Позитивные эффекты глобализации.

Экономисты характеризуют ее положительные последствия лишь как «центральную тенденцию», то есть говорят о благотворности глобализации в целом, но не всех ее аспектов. Нельзя забывать о таких явлениях, как. Например, кризисы сбыта, связанные с резким падением мировых цен. Нужны институциональные механизмы, купирующие возможные неприятности.

Не менее важен вопрос, как с помощью глобализации ускорить решение социальных проблем, какого рода политика и какие институты необходимы для этого.

Наконец, нельзя забывать о том, что переход к такой глобализации, которая будет обеспечивать больший положительный эффект, потребует осторожности и оптимальной, а не максимальной скорости изменений в проводимой политике (вспомним о разрушительных последствиях чересчур поспешных реформ по методу шоковой терапии» в России).

Предотвращение возможных проблем

Иногда глобализация приводит к неблагоприятным по­следствиям, и этот факт заслуживает пристального внимания. Нужно создавать такие институты и выбирать такую полити­ку, чтобы снижать вероятность возникновения проблем и при необходимости преодолевать их, а в идеале - действовать в

обоих направлениях одновременно. Попытаюсь проиллюст­рировать свою мысль.

Рассмотрим опасения некоторых неправительственных организаций по поводу быстрого распространения креветочных ферм вдоль побережья Индии, Вьетнама, Таиланда и ряда стран Латинской Америки. Может показаться странным, какое отношение к правам человека имеет столь вкусный продукт, как креветки. В Индии создание ферм по их выращиванию привело к зна­чительному увеличению экспорта, внесло свой вклад в эконо­мический рост и снижение бедности (искоренение которой можно действительно рассматривать как обеспечение прав человека). Однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что речь идет о хрестоматийном примере негативных явлений, связанных с внешней торговлей и прямыми инвес­тициями. В чем же дело?

При разведении креветок на прибрежных фермах в море попадают химикаты и остатки кормов, что наносит вред рас­тущим на его берегах мангровым деревьям. Из-за этого рыба­ки, занимавшиеся промыслом поблизости, а также многие из тех, чей доход традиционно зависел от территорий, прилега­ющих к фермам, остались без средств к существованию. Оче­видно, в этой ситуации требовалось двоякое организацион­ное решение: создание механизмов компенсации и поддержки тех, кто уже пострадал от креветочного бума, и, что еще более важно, введение налога на владельцев ферм за загрязнение ими окружающей среды.

Возьмем еще один пример. Он иллюстрирует институциональ­ные изменения международного масштаба, необходимые для смягчения негативных последствий глобализации. Вспомним, что по мере повышения степени открытости страны у людей появляется чувство экономической незащищенности, связан­ное с опасениями по поводу растущей нестабильности цен и ситуации на рынке труда. Объективные свидетельства в пользу обоснованности таких опасений не совсем убедительны. Так, эмпирический анализ показал, что несмотря на прогресс глобализации текучесть рабочей силы в Великобритании и США возросла незначительно. Тем не менее, соответствующие стра­хи вполне отчетливы и подпитывают антиглобалистские на­строения. Обеспечить политическую поддержку глобализа­ции можно путем предоставления дополнительной помощи тем, кто так или иначе пострадал от импортной конкуренции и теперь должен приспосабливаться к вызываемой ею неста­бильности. [2]

Ускорение темпов социальных сдвигов

Темны решения социальных проблем, которые глобали­зация обеспечивает сегодня, нельзя признать удовлетворитель­ными - как уже не считается таким «чудом», как раньше, дли­тельный ежегодный двухпроцентный экономический рост, достигнутый в Японии в эпоху Мэйдзи, Сегодня для стран «третьего мира» показатель роста менее шести процентов в год расценивается как провал. Для обеспечения высоких тем­пов хозяйственного роста проводилось множество аналити­ческих исследований и прилагались специальные усилия. По­чему бы не поступить аналогичным образом в целях решения социальных проблем?

Необходимо проработать способы усиления положитель­ных социальных эффектов глобализации. Так, известно, что в условиях экономического роста происходит сокращение мас­штабов детского труда. А что можно сделать для ускорения его полной ликвидации? В этой связи возникает задача выбо­ра наиболее адекватных инструментов политики и междуна­родных организаций, которые курировали бы их применение.

