ЛИСТКИ СВОБОДНОГО СЛОВА.
№ 19.
ПОВРЕМЕННОЕ ИЗДАНИЕ
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
В. ЧЕРТКОВА.
Издание Владимира Черткова.
V. Tchertkoff.
Purleigh, Essex, England.
1901.
Листки Свободного Слова.
Повременное издание под редакцией В. Черткова.
№ 19 1901 г.
СОВРЕМЕННЫЕ ВОЛНЕНИЯ В РОССИИ.
От редакции.
После продолжительного вынужденного перерыва в выпуске наших "Листков" *), мы как раз собирались приступить к изданию нового номера с накопившимися за это время общими сведениями о текущей жизни в России, ― когда стали со всех сторон получать многочисленные сообщения о современных волнениях в России, вызванных применением высочайшего указа об отдаче непокорных студентов в солдаты. Движение это приняло такие необычайно обширные размеры, общественное значение его настолько серьезно, и полученный нами материал, описывающий различные его фазисы, так объемист, что мы решили посвятить этому явлению отдельный выпуск "Листков", который теперь и предлагаем вниманию читателей. Остальные же сведения общего характера (как и дополнительные к этому движению), появятся в готовящемся к печати следующем выпуске, долженствующем выйти непосредственно вслед за этим.
Здесь нет пока места, да и не время еще подводить итоги ныне происходящим в России, столь животрепещущим по своей важности и новизне событиям, внушающим всем, следящим за ними, чувство одновременно и радости перед признаками пробуждения общественного сознания, и негодования против совершаемых правительством невыразимых злодеяний.
По некоторым особенностям, резко отличающим настоящее движение от предыдущих, ― напр. участие рабочего народа и
――――――――――――――――――――――――――――――――――――――
*) О причинах этого перерыва мы сообщили в "Отчете Издательства Свободного Слова", вышедшем отдельной брошюрой за № 50 и рассылаемом бесплатно.
― 2 ―
сочувствие других, раньше равнодушных слоев общества, ― очевидно, что борьба между нарождающимся народным самосознанием и ошалевшим от необузданности правительственным произволом ― вступила в совершенно новый период своего развития. И, при всех ужасах и страданиях, которыми сопровождается эта борьба, отрадно видеть, что теперь усилия обеих взаимно борющихся сторон несомненно содействуют одному и тому же результату: лучшая часть нашего общества как будто начинает, наконец, просыпаться к сознанию преступности того раболепия, с которым оно так долго пресмыкалось перед самодержавной властью; с другой стороны самодержавное начало, в борьбе с обществом, как будто намеренно отбросило теперь всякие прекрасы и притворства, цинично представ перед противником в своем истинном характере безграничной наглости и неумолимого человеконенавистничества. Таким путем русское правительство своими же собственными руками самым успешным образом разрушает последние верноподданнические иллюзии, сохранявшиеся еще в представлении наиболее наивных из благомыслящихся людей.
Обстоятельство это облегчает и нашу задачу гласного разоблачения в его истинном виде того, чтó теперь происходит в России, избавляя нас от всякой надобности комментировать по поводу сообщаемых фактов; ибо достаточно только узнать, как обращается правительство с протестующими против его беззаконий, безоружными гражданами, для того, чтобы ясно понять на чьей стороне правда и справедливость.
Тому, кто верит в победу правды над ложью, невозможно сомневаться в том, которой из сторон придется, в конце концов, уступить; лишь бы только справедливо возмущенные и мирно протестующие русские люди не остыли в своих благородных порывах, запуганные правительственным террором, и, вместе с тем, сами не заразились бы приемами своих угнетателей, ― их жестокостью и насилием, ― лишаясь, таким образом, той силы правоты, которая одна обеспечивает победу над всяким злом.
В. Ч.
4 апреля 1901 г.
― 26 ―
Побоище 4-го марта у Казанского собора
в С. Петербурге.
От Редакции.
Приводимые здесь три письма, вместе с письмом нашего личного друга, доставившего их нам, заслуживают самого безусловного доверия и вполне согласуются с другими нижеприведенными письмами, полученными нами с разных сторон ― от знакомых и незнакомых лиц. Все эти сведения, как читатели увидят, взаимно подтверждают и отчасти дополняют друг друга. Мы приводим их почти целиком для того, чтобы обнаружить ложность официальных правительственных сообщений, а также старательно распускаемых в высших сферах слухов, искажающих действительные факты самым бессовестным образом; ― обычные приемы русского правительства для оправдания и избавления от преступной ответственности своих представителей, замешанных, ― как распорядители или исполнители, ― в этом неимоверном по своей подлости и зверству побоище беззащитной толпы юношей, женщин и почтенных представителей общества, собравшихся для выражения мирного протеста против нестерпимо жестокого отношения властей к учащейся молодежи.
