Расправа с ревнителями и обрядовые реформы 8 глава

Дело было не только в свойственном староверам чувстве превосходства над „утратившими благочестие греками". Перед Аввакумом не были открыты госу­дарственные архивы, документально свидетельствую­щие о сущности взаимоотношений приезжих греков со светской властью, но шила в мешке не утаишь: протопоп видел перед собой не настоящих духовных лиц, а нарядно обряженных кукол, марионеток, недос­тойных не только уважения, но и простого внимания. Для нас, к счастью, архивные документы открыты (во многом благодаря прекрасным исследованиям профессора Н. Ф. Каптерева), и мы можем по ним про­верить справедливость этих ощущений неистового протопопа.

Множество духовных лиц с православного Востока наводняло в XVII столетии Москву, ища материальной и политической поддержки богатого северного соседа. Немало среди них было авантюристов, потерявших на­дежду сделать карьеру на родине, но и официальные лица греко-кафолического вероисповедания, оказав­шись в Москве, не всегда вели себя с должным досто­инством. Тяжелое положение православного духовен­ства под властью турок, бедность восточных епархий, раздиравшие греческий клир междоусобия и интриги накладывали свой отпечаток на представления приез­жих о морали. Для российского самодержавия эти особенности восточных посетителей Москвы оказались весьма удобными.

Царь Алексей Михайлович и его окружение ясно почувствовали это уже в 1660 году, когда была совер­шена первая серьезная попытка соборного осуждения патриарха Никона. Собор русского духовенства, про­должавшийся с 16 февраля по 14 августа — целых пол­года, — был хорошо юридически подготовлен. Собрав­шимся 13 архиереям, 29 архимандритам, 13 игуменам, пяти протопопам и ученому старцу Епифанию Слави- нецкому (доверенному лицу царя) было представлено множество письменных свидетельских показаний об оставлении Никоном патриаршества. Собравшиеся об­суждали церковно-правовые документы и казусы, до­ложенные специальной комиссией (с участием Иларио- на и Павла), и приняли решение об отставке Никона и поставлении нового патриарха. Большинство русских духовных лиц — участников собора — не только не же­лало возвращения Никона на патриаршество, но и на­стаивало, в соответствии с желанием царя, на лишении его архиерейства.

Камнем преткновения оказался вполне понятный страх духовенства перед произволом, его ярко выра­женное стремление поступить с Никоном „по прави­лам". Поэтому посланная царю записка (вероятно,

Епифания) с сомнениями относительно правомерности низложения Никона поместным собором, а не собором восточных иерархов и избрания нового патриарха при жизни Никона чуть было не сломала отлично налажен­ный механизм суда.

Тут-то на помощь светским властям пришли быв­шие в Москве греки: архиереи Парфений фивский, Кирилл андросский и Нектарий погонианский, кото­рых царь Алексей Михайлович приказал призвать на со­бор, чтобы они изрекли приговор Никону по греческим правилам. Правила эти, как и следовало ожидать, ока­зались гибкими. Архиереи отметили, что им лично бли­зок Никон с его грекофильской политикой, но его судьбу, как и судьбу патриаршего престола в Москве, имеет полное и нераздельное право решать сам само­держец: хочет — низложит, хочет — восстановит.

В соответствии с этими „правилами" собор поста­новил: „Чужду быти Никону патриаршескаго престола чести, вкупе и священства, и ни чим не обладати". Греки горячо поддержали это решение, подав госуда­рю особые мнения, в которых каждый старался обви­нить и унизить Никона. Между прочим, они заметили, что, во-первых, новопоставленный после Никона пат­риарх должен считать четырех восточных патриархов выше себя; во-вторых, что следует изменить порядок поставления патриарха в пользу царя. Вместо избрания по жребию следовало, по мнению греков, избирать на поместном соборе три кандидатуры, из которых само­держец должен самолично выбрать лучшего!