В настоящее время существует конфликт между двумя группами организаций. В одну входят такие профсоюзные объединения, как Международная конфедерация свободных профсоюзов и Американская федерация труда – «Конгресс про­изводственных профсоюзов». В другую - индийские профсою­зы (численность которых превышает 8 миллионов человек, то есть немногим меньше, чем в АФТ/КПП; эта цифра покажется еще более внушительной, если вспомнить, что работники сельскохозяйственного сектора Индии не объединены в проф­союзы), а также такие крупные НПО развивающихся стран, как Малайзийский союз «третьего мира» и Индийское обще­ство единства и доверия потребителей. Первая группа высту­пает за введение торговых санкций под эгидой ВТО посред­ством применения разрешаемой ее правилами «социальной оговорки» - когда доступ к внешним рынкам ставится в зави­симость от выполнения принятых государствами-членами стандартов трудовой деятельности, направленных на сокра­щение использования детского труда и обеспечение иных «ба­зовых» прав трудящихся (зафиксированных в Декларации Международной организации труда об основополагающих принципах и правах в сфере труда). Вторая группа считает, что нужно обходить­ся без санкций, а соответствующие вопросы отнести к компе­тенции МОТ.

Оптимальные, а не максимальные темпы глобализации

Эффективность управления процессом глобализации упи­рается в правильное определение его темпов. Трудности, с которыми столкнулась Россия в результате стабилизации и реформ по рецептам «шокотерапевтов», служат напоминани­ем того, что поспешность - не лучший выбор. Или вопрос об отмене таможенных тарифов. Максимальный темп решения этой задачи означал бы их немедленное упразднение. Однако это могло бы привести к тому, что, в случае отставки текущего правительства, тарифные ограничения могли бы быть восста­новлены; в этой ситуации постепенное снижение тарифов на протяжении нескольких лет гораздо более предпочтительно. Тут уместна следующая аналогия. Если вы растворите дверь пинком, она может отскочить обратно и снова захлопнуться; если же спокойно отворить ее, то она наверняка останется открытой.

Драматическим примером неэффективного управления глобализацией служит опрометчивое и поспешное снятие ограни­чений на движение капитала, которое безусловно форсирова­ло начавшийся в 1997 году азиатский финансово-экономичес­кий кризис. Аналогичным образом, если взять проблемы иммиграции, станет понятно, что быстрый и массированный приток мигрантов может спровоцировать такую внутриполитическую реакцию, когда держать дверь открытой будет весьма трудно. В подоб­ных вопросах разумно соблюдать осторожность, даже пола­гая, что международная миграция является и экономически, и социально благотворным процессом.

Управление глобализацией должно осуществляться таким образом, чтобы всячески закреплять и усиливать ее основные положительные эффекты. Без компетентного руководства эту задачу не решить. Управление глобализацией стало бы гораздо более действенным, если правительства, меж­дународные организации, корпорации и ученые (выступаю­щие за нее и продвигающие ее вперед) объединили бы свои усилия с НПО (которые в основном критикуют ее и противо­стоят ей). Тогда мы могли бы достичь того, что генеральный секретарь ООН Кофи Аннан называет партнерством, все­общим успехом. [3]

Опасности нерегулируемого международного финансового капитализма

Финансовый кризис, начавшийся летом 1997 года в Таи­ланде и затем охвативший Индонезию, Малайзию и Южную Корею, обрушил азиатское «экономическое чудо». Огромные капиталы, раньше направлявшиеся в эти страны, стали поспеш­но покидать их. Если в 1996 году приток средств в Таиланд, Индонезию, Малайзию, Южную Корею и Филиппины соста­вил более 65 миллиардов долларов, то в 1997 и 1998 годах ежегодный отток превысил 20 миллиардов долларов, что при­вело к возникновению громадного дефицита ресурсов в раз­мере 85 миллиардов долларов ежегодно. Это вызвало деваль­вацию валют, обвал акций и хаос в экономике. Мало того: волна шоков прокатилась по всему миру. В августе 1998 года рухнул российский рубль, а в январе 1999 года - бразильский реал.

В Индонезии доходы на душу населения составили всего треть от уровня 1996 года, а в других пораженных кризисом азиатских странах падение достигало от четверти до полови­ны. Масштаб потрясений заставляет вспомнить ужасающий опыт Великой депрессии 1929 года, обернувшейся Новым кур­сом в США и повсеместным протекционизмом. Говоря о недавнем кризисе, буквально за 100 дней развалившем всю ми­ровую экономику.

