На втором этапе истории североамериканских колоний (после Славной революции 1688 г.) их отношения с Англией приобрели новое качество. Английское влияние тогда вызывало глубоко противоречивые следствия: с одной стороны, усиление колониальной зависимости от Англии способствовало нарастанию в политическом управлении Северной Америки недемократических черт, с другой стороны, укрепление позиций парламентаризма, либерализма и конституционализма в самой Англии вело к распространению демократических установок в мировоззрении и политической культуре американцев, рассматривавших себя как тех же англичан, но только переселившихся в Новый Свет. Углубление этого противоречия создавало фундаментальную причину вызревания в Северной Америке антиколониальной либерально-демократической революции.
"Славная революция" в самой Англии стала разграничительной вехой, повлиявшей подобным же противоречивым образом на Северную Америку. В 1688 г. английская оппозиция смогла свершить бескровную революцию, которая во второй раз и уже окончательно освободила Англию от Стюартов. Билль о правах 1689 г. закрепил всю полноту законодательной власти за парламентом, монарх был лишен как запретительного, так и отлагательного вето. Во времена пребывания во второй четверти XVIII в. на посту главы правительства вигского лидера Р. Уолпола министры стали собираться и принимать решения втайне от монарха, что ослабило и &го исполнительную власть. Парламент еще больше упрочил свои позиции в 1716 г., когда расширил срок полномочий палаты общин с трех до семи лет. В целом после 1688 г. соотношение прерогатив представительной и монаршей властей в Англии неуклонно менялось в пользу первой.
Иначе обстояли дела в Северной Америке: в отношении нее усилились прерогативы монарха, а власть его представительного противовеса в Новом Свете - местных ассамблей - стала ущемляться. Английская монархия стала не только наводить порядок в королевских колониях, но и расширять последние за счет колоний собственнических. Новый Плимут был присоединен к Массачусетсу, а последний лишен былого самоуправления: король сам стал назначать там губернатора, наделенного к тому же большими, чем прежде, полномочиями. Собственнические территории отдавались одна за другой под юрисдикцию монарха, так что к середине XVIII в. в Северной Америке осталось только три.собственнических колонии - Мэриленд, Пенсильвания и Делавэр. Сохранялись еще две корпоративные колонии-Род-Лйленд и Коннектикут. Остальные восемь колоний были королевскими.
Исполнительная власть английских монархов осуществлялась при помощи губернаторов, а законодательная - посредством королевских инструкций. В целом именно монарх олицетворял политическое верховенство метрополии в отношении колоний. Но в управление вмешивался и парламент: попытки Вестминстера издавать законы в отношении американцев особенно участились после Семилетней войны 1756-1763 гг. До Семилетней войны Англия по преимуществу регламентировала экономическое развитие Северной Америки, определяя, что ей можно производить, с кем и как торговать. После Семилетней войны метрополия стала все активнее вмешиваться и во внутриполитическое управление колониями, сводя их свободы и права к минимуму. В XVIII в., когда Англия стала парламентской монархией, ее власть над Северной Америкой оказалась большей, нежели в XVII в., когда она оставалась монархией абсолютной.
Но в XVIII в., по сравнению с XVII в., в Северной Америке усилилось и достигло пика влияние английской либеральной экономической и государственно-правовой идеологии. В XVII в. либеральные принципы вынашивались еще по преимуществу в лоне пуританизма, при этом его представители в Северной Америке, заимствуя общие постулаты из английского наследия, часто серьезно развивали, а, главное, конкретизировали их применительно к потребностям колонии.
Одной из основополагающих доктрин пуританизма было признание ковенанта (соглашения) между людьми и Богом как основы устройства общественных отношений. В Северной Америке в XVII в. эта доктрина получила наиболее полное развитие в воззрениях Р. Уильямса, Дж. Уайза, Т. Хукера. Их вклад в колониальную политическую мысль, как отмечал В.Л. Паррингтон в классическом исследовании американской общественной мысли, заключался в обосновании "трех плодотворных идей": учения о народном суверенитете, договорной теории государства и представлении о правительстве как об институте, ответственном в своих действиях перед большинством общества [8].
