Эми С. Фостер
Когда уходит Осень
Эми С. Фостер
Когда уходит Осень
Первой Элли, моей бабушке, посвящается
КАЛЕНДАРЬ ЯЗЫЧЕСКИХ ПРАЗДНИКОВ
+ Имболк (День сурка) – день встречи зимы с весной. В древней Ирландии февраль считался первым весенним месяцем. По одной из версий, название праздника (Imbolc) восходит к древнеирладскому слову «mblec» – «молоко». Имболк знаменует рождение ягнят и начало лактации у овец. В этот день устраивали традиционные гадания, совершали языческие обряды. Имболк был днем ритуального очищения, праздником домашнего очага. (Здесь и далее примечания переводчика.)
• Бельтайн (Вальпургиева ночь) – ночь на первое мая, один из самых пышных языческих праздников. В английских селениях центральное место в этот день традиционно занимал шест (фаллический символ), который украшали цветами и зелеными ветками, а возле него выбирали королеву мая. Это праздник плодородия и возрождения страсти, время любовных игр: всюду царит веселье, проходят молодежные гулянья, за которыми следуют июньские свадьбы.
Лугнасад (Lughnasadh) – ирландский языческий праздник начала осени, переводится как «сборище Луга» или «свадьба Луга». Луг – один из богов кельтского пантеона, покровитель земледелия и многих ремесел.
♦ У кельтов Самайн знаменует собой начало зимней, темной половины года. Согласно мифам, в этот день бог мертвых Самайн созывал злых духов, которые в течение минувшего года обитали в телах животных, а вечером духи умерших посещали свои дома, и потому для них накрывали столы и оставляли двери открытыми. Считалось, что духи могут жестоко отомстить живым, если не оказать им должного внимания.
ВСТУПЛЕНИЕ
В поросшей вереском округе Авенинга среди стелющихся побегов и полевых цветов виднеется небольшая бронзовая табличка. Она блестит, как новенькая, хотя ей уже полторы сотни лет. Круглый год люди ходят мимо нее (жители Авенинга считают, что такая малость, как дурная погода, не может помешать их прогулкам на свежем воздухе). Но кто знает, много ли горожан прочли, что на ней написано?
Табличка гласит:
1 августа 1859 года. «Наконец‑то обрели мы наш Сад. Нет, здесь не будет ни яблочного древа, ни змия, ни позорного изгнания за то, что Бог сотворил нас такими, какие мы есть. Несмотря на глубочайшее несовершенство нашего мира, здесь обрели мы обетование истинного Эдема. И всякий нуждающийся найдет в нем прибежище и защиту».
Серафина Авенинг
Эта туманная надпись, с ее библейски возвышенной (не еретической ли?) интонацией, лишь дополняет бытующую легенду о возникновении Авенинга.
Легенда похожа на все истории о сотворении мира: спросите любого жителя острова о том, как появился этот город, и каждый поведает вам свою версию. Одни полагают, что Авенинг был основан необычными пионерами, во главе которых стояли женщины, – они стремились спасти свой род от религиозных преследований того времени. Ведомые лишь острым чутьем Серафины Авенинг, они прошли весь континент с востока на запад и, переплыв иссиня‑черные воды пролива, оказались на укрытой со всех сторон заснеженными горами земле, где растут высокие кедры. Другие заявляют, что намерения Серафины не были столь благородны и чисты и сюда она прибыла со своими последователями в поисках легендарного золота Западного побережья. Третьи, однако, говорят, что всему виной были шаманы салишей,[1]местных индейских племен, что это они потопили здесь корабль Серафины Авенинг во время шторма. Есть и совершенные скептики, которые вообще сомневаются в правдивости рассказов о Серафине Авенинг или считают, что в ее мифическом образе слилось несколько реальных людей. Но Отам[2]Авенинг, утверждающая, что она прямой потомок Серафины, непоколебимо уверена: эта женщина действительно существовала.
