Теперь же таких красиво говорящих людей пруд пруди. Многих из них я встречал и знаю, что помимо подвешенного языка они мало чем могут похвастаться. На разные лады ругают и стыдят власть имущих, рассказывают, как сделать жизнь лучше... Эх, назначить бы их всех на один месяц в управленцы! Но ведь только мы, простой народ, от этого и пострадаем.
Разгрузка
Весной, во время половодья, к берегу возле села причаливали баржи, полные зерна. В то время многие мужчины поля обрабатывали, а кто посвободней был – те приходили к берегу, к барже. Надеялись подзаработать. Мешки были тяжелыми, кто угодно поднять не сможет. Поэтому каждый выгруженный мешок оплачивался отдельно.
И вот приходили на берег работники. Дети прибегали туда же. Им интересно было узнать, у кого под тяжестью колени подогнутся, а кто сможет легко мешок на себе унести. Но мужчины не торопились баржу разгружать. Стояли торговались. Здесь же работники сельпо сидели, свою цену называли. Мужики не соглашались – мол, маловато будет. Громче всего спорил Михаил Александрович. Кричал, что в прошлом году на пять копеек больше платили, сейчас так же надо. Люди из сельпо знали, что, если баржа будет слишком долго стоять, с них штраф возьмут, но уступать не торопились. Мишка с ними все воевал, остальные чуть поодаль стояли. Каждому, конечно, хотелось, чтобы за мешок больше заплатили. Но спорить никто не торопился. Бормотали себе что-то под нос украдкой да Мишку раззадоривали.
В конце концов председатель сельпо объявил, что оплата за мешок будет прежней – можно приступать к разгрузке. Только, мол, пусть Мишка мешки не трогает. Все поначалу возмутились, но председатель был непоколебим – я, значится, свое слово сказал, и все тут. Хотите по старой цене разгружать – пожалуйста, но пусть духу этого крикуна тут не будет. И что в итоге? Несколько человек начали выгонять Михаила домой. Потом и другие их поддержали. Будто позабыли мужики, что именно Мишка всем старую цену выбил, пока они в сторонке отсиживались. Теперь же им такая помеха была не нужна.
Михаил Александрович, зло выругавшись, опустил голову и побрел домой. Все принялись разгружать мешки. Слышали бы вы, как их, окаянных, бранила Мишкина жена! Супруги как раз дом начинали строить, многое по хозяйству надо было купить. На разгрузку баржи была вся их надежда.
Почему же так получается, что те, за кого ты борешься, забывают о тебе, как только ты становишься им не нужен?..
Сны
Уже третий день Михаилу Дмитриевичу снился один и тот же сон. Да такой, что потом полдня приходилось переживать. Вот и сегодня тоже – Михаил Дмитриевич попробовал залить тяжелые мысли гостиничным некрепким чаем, но питье быстро скользнуло в желудок, а картина из сна так и осталась перед глазами. Никак не улетучивалась из головы. Командировочные заботы кое-как помогали избавиться от навязчивых видений, но меж тем Михаилу Дмитриевичу уже очень сильно хотелось вернуться домой.
Во сне он слышал жалобный женский голос, просящий у него о помощи. Но чем именно помочь надо – не признавался. Каждое утро Михаил Дмитриевич размышлял об этом, но не мог понять, что же он должен сделать. А голос все причитал: «Очень плохо мне, спаси, пожалуйста...» Не видел Михаил Дмитриевич и лица женщины – голос ее раздавался из темной комнаты, в которую он почему-то никак не мог зайти.
В первую ночь, услышав этот жалобный плач, Михаил Дмитриевич сразу же решил позвонить жене. Вдруг с ней что-то плохое случилось? Он, конечно, не особо верил в вещие сны, но это видение совсем выбило его из колеи. Пока звонил, все боялся, что жена трубку не поднимет. Но вскоре услышал на другой стороне провода сонный голос:
– Алло!
– Как твои дела? – с напускной веселостью принялся распрашивать Михаил Дмитриевич. А сам боялся, что жена вот-вот расскажет о беде, которая с ней приключилась.
– Все хорошо, – вопреки всем опасениям, ответила она. – А ты чего в первый же день звонишь? Да еще так рано?
Супруги перекинулись парой фраз, и Михаилу Дмитриевичу стало чуть спокойнее. Слава богу, ничего не произошло. Но плачущий голос все же продолжал упрямо звучать в голове.
На вторую ночь Михаил Дмитриевич снова увидел этот сон. Комната теперь находилась немного в другом месте, но голос был тот же. Зовущий, умоляющий. Все повторял: «Помогите, мне так плохо...» Проснулся Михаил Дмитриевич совершенно обессиленным. Все переживал, думал: «Кто же его зовет? Что случилось?» Еще до обеда решил позвонить Леночке, своей любовнице, с которой время от времени встречался. Но и она ни на что не пожаловалась. Живу, мол, как прежде, только по тебе соскучилась, поскорей бы увидеться.
Третья ночь, казалось, длилась бесконечно. После тяжелых видений о плачущем голосе Михаил Дмитриевич вскочил в постели и никак не мог уснуть. Так до утра и пролежал с открытыми глазами. Ведь есть же какая-то причина, думал он, по которой сон не оставляет его в покое. Перечислил в голове всех знакомых женщин, с которыми была связана его нынешняя и прошлая жизнь. Кто из них мог звать на помощь? Может, бывшая жена? После развода они особо не общались, только пару раз случайно встретились на улице. Мысль о случившейся беде не оставляла, поэтому Михаил Дмитриевич решил позвонить бывшей этим же утром.