Кризис, вызванный паническим бегством капиталов, слу­чился из-за поспешной и неосторожной финансовой либерализации, в большинстве государств, проводившейся под давлением извне. При открытии свободного доступа междуна­родных краткосрочных капиталов на национальные рынки не была учтена вероятность негативных последствий подобной формы глобализации. Часто говорят, что во всем виноваты сами жертвы кризиса: их никто не отдавал на заклание, они просто совершили харакири. За столь надуманными объясне­ниями и оправданиями явно прослеживается желание идео­логов либерализации доказать преимущества свободного движения капиталов и избежать ответственности за непригляд­ную роль, которую они сыграли в создании того, что уместно назвать нерегулируемым международным финансовым капи­тализмом. Рассмотрим сначала ложные объяснения причин кризиса, а затем обратимся к подлинным.

Привлекательное, но неверное объяснение причин кри­зиса в Азии состоит в том, что там просто закончилось «эконо­мическое чудо», наблюдавшееся в течение столь долгого вре­мени. Напомню, что оно стало результатом феноменально крупных и длительных производственных капиталовложений, не имеющих исторических прецедентов. По мнению ряда эко­номистов, если источником развития является быстрое накоп­ление основного капитала благодаря высокому уровню инве­стиций, то с уменьшением отдачи от них неизбежно замедлится и экономический рост. По мере изменения соотношения меж­ду накопленным капиталом и трудовыми ресурсами новые ин­вестиции приносят все меньший доход. Человек может за день вспахать лопатой один акр земли; если дать ему еще одну ло­пату, но не предоставить помощника, то больше работы сде­лано не будет. Экономисты знают, что пессимистического сце­нария можно избежать только за счет технического прогресса, увеличивающего производительность и тем самым компенси­рующего снижение отдачи от инвестиций: например, работ­нику вместо лопаты дадут мотоплуг.

Неспециалисты вправе усомниться в справедливости этого утверждения. Ведь благодаря импорту иностранного обору­дования, воплощающего в себе самые передовые достижения инженерной мысли, азиатские страны существенно продви­нулись по пути научно-технического прогресса. Убогие дере­вушки и велорикши, характерные для Южной Кореи времен войны на полуострове, резко контрастируют с сеульскими не­боскребами (наверняка воздвигнутыми с помощью суперсов­ременных строительных кранов). Или обратим внимание на то, что европейские рынки наводнены автомо­билями «Хендай» и телевизорами «Самсунг», произведенными на базе самых современных технологий.

Экономисты измеряют изменения в производительности путем увязки технических новаций, воплощенных в более со­временном оборудовании (как в примере с лопатой и мото­плугом), с инвестициями. Фактически предполагается, что по­явление нового, более производительного оборудования оз­начает увеличение инвестиций. Иначе говоря, лопата, позволяющая вскапывать в два раза больше земли, приравни­вается к двум лопатам. Те, кто не занимается экономикой, не поверят, что в регионе «не наблюдаются технические продви­жения». В Азии имел место и по-прежнему происходит научно-технический прогресс, что находит воплощение в использо­вании все более современного оборудования. Пессимистичес­кий вывод о падении отдачи от инвестиций явно преувеличен. Даже если бы азиатское экономическое чудо опиралось на инвестиции, а не на научно-технический прогресс, оно не могло моментально зачахнуть. За исключением каких-то не­типичных случаев, по мере перенакопления капитала относительно наличных трудовых ресурсов отдача от инвестиций будет просто медленно уменьшаться. Однако в действитель­ности произошел крах экономических систем: хозяйственное развитие не просто замедлилось, а в течение всего нескольких месяцев было перечеркнуто все достигнутое ранее. Если на­рисовать график изменения доходов на душу населения в ази­атских экономиках, подвергшихся кризису, отложив на оси ординат темпы роста, а на оси абсцисс - годы, то соответству­ющая кривая снижается не полого, а резко обрывается вниз в область отрицательных значений, называемую в геометрии «вторым квадрантом».

Напрашивается мрачная параллель с ситуацией в бывшем Советском Союзе. На протяжении двух десятилетий эконо­мисты отмечали там постепенное замедление роста доходов на душу населения, объясняя его тем, что по мере накопления капитала сокращалась отдача от него. Однако после взятия Горбачевым курса на перестройку (экономическую реструк­туризацию) и гласность экономика пошла «вразнос».