Как и обещала Серафина много лет назад, Авенинг стал тихой гаванью и прибежищем для всякого, кого постигла беда, жил ли он прежде в небольшом городке или в каменных джунглях мегаполиса. Почти всякий почин имеет добрую цель. Но человеческая жадность и интриги политиканов нередко приводят к тому, что все остается пустыми мечтаниями. Но только не в Авенинге, приютившемся на буйно заросшем пятачке суши в Тихом океане. Основатели города, кем бы они ни были, положили своим идеям, своей системе взглядов, своим представлениям о будущем твердое основание.
Учреждение языческих праздников приписывают именно Серафине Авенинг. И не потому, что она была ведьма, как до сих пор утверждают некоторые. Праздники эти соответствовали смене сезонов, дня и ночи, совпадали со временем сбора урожая, то есть были связаны с вещами осязаемыми, очевидными, на которые всегда можно положиться, и являлись той невидимой нитью, что объединяет всех. Каждый вправе верить во что угодно, но любой человек знает, что самая темная и холодная зима когда‑нибудь закончится и уступит место весне. Такие дни перехода времен года и стали всеобщими праздниками, и этого оказалось достаточно для создания крепкой общины, необходимой городу для полноценной жизни и процветания.
По правде говоря, не всякий чувствует себя в Авенинге комфортно во всех отношениях. Город подобен магниту: одних он притягивает к себе, а других отталкивает. Те, кто ему подходит, остаются здесь навсегда; но есть и те, кто уезжает, как только подрастут и оперятся; чужаки же, планируя отпуск, просто не видят его на карте. Можно сказать (многие так и говорят), что город сам отбирает для себя нужных людей.
Впрочем, не имеет большого значения, как именно возник Авенинг. Достаточно того, что существование этого прекрасного и удивительного городка, обосновавшегося на побережье Британской Колумбии, окутано тайной. Но даже и эта тайна не столь важна, по крайней мере теперь, а может – пока еще. Так что начнем мы не с этого. Наша история начинается совсем с другого.
Утро двенадцатого декабря выдалось сырое, небо было серым, как вересковая пустошь. Отам Авенинг открыла глаза и перевернулась на спину. Если б она не знала, где находится, то могла бы поклясться, что проснулась в номере какого‑нибудь убогого мотеля, где кровати такие хлипкие, что от малейшего движения дрожат и ходят ходуном. Но Отам понимала, что дрожит не матрас, а ее позвоночник. Она застонала. В мозгу покалывало, нервы были натянуты, как струны, и гудели – все это неспроста. Что‑то или, точнее, кто‑то был уже совсем близко и давал о себе знать.
В Авенинге Отам жила давно. Но отчего‑то все чаще ее охватывало подозрение, что срок истек – пора покидать эти места. И вот теперь – в этом она уже не сомневалась – предпринимались некие конкретные шаги, чтобы заставить ее уйти.
Удивительно, как порою складываются судьбы. Много, очень много лет назад Отам была обыкновенной девочкой, жила себе поживала, как все нормальные люди. И вдруг ее призвали вступить в орден Джен – все сразу переменилось, стало загадочным и странным. Отам начала много трудиться, работа была интересная, а нередко и опасная. Но потом все вроде бы вернулось на круги своя. В последнее время Отам вела обычный, ничем не примечательный образ жизни. И хотя ее ежедневная рутина казалась остальным чем‑то совершенно исключительным, она свыклась с буднями, которые текли относительно спокойно, ровно и гладко.
Отам старалась не обращать внимания на непрерывное жужжание в позвоночнике и лишь к вечеру, когда она сидела за рабочим столом, ей стало все окончательно ясно. Как открываются врата, она не услышала, просто поняла, что они открылись и незваный гость идет именно к ней. Прошло несколько секунд, а Отам все сидела за столом, борясь с чувством, в котором смешались печаль, ожидание и раздражение.
– Ну, здравствуй, – послышался снизу чей‑то голос.
