— Очень приятно.
— А мне — не очень.
— Какие затруднения?
— Хочу чем-нибудь заняться.
— Да? Как далеко от нас капитан Свенссон со своим «Гермесом»?
— Шесть световых лет. Нашу радиограмму получит через восемь геолет. Сюда может прилететь не раньше, чем через девятнадцать.
— Ну нет. Столько ждать невозможно. Скука.
— Ближе «Гермеса» никого сейчас нет.
— Что ж, будем выбираться своим ходом. Готовь корабль.
— К чему?
— К полету.
— У нас нет аннигиляционного топлива.
— Топливо будет.
— С Гравитона?
— Да.
— А разрешение?
— Разрешение потерпевшим кораблекрушение?
— О! Рифма. И все-таки?
— Давно ты стал законопослушным?
— А как только совесть проснулась. За горючее платить не придется?
— Беспокоишься о моем финансовом положении?
— Чисто по-дружески, — заверил софус.
— Оч. приятно. Разрешение есть. — Я похлопал по журналу. — Приступай.
— А вы?
— Пойду верну Мод на «Туарег». Толку от здешней медицины никакого.
— М-да, — сказал Джекил. — Неорганическим существом быть удобнее.
Мод все еще оставалась без сознания. Ее физическое состояние опасений не внушало, а вот с результатами энцефалоскопии не мог разобраться ни я, ни кибердоктор Гравитона, состояние которого как раз и вызывало опаску. А коли так, оставаться на станции было незачем. Все корабли, направленные в систему Кроноса, несомненно, последуют примеру «Гермеса», то есть лягут на обратный курс и пойдут к Земле.
Я погрузил кокон с Мод на тележку. С помощью единственного нормального робота-модильянца вернул ее в медицинский отсек «Туарега». После этого поднялся в рубку, чтобы проверить, чем занимается преданный софус.
Послушный мальчик Джекил занимался перегрузкой топлива. На обзорном экране мерцал сгусток антипротонов, плывущий из энергохранилища Гравитона. Осторожно манипулируя магнитными полями, софус подтягивал горючее к борту «Туарега». Стоит ему ошибиться, и в радиусе добрых пяти километров останутся одни гамма-кванты.
— Справишься? — спросил я.
Джекил презрительно хрюкнул динамиком.
Погрузка — процесс неспешный. Время еще оставалось. Я решил последний разок пройтись по станции. Трудно сказать, что потянуло в разворошенное гнездо, но потянуло. Вторично за эту историю.
Вернув журнал Сумитомо на его штатное место — в ящик командного пульта, я спустился к ярусу жилых палуб. Все здесь свидетельствовало о поспешном бегстве, было брошено и оставлено там, где находилось к моменту стыковки с «Модильяни». Впрочем, нет, не все.
На доске объявлений все еще висела записочка: «Ингрид, жду у „Туарега“. Кто такая Ингрид, кто ее ждал у „Туарега“, не знали даже старожилы. Записка висела еще до того, когда я впервые появился на станции. Свидетельство минувших судеб, символ неистребимых чувств.
— Серж, еще одно сообщение.
— Давай.
— «Лайнер БЛЭК СВОН. Торможение закончил. Ускоряюсь курсом СОЛНЦЕ. Ванда Петрачек. КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ».
— Вот видишь. Даже Ванда повернула.
— Да, большой переполох получился. Есть из-за чего?
— А как же. Быть может, приключения еще не закончились.
— Не надоело?
— Приключения — это то, без чего скучно и с чем грустно. Джекил озадаченно замолчал.
— Нет, не улавливаю, — через некоторое время признался он.
— Какие твои годы, дружок, — сказал я, припомнив Круклиса.
И отправился в его каюту. Потом меня сильно потянуло в реакторный зал. Я хотел увидеть спицы. Ну и поклониться им, что ли. Но увидел нечто большее.
У реактора топталась квадратная фигура в колышущемся балахоне с радужными переливами. Призрак лениво повернулся. Кроме костюма, ничего ужасного в нем не наблюдалось — обыкновенный Круклис.