Демократическая доктрина была выпестована в первую очередь священником Роджером Уильямсом. который, по словам того же Паррингтона, "как политический мыслитель намного превосходил Уильямса-"богослова"" [9]. Политическая программа Уильямса: частые перевыборы членов государственной власти, создание органа, обеспечивавшего совместное представительство всех граждан, независимо от социальных и имущественных различий, право народа на референдум, отмену и периодический пересмотр всех законов, в том числе общественного договора, - перекликалась с идеями радикально-республиканского крыла Великой английской революции середины XVII в.
В XVIII в. пуританизм продолжал воздействовать на политическое мышление американцев. Его выразители все чаще высказывали убеждение в том, что политическая практика людей определяется их договорными отношениями, а Бог не имеет к ней непосредственного отношения. Так, североамериканский священник Д. Эллиот в проповеди в Коннектикуте в 1738 г. исходил из того, что Бог не имеет отношения к происхождению "гражданского правления" и что оно может основываться или на силе, или на договоре. Аналогичные мысли высказывал в 1741 г. другой пуританский священник, С. Чью.
В эволюции политической доктрины пуританизма в период, непосредственно предшествовавший Американской революции, особое значение имели взгляды либерального священника Д. Мейхью. Придерживаясь традиционного пуританского догмата о том, что первоисточником гражданской власти является Бог, Мейхью доказывал вместе с тем, что непосредственной властью образования государства наделены сами люди, что все правители подчиняются законам, одобренным обществом в целом, и что общество вправе судить, как исполняют магистраты его волю [10].
В XVIII в. пуританизм стал вытесняться с ведущей позиции в американской политической мысли светской идеологией, известной под именем Просвещения. В распространении его доктрин наибольшим оказалось английское влияние. Этой теме посвящено множество исследований, среди которых выделяются фундаментальные монографии К. Роббинс и Б. Бейлина [11]. Исследователи согласны в том, что на американскую политическую мысль и культуру оказывали влияние как умеренные, так и радикальные английские идеологи, причем влияние последних нарастало по мере приближения Американской революции.
Среди умеренных английских идеологов, в наибольшей степени повлиявших на американцев, выделялись Дж. Локк, У. Блэкстоун, А. Сидней, Д. Юм, Г. Болинброк. Локк в конце XVII в. выступил с "Двумя трактатами о правительстве", которые сделали его не только английским, но и мировым классиком либерализма. Локк встал решительно на позицию естественноправового подхода к социально-политическому моделированию. Доктрина естественных и неотъемлемых прав людей давала основание для поиска основополагающих, нерушимых общественных истин. Главным среди неотъемлемых прав индивидуума Локк считал собственность, которую он трактовал широко, включая в нее, в частности, жизнь и труд человека. Локк доказывал неизбежность и полезность возникновения неравенства во владении собственностью: с появлением обмена и денег возникает фундаментальная причина неравенства, с которым, следовательно, необходимо примириться, поскольку без обмена и денег цивилизованное существование невозможно.
Отстаивая идею общественного договора как первоосновы образования государства, Локк решительно отверг "патриархальную" концепцию государства, которую защищали английские тори и которая утверждала, что отношения власть предержащих, то есть монархов, и подданных строятся по аналогии с отношениями в семье между отцом и детьми, когда власть отца не требует ни согласия, ни договора. Локк же утверждал, что природа и Бог не даровали государю власти отца и что его прерогативы вытекают исключительно из общественного договора, заключаемого по добровольному согласию подданных. Локк полагал, что для поддержания однажды созданной власти предпочтительно "спокойное согласие" граждан, выражающих его периодически на выборах. Но он не отрицал и возможности замены власти при помощи насильственной акции подданных. В данном случае он воспроизводил концепцию права народа на революцию, которую до него в Англии выдвигали Д. Лильберн и Д. Мильтон. Интерпретация Локка гораздо более осторожна: обращение граждан к вооруженному сопротивлению властям должно быть крайне редким, когда их права явно попраны и не остается никакой надежды устранить зло обычным конституционным способом [12].
