На основании предыдущих глав видно, что мутазилиты и другие секты в своем стремлении научно установить содержание догматов ислама шли ложным путем именно потому, что сами они слишком мало обращали внимания на это содержание, мало придавали значения как Корану, так и преданию. Правда, что ни тот, ни другое не заключали в себе законченной системы веры; предание, если не принимать во внимание эсхатологии, довольно скудно относительно вопросов веры, и даже Коран, который гораздо богаче содержанием, оставляет многие вопросы без ответа. Так, например, вопрос о предопределении остался совершенно нерешенным. Бог изображается вообще трансцендентным, единым, возвышенным, вечным, всемогущим, проявляющим себя в творчестве, откровении и правосудии. Конечно, об Аллахе говорится с пророческим оживлением и в антропоморфических образах, но все, что может принести ущерб его единству и святости, ясно отвергается. Этому соответствует то, что человек всецело чувствует себя зависящим от произвольного Божьего предопределения, которого никто и ничто не может избежать. Бог руководит, кем он хочет, и тоже, кого хочет, ввергает в заблуждение; подобные формулы повторяются неоднократно. Тем не менее пророк не отвергает ответственности и свободной воли человека. В пророческих историях он сильно порицает неверие тех, кто отрицает древних посланников; он считает это за тяжелый грех и в своих проповедях говорит о современниках как о людях, для которых выбор между верой и неверием был свободен. В жизни такие противоречия могут непосредственно стоять одно возле другого, но ум сколько-нибудь дисциплинированный не может этим удовлетвориться.
Так как сунниты крепко держались Корана и предания, то на многие вопросы они не имели ответа, мутазилиты же могли действовать свободно. Там и сям появлялись, однако, люди, считавшие себя обязанными защитить предание против их критических замечаний; разногласие в их мнениях также ставилось им на вид как доказательство того, что логическое рассуждение в вопросах веры никогда не должно иметь решающего значения; однако все-таки чувствовалась необходимость в защиту от них правильно вывести правоверную догматику из источников познания и подтвердить ее научными доказательствами. Для этого требовалось пойти на некоторое время в школу ненавистных еретиков. Но законоучители старательно отговаривали от этого, так что всякий, кто решился бы на это из любознательности, подвергся бы опасности попасть в число неверных или еретиков. Много времени прошло, пока не решился наконец на эту смелую попытку один человек, бывший первоначально сам мутазилитом. Мы называем его обыкновенно по его фамильному имени аль-Ашари (874-935) и считаем, что он первый ввел изучение калама в правоверных школах. Он, а также философ и мистик аль-Газали (1059-1111) – оба являются основателями суннитской религиозной системы, которая должна быть вообще рассматриваема как выражение магометанского верования.
Если аль-Ашари первоначально был мутазилитом, то Газали, гораздо выше его стоящий, посещал школы настоящих философов, изучал сокровенное учение со всех сторон и наконец отказался от своей должности в высшей школе Медрез в Багдаде, для того чтобы десять лет прожить в аскетических упражнениях и в благочестивом настроении. Последние пять лет своей жизни он снова посвятил академической деятельности в Нишапуре. Он сам оставил нам короткую автобиографию в очень интересном сочинении, которое он озаглавил "Спаситель от заблуждения".
Минарет мечети Вердани в Каире
Его многочисленные сочинения философского, теологического и этического содержания до сих пор остаются любимым чтением образованных магометан, особенно большое произведение под заглавием: "Возрождение религиозных наук", своего рода энциклопедия ислама в назидательном стиле. Тем не менее это сочинение первоначально вызвало много неудовольствия, так что при испанских Аль-моравидах по решению высшего кордовского судьи книга была публично сожжена. Конечно, это во всяком случае может показаться странным, но легко объясняется тем, что Газали в резких выражениях порицал недостатки современных ему теологов, именно их корыстолюбие и стремление занять выгодные судейские места. Впрочем, мы должны оставить философские сочинения Газали без рассмотрения, чтобы не вдаваться в излишние подробности. Конечно, философия имела в исламе, как и везде, большое влияние на выработку теологической системы, но это же можно сказать и о других науках, например о философии и т.д., на которых мы также не можем останавливаться. При этом не следует забывать, что философия у арабов более резко отделена от теологии, чем у нас; эта последняя занимается истиной, получаемой через Откровение и предание, между тем как философия обнимает все те отделы знания, которые постигаются логическим рассуждением, каковы, например, математика, логика, физика, метафизика, политика и мораль. Так как за недостатком места мы и без того принуждены ограничиться лишь некоторыми поверхностными замечаниями, то тем охотнее мы указываем здесь на те произведения, которые специально посвящены истории арабской философии.