В обоих случаях резкий поворот событий к худшему по­чти непостижим. Экономисты, пророчившие замедление тем­пов развития Восточной Азии, говорят о своей дальновидно­сти. Однако попытки приписать себе заслугу предсказания кризиса в ситуации, когда все были убеждены в неизбежности снижения темпов роста, неубедительны. Остается неясным, почему несмотря на весьма успешное развитие в предыдущие годы в рассматриваемых странах случился финансовый, а за­тем экономический обвал.[4]

Другой, также не слишком убедительный аргумент состо­ит в том, что для Азии характерен так называемый олигархи­ческий капитализм, из-за чего в процессе финансовой либера­лизации произошли сбои, вызвавшие финансовый кризис. Однако многие специалисты по Восточной Азии отмечали, что «экономическое чудо» стало возможным благодаря тому же олигархическому капитализму. Почему же в 1997 году он ока­зался столь пагубным? Да, вокруг тамошних политических лидеров существуют кланы. Но где их нет? Почему окруже­ние президента Сухарто называют «семьей», а руководство компаний «Бектел» и «Халлибертон» - «друзьями» Дика Чейни? Почему Барбара Стрейзанд и Стивен Спилберг считают­ся «друзьями» президента Клинтона, а знаменитости, общаю­щиеся с малайзийским премьер-министром Махатхиром, - членами «семьи»? В чем разница? Если речь идет о покрови­тельстве в обмен па поддержку, то ведь и Голливуд получил колоссальные прибыли благодаря активному лоббизму в пользу открытия иностранных рынков для своей продукции.

Подобные объяснения причин финансового кризиса не­убедительны, поскольку лишь запутывают ситуацию. Страны Азии обладали прочным экономическим фундаментом. В 1991-1996 годы они имели бюджетный профицит; темпы роста и объемы инвестиций были столь же впечатляющими, как и в I960 годы, показатели инфляции исчислялись однозначными цифрами, а дефициты в текущих расчетах (то есть - во внеш­ней торговле) были весьма скромными по сравнению с их ВВП. В Мексике же к ноябрю 1994 года, когда грянул «кри­зис песо», для разрешения которого потребовалась огромная финансовая помощь со стороны США, экономическая база страны была расшатана, а потому кризис не стал сюрпризом. В отличие от Латинской Америки Восточная Азия дала уни­кальный пример.[5]

Проблемы, связанные со свободным движением капиталов

Причина хаотических перемещений капиталов связана с феноменом стадной реакции на отсутствие достоверной ин­формации и шаткость рынков.

Экономисты предлагают забавные, но наглядные образ­цы стадного поведения в условиях недостаточной информа­ции. Если вы не знаете, какой из трех ресторанов торгового центра выбрать, вы может зайти в любой из них наугад в на­дежде, что он будет лучшим. Но если вы вдруг заметите, что два заведения пусты, а в третьем за столом сидит прилично одетая пара, вы подумаете, что они ведают то, чего не знаете вы, а потому пойдете именно в тот ресторан. Другие решат точно так же. Очень скоро в результате такого стадного пове­дения этот ресторан заполнится, даже если реально он не яв­ляется самым хорошим.

Это, пожалуй, наилучшее объяснение того, что произош­ло в Азии, где не помогла прочность фундаментальных хозяй­ственных показателей. Огромные краткосрочные обязатель­ства вполне возможно было покрыть. Однако возникла паника по поводу их размеров. В условиях отсутствия достоверной информации панические настроения распространялись с ог­ромной скоростью, подпитывая сами себя.

Другая проблема состояла в том, что институциональные механизмы азиатских экономик не были адаптированы к ре­жиму свободного движения капиталов. Например, в Южной Корее соотношение между задолженностью промышленных предприятий, включая крупные конгломераты («чеболи»), и их активами было в два раза выше, чем в развитых странах, где корпорации больше полагаются на выпуск акций. Если бы речь шла о чисто внутринациональной задолженности, то кри­зис, спровоцированный распространением панических настро­ений, мог разрешить Центральный банк, осуществив допол­нительную эмиссию денег и выступив в роли кредитора. Однако если кредиты взяты за рубежом и исчисляются в ино­странной валюте, то в стране возникает кризис платежного баланса: ведь в Сеуле нельзя напечатать доллары, чтобы вернуть внешние долги. Нужно было предвидеть это и предусмотреть механизмы, позволяющие отслеживать и предотвращать чрезмерное накопление краткосрочных обязательств перед нерезидентами до введения режима полной мобильности капиталов. Тем не менее, МВФ настоятельно рекомендовал Южной Корее ввести такой режим, а ОЭСР выдвигала:-mi в качестве условия вступления в свои ряды.