Петербург 8 марта 1901 г.
...Посылаю Вам достоверный материал петербургских беспорядков 4-го марта. Могу прибавить еще, что в прокламации, призывавшей молодежь на площадь Казанского собора, указывалось, что вести себя необходимо как можно сдержаннее, не позволяя себе ни криков, ни песен, чтобы ничем не нарушить мирный характер манифестации.
Это полиция и казаки придали манифестации самый бурный характер, о чем свидетельствую как очевидец.
Демонстрация устраивалась с целью прочесть воззвание к публике, при помощи ее толпой пройти по Невскому по направлению к Николаевскому вокзалу и по пути выпустить шары с флагами, где написано "Долой временные правила". И какая бы это была невинная демонстрация, если бы не вмешалась полиция!..
Письма очевидцев побоища.
1.
4-го марта на площади Казанского собора и в самом соборе произошло избиение взывающих к правде. К 12 часам дня на паперти и на площади собралась масса народа ― студентки, курсистки, литераторы, журналисты и сочувствующие, накануне предуведомленные письмами по почте, и просто публика самая разношерстная. Толпа молча стояла, лишь пробе-
― 27 ―
гал сдавленный шепот. Все чего-то ждали. Все лица и женщин, и мужчин были беспокойны и угрюмы. Ни одного полицейского, ни одного жандарма. Это поражало ― воздух казался заряженным. Чувствовалось напряжение. Вдруг, в нескольких местах сразу, раздались первые громкие слова воззвания ― скорее это был стон возмущения. Читал студент: "Мы не должны терпеть больше!" ― долетали слова ― "попран закон. Мы взываем к сочувствию и помощи общества. Довольно только слов!.." Листки прокламации полетели в воздух, и красное знамя с надписью "Долой временные правила!" поднялось над головами. Жгучее волнение, крик души смельчаков эхом откликнулись в каждой груди, и под колоннами собора на площади, на Невском грянуло ура!
В ту же минуту из ворот ближайших домов по мановению Клейгельса выскочили спрятанные казаки, жандармы, полицейские, и совершилось ужасное...
Толпа моментально была разрезана лошадьми. Одна часть хлынула на переполненную паперть, других жандармы (верхами) погнали по Невскому.
Место перед папертью быстро очистилось; остались только главнокомандующие ― пристава с Клейгельсом в авангарде и толпа полицейских, которым приказано было разделиться на две группы. Первая стаскивала с паперти безоружных и по одному передавала второй группе для избиения. 20-30 полицейских били одного. Я видел, как один с шапкой светлых волос, с лицом, залитым кровью, сгибался под ударами сотни кулаков, тщетно защищая голову обеими руками. Через минуту его не было видно. Вероятно, его убили. Слышались истерические рыдания, исступленное проклятие и т. д.
"В собор, в собор! там нас не смеют бить!" "Там нас всех придушат ― это ловушка!" "Товарищи! зачем дать им убить себя?" ― кричали все разом криком бессильной злобы... и рыдали мужчины. ― "В собор!" Избитая, ожесточенная молодежь бросилась ― кто в церковь, кто обратно, давя друг друга... "Шапки долой! шапки долой!.." сразу понижали они голоса под сводами храма, даже в минуту величайших волнений сознавая исключительность места. А свора полицейских уже овладела папертью и, толкая с боковых крыльев (высота почти сажень), все по пути направо и налево дружно хлестали нагайками; сброшенных внизу топтали ногами и били.
Полумертвые отправлены под арест или брошены заботам обезумевших женщин... Наконец, они ворвались в церковь и, оцепив нагайками, били, гнали... Окровавленные лица, искаженные отчаянием и ненавистью, душу надрывающие крики проклятий, глухие удары нагаек ― все слилось в тяжелый кошмар, в один мучительный вопль оскорбленных.
― 28 ―
И в то время как над безоружной публикой неистовствовала полиция, ― Клейгельс в панцыре, твердый на своем посту, уверенно отдавал приказания.
Наконец, очистили собор. Кого арестовали, кого убили, кого только, так проучив, отпустили по-добру, по-здорову.