Из литературных произведений аль-Ашари до нас дошло лишь немногое; тем не менее мы хорошо знакомы с его воззрениями из свидетельств его учеников и последователей. Следует заметить, что учение аль-Ашари не сразу и не вдруг нашло себе доступ в правоверные школы. Люди слепо благочестивые постоянно учили, что калам есть дело дьявола для заблуждения верных, и сами не доверяли ему даже тогда, когда он сделался безвредным средством для изъяснения магометанских догматов. Ведь Аллах и пророк не написали калама, почему же верные должны в нем нуждаться? Другие находили в учении аль-Ашари еще много такого, что обнаруживало в нем прежнего еретика. Испанский теолог Ибн Хазм (ум. в 1064 г.), стремившийся ввести также и в калам принцип точного смысла, направил против него и его школы самые жестокие стрелы своей теологической ненависти. Только мало-помалу учение аль-Ашари проложило себе путь среди людей, принадлежащих к его Мадсхабе, и шафеитов, а затем и между ханафитами; впрочем, последние держались учения не аль-Ашари, а его современника Мухамеда аль-Матуриди, расходившегося с аль-Ашари лишь в незначительных пунктах. Через аль-мохадов учение аль-Ашари сделалось также известным и на Западе и наконец благодаря влиянию популярных сочинений Газали распространилось повсюду в исламе.
Внутреннее убранство мечети в Кордове
Понятно, что говоря об "ашаритском учении", мы разумеем не личные воззрения аль-Ашари, но воззрения его последователей, изложенные в многочисленных магометанских катехизисах и подробных догматических сочинениях.
Согласно туземным писателям, магометанское вероисповедание совмещает в себе, собственно, шесть пунктов, именно веру в Бога, ангелов, священные книги, пророков, воскресение и день всеобщего суда и, наконец, в предопределение. Мы изложим здесь наиболее важное по возможности вкратце. Мы уже дали общую характеристику магометанского понятия о Боге, равно как и перечислили названия семи вечных свойств, которые ему приписываются и которые служат выражением того, что Бог никогда не перестает проявлять свою деятельность. Меньшее догматическое значение имеют 99 прекрасных имен Божиих, которые почерпнуты из Корана и предания и которые полагается произносить, перебирая магометанские четки. Следует заметить, что неподвижность абстрактного понятия о Боге значительно смягчается если не в догматике, то для практического верования, так что, например, милосердие Божие имеет большое значение, и в Коране оно восхваляется более чем какое-либо другое качество Божие. Абсолютная единичность Бога не исключает веры в другие небесные существа, именно в ангелов; напротив того, об этом веровании говорится с особенной настойчивостью. Впрочем, ангелы считаются Божьими творениями в таком же смысле, как и люди на земле. Таким образом, этим выражается, что вообще нет такого Божественного существа, которое можно было бы даже отдаленно сравнивать с Богом, так что хотя антропоморфические свойства его – зрение, слух и речь – должно понимать в буквальном смысле, тем не менее они не имеют никакого сходства с человеческим зрением, слухом и речью. Для этих свойств, например, нет ограничения, так что Бог видит и слышит все, что происходит в творении; хорошие и дурные поступки человека также подчинены его всемогуществу как создателя всего, что существует. Поэтому все имеет условное бытие, потому что оно в своем существовании зависит вообще от Божеской воли, один только Бог существует необходимо. Все это излагается и утверждается в догматических книгах против несогласных мнений и подтверждается блестящими и надежными доказательствами.
Что касается Откровения, то несомненно, что Бог "вещал" от начала вечности, то есть что он всегда проявлял себя при посредстве вечного свойства речи, и притом пред людьми через посредство ангелов, пророков и посланников.