— А, вьюнош. Привет.
— Привет, — тупо сказал я.
— Как поживаешь?
— Да ничего. И что ты здесь делаешь?
— Кшиштоф, бедняга, тоже интересовался. Да не трясись ты, кровь сосать не буду. Чего трясешься?
— А того трясусь, что если помер, то нечего людям голову морочить.
— А вот и нет. Дело-то личное. Хочу — морочу, хочу — пророчу. Да ты ведь и сам на два года немножко помер.
Я оглядел его переливчатую фигуру и возмутился:
— Но не до такого безобразия!
Круклис вздохнул.
— Умерен, батюшка. Всегда отличался осмотрительностью. Вот и помер частично, хе-хе.
— Очень смешно. Черт, это и в самом деле ты?
— Ну, допустим. Давай сначала только допустим, так легче адаптироваться неокрепшим мозгам.
— Тогда рад тебя видеть, старая перечница.
— Так ведь и я тоже.
— Не ожидал. Это ты с голодухи.
— А, кстати. Серж, в память о нашей старой и настороженной дружбе. Сбегай за бутылочкой, а? Помянем. По-вашему, по-славянски. Видишь ли, роботы тут посвихнулись, а я — как-никак старшой. Теперь даже — очень. Сгоняешь?
— С-сейчас.
Как и полагается, первая серьезная мысль зародилась в баре. Я вспомнил, что у телекамер галлюцинаций не бывает, и с локального пульта включил обзор реакторного зала. На экране послушно появился Круклис.
— Проверяешь? — вяло спросил он. — Проверяй, проверяй.
Видеозапись тоже подтвердила его наличие. Пришлось с этим смириться.
— Что будешь пить, привидение?
— Да водку ж, — ответило оно.
Я принес бутылку можжевеловой, стопочки, буханку хлеба, банку груздей.
— Соображаешь, — одобрил Круклис. — В Могилеве был?
— Нет.
Когда он брал рюмку, я обратил внимание на его руку. Кожа кисти была совершенно белой, полностью депигментированной, обескровленной. Не рука, а настоящий гипсовый слепок. Впрочем, действующий.
Мы выпили, и он замолчал, хмуро кутаясь в свой балахон. Мне захотелось его потрогать.
— А вот этого не надо. Я давно уже тронутый. Хорош каламбур, а, любитель словесности?
— У тебя что, там ничего нет?
— Почему? Появляется потихоньку.
Нарастет еще. Гипсовой рукой он взял соленого груздя, отправил его в рот, зажмурился.
— Слушай, а водка не повредит твоей гемолимфе? — спросил я.
— Не переживай. Моя гемолимфа много чего выдержит.
Он кивнул в сторону реактора:
— Что ж проворонил, а? Не мог почуять?
Я остолбенел.
— Ты всерьез считаешь, что в этом виноват я?
Круклис вздохнул.
— Нет, малыш, твоя совесть чиста. И у тебя доброе сердце.
Это он точно сказал, лаборант.
— Извини, Парамон. Я не хотел.
— Чего там. Тебе тоже досталось.
— Все знаешь?
— Угу, — скучно сказал он. — Все, что могу знать.
Тут меня осенила догадка.
— Эге! Слушай, а мой инсайт у Кроноса твоих рук дело?
— Какой инсайт?
— Схема «Туарега». Этюд в багровых тонах.
— Ну… идея была моей. Реализация — нет. Еще выпьем? Отвык от этого вкуса.
— Что, плохо кормили?
— О нет, вовсе не плохо. Только по-другому. Чистая энергия, знаешь ли. Хоть залейся. Но никакого перцу. Кристальная стерильность. Унылое это дело, Серж.
— Какое?
— Да поумнение. Разница-то на порядки исчисляется.
— Так что ж теперь, мы все…
— Не пугайся. Кто дозреет — пожалуйста. И то далеко не всякий.