В своем рвении, однако, греки зашли слишком да­леко. Епифаний Славинецкий, поверивший им и под­писавший решение собора о лишении Никона патриар­шества и архиерейского сана, будучи человеком любо­пытным, стал читать греческую книгу, содержавшую, по словам приезжих, соответствующее (шестнадцатое) правило первого и второго вселенского собора. С глу­боким изумлением Епифаний такого правила не нашел: оно было попросту выдумано греками в угоду царю! Возмущенный Епифаний подал государю заявление, в котором отказывался от своей подписи под пригово­ром Никону. Это заявление произвело эффект разор­вавшейся бомбы — решение такого важного для рус­ских иерархов дела оказалось основано на вранье, — и приговор не вступил в силу. К тому же архимандрит полоцкого Борисоглебского монастыря Игнатий Иев- левич произнес перед собором страстную речь, заявив о невозможности заочного осуждения Никона без учас­тия вселенских патриархов (по крайней мере, констан­тинопольского). Не признал правомерность решения собора 1660 года и Никон.

Первый блин греков вышел комом, но светская власть уже углядела огромные возможности „сотруд­ничества" с приезжими. Вскоре, 12 февраля 1662 года, в Москву прибыл прекрасно подготовленный к подоб­ным делам в иезуитской коллегии Паисий Лигарид, именовавший себя митрополитом города Газа. Свой символ веры он немедленно обозначил, обратившись к московскому правительству за деньгами. Предлоги просьб о вспомоществовании были разные. Прежде все­го, Паисий живописал ужасное положение христиан его епархии под властью турок и просил ежегодно вручать ему 500 ефимков (крупных серебряных монет), необ­ходимых как дань мусульманским властям. Затем грек просил увеличить ему содержание из казны, чтобы его слуги и лошади не помирали с голоду. Поскольку греческий митрополит прибыл в Москву без соответст­вующего одеяния, он попросил затем выдать ему архи­ерейские одежды, саккос и митру. Все было дано с при­бавкой против просимого.

Паисий Лигарид недолго удивлялся щедрости мос­ковского правительства: попросил карету и лошадей с новой упряжью. Они были даны. Тогда он вместе со своим дьяконом Агафангелом купил по цене лома 250 вышедших из обращения медных рублей и просил за­менить их серебром. Все было дано. Дают — бери, ре­шил Лигарид и кровью сердца написал прошение о том, что его епархия уже три года, пока он живет в Москве, не выплачивала дани туркам и подати иерусалимскому патриарху (для чего прихожане заняли 1700 ефимков). Не спрашивая, куда митрополит дел выплаченные прежде деньги, российское правительство согласилось оплатить эти расходы христиан города Газа. Лигарид просил „легкости ради" выдать эту сумму золотом — и эта просьба была удовлетворена: вместо 1700 ефим­ков серебром ему выдали,,850 золотых червонных".

К расходам казны на Лигарида следует отнести и немалые косвенные потери: широкую торговлю Паисия соболями, покровительство купцам, которые, являясь якобы „племянниками" митрополита, уклонялись от уплаты таможенных пошлин, маклерскую деятель­ность. Кроме того, правительству было известно о взят­ках, которые Лигарид брал за покровительство приез­жавшим в Москву греческим купцам и духовным ли­цам, об ограблении им с сообщниками архимандрита Христофора, вещи которого были найдены в келье Паисия при обыске („золотые, и ефимки, и соболи, и перстень"). Тем не менее московские власти не только смотрели сквозь пальцы на „шалости" Лигарида, но и постоянно снисходили к его просьбам за различных лиц, укрепляя влияние митрополита, который очень быстро стал как бы полномочным представителем гре­ков в России.