Ливанский водопад
Учение об ангелах и джиннах мы оставим в стороне, хотя они-то именно и играют большую роль в народном веровании. Пророков (наби) и посланников (разуль) было очень много, так что некоторые предания говорят, что их было 124 000, другие – 224 000. Посланники занимают более высокое положение, потому что на них возложена была специальная миссия; из них Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус и Магомет принесли писанные Откровения. Признаки пророческого призвания суть следующие: сила творить чудеса, безгрешность, лицезрение Бога еще во время земной жизни, право ходатайствовать за верных в день суда. Следует, однако, заметить, что они не потому пророки, что обладают этими качествами, а потому, что они самим Богом были избраны на пророческое служение, после чего им и были сообщены эти преимущества. Между священными книгами только один Коран, собственно, имеет значение для людей, так как с его появлением прежние священные писания были упразднены; да кроме того, они, вследствие безбожия их обладателей, неправильно понимались и даже сознательно портились. Коран, напротив того, есть несотворенное слово Божие, которое от вечности существовало у Бога, начертанное на сокрытой скрижали, и во время жизни Магомета было ниспослано на землю в месяц рамадан через архангела Гавриила, а потом по частям открывалось пророком в течение двадцати трех лет. Письменное начертание его и произносимые при чтении звуки, конечно, созданы, но они во всяком случае представляют собою лишь копию Корана, а не самый Коран. Заключающиеся в нем предписания хотя все Божественного происхождения, но не все одинаково обязательны, потому что одни из них были прямо отменены Богом, другие же, по преданию, сделались недействительными.
Хотя поступки человека – дело Божие, однако они присваиваются самому человеку; человек определяет их нравственный характер и, согласно этому, награждается или наказывается в загробной жизни. Поэтому непосредственно после смерти ангелы Мункер и Накир испытывают и выслушивают его; впрочем, это только преддверие того, что его ожидает в день суда. Когда наступит этот день, знает один Бог, но судному дню будут предшествовать известные знамения, например явление Антихриста, пришествие Иисуса и Махди; также и вся природа изменится: солнце будет восходить на западе, все живущее умрет, небо растечется и горы ниспровергнутся и т.д. Затем настанет воскресение, верные пойдут направо, а неверные – налево и настанет день суда. Небесные весы приведутся в действие, сюда же перенесутся рай и ад вместе с адским мостом (сират). Затем добрые и злые поступки взвешиваются на весах, и что окажется тяжелее, соответственно тому и произносится Божий приговор. Если добрые деяния перевесят хотя бы на самую малость, то человек безвредно переходит через адский мост и входит в рай, если же перевесит зло, то это для него становится невозможным, и он достается в жертву адским мучениям. Для неверных тогда уже нет никакого спасения, верные же могут еще рассчитывать на Божию милость и на ходатайство пророка. Пророкам и мученикам не приходится испытывать всего этого – они немедленно после смерти идут в рай.
Таковы в главных чертах эсхатологические ожидания магометан; конечно, многое указано нами здесь лишь вскользь, иное и совсем опущено, потому что как раз в этой части догматики восточная фантазия богато разукрасила отдельные события. Как Коран, так и предание выражаются на этот счет слишком определенно, чтобы можно было допустить какое-либо рассудочное толкование, как то делают, например, мутазилиты и другие, объясняющие весы и адский мост метафорически.
Мистика
В предыдущих параграфах мы старались дать очерк установления законов культа и догматической системы; ни тот, ни другая, однако, не могли удовлетворить стремлениям благочестивого чувства. С самых ранних времен между верующими встречались люди, которые так сильно были поражены рассказами Корана о светопреставлении и т.п., что всю жизнь свою проводили в молитве, посте и других религиозных упражнениях и глубоко были проникнуты мыслью о тщете земного величия. Развитию этого направления могло содействовать влияние христианских аскетов. Но образ жизни монахов и пустынников не нашел подражателей между магометанами, так как Магометом высказано было определенное правило о том, чтобы в исламе не было монашества. Наиболее известным последователем этого мрачного воззрения на жизнь был Гассан из Басры (728), человек, полный рвения, который открыто протестовал вместе со многими единомышленниками против суетности, овладевшей исламом в эпоху правления Омейядов. Несмотря на то что по многим вопросам он симпатизировал хари-джитам, а в других сходился со старинными мутазилитами, тем не менее он сумел сохранить за собой славу доброго правоверного.