Подлинный культ конституционализма был создан в трудах У. Блэкстоуна. При защите прав граждан и прерогатив парламента он предпочитал апеллировать не к естественному праву, а к государственно-правовым актам, которые ограничивали власть монарха. Эти акты, начиная с Великой хартии вольностей 1215 г., назывались им Конституцией (эта точка зрения закрепилась в целом в государственно-правовой науке), или фундаментальным законом Великобритании. Все указы и поступки монарха, доказывал Блэкстоун, как и действия парламента, должны строго согласовываться с фундаментальным законом. Указы и акты, противоречащие фундаментальному закону, недействительны, - этот вывод Блэкстоуна стал правовой максимой и английских, и американских вигов. В Северной Америке к фундаментальному закону помимо английской Конституции стали относить колониальные хартии.
Одной из самых популярных идей в английской вигской идеологии XVIII в., оказавшей огромное воздействие на американцев, была концепция "смешанного правления". Внешне концепция смешанного правления была схожа с концепцией разделения властей, но в действительности она обладала существенными отличиями и пользовалась и в Англии, и в Северной Америке гораздо большей популярностью. Концепция эта уходила корнями в античность, политические мыслители которой, в первую очередь Аристотель, выводили три возможных "чистых" формы политического управления - монархия (власть одного), аристократия (власть немногих), демократия (власть большинства). В чистом виде каждая из форм опасна, ибо неизбежно превращается во зло - монархия в тиранию, аристократия в олигархию, демократия в охлократию. Во избежание зла три формы должны быть "смешаны", с тем чтобы представлять и уравновешивать разные социальные интересы и слои. В Англии XVIII в. концепция смешанного правления означала поиск политического баланса в треугольнике палата общин - палата лордов - монархия. Согласно вигской концепции, три властных института должны обладать самостоятельными функциями и одновременно взаимодействовать и уравновешивать друг друга. В Северной Америке концепция смешанного правления означала нахождение правильной формулы распределения властных прерогатив между губернаторами, советами и ассамблеями.
Из радикальных английских идеологов наибольшей популярностью среди американцев пользовались Д. Тренчард и Т. Гордон, которых во второй четверти XVIII в., как показал Б. Бейлин [13], беспрестанно цитировали и перепечатывали во всех колониальных газетах "от Бостона до Саванны". Тренчард и Гордон подвергли беспощадной критике вигскую партию, прочно утвердившуюся у власти в Англии в XVIII в., за двойные стандарты: провозгласив себя защитниками равных прав и свобод, виги обросли привилегиями, погрязли в коррупции, превратив парламент и государственные должности в кормушки для себя, своих родственников и друзей.
Влияние английских радикалов на американцев достигло пика в 1760-1770-е годы. Многие жители колоний с восхищением следили тогда за высказываниями и поступками P. Прайса, Д. Пристли, Д. Картрайта и особенно Д. Уилкса. В 1763 г. Уилкс, бывший членом парламента, подверг жесткой критике нового монарха Георга III, попытавшегося резко расширить свои прерогативы как в самой Англии, так и в колониях. Английский парламент исключил Уилкса из своих рядов, и радикальный политик мужественно вступил в схватку с политической элитой. Политическая борьба Уилкса сопровождалась выдвижением необычайно радикальных по тем временам требований: перераспределение избирательных округов и ликвидация "гнилых местечек" (малочисленные, как правило, сельские избирательные округа, легко покупавшиеся богатыми кандидатами), введение тайных выборов, расширение избирательного права. Постепенно к ним были добавлены требования ежегодных перевыборов парламента, всеобщего избирательного права для мужчин, отмены имущественного ценза для кандидатов в депутаты и оплаты деятельности членов палаты общин.
Английская политическая идеология, пользовавшаяся популярностью среди американцев, соотносилась ими с политической практикой самих колоний и бралась за образец при определении того, что нужно было исправить в местном политическом управлении. Впрочем, если было необходимо, американцы вносили в нее дополнения, а то и существенно меняли ее, сообразуясь с требованиями, обретавшими актуальность непосредственно в Северной Америке. Но английские образцы сохраняли для них огромное значение вплоть до последней четверти XVIII в., ибо американцы меньше всего хотели разрыва "кровных уз" с Англией, а их "американская мечта" на протяжении всего колониального периода заключалась в том, чтобы жить так, как жили в Англии ее полноправные граждане.