На паперти, оберегая храм от вторжения "мятежников", остались только сливки полиции... У паперти группы полицейских подбирали трофеи побед: Калоши, шапки, муфты, носовые платки в пятнах крови.
По Невскому в то время марш ― маршем маневрировали казаки, давя, оттесняя толпу.
По пути жандармы хватали студентов без всякого предлога и размещали пока во дворе думы, банка, гостинного двора и т. п.
Литератора Анненского, взывавшего к благоразумию молодежи, умолявшего пожалеть себя: "и без того достаточно жертв!" ― полицейские бросили на землю и топтали ногами...
Всего арестовано 1065 человек, преимущественно студентов. Насчитывают 98 раненых (31 женщина), 6 убитых (5 студ., 1 курсистка).
2.
Когда я прибыл на площадь Казанского собора в 12 часов, около него на паперти и колоннаде, на площадке перед ним, и также на тротуарах Невского стояла толпа. Перед собором на площадке и в сквере находились, главным образом, студенты, из которых один произносил речь. На мой вопрос у проходивших двух мальчиков: "чтó там читают?" ― мне ответили: "а это студенты недовольны, что их в солдаты отдают".
После окончания речи учащиеся пытались пустить шар, к которому была прикреплена бумага с какой-то надписью. Но шар не мог этой бумаги поднять. Через несколько минут он однако поднялся без бумаги уже (на бумаге было: "Отмена временных правил").
Во время речи перебрасывались в воздухе листки, которые подхватывались студентами и публикой. После речи, студенты стали махать шапками и кричать "ура", на чтó с паперти собора им отвечали маханьем платков. После этого произошла заминка, длившаяся несколько минут.
Вдруг раздались крики: "Жандармы, казаки!" И, действительно, с двух концов Невского, с Казанского въехали жандармы и выстроились вдоль тротуара. Отрезавши публику от Невского пр., сотня казаков оцепила публику, стоявшую в сквере, и отодвинула ее к Невскому. Конная полиция оцепила публику, стоявшую на площади перед собором, полукругом, сходящимся у боков лестницы. В этот полукруг въехала другая сотня (красных) казаков, которая оттеснила всю публику на лестницу. Затем они отъехали вглубь полу-
― 29 ―
круга, из каждых трех двое спешились, а один оставался при лошадях, оправились, выстроившись в ряд, подошли к лестнице собора и ― начали избиение стоявших здесь с удивительным хладнокровием. Никаких предупреждений, чтобы публика расходилась, не было, никаких полицейских властей до этого момента нигде не было видно. Никаких приказов не давалось. Все было заранее обдумано и носило не случайный характер.
Избиение, производимое нагайками, было ужасное. Кровь полилась после первых же ударов. Стоявшие на лестнице подались вверх, казаки погнались за ними... Но вот толпа разжалась, калоши, муфты и другие предметы полетели в казаков... В одном из приступов был ранен казачий офицер. На подмогу казакам вышли пешие городовые в количестве 400 человек; они сомкнутыми рядами врезывались в стоявших на лестнице, нанося удары кулаками, не разбирая женщин и мужчин, и, выхватывая отдельных оборонявшихся, свергали их вниз казакам, которые принимали их в нагайки. Здесь били смертным боем, пока человек не падал, обливаясь кровью.
...Пешие городовые делали свои приступы все глубже в толпу, разделяя ее на части, окружая и избивая ее подавляющим большинством своим. Стоявшие на паперти спасались, кто куда мог: часть успела скрыться в соборе, но так как вход был свободен лишь через деревянный боковой вход, то тут произошла сильнейшая давка. Люди падали, по ним ходили, а сзади их настигали нагайками. Это был ад какой-то! О криках и истериках я уж и не говорю. Их слышали у гостинного двора.
Другая часть публики бросилась, настигаемая сзади городовыми и казаками, вниз с паперти по боковой деревянной лестнице на площадку между левым (смотря с Невского) крылом собора и Екатерининским каналом. Но здесь собор был тоже оцеплен красными казаками, которые били этих несчастных до потери сознания. Распластанных по земле собирали и стаскивали в предупредительно стоявший за собором походный лазарет.
Когда началось избиение нагайками, то стоявшие здесь несколько лиц из публики ринулись вперед, умоляя начальствующих лиц остановить побоище. Из руководителей боя, на первом плане мы заметили полковника Вендорга ― полицеймейстера, распоряжавшегося городовыми; главным его помощником и истязателем явился пристав Шлиссельбургского тракта Барач. Все наши просьбы оставались тщетными. На требование: "Перестаньте, подумайте... ― ведь это убийство, разбой, резня", ― нам отвечали: "Не вмешивайтесь не в свое дело, уйдите, здесь вам не место".