Львиный дворик в Альгамбре
В кружках подобного рода выработалось учение о существовании различных степеней между людьми, – учение, которому сам Коран оказал содействие. На основании его не одни только пророки и мученики занимают предпочтительное положение; в нем говорится также о сынах и друзьях Божиих, которые стоят близко к Богу и которым нечего страшиться или печалиться (сура 10, 63). Арабское слово, обозначающее таких людей (wali, множ. Awlija), скоро получило значение "святой", и хотя Коран в некоторых местах клеймит почитание таких святых как многобожие (сура, 18, 102), но это не изменило народного верования, и целью благочестивых людей сделалось достижение степени друга Божия, или святого. Думали, что должна существовать дорога (tarika), прямо ведущая к этой цели, и скоро для этого была выработана целая система правил. Так, уже в первом и во втором столетии хиджры грубая шерстяная одежда (суфа) была атрибутом набожности и отречения от мира; соответственно этому внешнему признаку набожные люди стали называться суфиями, а наука или искусство, которым они занимались, – тазаввоф. Не отказываясь от мирского общения, они в точности исполняли религиозный закон, но, далеко не довольствуясь этим, собирались на особые сходки, на которых совершались религиозные упражнения, называемые дзикр, состоявшие главным образом из продолжительных воззваний к Богу. Впрочем, настоящая организация таких религиозных собраний принадлежит более поздней эпохе, хотя позднейшие мистики и относят их еще ко времени Абу-Бекра и Али. Необходимость такой организации возникла вследствие заблуждений, в которые впали суфии преимущественно в Персии, где ислам, как будет указано в следующей главе, принял совершенно иную форму, чем в других магометанских землях.
Факсимиле карты Ирака из рукописи Истахри 569 г. хиджры
Учение суфиев получило у персов чрезвычайно большое распространение, может быть, потому, что в печальные времена национального унижения умы вообще были склонны уйти от света и искать утешения в покаянных упражнениях и религиозных мечтаниях. Цель здесь тоже была иная, чем в других местах: нужно было привести себя в состояние экстаза, вследствие которого человек становился невосприимчивым к мирским впечатлениям и чувствовал себя соединенным с Божеством. Отношение человека к Божеству уже не определялось страхом перед справедливыми адскими наказаниями, а представлялось скорее в виде союза любви. Истинное богопознание, которое, казалось, могло быть достигнуто только таким путем, изображало совершенно иного Бога, чем тот, о котором проповедовал ислам, и прямо перерождалось в пантеизм. Учение это не могло развиться ни из религии Заратуштры, ни из буддизма, хотя последний и имел весьма широкое распространение в западных провинциях перед магометанским завоеванием. Похоже на то, что учение это ведет свое начало от пантеистической системы Веданта. Впрочем, в суфитском учении о "фана", то есть совершенном поглощении отдельного самопознания полнотой Божественного сознания, нельзя не видеть сходства с буддийским учением о нирване.
Это направление, в сущности своей идущее против ислама, естественно, не могло оставаться неизвестным, потому что были такие мечтатели, которые в состоянии экзальтации не умели удержать своего языка и объявляли самих себя Божеством; так, например, знаменитый мистик Халладж провозгласил: "Ана-ль-гакк", т.е. "Я истина, бог", – и должен был свою неосторожность искупить жестокой мученической смертью в Багдаде (922 г.). Таким образом, им приходилось скрывать антиисламский характер учения и употреблять ходячие теологические выражения в совершенно другом смысле; например, говорили о таухиде, что в официальной теологии означает единство и единичность Божества, выражая этим словом слияние человека с Божеством, и т.п. Точно так же святых, которым предпочтительно воздавали поклонение, особенно охотно выбирали из потомков пророка; особенно высоко чтились халиф Али и его оба сына, Гассан и Гусейн. С точки зрения ислама это не могло заслуживать порицания, если только при этом соблюдали необходимую осторожность и сдержанность и не называли их прямо богами. Эта персидская мистика скоро нашла себе как нельзя более пригодных распространителей в лице важнейших представителей возрождающейся персидской поэзии. Так, например, Абу Сайд ибн-аби’ль-Каир (ум. в 1049) сочинял четверостишия явно пантеистического характера и нашел себе многих подражателей. Почти все великие персидские писатели представляют из себя пантеистических мистиков. Таковы Фарид ед-дин Аттар и Джалал ед-дин Руми, который в своем огромном произведении, состоящем из двойных стихов (по-персидски мезневи), описывает в любимой форме рифмованных историй суфитскую любовь; произведение это как у персов, так и у турок находится в большом почете и считается почти за священную книгу. Даже неверующие, как Омар Хайям, и светские люди вроде знаменитого Хафиса поют в мистическом тоне и употребляют старинные мистические выражения, так что зачастую их можно принять за настоящих суфиев. Если при этом принять во внимание, что произведения эти в Персии известны всем и каждому и пользуются такой популярностью, какой едва ли достигало где-либо поэтическое искусство, то становится понятным, почему почти все персы сделались мистиками и вследствие употребления неопределенных и высокопарных выражений утратили почти всякое понимание вообще столь простого и ясного ислама. У турок мистика тоже глубоко укоренилась, у арабов же сравнительно в меньшей степени, хотя в арабской литературе мистические писатели не слишком редки. Таковы, например, Омар ибн-аль Фарид и теософы: мученик Зораварди (ум. в 1191) и ибн-аль-Араби (ум. в 1240), которые оба были известными писателями.