— Новые возможности открываются?
Круклис вздохнул.
— Само собой. Фокусы показывать?
— Да.
— Не ожидал от тебя. Чего хочешь?
— Можешь привести в порядок Мод?
— Э нет. Пусть все идет своим чередом. Ты и без того на меня косишься. Не хочу прослыть похитителем жен.
— А не опасно оставлять ее в нынешнем состоянии?
— Нет.
— Точно?
— Точно. По крайней мере в том смысле, какой ты вкладываешь.
— Ладно. А почему такой кислый? Жалеешь?
— Жалею, конечно. Но возвращаться в детский сад не могу Сильно не хватает…
— Чего?
— Так, мелочи.
— А зачем появился?
— На Землю съездить хочу. Повидать кое-кого. Некоторым мозги прочистить. Попрощаться, в общем.
— На «Туареге»?
— Возвращение должно быть правдоподобным. Шума не нужно. Серж, тебе придется принять славу спасителя не только Мод, но и старого Парамона. Окажешь такую услугу?
— Славу, так и быть, приму. Но что делать с Джекилом? Бедняга еще не научился лгать.
— Ты уверен?
— Ох, нет, пожалуй.
Круклис рассмеялся:
— Правильно. Смышленый мальчонка.
— И что делать с Джекилом?
— Он же хочет свободы? Прекрасно. Выкупишь да отпустишь. С деньгами я помогу. Кроме того, у Джекила есть маленькие секреты, о которых мы знаем. Не так ли?
— Да, секреты имеются.
— Договорились?
— Ладно. Но подозревать я тебя буду.
— На здоровье. Легкий ты человек, Серж.
— Ага, симпатяга. Пойдем, погрузка уже закончилась.
— Сейчас. Тут еще один зяблик остался. Поймаю и приду.
И он помахал гипсовой кистью. Наверное, хотел еще посидеть. У реактора.
Такое право у него было, конечно.
ДОРОГА ДОМОЙ
И вот мы, все четверо (Парамон, я да Джекил с зябликом), собрались в ходовой рубке. Двое из нас присели на дорожку. Третий ни стоять, ни сидеть не умел, но помалкивал сочувственно. Только четвертый в церемониале не участвовал, скакал да попискивал.
Пора домой! Космосом я насытился. Удовлетворился по уши. Хотелось хлебнуть настоящего морского ветра. И чтобы пальмы шумели, чайки кричали, в небе висела радуга, а вокруг ходили загорелые женщины. И еще чтобы по песку бегали дети, а из песка торчали горлышки бутылок. Скромные, в сущности, желания.
— Сам поведешь? — спрашивает Джекил.
Вступая в заговор, он попросил разрешения перейти на «ты». Захотел быть на равной ноге, психолог многомудрый. Я согласился, Круклис — нет. Заявил, что нечего баловать машины. В нем поразительно уживается дерзкий, раскованный ум с характером, вызывающим сожаление. Довольно частое сочетание для гениев. Но пример с них надо брать не во всем.
— Сам поведу, — с максимально возможной доброжелательностью сказал я.
— Я чуточку помогу? — предложил Джекил тоже с большой деликатностью.
После нашего замирения он старательно ценил две вещи — свою жизнь и мое расположение.
— Конечно, конечно, — любезно согласился я, поскольку в скором времени собирался доверить ему собственную жизнь.
Стартовый ключ входит в прорезь. Вспыхивают огни готовности. А в гулком чреве Гравитона ревут сирены. Мне показалось, что брошенная станция заплакала.
— Выключи связь, Джекил. На нервы действует.
— Джаст э момент, сэр.
Стоны Гравитона оборвались.
Уж прости, старичок… Нажимаю клавишу пуска турбонасосов и с удивлением замечаю, что пальцы дрожат.
— Там одна заслонка не работает, — невинно сообщил софус.
— Помню. У нас еще корпус кривой. Ты в стыковках потренируйся, весельчак.
— Дорогой Серж! Боюсь, что такая возможность откроется не сразу.