Тогда небольшая кучка посторонней публики, совместно с
― 30 ―
одним генералом, возмущенным этой расправой, стала вырывать из рук озверевших солдат несчастные жертвы. Характерно, что приказы, угрозы боевого генерала не производили впечатления, хотя это объясняется тем, что казаки и городовые были пьяны. В течение 20-ти минут происходило это истязание, при чем били ужасно. Мы отбивали девушку, которую они волокли за волосы по земле и били при этом ногами. Одного студента столкнули между двух колонн на паперти и стали бить ногами по голове и животу. Когда мы бросились останавливать расходившихся городовых, то были сброшены вниз с паперти и здесь же получили удары по лицу, при чем одному из нас удалось заметить городового № 1823. Поднявшись, мы увидели, что истязанию подвергся один почтенный старец, все время также требовавший прекращения убийств; ему повредили глаз.
Кое-как высвободившись от мучителей, мы подошли вместе с одним офицером к сидевшему на коне, у левого крыла, в полъоборота, спиной к побоищу — градоначальнику Клейгельсу, указывая ему на нанесенные увечья и требуя прекращения побоища. На это мы получили лаконический ответ: "жалуйтесь".
В это время на паперти у левого крыла осталось не более 30—40 человек раненой молодежи, до невозможности нервно настроенной. Одна курсистка кричала: „что-ж, добивайте нас." Другие плакали, утирали кровь. Побоище временно прекратилось, и нам было обещано, что оно не будет возобновляться, если оставшиеся разойдутся по домам.
На это предложение, сделанное молодежи, один из студентов ответил: „что же, нас избили, а теперь требуют, чтобы мы разошлись по домам! мы требуем составления акта об избиении!" Когда от градоначальника получили утвердительный ответ, то публике предложили отправиться в участок, при чем объявили, что "бить не будут", и тут же изменнически пристав, указав околоточному на двух девушек, совершенно в истерике стоявших у колонн, ― крикнул: "вот этих ― это главные зачинщицы!"
Одно мгновение, ― и их уже мяла толпа городовых, но сию же минуту они были отбиты нами совместно с двумя офицерами ― артиллеристами, которым полицейский чиновник не преминул сделать выговор. Две эти девушки были в невозможном состоянии; мы убеждали их ехать домой ― но тщетно: те не пожелали бросить своих товарищей и добровольно встали в отделенную казаками группу. К этой группе присоединились Струве и Туган-Барановский. Когда эта группа была оцеплена, на паперти поместилась в несколько рядов пешая полиция, конная же совместно с казаками оттесняла публику за мост до Чернышева переулка.
Перед уходом мы осмотрели площадь перед лестницей.
― 31 ―
Она была усеяна калошами, оторванными воротниками, муфтами, лежали сломанные ножны от шашек, сломанные зонтики, две палки с расщепленными концами; эти палки, оторванные от дротика, на котором носят хоругви, были взяты здесь же на паперти, точно так же, как железный прут, который придерживает ковры на лестнице. Палки эти в руках двух студентов гнали, по отзывам одного из присутствующих, группу городовых в 10 человек, и одна из них, наконец, после боя полетела в сторону полиции, но никого не ранила...
3.
В 11 часов 50 минут у Казанского собора собралось тысячи 2½ публики. На паперти стоили, главным образом, студенты, хотя много было и штатских, а также военных. Публика держала себя в высшей степени корректно; слышались самые спокойные разговоры, смеха не заметно было, не слышно было ни грубых восклицаний, ни песен.
Часть стоявших время от времени прохаживалась, при чем большинство из прогуливающихся останавливались между колоннами на паперти против 2-го двора по Казанской улице, где через ворота виднелись казаки с лошадьми, конные городовые, а также пешие. Собор в это время был полон народа, при чем студентов почти не видно было: преобладали штатские в дорогих и самых дешевых костюмах.
На Невском проспекте в это время народу стояло очень много, хотя движение не прекращалось: экипажи принуждены были только медленно проезжать. На тротуарах же движение прекратилось к тому времени совсем.