По формальным меркам американские колонии в XVIII в., независимо от того, были они королевскими, собственническими или корпоративными, воплощали столь почитаемую в Англии систему смешанного правления. По характеристике современника, власть в колониях "в лице губернатора, представлявшего короля, была монархической, в лице Совета - аристократической, в лице палаты представителей или избранников народа-демократической" [14]. Но вот соотношение и реальное значение этих ветвей в Северной Америке имели серьезные отличия от Англии.
Ключевой фигурой в политическом управлении во всех колониях в XVIII в. был губернатор. В корпоративных колониях Род-Айленде и Коннектикуте губернаторы избирались ассамблеями, во всех остальных они назначались или английским монархом или собственниками колоний. Власть губернаторов была очень обширной, они сосредоточили в своих руках полномочия, которые монархи в Англии утратили после "Славной революции" 1688 г. Губернаторы королевских и собственнических колоний (ниже речь пойдет только о них) обладали всей полнотой исполнительной власти: отвечали за проведение законов, указов, инструкций; командовали сухопутными и морскими силами, создававшимися в случае военной опасности: заполняли все без исключения должности в системе колониального управления. Они сохраняли обширные законодательные полномочия, прежде всего, обладали правом абсолютного вето в отношении решений колониальных ассамблей, как и правом созыва и роспуска законодательных собраний. Наконец, губернаторы располагали всей полнотой судебной власти: создавали колониальные суды, назначали судей всех уровней и исполнителей судебных решений, даровали помилования и амнистии по всем видам преступлений [15].
Судя по количеству сосредоточенных в их руках полномочий, губернаторы оказывались чем-то вроде абсолютных монархов в пределах своих колоний. Но в действительности власть их была серьезно ограничена. Начать с того, что это была вторичная власть: все губернаторы назначались из Англии или монархом, или собственниками. Большинство губернаторов, занимавших посты в XVIII в., посылались в колонии из метрополии (только 20% назначенцев являлись американцами) и возвращались туда по завершении службы. В среднем срок пребывания губернатора в должности был относительно коротким - около пяти лет - и мог быть в любой момент прерван решением сверху. В своей политике губернатор руководствовался в первую очередь королевскими инструкциями, содержавшими массу предписаний, которые не могли быть нарушены ни одной ветвью власти, как и любыми иными институтами и индивидами в Северной Америке.
В качестве второй ветви американского смешанного правления выступали колониальные советы. Но и они обладали существенными отличиями от английского аналога - палаты лордов. Их меньше всего можно было назвать "аристократической" ветвью: в советы назначались представители колониальной элиты, но не аристократы, которых среди жителей Северной Америки было крайне мало. Члены советов утверждались в Англии. Исключение составляли Массачусетс, где совет избирался нижней палатой и утверждался губернатором, и Пенсильвания, где совета не было вообще. Советы, численность которых, как правило, не превышала 12 человек, соединяли в себе как исполнительные, так и законодательные полномочия: с одной стороны, они были как бы министерскими кабинетами при губернаторах, помогая им во всех делах, с другой стороны, они выступали в качестве верхней палаты законодательной власти, обладая правом вето в отношении решений нижних палат. Советы также помогали губернаторам в принятии судебных решений. В целом советы были скорее частью "монархической", нежели самостоятельной "аристократической" ветвью, так что говорить о реальном присутствии последней в американской схеме смешанного правления крайне затруднительно.
Если столь большое количество полномочий приходилось в Северной Америке XVIII в. на "монархическую" ветвь, что же оставалось тогда для "демократической" ветви? И можно ли говорить о ее реальной власти, а, следовательно, о реальном значении американского смешанного правления? Эта проблема породила широкую и длительную дискуссию среди американских исследователей. Во второй половине XX в. наиболее авторитетные исследователи, среди них Дж. Грин, Дж. Поул, Б. Бейлин, Э. Морган [16], пришли к выводу, что власть колониальных ассамблей, формально резко уступая власти губернаторов, фактически постоянно возрастала на протяжении всего XVIII в., так что "демократическая" ветвь стала реальным противовесом "монархической" ветви.