Номер телефона набрал по памяти, и на другом конце провода услышал строгий спокойный голос, уведомивший его, что все в порядке:
– Еле от тебя избавилась, поэтому будь другом, не звони больше.
Следующей ночью Михаил Дмитриевич боялся ложиться спать. Пересилив себя, все же положил голову на подушку и провалился в забытье. Как ни странно, в этот раз ему ничего не приснилось. Но и спокойствие не пришло – очень уж сильно ночной образ впился ему в голову. Лишь одно радовало: сегодня командировка заканчивалась. Может, в родных местах ему полегчает.
Из аэропорта Михаил Дмитриевич направился домой. Думал по дороге еще к одной знакомой женщине забежать – спросить, все ли в порядке. Но в автобусе ему вдруг захотелось навестить родителей – давно уже к ним не заходил.
Отец сидел на кухне весь какой-то осунувшийся.
– Мама в магазин ушла? – поинтересовался Михаил Дмитриевич.
– Нет. Четыре дня назад ее скорая в больницу увезла. Приступ. Не знают, выживет или нет.
Путевка
Дмитрий Степанович собрался ехать на море. Путевка досталась ему со старой работы. И не простая, а сразу на двоих! Так-то Дмитрий Степанович один даже в соседнее село не мог выбраться. Вернее, не хотел. Так и заявил дарителям: мол, только со своей старухой путешествовать буду. Если хотите отблагодарить пожилого работника, то достаньте путевку и на жену тоже, а иначе никуда не поеду. И ведь достали!
Затем Дмитрия Степановича ждали бесконечные сборы. Даже в армию никто так тщательно не готовился, как его жена к поездке. Провожали супругов чуть ли не всем селом. И каждый норовил дать какой-нибудь совет. Столько экспертов по путешествиям нашлось, словно половина села только и делала, что вела кочевой образ жизни. В общем, наслушались супруги напутственных речей и наконец тронулись в путь. Вначале до города добрались. Оттуда на следующий день надо было лететь на самолете. Жена нашла, где переночевать – какая-то дальняя родственница, переехавшая в город, согласилась их приютить.
Все это время Дмитрий Степанович ходил за супругой хвостом и во всем беспрекословно ее слушался. Изначально, конечно, думал, что он является главой этой поездки... А вон как оказалось. Без разрешения даже шагу боялся ступить.
Вечером хозяйка с гостями собрались за столом. Все были примерно одного возраста, поэтому с удовольствием вспоминали истории былых лет. По такому случаю Дмитрию Степановичу даже разрешили сбегать в магазин за водкой. Старухи к ней, правда, совсем не притрагивались – сказали, что и без такого счастья у них голова гудит. Пришлось деду в одиночестве выпить три рюмки. Меж тем домой вернулась квартирантка, снимавшая у хозяйки комнату, – девушка лет двадцати пяти. Круглолицая, румяная. Без лишних уговоров она согласилась составить Дмитрию Степановичу компанию в уничтожении спиртного. Толк в этом деле девушка, судя по всему, знала – опрокидывала рюмку за рюмкой.
Хозяйка ушла спать рано. Следом за ней отправилась почивать жена Дмитрия Степановича – легла на приготовленную для гостей кровать за занавеской. Но уснуть ей так и не удалось: мешали громкие разговоры. Дмитрий Степанович уже был крайне пьян, под стать молодой квартирантке, издающей заливистый, местами икающий смех.
– Послушай... – с трудом выговорил дед. – А давай на юга вместе поедем! Все равно моя жена – словно пень трухлявый... Ее здесь оставим. Пусть в гостях побудет...
– А давай! – смеется квартирантка.
– Что с нее, старой, взять. Она ведь у меня такая несамостоятельная! Только и делаю, что забочусь о каждом ее шаге, – продолжил капризным голосом Дмитрий Степанович. – С тобой явно лучше будет.
– Согласна!
– Это ведь мне путевку выдали. На двоих. Следовательно, с кем хочу – с тем и лечу, – уже на полном серьезе заявил пьяный дед. – Завтра же едем вместе.
Старуха хотела было что-то возразить, но не стала. Подумала: пусть пока развлекается старый, если уж так в голову ударило. Еще и затрещину может выдать своим высохшим, словно старая шишка, кулаком. Лучше уж помалкивать. А завтра посмотрим, к чему это приведет.
Дмитрий Степанович с квартиранткой проговорили много часов. Одна все смеялась, а другой вконец загорелся идеей совместной поездки. В итоге доболтались до того, что старик заявил: после юга новую подругу прямиком домой увезет, в село. Все хозяйство ей описал, да еще и приукрасил изрядно, чтобы точно на переезд согласилась.
Под утро усталость все же сморила Дмитрия Степановича. Старик на подкашивающихся ногах доплелся до кровати. Очень долго, кряхтя, устраивался поудобней, но не уснул. Все лежал, смотрел в потолок и мечтал, как они с квартиранткой будут в море плескаться. Старуха, заметив это, отодвинулась ближе к стенке – лишь бы этот окаянный сво<