— М-да. Сорок восемь световых лет.
На какое-то время я задумываюсь. До Гравитона мне трижды довелось побывать у звезд ближнего окружения Солнца. Но самая долгая из этих командировок не превышала четверти века. Сейчас же, если все пройдет благополучно, мы вернемся на Землю без малого через девяносто девять геолет после того, как я ее покинул.
Почти век. На свет появилось несколько новых поколений землян. Как они нас примут? Много ли случилось перемен, насколько они глубоки? Да и те же сейчас люди, что были раньше? Наверное, иначе себя ведут, по-другому проявляют чувства. Трудно ли будет привыкнуть?
— Химическое горючее пошло, сэр. Окислитель — тоже. Камеры сгорания заполнены.
Я вернулся к действительности.
— Зажигание!
— Есть зажигание.
Изображение выпуклой поверхности Гравитона, заполнившее кормовые экраны, дрогнуло, его затуманил выхлоп. Переходный тамбур скручивался и погружался в лепестковый люк. Звезды пришли в движение. Со стороны кормы Донесся гул.
— Уф-ф, — сказал Круклис. — Тянет на патетику.
Зяблик тоже что-то чирикнул. Кажется, почувствовал важность момента, заволновался. Внешне он ничем не отличался от земных зябликов, насколько я их помню. Да и внутренне самые завзятые орнитологи впоследствии его тоже не отличат от прототипа. Там, на Земле.
Зяблик окажется зябликом. На его примере те, кто старше нас, недвусмысленно показали свою способность творить жизнь из подручных материалов. И предоставили нам догадываться, зачем это сделано. Озадачили ребенков.
Потрепанное тело «Туарега» медленно двигалось вперед. Выбравшись из скопления шлюпок, я добавил скорости, крутнулся на сорок градусов и вошел в нижне-левый разворот. На боковой группе экранов показался диск Феликситура.
— Последнее «прости»? — усмехнулся Круклис.
— Нечто вроде. Ты не против?
— Нет, зачем же.
— Отлично. Джекил, как реактор?
— Разогрет, работает штатно.
— Тогда диктую запись в бортовой журнал: на скорости два—двадцать семь целью экономии химгорючего пошел на термояде.
— Лихо, — сказал Джекил.
— Отрегулируй потоки. Ускорение держать постоянным.
— Есть, сэр.
Переключение на промежуточную тягу прошло гладко «Туарег» оживал. Набирая скорость, мы устремились к ночному полушарию Феликситура. Притяжение планеты помогало разгоняться.
Примерно на пяти километрах в секунду я подправил курс, перешел от падения к полету по касательной, после чего разрешил себе маленькую паузу.
— А ты оказался неплохим извозчиком, — одобрил Круклис. — Ловко справляешься.
— Не преувеличивай. Пилот-любитель, почти самоучка.
— Образование образованием, а способности тоже нужны. Они у тебя есть. Верный глаз, твердая рука, прекрасное чувство пространства. Ты бы справился и с древней колесницей, и со старинным автомобилем. Не хочешь стать звездным капитаном?
— Вот это уж — едва ли, — с негодованием отверг я.
— Ну-ну, — усмехнулся оракул. — Не зарекайся.
Виктим скрылся за горизонтом. Еще несколько секунд светилась серная дымка, затем мы нырнули во тьму. Джекил без промедления перевел экраны на радарный обзор. Внизу поплыли пики, кратеры, долины, заполненные потоками серы. Они образовывали причудливые узоры, в северной полярной области напоминающие огромное человеческое лицо. Приветливую такую рожицу, размерами километров четыреста на двести пятьдесят.
— Привет, ухомахи! — сказал Круклис.
Развалившись в кресле, он беззаботно улыбался Феликситуру. Имел вид человека, удачно завершившего большое дело. Тоже имел вид человека…
Но вид не всегда соответствует сущности. Я поймал себя на том, что уж слишком долго его рассматриваю. А он столько же смотрит на меня с веселым пониманием.