На чем основывалось влияние колониальных ассамблей? Главным образом на том, что ассамблеям удалось шаг за шагом сосредоточить в своих руках власть над финансами и бюджетом, поставив губернаторов в зависимость во всех их расходах. Ассамблеи приобрели повсеместно право вводить налоги, определять ежегодный бюджет колоний, устанавливать размеры жалованья для всех должностных лиц, включая самого губернатора. Используя полную финансовую зависимость исполнительной власти от законодателей, ассамблеи принуждали губернаторов утверждать те или иные законопроекты, назначать нужных им людей на различные должности, принимать угодные им решения.
Приведу несколько примеров эффективного использования ассамблеями сосредоточившейся в их руках "власти кошелька". В 1721 г. массачусетская ассамблея уведомила губернатора, что утвердит его жалованье только в том случае, если он одобрит ее законопроекты. Губернатор капитулировал. В 1748 г. нью-йоркская ассамблея в ответ на попытки губернатора Дж. Клинтона наложить вето на предложенный ею законопроект перестала финансировать деятельность исполнительной власти. Губернатор сдался. В 1748 г. губернатор Южной Каролины сообщил в Лондон, что ассамблея, сосредоточив финансовую власть, диктует назначения на все должности. Американские историки, доказывающие, что представительные органы пользовались реальной властью в Северной Америке, накопили сотни подобных примеров.
Все эти примеры не отменяют, однако, и фактов противоположного толка, свидетельствующих, что и губернаторы часто подчиняли себе ассамблеи, добивались их роспуска, переноса заседаний, навязывали угодные им решения и назначения. На протяжении всего XVIII в. ассамблеи так и не смогли добиться принятия ряда жизненно важных для себя решений, например, закона о регулярных выборах представительных органов, который в Англии в значительной мере определял независимое положение парламента. По своему правовому статусу колониальные ассамблеи никак не могли быть названы парламентами, а именуя себя таковыми, явно выдавали желаемое за действительное. Их взаимоотношения с губернаторами превратились в нескончаемое сражение, в котором, как свидетельствовал весь колониальный опыт, у них не было шансов на решающую победу.
В десятилетия перед Американской революцией позиции ассамблей стали даже ослабевать. После Семилетней войны губернаторы, осуществляя волю английского монарха и парламента, стали жестко подчинять ассамблеи своей воле, что с правовой точки зрения трудно назвать произволом или даже незаконными действиями, ибо роспуск представительных органов, отмена их решений, отказ проводить их выборы вполне соответствовали имперскому законодательству. Характеристика, данная в канун Американской революции одним из лидеров колонистов Р.Г. Ли политической системе Виргинии, в которой "две трети законодательной, вся исполнительная и вся судебная власть оказались сосредоточены в одних руках (королевского губернатора. - B.C.), что означало на практике тиранию" [17], может быть распространена и на большинство других провинций. Показательно и то, что английского короля Георга III не удовлетворяла только политическая система корпоративных колоний, охарактеризованная им как "странная форма правления" [18].
В американской историографии одним из самых дискуссионных всегда был вопрос о том, насколько демократичной была "демократическая ветвь" политической власти в провинциях. Ответ, по мнению большинства историков, зависит от того, сколько взрослых белых мужчин имели право участвовать в выборах в колониальные ассамблеи. В начале XX в. К. Беккер, тогда главный авторитет среди специалистов по колониальному периоду, доказывал, что в Нью-Йорке голосовали не более 50% взрослых белых мужчин, а в целом в колониях "значительное меньшинство взрослых мужчин были лишены избирательного права". В середине XX в. другой известнейший историк, К. Росситер, утверждал, что голосовать мог только один из четырех мужчин. В 1950-е годы супруги Браун, основываясь на анализе завещаний, налоговых ведомостей и иных документов, характеризующих имущественное положение жителей Массачусетса и Виргинии, пришли к выводу, что в первой колонии не менее 90%, а во второй более чем 85% взрослого мужского населения имели право участвовать в выборах. Этот вывод был широко подхвачен в американской историографии, выдвинувшей тезис о господстве в колониальной Америке "демократии среднего класса". Среди тех, кто первым авторитетно оспорил этот тезис, был историк Ч. Уильямсон, который на основании данных, собранных по всем колониям, пришел к выводу, что избирательным правом пользовались от 50 до 75% взрослых белых мужчин [19]. Вывод Уильямсона в последующем был поддержан многими американскими историками.