Разумеется, царь Алексей Михайлович и его казна­чеи не зря тратили на Лигарида и его компанию средст­ва из крайне истощенной войной с Речью Посполитой казны. Деньги в России считать умели еще со времен Ивана Калиты и если платили — то за дело. Что это было за дело ~ нетрудно догадаться. Сразу после при­езда Лигарид взялся помочь царю решить церковную распрю и проявил в этом деле изрядное рвение. Уже 29 мая 1662 года он подал докладную записку, требуя запретить Никону всякие архипастырские действия до решения церковного суда. 15 августа того же года он представил письменный ответ на серию вопросов о Ни­коне, составленных по поручению государя боярином С. JI. Стрешневым.,,Я хочу правду говорить и умру для правды Божии", — гордо заявил Паисий — и выслу­жился, составив целое обвинительное заключение про­тив Никона.

Увидав такое рвение, царь особым указом от 29 де­кабря 1662 года повелел в присутствии архиепископа Илариона и светских чиновников прочесть перед Паиси- ем материалы собора 1660 года — и не раскаялся, по­скольку тот дезавуировал действия Епифания Слави- нецкого, назвав его „врагом царю, и правде, и всему собору", и призвал к осуждению Никона. Но как это было сделать? И тут Лигарид пришел на помощь царю, предложив организовать в Москве новый суд с участи­ем восточных патриархов. (Правда, решение о созыве такого собора царь принял еще 21 декабря, но Лигарид словно прочитал мысли своего щедрого патрона.)

Тонкость ситуации состояла в том, что царь не хо­тел явно показьюать свою заинтересованность в деле, стремился представить его чисто церковным. Поэтому на Востоке должны были действовать не царские дип­ломаты, а некие неофициальные лица. Паисий брался это осуществить. С царскими грамотами к восточным патриархам отправился иеродиакон Мелетий — высоко­образованный и умный человек, земляк и друг Лигари- да. О его способностях ходили легенды, одну из кото­рых излагал царю опальный патриарх Никон: „Он есть злой человек, на все руки подписывается и печати под­делывает, и здесь, не солгу, такое дело за ним было, чаять и ныне есть в Патриаршем приказе, а известно то дело Арсению Греку и иным, их же он весть".

Дело о подделке Мелетием патриарших подписей действительно существовало — и недаром Лигарид за­благовременно постарался оклеветать перед царем Ар­сения Грека (в августе 1662 года). Даже Алексея Ми­хайловича взяли сомнения, когда он вопрошал Паи­сия: „А кто поручится за него (Мелетия), что воротит­ся, если он человек двоедушный и почти что сам за себя ручается?!" Но Лигарид убедил царя, что такой-то по­сланец им и нужен...

Миссия Мелетия не была столь блистательной, как планировалось. Хотя еще по пути его на Восток среди греческих иерархов ходили фантастические слухи о суммах, которые он везет для подкупа патриархов (назывались числа в 8 и 20 тысяч золотых на патриарха, тогда как казна считала достаточными суммы в 400 золотых константинопольскому и по 300 золотых ос­тальным патриархам), Мелетий добился сравнительно немногого.

В счет присланных сумм патриархи написали в Мос­кву грамоты о преимуществе светской власти перед духовной (о которых мы уже упоминали). Но иеруса­лимский патриарх Нектарий в грамоте от 20 марта 1664 года написал Алексею Михайловичу, что не видит за Никоном вины, не считает возможным его низверг­нуть и просит царя „не преклонять слуха своего к сове­там мужей завистливых, любящих мятежи и возмуще­ния, а наипаче — если таковые будут из духовного сана". Осудил гонения на Никона и действия Лигарида также преемник Нектария на иерусалимском патриар­шем престоле Досифей. Все восточные патриархи отка­зались ехать в Москву или прислать своих наместников (экзархов) для суда над Никоном.