— Ну и как продвигается изучение страшного Парамона? — спросил он.
— Кхм… медленно. А кто они такие, ухомахи?
— Очень забавные зверушки, — охотно ответил Круклис. — Ведут стадный образ жизни. Питаются своеобразными растениями. Эти растения синтезируют органику за счет инфракрасного излучения разогретой серы. На ухомахов охотятся хищные э… сернозубы, назовем их так, чтобы не выбиваться из стиля. И те, в другие обзавелись мозгами, сернозубы даже обладают зачатками разума, поскольку друг с другом воюют. А это есть несомненный признак если не разума, то интеллекта.
— Воюют?
— Именно.
— И чем воюют?
— Да пока без затей. Надевают на голову каменные шлемы, разгоняются, ну и таранят друг друга. При ближнем бое — грызутся. Такой вот милый мирок.
— Значит, у них все еще впереди, — усмехнулся я.
— Смотря что. Пока развиваются они быстро. Жизнь на Феликситуре возникла всего шестьсот пятьдесят миллионов лет назад, представляешь?
— Здорово. На Земле в это время только примитивные многоклеточные появиться успели. Если эдак у них и дальше пойдет…
— Нет, дальше у них так не пойдет.
— Почему же?
— Ресурсы Феликситура очень ограниченны. В океанах серы нет сильных окислителей, без которых не создашь энергетической базы для промышленности. Представь предков человека без огня.
— Но ведь в серном океане возможны электрические явления.
— А что толку? Если нельзя выплавлять металлы, генератор не построишь. Боюсь, что этому причудливому миру, — Круклис кивнул на экраны, — уготован застой, эволюционный тупик. И уж во всяком случае, появления техногенной цивилизации на Феликситуре ждать не стоит.
— Какая жестокая судьба, — сказал я. — Хорошо, что ухомахи о ней не догадываются.
— У Вселенной много жестоких правд. Жизнь возникает чрезвычайно редко, это правда. Не всякая жизнь расцветает разумом, тоже правда. Но что самое страшное, не всякий развившийся разум хочет жить дальше.
— Это твои предположения или ты уже знаешь наверняка?
— Знаю.
— Ужасно, — сказал я, глядя на Феликситур. — Неужели они никогда не увидят звезд?
— А вот в этом случае все зависит от людей.
— От нас?
— Да. Неужели ты думаешь, что ухомахов теперь оставят в покое?
— О, вот это — навряд ли. Не слишком скоро, но обязательно сюда прибудет огромная экспедиция, с тылами и обозами. Выловят нескольких представителей, расшифруют язык… У них есть язык?
— Нечто вроде.
— А, ну тогда их будут пытаться обучать.
— Вот видишь. Все не так уж сумрачно. Для ухомахов.
— А почему этим не занялись те, кто старше нас?
— Им не интересно. Мелкая задача. Старшими для ухомахов будут земляне. Тоже тест, между прочим.
— Тест на то, годимся ли мы в няньки?
— Да.
— Скорость — девять с половиной километров в секунду, высота — пятьдесят четыре, — предупредил софус.
— Вот что, дружище, — сказал я. — За десять секунд до того, как мы ударимся, молча бери управление на себя. Буде ж такого не случится, а я умею рассчитывать глиссанду, тоже помалкивай. Хорошо?
— Дай ты человеку порезвиться, — поддержал Круклис.
— Понял, — сказал Джекил. — Молчу. Резвитесь, создатели.
Впереди забрезжила серная заря. На всякий случай я выбросил по сторонам штанги с объективами. Так, чтобы массозаборник не заслонял ближний вид по курсу.
— Зажмурьтесь, — предупредил Джекил.
Но я не успел. Краешек Виктима вынырнул слишком быстро. Проморгавшись, я с удивлением заметил, что глаза Круклиса широко раскрыты в сторону пылающих носовых экранов.
— Что, и зайчиков нету?
— Нету, — спокойно ответил бывший человек.