Она узнала его: это сестра Нил. Слава богу, хоть послали того, кто ей, в общем‑то, нравился. Формально она должна бы любить всех сестер ордена. Она и любила их, по крайней мере теоретически. На самом же деле многих терпеть не могла.
– Сестра Нил, – с искренним удовольствием откликнулась Отам, встречая на лестнице старую подругу.
Женщины обнялись и коснулись друг друга лбами, как это принято между членами ордена Джен.
– Дай же на тебя посмотреть, – весело продолжала Отам. – Мы так давно не виделись, сестра.
Вместо ответа Нил подняла брови. Она постарела: волос безжалостно коснулась седина. Скоро Отам займет ее место Старейшины.
– Да и ты уже не молоденькая, Отам, – сказала Нил с сильно выраженным ирландским акцентом. – Не забывай об этом, когда на языке вертится очередная бестактность.
Отам засмеялась. Да, при сестре Нил опасно даже думать в полную силу.
– Пойдем на кухню, заварю чаю. Вчера мне захотелось испечь хлеб из пресного теста, так что, считай, тебе повезло.
Отам подхватила подругу под локоть и повела на кухню, которая располагалась не в жилом помещении, а внизу, на первом этаже – в «Роще Деметры», ее магазинчике. Он был оформлен в стиле нью‑эйдж,[3]как это называли теперь, и здесь продавалось все, что душе угодно: от благовоний и свеч до природных камушков для оформления книжных обложек. Она привыкла приглашать к себе на кухню и незнакомцев, и друзей. Демонстрация приготовления пищи, выпечки, настоек, компрессов и припарок – еще одна грань ее дела.
Отам протянула руку, указывая Нил, где сесть: за старым столом перед сложенным из камня камином, над которым свисали подвешенные к потолку пучки сухих трав.
– Ого, да ты меня хочешь побаловать, – весело сказала Нил. – Я вижу, ты, дорогая, как всегда, все предвидела.
– Можно подумать, тебя это удивляет, – отозвалась Отам.
Она включила электрический чайник и достала с открытой полки баночку с наиболее подходящим для этой встречи сортом чая.
– Если честно, то да, – улыбнулась Нил, но Отам заметила, что в ее глазах мелькнула какая‑то тень. – Наверняка догадываешься, зачем я здесь.
– Конечно. Тебя послали сообщить, что мне пора уходить. Ты пришла, чтобы предупредить, как и положено, за год.
Отам старалась не слишком демонстрировать свою печаль.
– Мы с тобой, Нил, старые подруги, и мне кажется, я многим тебе обязана. Ты что думала, я буду кричать на весь дом, так, что ли? – спросила Отам, облокотясь на посудомоечную машину.
– Нет, конечно, – заверила ее Нил. – Но… мы ждали, что ты станешь протестовать.
Отам непроизвольно закусила губу: не сболтнуть бы лишнего.
– Мы же знаем, прекрасно знаем, что для тебя значит Авенинг.
– И тебе известно, Нил, почему моя ситуация исключительная, – медленно проговорила Отам, поворачиваясь к щелкнувшему чайнику.
Она налила кипятка в заварочный чайничек. Нил молчала и ждала, когда чай будет готов, а ломти хлеба намазаны маслом. Ждала, когда Отам усядется напротив, лицом к ней.
– Ты не первая, Отам, и не последняя из тех, кто играет столь важную роль в обществе. Все меняется: технологии, войны, политика. Орден Джен тоже не стоит на месте. Твою работу будут выполнять другие сестры.
Нил отхлебнула из чашки.
– О, как вкусно, – похвалила она.
– Да, я понимаю, все меняется. Просто нелегко уходить.
Руководство ордена знало, как глубоко Отам почитает Нил, которая не станет лгать ей или вести себя грубо. Именно поэтому – чтобы Отам не поднимала шум – к ней и послали не кого‑нибудь, а Нил. Эта расчетливость очень задевала Отам.
Отведав хлеба, Нил вытерла пальцы о салфетку и сунула руку в карман, пришитый к нижнему краю блузки. Она вынула какую‑то бумажку, положила на стол и подтолкнула ее к Отам.