Не лучшим оказалось и положение Мелетия в Моск­ве, где иконийский митрополит Афанасий убеждал ца­ря от имени своего,дяди" — константинопольского патриарха Дионисия „помириться со святейшим патри­архом московским Никоном", так как их распря роня­ет авторитет православия между иноверцами на Восто-

ке. В 1664 году, когда Мелетий вернулся в Москву, Афанасий публично опроверг подлинность привезен­ных им грамот восточных патриархов. Не сумев отвес­ти обвинение в подделке грамот и подписей к ним, Мелетий и Лигарид сфабриковали грамоту патриарха Дионисия, в которой Афанасий назывался орудием Дьявола и „сосудом зло смрадным", отлученным от церкви. Однако и таким путем уничтожить Афанасия не удалось. Приготовления к осуждению Никона и ста­роверов вновь зашли в тупик.

Выход из него Паисий Лигарид видел в массиро­ванном воздействии на восточных патриархов и исполь­зовании для этого своих специфических средств. Ле­том 1664 года из Москвы выехала группа посольств, снаряженных из ставленников Лигарида. Первое из них направлялось в Молдавию, где находился тогда иерусалимский патриарх Нектарий. Миссия, которая была на него возложена, позорно провалилась: Некта­рий наотрез отказался судить Никона лично или через своего экзарха.

Отказался ехать в Москву и константинопольский патриарх Дионисий, к которому прибыл друг Паисия грек Стефан с царской грамотой, содержавшей просьбу в случае невозможности поездки назначить константи­нопольским экзархом в Москве... Лигарида. 12 ноября 1665 года Стефан вернулся в Москву с блистательной победой: сразу тремя грамотами, свидетельствующими о назначении Лигарида экзархом! Грамоты утверждали, что Дионисий поручает Паисию суд над Никоном. Царь торжествовал, Лигарид начал активно обличать Никона, но... вновь возникший на горизонте иконийский митро­полит Афанасий заявил о поддельности всех привезен­ных Стефаном грамот!

Это было уже слишком. После бурной сцены во дворце, где Афанасий и Стефан обвиняли друг друга во всех смертных грехах, неугодного обличителя убрали. „Иконийский на время отправлен был на успокоение в Симонов монастырь, в котором и пребывал до слав- наго прибытия патриархов или, лучше сказать, до упо­коения и безвременных своих похорон", — удовлетво­ренно писал Лигарид. Но радовался он рано.

Как ни необходимо было царю Алексею Михайло­вичу преодолеть проблемы со священством, он не мог добровольно пойти на явный подлог. Самодержец по­желал убедиться в полномочиях митрополита Паисия и послал, наконец, на Восток русского — келаря Чудов- ского монастыря Савву. Во избежание осложнений миссия Саввы была тайной. „Отправление его более походило на бегство, чем на посольство, — писал оби­женный Лигарид, не сумевший применить к Савве свои меры, — так тайно произошло оно, что только трое зна­ли о нем..."

Соответствующий был и результат: Савва выяснил, что Стефан вообще не был у патриарха Дионисия и не получал от него никаких грамот. Более того, Дионисий никогда не согласился бы назначить Лигарида своим экзархом. „Я его и православна не нарицаю, — говорил царскому посланцу патриарх, — что слышу от многих, что он папежник и лукав человек... Газский Паисий Лигарид рукоположенец папин и во многих лятцких (польских. — А. Б.) костелах служил за папу ли­тургию".

Грамоты о царской и патриаршей власти, привезен­ные Мелетием, оказались подлинными, а митрополиту иконийскому Афанасию (к слову сказать, оказавшему­ся в весьма далеком родстве с Дионисием) патриарх никакой миссии в Москве не поручал: тот сбежал из Константинополя от долгов. В „Третьем Риме", как выяснилось, собралась целая группа авантюристов, и один стоил другого. Но для Лигарида итог был печа­лен — он был полностью дезавуирован и уже считал за лучшее унести ноги из Москвы, когда судьба снова повернулась к нему лицом. Иеродиакон Мелетий ехал на Русь с богатой добычей — сразу двумя восточными патриархами!³²

21 июня 1666 года в Астрахань прибыла большая группа людей в монашеских одеяниях. Прибытие их не отличалось пышностью. По внешнему виду прибыв­ших трудно было заключить, сколь высокие церковные иерархи находятся в землях Российского государства и сколь важную роль предстоит им вскоре сыграть в ис­тории русской православной церкви. Лишь один из тех, кто отправился представляться астраханскому архи­епископу Иосифу и воеводе князю Я. Н. Одоевскому, сиял, не в силах сдержать торжества, — это был иеро­диакон Мелетий, предвкушавший богатейшую цар­скую награду за блестяще выполненную на Востоке миссию.