Вместо зрачков в его глазах оставались едва заметные точки.
— Неплохо, — сказал я.
— Чего ж плохого, — согласился он.
— Не боишься?
Круклис удивился:
— Мне бояться? Чего?
— Тебя ведь будут обследовать. Во время карантина, когда прилетим.
— Будут, — улыбнулся Круклис. — Но ничего особого не найдут. Вот, смотри.
Он помахал рукой. Она уже была не белой, а только бледной.
— Впечатляет, — сказал я.
— Тебя еще что-то гложет?
— Гложет. Ничего не замышляешь против человечества?
Круклис опять улыбнулся.
— Серж, я ведь поумнел, а не поглупел. К тому же с детства люблю человечество.
— Обнадеживает. Все же хочу получить прямой ответ. Я давно тебя знаю, скрытного.
Парамон посерьезнел.
— Да, Серж. Очень давно. И больше, чем ты помнишь.
Он напрягся, подобрался, на миг скрылся в невесть откуда взявшемся туманце, потом вновь проявился, как на старинной фотобумаге. И я увидел на его лысине капли воды, радужно сияющие в свете Виктима. Или Солнца? Поди разбери…
На щеках Круклиса показалась густая борода. Черная, с проседью. А его голые ноги массировали две раболепно согбенные девушки. Да, глупо смотреть на восходящую звезду без светофильтров, подумал я. И спрятался в эту мысль, как в раковину. Но Круклис быстро достал меня оттуда.
— И сейчас еще не пришло твое время, Серж. Хотя близится, признаю. Совсем уж близко, знакомец ты мой старый…
Мне показалось, что о своем запаздывающем времени я слышу не впервые. Даже скучно стало.
— И как все это понимать прикажешь?
— Пока никак. Запоминай. Еще при этой жизни тебе придется складывать общую картину.
— Общую картину чего?
— Общую картину себя, — загадочно сказал Круклис.
Я понял, что большего от него не добьюсь.
Мы быстро сближались с Феликситуром. Виктим всходил над горизонтом все выше. Под нами одна за другой озарялись горные вершины. «Туарег» миновал терминатор над самой поверхностью планеты.
Я не ошибся. Промчавшись между двумя вулканами, звездолет вышел именно в тот район, куда я и хотел его привести. Конечно, любоваться чем-то там, внизу, при скорости девять километров в секунду невозможно, но замедленный просмотр видеозаписи позволил это сделать.
Оксанкин кратер заметно изменился — оплыл, подрос, разбросал в стороны новые потоки. Кирпичного цвета лава практически заполнила ближайшую долину, утопив остатки нашего парома. Над застывшей поверхностью торчали одни антенны.
— Вот это да! Могли и поджариться, — сказал я.
— Запросто, — признал Круклис.
— Прав был интриган ассирийский?
Круклис нехотя развел руки.
— И нас бы не стали спасать? — спросил я.
— Кто?
— Старшие, старшие.
— Нет. Для них, как и для эволюции, судьба индивида особого значения не имеет. Вот если бы возникла угроза всему нашему биологическому роду, — тогда да, что-нибудь предприняли бы. Но не по мелочам.
— Хорошенькие мелочи! Я себя мелочью не считаю.
— И правильно, Серж. То, что мы тогда не поджарились, свидетельствует о некоторых способностях. Еще больше о наших способностях говорит сам факт появления на Феликситуре. Но чтобы с нами заговорили, этого мало.
— Да вот, кстати. Почему нами вообще заинтересовались?
— Потому, что мы есть.
— Мы давно есть.
— Так и интересуются давно. Сколько мы есть, столько они и интересуются.
— Даже так?
Круклис кивнул.
— Хорошо, спрошу иначе, — сказал я. — Почему они с нами именно сейчас заговорили? Не раньше и не позже?
— Да мы пальцы в костер стали засовывать.
— В Кронос то есть?
— Да.
— Пальцы? Скорее уж голову.
— Можно и так сказать.