Главным ограничителем избирательного права в колониальной Америке был имущественный ценз. Ему давалось идеологическое обоснование, позаимствованное из европейской традиции. Увязка избирательного права с определенным имущественным положением уходила корнями в античность. Имущественный ценз получил обоснование в средневековой политической мысли Англии, которая одной из первых в Европе ввела представительное управление и избирательное право. Согласно английскому закону 1430 г., в выборах в парламент могли участвовать собственники, чей ежегодный доход от земельного владения был не меньше 40 шиллингов. Этот критерий в качестве основы имущественного ценза сохранялся в Англии в XVII-XVIII вв. и был позаимствован североамериканскими колониями. Восприняли они и его теоретическое обоснование, которого придерживались все английские либералы от Д. Гаррингтона до Дж. Локка и У. Блэкстоуна. Главный их аргумент заключался в том, что только индивидуум, обладающий экономической независимостью, способен на самостоятельное политическое поведение и волеизъявление. Неимущие же и малоимущие становятся легким объектом манипуляции со стороны экономических владык и подчиняются их воле.
Владение определенным минимумом земельной собственности оставалось главным критерием предоставления избирательного права в Северной Америке на протяжении всего колониального периода. В Массачусетсе и Коннектикуте имущественный ценз был равен ежегодному доходу от земли в 40 шиллингов. В Род-Айленде избиратели должны были иметь земельный участок, оцениваемый в 40 фунтов цли получать ежегодный доход в 40 шиллингов. В Нью-Гэмпшире земельное владение избирателя должно было стоить не менее 50 фунтов. В Виргинии избиратель должен был быть владельцем 100 акров необработанной или 25 акров обработанной земли. В Северной Каролине и Джорджии величина земельного участка для избирателей определялась в 50 акров. В Южной Каролине, Мэриленде, Делавэре, Пенсильвании для избирателей существовала альтернатива: владение участком не менее 50 акров или участком, приносящим ежегодный доход в 40 шиллингов. В некоторых колониях избирательным правом, на английский манер, пользовались и арендаторы, если их аренда была долгосрочной, а ежегодный доход был не менее 40 шиллингов [20].
При всем том, что американский имущественный ценз копировал английский, избирателей в Северной Америке было относительно больше, чем в Англии. Объясняется это гораздо более легким доступом к земле, вследствие чего от 50 до 75% взрослых белых американцев удовлетворяли имущественному цензу и наделялись избирательным правом. Если, однако, учесть, что все взрослые белые мужчины составляли в XVIII в. около 20% американского населения, тогда можно заключить, что в Америке избирательным правом пользовалось от 10 до 15% населения. Эта цифра уменьшится еще больше, если принять во внимание наличие в ряде колоний религиозного ценза.
Дискриминации по религиозному признаку подвергались, прежде всего, представители иудейского вероисповедания: они были лишены права голоса по меньше мере в семи колониях, в частности, в Род-Айленде, Мэриленде, Нью-Йорке, Южной Каролине. В некоторых колониях избирательного права были лишены также католики [21]. В XVIII в., по сравнению с XVII в., дискриминация по религиозному признаку существенно снизилась, но до ее полной отмены было далеко.
В XVIII в., в сравнении с XVII в., выборы в Америке приобрели состязательный характер, а активность избирателей возросла. Участие в выборах рассматривалось как гражданский долг. В некоторых местах был установлен штраф за уклонение от участия в выборах: в Виргинии он, например, равнялся ни много ни мало 200 фунтам табака [22]. Голосование повсеместно было открытым, тайная процедура являлась исключением из правил. Это не вызывало широкого протеста, более того, по меркам XVIII в. открытое волеизъявление почиталось в качестве добродетели: голосующий не скрывал своего мнения и гордился им.