Слабость банковского и финансового регулирования не усложнила ситуацию. В условиях отмены контроля за движением капиталов многие коммерческие банки брали краткосрочные ссуды за рубежом и без адекватных гарантии выдавали долгосрочные кредиты местным частным инвесто­рам, чаще всего - занимающимся операциями с недвижимос­тью. «В пяти странах краткосрочные кредиты составили прак­тически четверть всех банковских ссуд, выданных частному сектору в 1996 году»⁵. Поэтому когда началась паника, а отток средств стал превышать их приток, банки были вынуждены отозвать свои кредиты. Центральные банки также сократили денежное предложение, поскольку из-за оттока капитала со­кратились их запасы иностранной валюты. Оба фактора при­вели к закрытию многих предприятий, а затем и к банкрот­ству банков.

Напротив, кризиса избежали Индия и Китай, которые в течение десяти лет до наступления кризиса в Азии также име­ли высокие темпы роста, но не поддались на требования снять ограничения на движение капиталов. Так почему же восточноазиатские страны пошли по пути безоглядной интеграции в мировые финансовые рынки, которая столь дорого обо­шлась им?[6]

Контроль над движением капитала в Малайзии

Азиатский кризис не только поставил под сомнение необ­ходимость поспешной либерализации потоков капитала в стра­нах, где еще сохраняется контроль над его движением. Воз­ник вопрос о целесообразности временного отказа от свободы капитальных операций там, где она уже введена, и некоторых ограничений, которые позволили бы сдержать паническое бегство капиталов.

Именно так поступило руководство Малайзии, введя в сентябре 1998 года селективное валютное регулирование¹¹. Международный валютный фонд не одобрил такого шага, но премьер-министр Махатхир был тверд. Страна потеряла под­держку МВФ, зато приобрела свободу действий. Многие на­блюдатели сходятся во мнении, что рекомендации Фонда были ошибочными, поскольку в момент, когда было необходимо сти­мулировать экономический рост, МВФ требовал проведения дефляционной политики. Поэтому многие азиатские эконо­мики оказались в глубокой затяжной рецессии, а Малайзии, придерживавшейся правильного курса на стимулирование хозяйственного роста, удалось быстро оправиться от кризиса. Экономисты спорят, действительно ли валютные ограни­чения сыграли решающую роль, обеспечив Малайзии возоб­новление роста, тогда как соседние экономики продолжали катиться вниз из-за ошибочных рецептов МВФ. С точки зре­ния теории можно утверждать, что да. Импортные тарифы позволяют разграничить внутренний и внешний рынки, а так­же поднимать внутренние цены по сравнению с мировыми, контроль же над движением капиталов позволяет отделить внутренний финансовый рынок от мирового и в целях стиму­лирования хозяйственной активности снизить процентныеставки, не боясь оттока капитала за рубеж, где ставки выше. По-моему, реальность подтверждает теорию.

Сейчас МВФ несколько поубавил свой чрезмерный пыл относительно мобильности капитала, проявлявшийся до ази­атского кризиса. В Фонде осознали значение благоразумия в процессе интеграции национальных финансовых рынков в мировую экономику, а также необходимость предварительного укрепления банковских структур и процедур. МВФ неформаль­но признал мудрость такой меры, как налогообложение вхо­дящих потоков капитала в случаях, когда они становятся чрез­мерно велики (инновация, введенная в Чили). Наконец, с большим трудом Фонд осознал необходимость гибкости при урегулировании кризисов, если они все же возникают, и ди­версификации условий выдачи кредитов. Короче говоря, хотя необходимо сохранять бдительность в отношении системы Уолл-стрит - министерство финансов, похоже, что времена нерегулируемого международного финансового капитализма прошли.