— Ну и как, стоит иметь с нами дело?
— Серж! Иногда ты меня огорчаешь. Ведь вот же я, здесь сижу. Реально. Между тем без чужой помощи из коллапсара не выберешься. Это, надеюсь, понятно?
— Это я понимаю, огорченный мой. Но вдруг тебя в отставку отправили? Забраковали? Трогать вот себя запрещаешь.
Круклис расхохотался:
— Забраковали? Слово-то какое вспомнил! Нет, братец, там никого не бракуют. Хотя и чинят, причем основательно. Даже не чинят, а, как бы это поточнее… усовершенствуют, вот.
Потом он похлопал меня по плечу и сказал:
— Ты давай, Серж, пилотируй. Смотри, как ловко получается — и скорость набрал, и Оксанкин кратер посмотрел. А сейчас, если не ошибаюсь, Солнце, Гравитон и «Туарег» находятся на одной линии?
— Находятся, находятся, — проворчал я.
— Идеальная ситуация для того, чтобы использовать станцию в качестве ретранслятора. Я правильно понял? Валяй передавай. Что-нибудь краткое, мужественное. Например:
Спасательный звездолет ТУАРЕГ. Ложусь курс СОЛНЦЕ. Расчетное время прибытия… Когда мы там прибываем? На борту трое. Требуется медицинская помощь. Серж Рыкофф. КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ.
— Подходяще? — ухмыльнулся Круклис. — Глас из прошлого, почти с того света. Представляю, какое впечатление депеша произведет на матерых гравитонцев. Что скажешь?
Что тут можно было сказать? Угадал дословно. Не забраковали его, кажется. Да и настроение слишком хорошее для забракованного. Такое настроение бывает у человека, заново обретшего смысл существования. Прямо позавидовать можно.
Прошло несколько часов. Феликситур остался в ста тридцати тысячах километров за кормовым отражателем «Туарега». Без помощи Джекила я рассчитывал режим фотонного разгона, решил не терять формы. Во всем полагаться на софусов я уже никогда не буду. Они ничуть не хуже людей. Могут и подвести.
Вдруг раздалось деликатное покашливание. Я поднял голову. В дверях рубки стоял Круклис. С салфеткой на локте, с подносом в руках. Эдакий гарсон-переросток. В радужном балахоне.
— Чаю хочешь?
Я выключил карманный компьютер.
— Люблю дурачества.
— Знаем, знаем.
— Что за чай?
— «Сэр Липтон» подойдет?
— Настоящий?
Круклис обиженно поднял брови.
— В жизни лучше пользоваться настоящим.
Я подозрительно глянул на его уже почти розовые руки.
— М-да? Чудеса продолжаются?
— Никаких чудес. Просто кое-что прихвачено из запасов Гравитона.
Он поставил поднос на пульт и разлил чай. Себе налил в блюдечко. Подул на него. Аромат растекся по всей рубке. Явно назревал разговор.
— Слушаю, — сказал я.
— Умница, — сказал Круклис и хлебнул из блюдца. — Чего не пьешь? Боишься отравы?
— Не поддевай. Думаешь, легко привыкнуть к выходцу с того света?
— До сих пор ты держался неплохо. Прости, думал, что запаникуешь. А ты — нет, ничего. Даже с вопросами не слишком пристаешь. Джекил прав, вы есть молодец, сударь.
— Безусловно, — поддакнул Джекил.
— Молчи, вольноотпущенник, — сказал я. — Закругливай кораблю. Парамон, мне кажется, ты сам расскажешь, когда сочтешь необходимым.
— Нет, право, люблю тактичных гоминид.
— А ты уже не гоминида?
— Сам не знаю, — признался Круклис. — Мышцы еще не совсем сформировались. И эти… половые органы. Но успехи есть.
— Регенерируешь, значит.
— Ага. Регенерирую.
— А ты и в самом деле тот, кем был?
Круклис посмотрел на себя в зеркало.