Хотя патриархи константинопольский и иерусалим­ский наотрез отказались поехать в Москву или послать своих экзархов для суда над Никоном и староверами, Мелетий не сдавался, и его труды окупились сторицей. Он нашел патриарха Паисия александрийского и „после многих оборотов в речах (как пишет Паисий Лига­рид. —А. Б.) достиг желаемого": то есть прельстил вла­дыку богатой и обильной царской милостыней. Разви­вая успех, Мелетий прибыл на Синайскую гору „и медо­выми речами убедил тамошнего архиепископа Ананию явиться в Московию для личного присутствия на за­мышляемом синоде"; уговорить удалось также быв­шего трапезундского митрополита Филофея, которо­му все равно уже нечего было искать на Востоке.

Удача ждала Мелетия и на обратном пути в Москву. В Грузии он повстречал... патриарха антиохийского Макария, собиравшего там пожертвования. Стремле­ния царского двора и антиохийского патриарха совпа­ли — одному нужен был церковный авторитет, друго­му — деньги, которые Мелетий щедро обещал — и не об­манул.

Золотой дождь пролился над патриархами еще в Астрахани (где духовные и светские власти организо­вали его своими силами) — и лил беспрестанно все время пребывания их в России. Немедля по прибытии патриархов в русские пределы царь Алексей Михайло­вич выслал им по 200 рублей серебром, отрезы атласа, тафты и, разумеется, меха. На первом представлении царю в Москве Макарий и Паисий получили четырех­фунтовые серебряные золоченые кубки, свертки бар­хата черного, вишневого рытого, зеленого, отрезы атла­са, камки, два сорока (большие связки) соболей, по 300 рублей денег.

Приезд патриархов оставил глубокий след в расход­ных книгах царской казны: выдачи „подарков" при­урочены были буквально ко всем публичным действи­ям Паисия и Макария — их выходам, службам, посеще­ниям царского двора, причем помимо драгоценных тканей и соболей немалую часть подношений составля­ли деньги. Так, на 1 января Алексей Михайлович ода­рил каждого патриарха по 200 рублей, после службы на Сретение Макарий (Паисий болел) тоже получил 200 рублей и т. д. По самому скромному подсчету, так бы­ло роздано патриархам по 2 тысячи рублей серебром: огромная сумма для России XVII века, где несколько рублей стоила лошадь! Это, разумеется, был аванс, ибо основная награда ожидала приезжих по выполнении ими необходимых самодержавной власти мероприятий. В соответствии с вкладом каждого при отъезде из Рос­сии Макарий антиохийский получил „милостыню" в 6 тысяч рублей, а Паисий александрийский мехов на 9 тысяч рублей (по русским расценкам, на восточном рынке все это стоило значительно дороже).

Царю Алексею Михайловичу было очень важно, что­бы приезд патриархов был высоко оценен в России, чтобы Паисий и Макарий имели авторитет, соответст­вующий возложенной на них миссии. Сразу по прибы­тии патриархов со свитой в русские пределы государь лично продиктовал (и более того — собственноручно отредактировал!) грамоты русским архиереям Пити- риму новгородскому, Павлу крутицкому, Илариону рязанскому и чудов скому архимандриту Иоакиму о встрече восточных гостей. Царь не случайно обращался к архиереям, служившим рупором его идей, задавая тон в отношении к Паисию и Макарию.