Мне остается лишь процитировать строки из самого авто­ритетного журнала в области экономики и финансов - бри­танского «Экономист»:

Идея свободы торговли пользуется безоговорочной поддерж­кой нашего журнала. Все время своего существования он под­держивал свободу международной торговли. Мы всегда гово­рили, что либеральная торговая политика обеспечивает процветание и мир между государствами, а также является необходимым элементом индивидуальных свобод. Естествен­но предположить, что все, что справедливо для торговли то­варами, применимо и к торговле капиталом. Поэтому конт­роль над движением капитала коробит нас не меньше, чем квоты на ввоз бананов. Эти вопросы во многом схожи, но не абсолютно идентичны. Как ни неприятно, экономисты-либе­ралы должны признать, что контроль над движением капита­ла - конечно, ограниченный и только в определенных случа­ях – имеет смысл.[7]

Разные аспекты глобализации

Даже в чисто экономическом плане глобализация имеет множество аспектов. Она охватывает внешнюю торговлю и прямые долгосрочные иностранные инвестиции, осуществля­емые ТНК, а также краткосрочные портфельные вложения (из-за стремительности и масштабов перемещения которых во многих местах - от Бангкока до Буэнос-Айреса - наблюдался хаос). Сюда же следует отнести высокий уровень современ­ной трансграничной миграции людей, как легальной, так и нелегальной; распространение и передачу технологий (напри­мер, по производству лекарств от СПИДа) между странами-производителями и потребителями. Экономическая глобали­зация отличается от таких элементов общего процесса, как, например, возросшая доступность печатной и иной информа­ции (появление интернет-версий газет и журналов, глобаль­ное вещание «Би-Би-Си» и «Си-Эн-Эн»), а также активизация международного студенческого обмена.

Для публичных дискуссий о глобализации характерно смешение ее разных аспектов; соответственно, об ее позитив­ных и негативных сторонах говорят так, как будто речь идет о едином, гомогенном феномене. В последние годы было прове­дено множество социологических опросов по поводу отноше­ния людей к «глобализации». Практически во всех случаях смысл опросов искажается тем, что не уточняется, о каких именно аспектах экономической глобализации идет речь. В результате невоз­можно выяснить, что подразумевают респонденты: полезна ли глобализация вообще, для всех бедных или только для избран­ных стран?

Аргументы в пользу либерализации торговли и движения капиталов во многом схожи. Однако более важны их разли­чия. Скоропалительная либерализация финансовых потоков, не сопровождающаяся введением мониторинговых и регули­рующих механизмов, а также банковскими реформами, при­водит к становлению никак нерегулируемого, «дикого» финан­сового капитализма. Все страны оказываются под постоянной угрозой массового панического оттока краткосрочного капи­тала, который может обернуться общеэкономическим кри­зисом.

Свобода торговли вряд ли может привести к аналогич­ным последствиям. Если вы отдадите кому-то один из своих тюбиков зубной пасты, а он вам взамен - одну из своих зубных щеток, такая сделка пойдет на пользу вам обоим, а риск как-то навредить зубам будет ничтожен. Применительно к либера­лизации движения капитала уместнее совсем иная метафора. Когда Тарзан разводил огонь для приготовления убитой дичи, ему было нечего бояться: маловероятно, что в результате про­изошел бы лесной пожар. Однако когда он вернулся в Анг­лию уже в качестве некогда пропавшего без вести лорда Грей-стока, неосторожные игры с огнем оказались чреваты пожаром в собственном доме.

Существование подобной асимметрии очевидно всем, кро­ме наиболее идеологически зашоренных экономистов. Тем не менее, подобное заблуждение присуще многим вполне про­свещенным общественным деятелям типа Ральфа Надера. Они полагают, что если вы выступаете за свободу торговли, то не­избежно должны поддерживать свободу прямых инвестиций, движения капитала, иммиграции, а также свободу любви и всего остального! В результате идеи свободной торговли те­ряют свою привлекательность, что мешает их распростране­нию. Правда, лично мне эта ситуация пошла на пользу.

Север и Юг: парадоксальная рокировка

В дискуссиях о глобализации присутствует ^еще одно ши­роко распространенное заблуждение. Оно заключается в том, что разочарование в глобализации, для которого характерны такие вышеупомянутые явления, как уличный театр и студен­ческие протесты, носит всемирный характер и является отра­жением всеобщего недовольства. Это не так.

В реальности антиглобалистские настроения преоблада­ют в богатых странах Севера, в то время как большинство политиков и простых граждан в бедных странах Юга рассмат­ривают глобализацию скорее как положительное явление.