В 12 часов 10 минут сквозь толпу геройски проехал в ландо градоначальник Клейгельс с конными городовыми спереди и сзади, осмотрел позиции и состав публики. Публика не бросила в него ничем, хотя большинство зрителей ожидало, что кто-нибудь не выдержит и бросит в него. Но этого не произошло, и он благополучно проехал к воротам двора с казаками. Здесь якобы он дал приказ немедленно двинуть казаков, конных и пеших городовых, и, говорят, упрекнул начальство за медленность. У паперти же в это время начали раздавать среди публики печатные прокламации. Почти одновременно несколько лиц: штатские, студенты и рабочие в разных пунктах прочли листки, в которых упоминалось о тяжелом нынешнем режиме, о бесправии русского гражданина, о последних массовых избиениях в Харькове, Москве и Петербурге и об отдаче в солдаты лучшей учащейся молодежи и кончалось требованием отмены "временных правил". Находившаяся здесь публика с видимым сочувствием выслушивала чтение. В это время под-
― 32 ―
нимается красный шар, и некоторые начинают развевать белое и красное знамя (знамен я лично не видал, но сообщения других подтверждают это). Толпа у паперти начинает сперва слабо, а потом громко кричать "ура". Минуты через две из-за колонны рысью выскочили казаки, а за ними конные и пешие городовые и врезались в толпу, так что ближайшие к паперти (преимущественно студенты) были сразу отрезаны от остальных находившихся на площади. В толпе у паперти сильное сметение, так как казаки стремительно потеснили к собору толпу, усердно действуя нагайками по головам и спинам теснимых. Поднимается страшный крик, угрозы, возмущения мужчин и вопли отчаяния женщин. Толпа защищалась, кто имел, лишь палками, отступала под натиском моментально спешившихся казаков и стала спасаться в соборе, большинство же отступило к колоннам, чтó поближе к Екатерининскому каналу. Отсюда многие прыгали или прямо падали с высокой саженной паперти на мостовую...
Перила у лестницы были сломаны, чтобы кусками дерева защищаться...
На студентов медиков — насколько помню — пришлись первые удары нагаек. После нескольких минут, не знаю почему, часть казаков отступила под ударами палок, калош и т. п. вещей, попавшихся в руки. Кажется, Исеев (казачий офицер) в это время был ранен. Видел среди толпы одного офицера, громко возмущавшегося и негодовавшего при виде казацкой расправы.
Пишущий эти строки видел, что во время свалки один штатский господин упал под ударами нагаек и поднимал руки над головой, чтоб защитить голову, но казаки не переставали наносить удары. Очевидец в это время был оттолкнут толпой и не видел, чтó сталось дальше с господином.
В это время из передних рядов вытащили студента университета без малейшего признака жизни; его вложили в стоявшую здесь же у лестницы карету какого-то священника. Один студент сел, чтобы отвезти пострадавшего в больницу. Не успели закрыть дверь в карете, как тащат оттуда же другое тело, на этот раз тело женщины, а за ней и третье — тоже женское. Как то, так и другое были отправлены в больницу, причем последняя женщина была курсистка, которую прижали и ударили, как говорят, в грудь, и она упала в обморок. Она была помещена также на извозчика и в сопровождении очевидца отправлена в Мариинскую больницу, где через час оправилась совсем.
Я вернулся в 2 часа на Невский. К Казанскому собору меня не пустили; казаки, конные городовые оттесняли публику на тротуарах, употребляя изредка нагайки и кулаки...
― 33 ―
С.-Петербург.
Еще накануне во всех высших учебных заведениях, как мужских, так и женских, было решено устроить на следующий день демонстрацию, как протест против возмутительных и беззаконных действий правительства за последнее время относительно студентов, и воспользоваться, как местом собрания, Казанским собором. В воскресенье 4-го числа уже с утра стали притекать туда огромные толпы студентов, курсисток, рабочих и масса интеллигенции, среди которой было много писателей, юристов и др. К 12 часам весь собор, вся площадь перед ним, весь Невский от угла Садовой до Полицейского моста были заняты народом, численность которого была, по меньшей мере, тысяч десять. Полиция почти совершенно отсутствовала. Та незаметная часть ее, которая была, а также и градоначальник Клейгельс, появлявшийся по временам, ни разу (вопреки уверениям правительственного сообщения) не обращались к публике с просьбой разойтись.