Процедура голосования не отличалась разнообразием, но и не была унифицированной. Центральной фигурой во время голосования и подсчета голосов был шериф.
Один из способов голосования заключался в том, что в назначенный час голосовавшие собирались на центральной площади поселка, а шериф просил их разделиться на группы в соответствии с их выбором. Затем он подсчитывал, кому из кандидатов отдано предпочтение. Другой способ состоял в том, что голосовавший вслух называл своего кандидата, а подсчетом голосов занимался опять-таки шериф. Еще один способ заключался в том, что голосовавшие опускали "бюллетень" в шляпу или ящик с именем кандидата. Бюллетень в таком случае подписывался избирателем, чтобы избежать его повторного участия в голосовании.
Выборы рассматривались как праздничное событие. В день голосования избиратели устраивали пикники, застолья, просто выпивку прямо на площади, где проходили выборы. Борьба за голоса избирателей проходила остро: кандидаты не гнушались подкупать избирателей или устраивать помехи тем, кто заведомо предпочитал их оппонентов. Личность кандидата значила для голосовавшего больше, чем его программа. В программах же преобладали местные вопросы, чаще всего связанные с налогообложением или денежной эмиссией.
Цензовые ограничения, но более жесткие, существовали и для кандидатов в депутаты. Как и в случае с избирателями, депутатами не могли быть женщины и чернокожие. Религиозные ограничения для депутатов существовали в большинстве колоний, причем они распространялись не только на иудеев и католиков, но также на некоторые протестантские секты. Но наиболее весомым был имущественный ценз. В Северной Каролине кандидат в депутаты должен был владеть земельным участком не менее 100 акров, что вдвое превышало ценз для избирателей. В Южной Каролине минимум земельной собственности для депутатов был определен в 500 акров, что в 10 раз превосходило ценз для избирателей. В Нью-Гэмпшире имущественный ценз для депутатов в шесть раз превосходил ценз для избирателей. В Нью-Джерси имущественный ценз для депутатов равнялся 1000 акров или 500 фунтов, в десять раз выше, чем для избирателей. В Джорджии имущественный ценз для депутатов составлял 500 фунтов. На практике его пришлось несколько снизить, ибо, как пояснил в 1657 г. губернатор Г. Эллис, в Джорджии не набиралось и 10 человек, удовлетворявших этому цензу, а мест в ассамблее было 19 [23].
Очевидно, что депутатами могли быть только выходцы из верхнего слоя общества, превращавшегося благодаря богатству и политическим привилегиям в провинциальную элиту. Такое положение не противоречило господствовавшей тенденции в политической культуре колониального общества. В Северной Америке признавалось, что богатство являлось основой независимого политического поведения, и чем человек был богаче, тем меньше было возможностей подкупить его. Экономическое благосостояние и независимость депутатов были важны и потому, что они не получали регулярных денежных вознаграждений из бюджета и должны были сами оплачивать львиную долю расходов, связанных с депутатской деятельностью. Наряду с богатством другим важнейшим атрибутом достойного кандидата в депутаты считалась образованность. Она опять-таки была напрямую связана с материальным положением, ибо образование в Северной Америке стоило дорого.
Кто входил в политическую элиту колониального общества и каковы были пути ее формирования? Согласно выводам Дж.Т. Мейна, одного из наиболее авторитетных исследователей колониального общества, оно, как и современная Америка, делилось на три класса - нижний, средний и верхний. К нижнему классу относились черные рабы, белые законтрактованные слуги и наемные рабочие. Черный и белый "пролетариат" Америки насчитывал от одной трети до двух пятых населения колоний. У белых рабочих существовали достаточно широкие возможности для перехода в средний класс: как отмечает Мейн, "возможно, только одна четверть" белого пролетариата терпела неудачу в попытке обращения в класс мелких собственников, в первую очередь фермеров. Но переход в средний класс, материальное положение которого было скромным, не давал возможностей для продвижения в политическую элиту. Часть представителей среднего класса, составлявшего в целом до 50% населения колоний и включавшего по преимуществу фермеров, не обладала даже избирательным правом. Состояние подавляющего большинства семей среднего класса не превышало в денежном выражении 200 фунтов. К верхнему классу, который реально и формировал политическую элиту, принадлежало не более 10% белых американцев, сконцентрировавших в своих руках 45% богатств страны [24].