„Ныне, с Божией помощью, — писал Алексей Ми­хайлович, — Рай отверзся, правила обрелись и те два великих светила радостно и дерзостно являются, про­славляются и проповедуются... Здесь воистину спасе­ние миру и союзу духовному укрепление, плевельникам и врагам супротивным рассеяние, а нам всем ожив­ление. Благословен Бог наш, изволивший так!"

Голос царя был услышан и понят русскими священ­нослужителями. Помимо царицы, царевен и царевичей, бояр, окольничих и других знатных лиц двора приез­жих спешили одарить русские митрополиты, архиепис­копы, епископы, настоятели всех крупных монастырей. Золото и серебряная монета, меха, дорогие ткани и дра­гоценные иконы широким потоком устремлялись в по­ходные кладовые патриархов и членов их свиты. Не же­лая утомлять читателя подробностями, занимающими в документах не одну сотню страниц, приведу небольшой отрывок из архивных материалов о путешествии пат­риарха Макария из Москвы в Астрахань (подробно ис­следованных Н. А. Гиббенетом).

При отъезде из столицы 7 июня 1668 года Макарий из своего кремлевского подворья завернул в Ново­спасский монастырь, где получил от архимандрита Иосифа икону, обложенную серебром, 20 ефимков, за­пас хлеба, рыбы и пития, а от Павла крутицкого икону в серебре и отрез зеленого атласа. На следующий день в Симонове монастыре Макарий получил икону в се­ребре, 10 рублей и новые продовольственные запасы, а в Даниловом монастыре — икону и хлеб. 9 июня в Коломенском от государя патриарху передали восемь сороков соболей в 400 рублей. Далее, на Угреше, Мака­рий получил образ в серебре, хлеб и рыбу, в Коломне от епископа — образ в серебре, серебряный золоченый кубок, вишневую камку, зеленый атлас и 5 золотых, от жителей — продукты, а от голутвинского игумена — икону в серебряном окладе и пять ефимков. В Рязани, помимо продуктов от населения, от архиепископа Ма- карию вручили образ в серебре, четки, серебряный зо­лоченый кубок, атлас лазоревый, камку зеленую, 50 золотых, связку соболей и обитые золоченой кожей кресла... Всего до Астрахани, помимо огромного коли­чества мехов, кубков и штук материи, патриарх получил (не считая упомянутого) около 150 золотых и бо­лее 200 рублей серебром. Поскольку на Востоке очень ценились русские иконы, патриарх специально просил царя о пожаловании ими в дополнение к тому, что ему дарилось!

В России восточные патриархи и их спутники не ог­раничивались богатейшим жалованьем, хитроумно изо­бретая другие способы наживы. Так, они продавали щедро отпускавшийся им „корм". Например, при отъ­езде из Астрахани к Москве Паисию, Макарию и свите было отпущено церковного вина 10 ведер, вина двой­ного столько же, а простого — 30 ведер, медов: паточ­ного и вареного — по 20 ведер, расхожего — 75 ведер, пива — 235 ведер, квасу — 100 ведер — с соответствую­щим количеством лучшей провизии. Между тем патри­архи и свита питались как гости в городах и монасты­рях... В Москве они также получали богатые подноше­ния и могли смело класть в карман ежедневно отпус­кавшиеся им рубль и 14 денег наличными, реализуя на рынке излишки „корма", который только из казны составлял 5 кружек меду, 6 кружек пива, ведро квасу и т. п. Соответственно рангу дневной „корм" и пожало­вания получали все члены свиты патриархов, обязан­ные, по греческому обычаю, выплачивать некую толику своему начальству.

Помимо духовных лиц патриархов сопровождала большая светская свита — так называемые родственни­ки, „племянники", слуги. В действительности это были купцы, пользовавшиеся случаем беспошлинно провез­ти свои товары в Москву, а закупленное в России так­же беспошлинно вывезти на Восток. Как люди патриар­хов, они содержались на казенный счет и получали госу­дарственный транспорт. Так, когда Паисий и Макарий сошли с волжских судов, чтобы посуху добираться до Москвы, их свите потребовалось 400 подвод. Патриар­хи получали от купцов немалую мзду и сами участвова­ли в торговых операциях как пайщики, давали и полу­чали векселя, а Макарий, как свидетельствуют доку­менты, вел собственную торговлю, причем не только в России, но и в Польше.