Около 12 часов один студент стал вслух читать перед собравшейся публикой прокламацию, разъясняющую причину демонстрации и смысл и значение протеста. В то же время подобные прокламации стали ходить по рукам. Конец чтения был покрыт громогласным "ура". Не успели утихнуть последние звуки его, как из ворот нескольких близ лежащих домов выскочили отряды казаков и жандармерии, а из боковых улиц появилась полиция. Врезавшись галопом в толпу, онемевшую от неожиданности и невыразимого негодования, казаки мигом отделили стоящих перед собором от бывших на паперти и за колоннадой. В состоянии оцепенения публика находилась однако не долго. Посыпавшиеся на нее градом удары заставили ее оглянуться. Как молния влетая в безоружную толпу и топча своими лошадьми все встречавшееся на пути, казаки наносили удары нагайками направо и налево. От ударов люди корчились, пригибались к земле, падали, обливаясь кровью, но ревностные и, кстати сказать, заранее подпоенные исполнители начальственных приказаний нисколько не смущались и продолжали свое страшное дело. Истоптав копытами лошадей упавших под ударами из только что искромсанной толпы, они налетали на другую толпу, а их нагайки встречали новое мясо, новую кровь...
В то же время на паперти собора происходило следующее. Подвигаясь верхом вдоль нижних ступеней, казаки, дошедшие до какого-то зверского остервенения, рубили нагайками прямо по головам. Несмотря на то, что лошади на лестницу не шли, казаки умудрялись довольно глубоко запускать в толпу свои нагайки, так как публика густо усеивала паперть, и двинуться было некуда: спереди казаки, сзади стена, а из всех дверей собора была открыта только одна с левой сто-
― 34 ―
роны, в которую с трудом одновременно входит два человека. И у "Правительственного Вестника" хватило бесстыдной наглости и цинизма уверять, что студенты, врываясь в это время и в таком состоянии в собор, спокойно закуривали папиросы! Часть обезумевшей от боли, ярости и негодования толпы бросилась, наконец, искать каких-либо предметов для самозащиты, разрушила близ находящуюся решетку и с железными прутьями в руках кинулась на своих мучителей. В этот момент один из толпы бросил каким-то тяжелым предметом и попал в голову казацкого офицера, который, обливаясь кровью, упал с лошади. Тотчас же после этого казаки соскочили с лошадей, врезались в толпу на паперти, и тут уж зверским инстинктам был дан ход. Не разбирали ни пола, ни возраста, ни общественного положения, ни даже, наконец, в опьянении ярости, ни своих, ни чужих. Так, сильно избит нагайками офицер; тяжело ранен ударом полицейской шашки казак. Не поддается описанию все то, чтó здесь творилось, но отдельные картинки поражают своей бесчеловечной жестокостью. Вот группа казаков вырывает из толпы студента, обрушивается на него с нагайками и бьет до тех пор, пока он не падает; оправившись, студент встает и отбегает в другую сторону, но тут его подхватывают полицейские и бьют своими шашками, пока, в конец обессиленный, он не встает уже больше. Вот городовые вытаскивают за косу курсистку, избивают ее до полусмерти шашками и, когда она без чувств падает на землю, один из полицейских волочит ее по земле, кидает на извозчика и увозит. Вот одна девушка, с буквально отсеченной шашкой щекой и с кровавым рубцом нагайки на другой, ищет, как бы ей вырваться из этого ада. Вот студент, сильно избитый на паперти нагайками, сталкивается оттуда казаками с такой силой, что он прямо врезывается лицом в чугунную решетку Екатериненского канала... Да, картинок этих так много, что они казались бы тяжелым сном, кошмаром, если бы боль в спине от ударов нагайки не убеждала в действительности. Напрасны были протесты все вновь пребывающей публики; ничего не могли сделать убеждения военных и даже генералов: приказы пьяного начальства продолжали исполняться по-прежнему. Били студентов, били курсисток, били писателей, били чиновников, били всех и били беспощадно! Избиваемые группами отправлялись по различным участкам.
В то время, когда у Казанского собора происходили все неистовства, на другом конце Невского проспекта совершалось другое дело. Из разных концов города к Нарвской заставе стали собираться рабочие (главным образом, из Обуховского и других близ лежащих заводов) с целью присоединиться к демонстрации. Но не успели они пройти некоторое рас-
― 35 ―
стояние, как были окружены жандармами, казаками, и с этим народом церемониться уже совершенно не стали: отдан был приказ стрелять, и раздался залп... Число убитых и раненых тщательно скрывается полицией. Рабочие Путиловского завода также хотели присоединиться к демонстрантам, но завод был заблаговременно оцеплен войсками, и никого не выпускали. Весь день до поздней ночи Невский кишел народом, несмотря на усиленные старания конных полицейских и казаков с нагайками разогнать народ: уходили с одного места и собирались в другом.