Свидетельства тому были получены в результате глобального социологического обследования, проведенного для Всемир­ного экономического форума канадской компанией «Энвиро-никс интернэшнл», специализирующейся на опросах обще­ственного мнения. Ею было опрошено 25 тысяч респондентов из различных городов 25 стран мира; доклад был представлен на годичном собрании ВЭФ в начале 2002 года.

Можно говорить о парадоксальной инверсии позиций Севера и Юга по сравнению с 1950-1960 годами. Тогда разви­тые страны проводили либерализацию своей торговли, инве­стиций и потоков капитала. Международная интеграция рас­сматривалась как некое волшебное средство, которое обеспечит им процветание. Этот «золотой век» расширения связей, которое шло на пользу всем, продолжался до спрово­цированного ОПЕК взрыва нефтяных цен, приведшего к кри­зису мировой экономики середины 1970-х годов. Бедные же страны относились к международной интеграции с опасением.

Аргентинский экономист Рауль Пребиш указывал тогда на опасности, возникающие для периферии в результате ее взаимодействия с центром. Бразильский социолог Фернандо Эприко Кардозо выдвинул тезис о «зависимости», согласно которому развивающим странам уготовано второ­сортное положение в мировой экономике. Чилийскому соци­ологу Освальдо Сункелю принадлежит шокирующее заявле­ние, что «международная интеграция приведет к дезинтегра­ции национальных экономик». Президент Ганы Кваме Нкрума, смещению которого поспособствовало ЦРУ, писал о «неоко­лониализме», то есть преднамеренном использовании бывши­ми метрополиями таких невинно выглядящих инструментов, как помощь с целью установления скрытого господства.

От международной интеграции выигрывают все страны и богатые, и бедные. Интеграция является позитивным фено­меном (причем приносимые ею блага не зависят от желаний участников), а экономическая помощь и другие виды содей­ствия развитию основаны на «благих намерениях» (которые, тем не менее, могут иногда приводить к непредусмотренным отрицательным последствиям).

Многие развивающиеся страны сделали неправильный выбор, по идеологическим соображениям не воспользовавшись возможностями участия в международной торговле и привле­чения иностранных инвестиций. Это особенно очевидно на фоне успешного примера государств Дальнего Востока, полу­чивших громадные блага от международной кооперации. В результате Юг стал относиться к глобализации более позитив­но. Бывший социолог Кардозо, некогда предупреждавший о «зависимости», стал президентом Бразилии и стремится вклю­чить свою страну в процесс глобализации, а отнюдь не наобо­рот. Опрос, проведенный Всемирным экономическим фору­мом, наглядно подтвердил изменение отношения периферий­ных стран к этому процессу¹⁰.

И наоборот, тезис о «пагубном влиянии» приобрел попу­лярность среди некоторых общественных групп богатых го­сударств, в частности - профсоюзов. Данные ВЭФ отражают своего роду рокировку между развитыми и развивающимися странами. Ее причины представляют интерес для нашего ис­следования, поэтому вкратце остановимся на них.

Правда, предварительно стоит отметить, что свежие оп­росы указывают скорее на спад, а не рост радикального анти­глобализма, характерного для 1990-х годов. Данные ВЭФ по­казывают, что в Северной Америке и Европе получает распространение менее настороженное, чем раньше, отноше­ние к глобализации (как многоаспектному и расплывчато оп­ределяемому явлению), в целом оставаясь все же менее благо­желательным, чем в странах Юга, где большинство населения продолжает возлагать на глобализацию большие надежды. Аналогичные данные были получены Центром исследований политических предпочтений Мэрилендского университета. «В целом, американцы склоняются к тому, что глобализация пред­ставляет собой скорее нечто положительное, нежели отрица­тельное; растет уровень осведомленности о ней, а отношение к ней улучшается. Большинство склоняется к тому, что в этом процессе следует участвовать, а меньшинство - что его нужно притормозить». В рамках Проекта выявления глобальных предпочтений, осуществляемого в «Институте Пью» под ру­ководством Мадлен Олбрайт, занимавшей пост государствен­ного секретаря в администрации президента Клинтона, не­давно было опрошено 38 тысяч респондентов в 44 странах. «Большинство опрошенных во всех обследованных государ­ствах заявили, что рост торговых и деловых связей полезен для их стран и для них лично». Хотя повсеместно существует озабоченность социально-экономическими проблемами, «люди редко связывают их с ростом международных взаимосвязей». Правда, было бы опрометчиво целиком полагаться на приведенные данные, поскольку они могут отражать измене­ния хозяйственной конъюнктуры. В периоды благоденствия антиглобалистские настроения идут на спад, а при кризисах нарастают. Опрос ВЭФ демонстрирует, что среди бедных на­ций сторонников глобализации меньше всего в Индонезии, Турции и Аргентине - странах, которые в период обследова­ния испытывали экономические трудности. Чтобы продвигать вперед глобализацию и эффективно управлять ею, необходи­мо понять антиглобалистские настроения и правильно реаги­ровать на них.[8]