– Ну и что это такое? – спросила Отам, коснувшись записки кончиками пальцев.
– Думаю, ты догадалась, – серьезно ответила Нил.
Отам взяла листок, осторожно развернула его и пробежалась глазами по списку имен.
– Это, наверное, какая‑то шутка, – сказала она.
– Если бы так, – ответила Нил без тени улыбки.
– Ну, тогда вы ошиблись, – повысила голос Отам.
– Ты прекрасно знаешь, что мы никогда не ошибаемся, – сдержанно отозвалась Нил. – Ведея – оракул ордена уже несколько тысяч лет. И она не заблуждается. Разумеется, бывает нелегко ее понять и смириться, но она всегда права.
Отам пришлось умерить пыл и действовать осторожнее: хотя Нил ей и подруга, сестра, но все же старшая по положению.
– Многих я даже не знаю. Никогда о них не слышала. Элли Пеналиган? Кто она такая, черт побери?
Разгоряченная, Отам сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться.
– Я полагала, что стану выбирать из тех, с кем работала, а кое‑кого даже лично несколько лет готовила к этой работе.
– Многовато берешь на себя. Тебе всегда было известно, что решение принимаешь не одна только ты. Ты дала клятву, сестра Отам, ты приняла обет служить ордену Джен, как он служил человечеству задолго до того, как люди научились фиксировать собственную историю. И ты будешь служить.
Нил отхлебнула из чашки.
– Послушай, я уверена, что у тебя есть некоторая свобода действий. Этот список – руководство для тебя, и его нельзя игнорировать. Всех, кто в нем есть, надо внимательно рассмотреть и принять решение. Но окончательное слово – за тобой. Хоть убей, не могу понять, почему тебе этого мало.
Вот бюрократы, оставили‑таки ей лазейку! Отам стало немного легче.
– Извини. Просто я… в общем, я посчитала, что у меня совсем нет никакого выбора. Думала, что Ведея знает, кого я наметила, и на этом можно поставить точку. Надеялась, что за год смогу подготовить этого человека. Не знала, что год мне дается для того, чтобы все взвесить.
Эта новая для нее мысль – остался всего год, чтобы принять решение, – неожиданно привела Отам в отчаяние.
– Так ты теперь вообще отказываешься от выбора? – Брови Нил поползли вверх. – Могу вернуться и попросить Ведею подыскать что‑нибудь более… конкретное, – предложила она.
– Нет‑нет, конечно, не надо. – Отам умоляюще сложила перед собой ладони. – Я воспользуюсь этим списком. Самым внимательным образом рассмотрю все кандидатуры. И сделаю правильный выбор.
– В этом я не сомневаюсь. У тебя есть дополнительная возможность, ведь здесь так много по‑настоящему талантливых женщин. Это же Авенинг! Другого такого места на всем белом свете не сыщешь. Благословенный уголок!
Отам кивнула. Ей не хотелось выслушивать любезности Нил. Она и сама знала, что Авенинг удивительный город. И ей от этого было не легче.
Нил потянулась и взяла Отам за руку. Пожатие ее было мягким, как у умудренного опытом человека.
– Мы все – единый орден Джен, но помимо этого мы еще и люди. Нам необходимы перемены. Они придают нам сил, способствуют нашему росту, делают нас лучше. И тебе стоит встряхнуться, Отам. Пора открыть новую главу в жизни. Авенингу тоже нужны перемены. Свежая кровь. Яркие перспективы. Время пришло.
– Знаю, – согласилась Отам. – Это просто тоска по прошлому. Вряд ли это полезно. Не обращай внимания.
– Все хорошо, дорогая. Жизнь движется вперед. Тебе теперь придется о многом подумать – не только принять решение. У каждого свой путь. – Нил встала. – Ну, мне тоже пора. Прости, что потревожила. И спасибо за чай.
Отам неуверенно кивнула, сомневаясь, хочет ли она, чтобы Нил погостила еще немного.