Кровавая расправа не ограничилась однако этим днем, а происходила и в следующие дни. Так, 5-го марта на группу курсисток и студентов, остановившихся на улице поговорить о свидании с сидящими в местах заключения, налетел отряд казаков, при чем одна 18-тилетняя курсистка не успела отбежать в сторону, была сшиблена с ног, и весь отряд проехал по ней. Ее удалось привести в чувство только на следующий день; все ребра у ней перебиты, и в живых она вряд ли останется. Вечером 4-го марта и утром 5-го арестованных развозили из участков по другим местам заключения.
Вот полученные цифры заключенных: в пересылочной тюрьме ― 280; в Спасской части ― 330, в Литовском замке ― 258, в Кресте ― 150, в Предварительном ― 20, в других местах ― 15, ― итого 1053 человека. Но несомненно, что действительное число арестованных значительно больше этого. В числе заключенных находятся также и тяжело избитые писатели Анненский, Струве и Туган-Барановский. Остальные итоги 4-го марта следующие: 6 человек (4 студента и 2 курсистки), тяжело побитых, безвестно пропали; трое тяжело ранены. Общее же число раненых мужчин 66, женщин 35.
Общее настроение теперь как среди учащейся молодежи, так и вообще в публике, какое-то отчаянное. Двое студентов застрелились, не будучи в состоянии вынести весь гнет последних событий. Повсюду царит невыразимая паника. Если где-либо останавливается несколько студентов поговорить, кругом начинает собираться публика и с трепетом ждет появления нагайки. Если по улицам проходит отряд полицейских, прохожие следят за каждым их шагом, и всякий мысленно спрашивает себя, куда они идут, не будут ли они опять кого-нибудь бить.
В коммерческих делах замечается застой. Чтó дальше будет, ― неизвестно, но в воздухе висит что-то тяжелое...
Петербург 8-го марта.
Верно уже до вас дошли слухи об ужасающих событиях последних дней. После демонстрации 19-го февраля волнение
― 36 ―
все росло и, в конце концов, вылилось в желание новой, более грандиозной демонстрации, которая и последовала 4 марта. Приглашения были разосланы от Союза объединенных землячеств. Я стояла на противоположном тротуаре и вот чтó видела.
В начале 1-го часа уже на паперти собралась огромная толпа, до 3-х тысяч, все учащиеся. Стояли тихо, так как было уговорено действовать вместе сообща и ничего не петь и не говорить. Лесник Долин взошел на небольшое возвышение (кучу из снега) и начал читать прокламацию; послышалось общее "ура". В одно мгновение, ― откуда, как, невозможно было уловить, ― конные отряды полиции и казаков наскочили на толпу. (Лесника Долина, как передавали, оглушенного ударом нагайки, на месте растоптали.) Я сама видела эту свалку и побоище. Красные шапки казаков так и мелькали, слышались крики, стоны и визг. Картина, которую не забудешь до смерти! Все улицы были оцеплены конными отрядами; они разъезжали по тротуарам, пьяные, дикие, наезжая на толпу. Клейгельс играл роль главнокомандующего и управлял своими полками. Всех на паперти старались загнать в собор; казаки, как говорят, ворвались туда же и учинили безобразное побоище. Священник останавливал казаков. Разбив толпу на мелкие части, их повели задними улицами по частям. Курсисток (377 ― 390) засадили в Спасскую часть, где их держали до ночи со вторника на среду. Ночью их развели по тюрьмам ― в Пересыльную, в Крест, в Литовский Замок. (В нем сидят Туган-Барановский и Струве, раненый в голову и ногу.) Мы им доставляли припасы и подушки.
Чтó будет с ними дальше, неизвестно. Точно так же и со студентами. Ходят слухи, что вышлют всех на родину; поступить решено с ними "по всей строгости". Рождественские курсы уже закрыты, и все рождественки высланы на родину. Сегодня закрыты и Бестужевские, и Медицинские. В университете страшное волнение, идет обструкция, идут слухи о новой демонстрации. Боже мой, как вам рассказать о всех этих невероятных гнусностях; просто бежать бы без оглядки и никогда не возвращаться!