Оказавшись в выгоднейшем положении третейских судей в русских церковных делах, александрийский и антиохийский патриархи постарались извлечь из этого максимальную прибыль. Уезжая из Москвы, Паисий испросил у государя жалованную грамоту со сторубле­вой золотой печатью на право александрийского патри­аршего престола каждые три года присылать в Москву за милостыней. Двум египетским православным монас­тырям жаловалось право присылать за милостыней раз в шесть лет. Паисий попросил, чтобы последний срок был сокращен вдвое и в грамотах была указана точная сумма милостыни. И это было исполнено. Патриарху показалось мало — по пути из России он еще не раз посылал в Москву просьбы о выдаче денег его людям, присылке ему трех пудов слоновой кости и т. п. Цар­скому правительству приходилось платить.

Московские казначеи облегченно вздохнули, когда Паисий вернулся в Александрию, но, как выяснилось, рано, ибо патриарх попал в тюрьму по обвинению в присвоении чужого добра, судился на заемные деньги, а вексель на 1500 талеров отослал для оплаты в Моск­ву, сопроводив его новой просьбой о деньгах.

Макарий антиохийский тоже писал с дороги царю Алексею Михайловичу и главе Посольского приказа боярину А. С. Матвееву, прося новых пожалований по поводу смерти царицы Марии Ильиничны, обещая за нее помолиться. Патриарх слезно описывал свои убыт­ки в дороге, а вскоре по возвращении послал в Москву за новой милостыней. Царь Алексей Михайлович в от­ветной грамоте посочувствовал ему, но отметил: „И мы, великий государь наше царское величество, бесчис­ленное нашего царского величества жалованье роздали нашим... войскам, также и на искупление пленных. Однакож мы, великий государь наше царское величество, с христианского нашего государского милосердия по­слали к вашему блаженству нашей царского величест­ва милостыни триста золотых червонных да соболей на семьсот рублев..."³³

Как видим, протопоп Аввакум не случайно говорил о „палестинских" (как он предпочитал называть все­ленских патриархов), словами апостола Павла наме­кая на то, что они подкуплены. Ветхое рубище Авва­кума было гораздо честнее сверкающих одеяний пат­риархов и их свиты, ибо восточные гости-судьи были не только купленные, но и ряженые. Ряженые в пря­мом смысле — приходо-расходные книги Патриаршего приказа, Оружейной и Мастерских палат детально со­общают нам, как изготовлялись для греков все пред­меты их драгоценного одеяния и прочее, необходимое для придания ведущим участникам большого церков­ного собора достойного для Москвы вида: кресла, кресты, панагии, посохи, книги (писавшиеся, по усло­виям игры, по-гречески, одна из которых была в спеш­ке переплетена „вверх ногами", чего никто так и не за­метил), ларцы, обувь и т. п.

Это весьма занимательные документы, разоблачаю­щие комедию суда не хуже, чем улегшийся на пол про­топоп Аввакум. Например:

„Октября в 26 день (1666 г.) куплено живописцу Кондрату Иевлеву для золоченья ш(ес)ти маковок деревянных точеных к трем креслам вселенским пат­риархам по ево, Кондратовой, сказке двести листов золота... да плошка клею".

„Октября (в) 31 день куплено Ивану Филатову жи­вописцу на большой стол, который делан вселенским патриархам, четырнадцать фунтов сурику кашинско- ва... да три фунта белил добрых... да два фунта бакану немецкова... Того ж числа куплено живописцу Конд­рату (Иевлеву) сто листов сусального золота..."