Вряд ли нужно объяснить, что учение суфиев не только отуманивало здравый рассудок, но понижало также и нравственность. Бесспорно, между суфиями были образцы благочестия, но необходимым последствием экзальтации было то, что они и в нравственном отношении считали себя выше других; поэтому они или совершенно отвергали религиозный закон ислама, или считали его лишь подготовительной ступенью к религиозному, то есть мистическому, развитию, сомневаясь при этом, сохраняет ли он свою обязательность или нет для лиц, стоящих на высшей ступени. Для просвещенного суфия нет уже различия между положительными религиями, чем и объясняется, почему довольно часто границы между мистикой и неверием у них сглаживаются. Чтоб избежать этой опасности, существовало одно, конечно, не всегда вполне удовлетворительное средство – организовать учение суфиев таким образом, чтобы не каждый имел возможность делаться по собственному своему произволу мистиком, но чтобы для этого требовалось проходить долгие годы учения в утомительных религиозных упражнениях, строго подчиняясь предписаниям шейха (по-персидски – пир) и в большинстве случаев оставаясь навсегда учеником (мюрид). В таком виде суфизм сделался средством к поднятию или, по крайней мере, к проявлению религиозной мысли, и даже правоверные магометане не могли найти в нем ничего худого. Выше уже было упомянуто, что благочестивый теолог Газали, будучи уже в зрелом возрасте, провел 10 лет в аскетических упражнениях и считал их столь же необходимыми и целительными для души, как лекарство – для тела. Но все же необходимым условием оставалось то, чтобы обязательность религиозного закона признавалась неприкосновенной и чтобы правоверие шейха не подлежало никакому сомнению.
Из подобного рода воззрений вытекло учреждение орденов дервишей; они были учреждены преимущественно в XII и XIII вв., но продолжают существовать и до настоящего времени. Конечно, есть некоторые ордена, предполагаемые основатели которых жили раньше, но здесь мы их не имеем в виду. Самые знаменитые и распространенные из этих орденов суть: кадириджа, рифаи-джа, мавлевиджа, шадхилиджа, нактибендиджа и др. Каждый из них имеет особое одеяние и отличительные знаки (знамена, четки и т.д.), которым приписывается таинственное значение. Все ордена имеют свои определенные правила веры и жизни, установленные основателями ордена, которые, однако, непрерывным (конечно, вымышленным) рядом преданий возводятся к Абу-Бекру, Али, даже к пророку, или, что все равно, к самому Богу, для того чтобы не было сомнения в правоверии ордена. Ордена имеют в различных местах свои здания (монастыри, текке), куда все члены регулярно сходятся один или несколько раз в неделю, чтобы здесь под руководством шейха проделать соответственные упражнения. Эти последние зачастую бывают очень странны, так что по их характеру различают, например, воющих, вертящихся и танцующих дервишей. В некоторых орденах экзальтация доходит до такой степени, что действующие лица делаются бесчувственными ко внешним впечатлениям, глотают стекло, раскаленные уголья и тому подобные предметы, наносят себе страшные раны, едят змей и т.д. В этом отношении в Египте особенно знамениты рифаиджа, наследовавшие древним Psylli, а также саадиджа, которые прежде в день рождения пророка ложились на землю, между тем как шейх на лошади ехал по их телам. Впрочем, большинство дервишей занимаются каким-нибудь ремеслом и живут в обществе людей; но существуют также и нищенствующие дервиши, не имеющие постоянного жилища и живущие подаянием. В Турции все ордена состоят под надзором шейха аль-Ислам, который наблюдает за тем, чтобы в них не вкрались противные правоверию учения и обычаи, что иногда бывало. Впрочем, мы бы зашли слишком далеко, если бы стали излагать здесь теории дервишей относительно религии, небесной иерархии и т.д. или описывать их обычаи при вступлении в орден и при других собраниях. Заметим только, что патроном-покровителем всех дервишей считается пророк Кидр, мистическая личность, христианским прототипом которого служит святой Георгий.