– До свидания, сестра, – сказала Нил перед тем, как открылись врата. – И прошу тебя, обязательно приходи, если понадобится что‑нибудь обсудить. Взгляд человека непредвзятого бывает полезен. Мы беспокоимся, что ты слишком привыкла полагаться только на себя. Нравится тебе это или нет, Отам, но мы – одна семья.
Отам обняла подругу и пообещала, что непременно навестит ее и будет держать всех в курсе своих дел. Тогда она еще думала, что выполнит обещание. Притворив дверь, чтобы не слышать, как закрываются врата, Отам положила листок в карман: еще раз заглядывать в список у нее не было желания, но уже через пару часов она не выдержала и снова достала его. Скоро праздник зимнего солнцестояния – время, когда самая длинная, самая темная ночь в году уступает дорогу свету и солнцу. Отам понимала, что должна воспользоваться возможностью, которую предоставляет именно это празднество: начать новый виток в своей жизни – с легкостью рвануть вперед. Кроме того, уже просто не было смысла оттягивать его и дальше.
Она просмотрела список, и он снова показался ей совершенно нелепым. Но такого ведь быть не может. Каждое имя, как и сказала Нил, попало сюда не случайно. Но дело в том, что Отам лично знала женщин, которые гораздо лучше подходили для выполнения требуемых задач, чем некоторые предложенные персоны. Может быть, Ведея не восприняла список ошибочным в целом, просто некоторые кандидатуры недостаточно подробно изучены. Или это часть какой‑то более широкой проверки. От этой мысли на душе у Отам стало тяжело. Как ни крути, она уже слишком стара для таких вещей.
Вот если б устроить собеседование, как при приеме на обычную работу: поместить в газете объявление, представить его на всеобщее обозрение. И тогда, может быть, Вселенная позаботится о том, что могла проморгать Ведея. Отам закусила кончик ручки и уставилась в потолок. А почему бы не дать такое объявление? Это ее право, и Авенинг – город не такой, как другие. Народ здесь считает ее ведьмой (это не совсем так, но пусть думают), и многие видели ее Книгу Теней.
Днем Отам составила план действий. Она объявит, что хочет взять ученицу, и устроит нечто вроде конкурса. Заинтересованные кандидатки напишут эссе, она прочитает и увидит, о чем они думают, каков их духовный уровень. Мысль о том, что эти женщины сами примут участие в столь важном деле, подняла ей настроение. А что, так будет современно: она предоставит желающим равные шансы самостоятельно подняться выше, заявить, что они готовы сознательно изменить свою жизнь, а не ждать некоего зловещего знака от ордена Джен. Поймут ли люди, что она уходит? Вряд ли. Даже если б она открыто заявила об этом, маловероятно, что ей кто‑то поверит. Слишком прочными узами она связана с этим городом.
Отам приступила к предварительному этапу: набрала номер Такера Брэдшоу, дьявольски красивого репортера газеты «Авенинг сёркл», и договорилась насчет заметки, в которой он сообщит о том, что Отам ищет ученицу. Не прошло и часа, как зазвонил телефон. На другом конце провода была Элли Пеналиган – оказывается, она работает в «Авенинг сёркл» информационным аналитиком. Очень смешно – ее имя есть в списке, который Отам отвергла, а Вселенная тут же установила с ней контакт. Одна из кандидаток помогает привести ее план в действие.
До празднования зимнего солнцестояния оставалось около девяти дней, а в Авенинге все уже знали: Отам ищет ученицу. Но это было не совсем так, по крайней мере формально. На самом деле Отам искала себе замену.
ДЕКАБРЯ: ЗИМНЕЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
Элли Пеналиган от природы была тихоход. Нет, она вполне здорова, и свою неторопливую танцующую походку она не назвала бы философской. Просто Элли всегда точно знала, сколько времени займет любой ее переход из точки А в точку Б. Такой уж она человек.