Дело Карповича отложено, он отказался от защиты, теперь ему угрожает от 15 до 20 лет каторги, как не за покушение (7 лет каторги), а за убийство. Сегодня ждали, что Петербург будет объявлен на военном положении, как Москва. Убитых шестеро, раненых много. Сама видела, как окровавленных студентов переводили в аптеку на Невском. Рабочих, которые тоже должны были принять участие, задержали на заставах, где были расставлены войска. Настроение у всех возбужденное, простой народ тоже выражает сочувствие; когда перевозили по тюрьмам, то толпа бежала за каретами и махала платками.
― 37 ―
Взято 102 бестужевки, 90 лесгафтинок, 85 медичек, остальные ― с других курсов. Относительно студентов пока не знаю, сколько, кого. Чтó узнаю и увижу, напишу вам.
До свидания, со мной едет в берлин целая компания медичек.
Петербург, 6/19 марта.
Есаул скомандовал: "В нагайки!" и сам первый ринулся, показывая пример своим подчиненным: со всего размаха он ударил первого попавшегося студента, который покачнулся и упал. За есаулом двинулся вахмистр, нанося удары правой рукой, а левой хватая за шиворот студентов и бросая их под ноги. Сотня последовала за ними. Сначала все стихло, все как будто не верили, что бьют нагайками совершенно беззащитных людей. Страшный голос нарушил тишину: какая-то женщина упала в истерике. Отрезанная и отгороженная частью казаков публика рыдала, кричала, но помочь не могла. "Да не может быть!" крикнул находившийся в толпе полковник, "что это бьют нагайками, это стук копыт по мостовой". В это время раздвинулась толпа, и полковник очутился лицом к лицу с расправой. В ужасе полковник схватился за голову и, как безумный, рыдая, побежал по улице. Между тем студенты, окруженные со всех сторон, против входа в колонны, стали отступать к Казанскому собору, где в это время как раз совершалось богослужение, и священник выносил св. Дары. И вот у выхода из церкви, между колоннами, где написано: "Грядый во имя Господне!" ― совершился последний акт гнуснейшего насилия. Свистели нагайки, под ударами которых студенты падали ряд за рядом. Слышался свист и треск обрушавшихся на головы ударов. Казакам отдан был приказ отступить, и за дело принялись спешившиеся городовые. Не знаю, чтó было лучше: казаки хоть в кровь разбивали, а городовые на смерть били; били прямо по лицу и головам (шашками в ножнах). Одному упавшему с разбитой головой студенту, видно, наступили на шею, он страшно бился и хрипел, очевидно в предсмертной агонии. Толпой овладела паника, и она бросилась в храм. Озверели и студенты, выломали перила. "Коли бить, так насмерть". Самозащита удесятерила их силы, и городовые принуждены были отступить. Страшно становилось за человека, когда он доведен до безумия невозможностью что-нибудь противоставить сыпавшимся ударам, кроме рук. Один из наиболее свирепых городовых, с налитыми кровью глазами, оступился о лежащего студента. К городовому подлетел студент-медик, мелькнул в воздухе обломок перил, и рухнул городовой... А в соборе между тем городовые били смертным боем несчастных курсисток, думавших найти защиту у священни-
― 38 ―
ков, которые, вместо того, чтобы остановить эту бойню, заперлись в алтаре. Городовые хватали курсисток за волосы и били их об стены головами. Туда ворвались студенты и высвобождали несчастных избиваемых. Один технолог, отрезанный от этой кучки казаками, пытался прорваться сквозь цепь; наконец, видя, как под ударами упали его брат и жена, он тут же в бессильной ярости сошел с ума. Страшно было видеть его безумные глаза; еще страшнее было, когда он в ярости откусывал куски мяса с рук и плевал на казаков. Все студенты, передавая потом о том, чтó видели, рыдали и плакали, со многими делалась истерика. Ни один очевидец не мог от слез окончить рассказа. Сердце разрывается на части, как только вспомнишь это гнусное насилие, стоит перед глазами эта безобразная картина, слышатся раздирающие душу голоса...
Из письма одной барышни своим родным в Москву *).
4 марта.
У нас были такие ужасы, что не знаю, как их описать... Приходилось от многих слышать о бывших стачках среди рабочих и об их намерении принять участие в демонстрациях. Предложено было собраться в Казанском соборе в 12 часов дня. Решено было не петь, не кричать, а только, собравшись вместе, поднять знамена с надписью "долой временные правила" и так пройти по Невскому. Мы пришли к собору без четверти 12. Народ собрался на площади с разных сторон. Толпа была самая разнообразная: кроме студентов, были офицеры, юнке