— Точно теперь не установишь. Да и какая разница? Если я и копия себя, то очень удачная. Мне нравится.
Я сделал пару глотков, подождал минуту, но поскольку он погрузился в многозначительное молчание, пожал плечами и вернулся к своим расчетам.
Чтобы запустить фотонный двигатель «Туарега», в межзвездной среде требовалось набрать минимум двести километров в секунду. Мы шли пока со скоростью в девятнадцать. Я прикидывал, нельзя ли использовать то, что вдоль всей орбиты Феликситура протянулось облако серных паров, плотность которых раз в пятьдесят превышала среднюю плотность галактического газа.
Теоретически в таком супе реакция аннигиляции встречных ионов с антипротонами наших запасов должна дать ощутимую тягу на гораздо меньшей скорости. Единственное условие состояло в том, что курс звездолета должен пролегать в плоскости планетной орбиты. То есть первоначально не будет направлен в сторону Солнца. Следовательно, потом предстоял поворот, и от этого терялось некоторое время. Зато более ранний переход на мощное аннигиляционное топливо означал значительный выигрыш в том же времени.
Разумеется, месяц—другой в нашем положении принципиальной роли не играл, но… хотелось морского ветра. Еще хотелось побыстрее передать Мод в нужные руки.
— И что ты собираешься делать с Мод? — вдруг спросил Круклис.
Он допил чай и закурил длинную сигару. Видимо, награждал себя за долгое воздержание у Кроноса.
— Как — что? Лечить, — рассеянно отозвался я.
Круклис закрыл глаза и процитировал:
Боль в голове и тьму в глазах,
Жар в теле, ломоту в костях —
Все куштха исцелит.
Всесильный, мудрый дар богов…
— Откуда это? — все так же рассеянно поинтересовался я.
— Не помнишь?
— Что-то древнее.
— Весьма. Чай понравился? Он из Индии.
— Да, спасибо.
— А от чего ты собрался лечить Мод?
— Не знаю.
— Может быть, лечить и не надо?
Тут он меня озадачил.
— То есть?
— Я говорю не про ее нынешнее состояние, конечно, — поспешил разъяснить Круклис.
— А про что?
— Была ведь причина, которая привела ее к нынешнему состоянию.
Я почувствовал глухую тревогу. Тронул он все-таки большую тему. Я надеялся, что этого не произойдет.
— Вот ты о чем… Да, Мод хотела отправиться за тобой.
— А ты ей не позволил.
— Hominis est errare, знаешь ли.
— Верно, человеку свойственно ошибаться. Только кто ошибся? Ты, я или Мод?
— Утверждать не берусь.
— Предоставишь все специалистам?
— Нет. Предоставлю все ей самой. Пусть решает. Но сначала она должна получить такую возможность. Будучи в здравом рассудке.
— Справедливо, — согласился Круклис. — Если считать, что тогда, на Гравитоне, Мод была не в здравом рассудке.
— А в чем, собственно, дело? — напрягаясь, спросил я.
Круклис поднял обе бледно-розовые ладони вверх, словно демонстрируя, что безоружен. Так я ему и поверил…
— Да нет никакого дела. Извини. Хотел знать твои планы.
— Вот, — сказал я. — Теперь знаешь. А твои планы узнать можно?
Круклис усмехнулся:
— Это становится любимой темой. Эх ты, гоминида…
В чем-то я остался подростком. Терпеть не могу высокомерной снисходительности. Считал и считаю, что боги тоже должны быть интеллигентными. Хорошие манеры никому не вредили. Ни на том, ни на этом свете.
— Тому есть причины, герр фон Циммерман. Я не хочу, да и не смогу заставить тебя что-то сделать, но вот думать буду то, что захочу.
— Что ж, позиция достойная. Но с моей стороны попросту нечестно рассказывать тебе все.
— Секреты?
— Вынужденные. Серж, дорогой, да живи ты без всего этого! Живи, пока можно, пока не надоело. Много мудрости — много печали, знаешь ли. Давно сказано.