Существование некоторых орденов имеет в магометанском мире очень важное значение, причем, конечно, многое зависит от выбора начальника, шейха, которому принадлежит почти безграничная духовная власть над прочими сочленами.
Внутренне убранство двора Альгамбры
Так, например, несколько десятков лет тому назад шейх Сануси (1813-1859), сначала принадлежавший к ордену шадхилиджа, а потом сделавшийся основателем собственного ордена санусиджа в Африке (центр его Джарабуб в одном из пограничных оазисов между Египтом и Триполи), приобрел известность именно благодаря тому, что он был выдающимся человеком и писателем. Учреждение орденов так сильно вкоренилось в исламе, что почти каждый человек, насколько позволяют ему его личные дела, присоединяется к какому-нибудь ордену и принимает участие в общественных религиозных отправлениях, подобно тому как он также непременно принадлежит к одному из четырех Мадсхаб. Таким образом движение суфиев, которое первоначально, казалось, должно было превратить ислам в ничто, было введено в границы и теперь у суннитов является одним из наиболее действительных средств для пробуждения религиозной мысли и для поддержания ее деятельности.
Шииты
Совершенно отлично от религиозного развития суннитов шло развитие шиитов. Происхождение этой второй большой ветви магометан мы уже изложили вкратце и указали, что первоначально название это принадлежало сторонникам Али, каково бы ни было их духовное направление, хотя значительная часть из них признавала Али и его род за представителей легитимной теории. К сожалению, Апиды оказались малоспособными с успехом играть свою роль: старший сын Али, Гасан, отказался скоро от своих прав в пользу Омайяда Муавии, младший же, Гусейн, претерпел в отважном походе в Куфу в 680 году мученическую смерть. После этого между приверженцами Апидов произошло раздвоение: большинство признало право имама исключительно за сыновьями Гасана и Гусейна на том основании, что эти сыновья Али были, кроме того, внуками пророка (через Фатиму); остальные же выбрали третьего сына Али, от его другой жены, по имени Магомед ибн аль-Хана-фидж, несмотря на то что последний не имел никакого желания взять на себя политические обязанности и вел в Мекке благочестивую и уединенную жизнь. Между тем один авантюрист, во всяком случае оригинальный субъект, по имени Мухтар злоупотребил его именем, чтобы поднять в Куфе, правда лишь на короткое время, знамя восстания и кроваво отомстить за смерть Гусейна его убийцам. Он объявлял при этом, что ему были Божественные Откровения, и всевозможными обманами умел ослепить людей; но наконец был убит в сражении. Однако у Магомеда ибн аль-Ханафиджа все еще оставались последователи, и даже когда в 700 году он умер, то распространилось поверье, что он живет, скрывшись где-то в горе Радве, на западе от Медины, и когда-нибудь снова придет. Нечто подобное еще после смерти Али провозглашал известный Абдаллах ибн Саба, вероятно обращенный иудей, утверждая, что Али продолжает жить, что гром – это его голос, молния – его меч и что сам он придет, чтобы наполнить землю правосудием так же, как она теперь переполнена неправдой. Таким образом, можно сказать, что иудейское учение о мессии в данном случае применяется к Али; учение о сокрытом имаме впервые появляется в исламе как будто бы для того, чтобы дать возможность обманщикам и искателям приключений играть роль посредников. Аббасиды, потомки Аббаса, дяди пророка, проделывали это с блестящим успехом. Именно, во второй половине владычества Омайядов они посылали повсюду своих миссионеров (даис), чтобы проповедовать в пользу семьи пророка, не называя при этом ни одного имени и действуя, как думали, в интересах некоего потомка Али, который, чтобы не компрометировать себя, хотел остаться до времени неизвестным. Миссионеры ловко исполняли возложенные на них поручения и нашли много последователей в восточных провинциях государства, в Хоразане, где обстоятельства особенно благоприятствовали этому. Когда все было достаточно подготовлено, Абу-Муслим поднял черное знамя восстания: последний омайядский халиф Мерван II был разбит в 750 году в сражении при Забе и нашел себе смерть в Египте. Та же участь постигла большую часть членов его фамилии, и Аббасид Абуль Аббас вступил на престол халифов. Обманутые Апиды и их сторонники удовлетворились басней, будто бы Абу Гашим, сын Магомеда ибн аль-Ханафиджа, передал свои законные права Али ибн Абдаллаху ибн Аббасу. Но не все дали обмануть себя этим способом: там и сям вспыхивали алидские восстания, сделавшиеся особенно опасными в правление второго Аббасида Мансура; но этот деятельный правитель с неустрашимой энергией умел подавить их и избежать опасности, так что и на последующее время Аббасиды завещали трон своим наследникам.