„Генваря в 1 день (1667 г.) куплено к креслам в Оружейную палату дватцать колодок луженова гвоз- дья... и отданы Федору Сянушеву. Деланы строить крес­ла вселенским патриархам в собор. Да к тем же крес­лам куплено на маковки сто листов сусального зо­лота".

„Февраля в 10 день куплено Семену нижегородцу десять листов сусального золота, дано три алтына две деньги, — золотить ключик к раковинному ларцу, где лежали греческие книги".

„Июня в 25 день куплено оклейщику Мишке Колу- паеву для оклейки двух лагалищ (футляров. — А. Б.) деревянных, одново бархатом (к) кресту благослов­ляющему, а другое к деомиде вселенскому Макарию патриарху, фунт клею карлуку, дано шесть алтын четыре деньги... К деомиде святейшему вселенскому патриарху Макарию на лагалище деревянное липовое для оклей (ки) с лица сафьян красной... Того ж числа куплено поделыцику Сеньке нижегородцу к лагалищу на замочки святейшим вселенским патриархам к мит­рам золотым с каменьем четверть гривенки меди крас­ной"³⁴.

Протопоп Аввакум достаточно разбирался в обыча­ях московских властей, чтобы догадаться о сказанном нами и без чтения финансовых документов. Но даже он — и по прямоте характера, и по недостаточной ин­формированности — не мог предположить того, о чем прямо и недвусмысленно заявил его враг Никон: при­езжие судьи были ряжеными не только в очезримом, внешнем смысле — они были ряжеными и внутренне, по существу. Попросту говоря, Паисий александрий­ский и Макарий антиохийский были не теми, за кого себя выдавали.

Не случайно, представ перед большим церковным собором, Никон прежде всего осведомился: „Есть ли с вами, вселенскими патриархами, совет и руки (то есть подписанное согласие. — А, Б.) святейших патри­архов цареградского и иерусалимского о том, что им... ево, Никона, судить? А без их-де совету пред ними ему, Никону, отвечать немочно, потому что-де хиротониса- ние (поставление) на патриаршеский престол (есть привилегия) тех святейших — цареградского и иеруса­лимского патриархов". В чем, в чем, а в каноническом праве Никон был достаточно сведущ!

Паисий александрийский и Макарий антиохийский утверждали, что такое согласие у них есть. В приговоре Никону прямо говорилось, что они прибыли на суд „с волею и советом других двух наших святейших пат­риархов, братов и сослужителей", то есть константино­польского и иерусалимского. Но требование Никона предъявить свои письменные полномочия Паисий и Макарий выполнить не смогли. Таких полномочий у них не было.

Если протопоп Аввакум выразил свое отрицание авторитета церковного суда тем, что попросту улегся перед ним, патриарх Никон, не тратя времени на сло­весную перепалку и не надсаживая горло, спокойно за­метил: он слышал, что в Москву приехали неистинные патриархи, то есть люди, лишенные своих патриарших престолов; и потребовал, чтобы его судьи поклялись на Евангелии, что это не так.

Реакцию участников собора на этот демарш нетруд­но представить. Впечатление от заявления Никона, сде­ланного в присутствии царя, было усилено ответом Паисия и Макария. Они отказались клясться на Еван­гелии и сумели пролепетать только, „что они истинные патриархи, и неизверженные, и не отрекались престолов своих. Разве-де турки что без них учинили...".

Разумеется, светские власти и их подручные на цер­ковном соборе не позволили расследовать вопрос о том, не являются ли двое главных судей самозванцами, не по праву возложившими на себя патриаршие (к то­му же казенные) облачения. Но характерно, что у само­го Алексея Михайловича давно были сомнения на этот счет. Не случайно сразу по пересечении Паисием и Мака- рием русской границы он приказал приставленным к ним людям тайно вьюедать, „держат ли едущие патри­архи свои кафедры, и нет ли иных на их место, и от всех вселенских патриархов есть ли какой наказ с ними к великому государю?"