В колониальный период занятие политических должностей почиталось среди богатых американцев делом престижа. И хотя в Северной Америке выходцев из аристократии было очень мало, известный западноевропейский принцип "знатность обязывает", побуждавший к государственной деятельности, был присущ американской политической культуре. В Америке этому принципу следовали богатые семьи. Особенно престижным было участие в колониальных советах. По подсчетам Л. Лэбери, списки колониальных советов в XVIII в. на 90% состояли из фамилий "первых семей" Америки [25].
Ассамблеи, нижние палаты законодательных собраний, были более демократичны. Кроме богатых землевладельцев из "первых семей", в них заседали также купцы, адвокаты, средние земельные собственники. Но и они в своем большинстве входили в американский верхний класс. Р. Динкин, обследовавший социальное и экономическое положение депутатов шести провинциальных ассамблей, пришел к выводу, что 85% среди них составляли богатые и зажиточные американцы, являвшиеся выходцами из верхних 10% колониального общества [26]. Причем семейственность была характерна и для нижних, выборных палат, так что в них из поколения в поколение заседал узкий круг лиц, носивших одни и те же фамилии [27].
Неудивительно, что конфликты в колониальных ассамблеях возникали по преимуществу между влиятельными семьями, боровшимися за власть и престижные должности. Политические группировки в Северной Америке иногда обозначались как партии, но чаще всего как фракции. Одним из центров фракционной борьбы оказался Нью-Йорк, в котором соперничали два самых богатых семейства колонии - Де Ланси и Ливингстоны. В 1750-е годы самые влиятельные политические посты сосредоточил в своих руках Джеймс Де Ланси, которого поддерживали крупные земельные собственники и купцы, а его религиозной опорой была англиканская церковь. Де Ланси последовательно проводил лояльную политику в отношении метрополии. В 1760-1770-е годы по мере обострения конфликта с Англией политическая инициатива и власть стали переходить к фракции, во главе которой стоял Уильяме Ливингстон. По социальному составу фракция Ливингстона мало отличалась от фракции Де Ланси, но ее религиозной опорой были протестанты, а политическая линия носила антианглийский характер. С началом революции Ливингстоны возглавили патриотическую партию вигов, а Де Ланси проанглийскую партию тори.
Остро соперничали политические фракции в другой крупной колонии - Пенсильвании. Одну из них представляли сторонники собственника колонии Пенна, другую - ведущие семейства квакеров. Квакеров не удовлетворяла в первую очередь концентрация в руках Пеннов львиной доли земель колонии, и долгое время, дабы ликвидировать эту "несправедливость", они добивались передачи провинции под юрисдикцию короны. По мере приближения Войны за независимость квакеры утратили политическое влияние, и их место заняла новая фракция, выступившая и против Пеннов, и против короны [28]. В Делавэре и Нью-Джерси, двух других, наряду с Нью-Йорком и Пенсильванией, центральных колониях, фракционные разногласия не были столь остры. Но и в них политическое лидерство сосредоточилось в руках двух-трех влиятельных семей.
Среди колоний Новой Англии политическими баталиями в наибольшей степени был известен Массачусетс. Он оказался единственной провинцией (это определение употребляется на равных со словом "колония") Северной Америки, которая знала множество политических фракций, выступавших под разными названиями - правительственная партия, сельская и даже народная партия и др. Правящей "правительственной" партией в предреволюционный период умело и властно дирижировал Т. Хатчинсон, сосредоточивший в своих руках высшие должности провинции. Хатчинсон практиковал систему патронажа, заполнив своими родственниками и друзьями всю систему колониального управления.
Во главе оппозиции в Массачусетсе накануне революции оказалась "народная" партия, объединившаяся вокруг семей Отисов и Адамсов. Лидерство представителей этих семей в широком антианглийском движении, начавшем оформляться в середине 1760-х годов, позволило им представить свою фракцию в ка<