При этом надо припомнить, что строго легитимные шииты не хотели иметь никакого дела ни с Магомедом, ни с Абу Гашимом, не говоря уже об Аббасидах, так как они признавали только потомков Фатимы. Один из этих последних, по имени Зеид, пытался во время правления Омайяда Гишама произвести восстание в Куфе, которое, однако, немедленно улеглось после его насильственной смерти (740). Тем не менее последователи его, которых называют "зейди-джа", или зейдитами, остались верными его потомкам; некоторые из последних основали позже династии в Дейле-ме и Табаристане, другие в Юго-Западной Аравии (Санаа). Эти зейдиты занимают между шиитами особенное положение, потому что они в противоположность истинным шиитам признают Абу Бекра и Омара законными халифами и в вопросах веры следуют мутазилитскому учению. Закон их в главных чертах сходится с суннитским и только во второстепенных вопросах отступает от него.
Кербела – шииты, наглядно рисующие мучения Гуссейна
Другие шииты отвергали притязания Зеида и признавали права за братом его Магомедом; их называют обыкновенно "имамиджа", а также "почитателями двенадцати", потому что они признают двенадцать следующих друг за другом имамов, именно: Али, Гасана, Гусейна, Али, Магомеда, Джафара, Мусу, Али-ар-Ридха, Магомеда, Али Наки, Гасан Аскари и Магомеда. Все это были по большей части благочестивые магометане, никогда не имевшие политического значения, кроме трех первых и Али ар-Ридха. Последнему пришлось дать свое имя для попытки соединения, сделанной халифом аль-Мамуном, тем самым, с которым мы уже имели случай познакомиться как с покровителем науки и другом мутазилитов. Али ар-Ридх был обручен с одной из дочерей халифа и провозглашен престолонаследником; имя его стали даже чеканить на монетах, и зеленое знамя Апидов было принято аль-Мамуном. План был недурно придуман для того, чтобы привлечь шиитов на сторону Аббасидов; тем не менее он рушился благодаря сопротивлению главного суннитского города (Багдада), после чего Али как раз вовремя умер (818), вероятно отравленный халифом. Могила его в Мешхеде до настоящего времени остается одним из мест, наиболее посещаемых богомольцами наряду с Кербелой, где умер Гусейн, и Неджефом, где, как предполагают, был похоронен халиф Али; последние два места находятся на турецкой территории. Эти три священных места заменяют шиитам Мекку и Медину, потому что в этих суннитских городах они постоянно подвергаются ненависти черни, и молитвенное настроение их на могиле пророка нарушается видом могилы похороненного около него Омара, которого они презирают. Многие благочестивые шииты приказывают похоронить себя в Неджефе или Кербеле, чтобы покоиться около благословенного имама; огромные караваны покойников непрерывно тянутся сюда из всех шиитских земель, распространяя трупный запах, заражающий воздух.