Глобализация вчера и сегодня

Хотя, как было показано выше, связанные с глобализаци­ей риски зачастую утрируются, кое-кто преуменьшает их, за­являя: «Глобализация была всегда, в ней нет ничего особенно­го». Действительно, в конце XIX - начале XX веков в мировой экономике шел активный интеграционный процесс. Напри­мер, в конце XIX века активность внешней торговли, движе­ния капиталов, миграционных потоков была не меньшей, чем сейчас. Если обратиться к вопросу о роли ТНК, то вспомним о великой Ост-Индской компании, фактически проторившей дорогу британскому завоеванию Индии, а также о голландс­кой Ост-Индской компании, под властью которой в тот пери­од находилась Индонезия. Европейская экспансия сопровож­далась образованием поселений на вновь открываемых или завоевываемых землях, а также быстрым ростом торговли. Наблюдалось активное движение капитала, связанное с финансированием строительства железных дорог в Африке и добычи полезных ископаемых по всему миру. Многие истори­ки сходятся в том, что в период между двумя мировыми вой­нами произошла лишь приостановка общей тенденции к рас­ширению мировой торговли и инвестиций, а также в том, что послевоенная либерализация товарных и инвестиционных потоков послужила предпосылкой к возобновлению трендов, сформировавшихся еще до Первой мировой войны. Правда, в таких рассуждениях упускается из виду тот факт, что ны­нешняя глобализация имеет свои фундаментальные особен­ности, придающие ей особый, зачастую весьма радикальный характер.

Во-первых, начальный этап интеграции мировой эконо­мики имел в своей основе прежде всего технические иннова­ции в области транспорта и связи, а не изменения в политике государств. Да, в 1846 году британский премьер-министр Ро­берт Пиль аннулировал Закон о торговле зерном и тем самым в одностороннем порядке ввел в Англии принципы свобод­ной торговли, что стало первой серьезной попыткой отхода от политики меркантилизма. Известно и то, что многие евро­пейские государства, например, Франция, также пытались либерализовать свою экономику. Однако историки до сих пор не пришли к единому мнению, действительно ли эти шаги были вдохновлены успехом применения фритредерских принципов в Великобритании (как полагал Пиль).

Интеграция мировой экономики в конце XIX века яви­лась результатом не столько изменений в государственной политике, сколько революции в области железнодорожных и морских перевозок. Технический прогресс привел к необы­чайному снижению стоимости транспортировки и коммуни­каций. Обозреватель «Файнэншл таймс» Мартин Вульф отме­чал: «Первый трансатлантический телеграфный кабель был проложен в 1866 году. К концу века все части света оказались соединены телеграфом, что снизило время, затрачиваемое на связь между ними, с месяцев до минут».

Темпы научно-технического прогресса, обеспечивающе­го перемещение товаров, услуг и знаний между государства­ми все более дешевыми и быстрыми способами, со временем не замедлились, а, по оценке многих исследователей, даже ус­корились. Вульф пишет по этому поводу: «В современных це­нах стоимость трехминутного телефонного разговора между Нью-Йорком и Лондоном упала с 230 долларов в 1930 году до нескольких центов сегодня. По сравнению с 1986 годом сей­час количество трансатлантических каналов для передачи речи возросло со 100 тысяч до более чем 2 миллионов, а узлов все­мирной сети интернет - с 5 тысяч до более чем 30 миллионов ».

Тем не менее, в наше время наиболее значимые сдвиги относятся к масштабам государственного вмешательства в эко­номику: во всем мире снижаются барьеры на пути потоков товаров и инвестиций. Ис<