Прежде чем излагать далее историю "почитателей двенадцати", мы должны еще возвратиться к предшественнику Али ар-Ридха, чтобы припомнить одно из замечательнейших явлений в области истории магометанских сект. Именно, были такие шииты, которые признавали законным имамом не Али ар-Ридха, а его брата Измаила. С его смертью приверженцы его, казалось, должны бы были рассеяться, но пока они еще были в нерешимости, что следует предпринять, один хитрый обманщик воспользовался удобным случаем, чтобы еще раз извлечь пользу из учения о сокрытом имаме. Человек этот назывался Абдаллах ибн Маймун. Он сделал важное открытие, состоящее в том, что история мира протекает правильными периодами и, очевидно, подразделяется на семь таких периодов, причем начало каждого из них всегда ознаменовано появлением пророка. Шесть таких периодов, связанных с именами Адама, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса и Магомета, уже прошли; нет сомнения, что и седьмой уже приближается к концу, так как в каждом периоде опять-таки бывает семь имамов, а Измаил как раз был седьмым после Магомета. Но так как после Магомета нельзя более ожидать пророка, то ясно, что седьмой и последний, только что начавшийся период должен быть ознаменован появлением Махди, и затем предстоит конец мира. Но шииты твердо веровали, что этот Махди должен произойти из рода Фатимы, так что оставалось признать, или что Измаил не умер и должен прийти снова в образе Махди, или что другой пока неизвестный Алид будет обетованным Махди. Что было неизвестно толпе, то было известно человеку посвященному, и подобно тому как Мельхиседек узнал некогда Авраама, так теперь Аб-даллах являлся посредником между верными и известной ему одному таинственной личностью.
Абдаллах умел лучше всякого другого посредством мнимой таинственной науки сделать эту теорию доступной толпе не только у шиитов, но и среди суннитов и даже христиан, евреев и магов, которые под разными именами ожидали искупителя. Он сочинил учение о сокровенном смысле священных книг, главным образом Корана, который он понимал благодаря своему особенному отношению к Махди. Посредством аллегорий и т.д. он почерпал из Писания неслыханные факты, которые в конце концов сводились к отрицанию всякой положительной религии и состояли, судя по современным известиям, из странной смеси гностических, парситских и философских элементов. Он был достаточно предусмотрителен для того, чтобы не сейчас раскрыть полную истину своим слушателям, а довольствоваться тем, что затрагивал их любопытство, возбуждал сомнения и сообщал им, наконец, что нужно пройти семь различных степеней, чтобы быть совершенно посвященным в Божеские тайны. Но прежде чем достигнуть этого, необходимо распространять учение о скором пришествии Махди и приобретать ему последователей. С этой целью Абдаллах рассылал повсюду своих миссионеров.
Здесь мы еще упомянем, что между адептами нового учения был также Хамдан Кармат, от которого получили свое название карматы, производившие долгое время беспорядки в Ираке, Сирии и особенно в Бахрейне (Юго-Западная Аравия). В последней из названных провинций под начальством некоего Абу-Тагира они сделались так могущественны, что угрожали Багдаду и в 930 году завоевали Мекку. При этом они похитили древний священный камень и только через 20 лет выдали его обратно. Это обстоятельство указывает на то, что они действовали также против древних священных обычаев и священных предметов. Недостаток места не позволяет нам, однако, сопоставить здесь и дополнить разрозненные и несвязные известия о религиозных восстаниях и учреждениях Карматов.
Мусульманский дом в Каире
Итак, мы снова возвращаемся к истории Абдаллаха. Преследуемый властями, он продолжал свою пропаганду до конца дней своих в Саламидже, в Сирии. Ему наследовал затем сын его Ахмед, а когда и этот умер, появился наконец сам Махди – именно у берберов Северной Африки, у которых миссионеры пользовались особенным успехом. Он называл себя Обайдаллахом и производил свое генеалогическое дерево от Фатимы, почему члены основанной им династии называются Фатимидами; однако, по мнению европейских исследователей, это был обманщик, в действительности родственник Абдаллаха, носивший собственное имя Сайд.
Фатимиды лишь тогда достигли полного могущества, когда в 969 году завладели Египтом и перенесли туда свою резиденцию, так что не раз казалось, что владычеству Аббасидов пришел конец. Между тем опасность, которая грозила с их стороны исламу, была устранена. Жители Египта были строгие сунниты, а властители оказались настолько умны, что вполне примирились с правоверием. Только шестой властитель этой династии, Хаким (996-1021), еще ребенком вступивший на престол, предс