Двадцать первого декабря в восемь часов пятнадцать минут утра Элли была уже на Бриджидс‑вэй и неторопливо, размеренно вышагивала, изящно ставя одну ножку перед другой. Будь ты обыкновенный человек и шагай по той же улице в то же свежее утро, то, скорей всего, не заметил бы Элли. Даже если эта женщина твоя знакомая, ты бы все равно ее не увидел. Дело в том, что Элли обладала особой, присущей только ей магической способностью быть невидимкой.
Когда Элли была моложе, она считала свою незаметность проявлением чего‑то иного – например, ее неуклюжести, постоянного страха сделать или сказать что‑нибудь не то. Повзрослев, обретя уверенность в себе и жизненный опыт, она думала, что с возрастом избавится от состояния, когда ее никто не замечает. Но в последнее время Элли чувствовала себя настоящим призраком. Она могла находиться где‑нибудь, все равно где, а на самом деле ее там как бы и не было вовсе. Люди не обращали на нее внимания, смотрели сквозь нее, мимо. Ее невидимость существовала сама по себе и была уже не метафорой, не выражением чего‑то иного, не защитным механизмом или странной прихотью. Элли действительно была невидима. По крайней мере, ей самой так казалось.
Элли много думала, виноваты ли в этом ее родители. Они были детьми шестидесятых, познакомились на каком‑то сборище хиппи типа лежачей демонстрации протеста или еще чего‑нибудь в таком духе, о чем Элли знала лишь одно: там не обходилось без изрядной порции наркотиков. Может ли быть, что неполное физическое присутствие Элли в том месте, где она пребывала в каждый конкретный момент, было проявлением некоей генетической мутации, вызванной употреблением родителями ЛСД или галлюциногенных грибов? Элли выросла в хипповской коммуне в густом лесу гигантских секвой, где люди своими руками обрабатывали землю, выращивали еду и шили одежду. Возможно, разгадка тайны крылась именно в этом. Элли и в самом деле была дитя земли, дитя ее неброских желтых, серо‑коричневых, иссиня‑черных и приглушенно‑зеленых оттенков. Природа не вопит и не кричит, требуя к себе постоянного внимания, вот и Элли тоже. Не исключено, что способность быть невидимкой – это способ гармонировать с окружающей средой.
Элли поплотней закуталась в длинное пальто из верблюжьей шерсти и сунула руки глубоко в карманы. Даже в перчатках она чувствовала, как покалывает пальцы. Было очень холодно, так холодно, что даже снег, казалось, не желал падать. Срочно надо было принять порцию кофеина – взбодриться, а также прижаться руками и всем телом к чему‑нибудь теплому. Она юркнула в кофейню «Священные угодья» и на минуту замерла на месте, чтобы тепло живописного интерьера пробралось к ней под пальто и согрело кости. Кроме нескольких сортов чая и кофе у Шона продавалась разнообразная выпечка, которой занималась его жена Рона. И хотя Элли никогда не могла понять этот вкус, она догадывалась, что Рона кладет в свои изделия много корицы: запах держался в волосах и на одежде Элли еще долго после того, как она покидала кофейню.
Сегодня Элли было приятно видеть Шона. В нем было что‑то такое, что, глядя на него, Элли ощущала себя тигрицей, которой дали успокоительное. Красавцем с общепринятой точки зрения его трудно было назвать. По правде говоря, и расположения к клиентам он особо не проявлял. Но видно было, что его место в жизни ему нравится.
– Привет, Шон. Чашечку латте,[4]пожалуйста.
Шон взглянул на Элли и нехотя улыбнулся. Понятно, что означает эта вымученная улыбка. Сигнал, посланный лихорадочно заработавшим мозгом, решающим, кто это такая и откуда он ее знает. За годы ежедневного общения с людьми Элли научилась смиренно относиться к этому. В ней не было ничего особенного, девица как девица, хотя, когда она думала об этом, на душе становилось погано.
– Салли… верно? Нет, секундочку… Лори?
– Почти угадали. Элли.
Она улыбнулась, давая понять, что не винит его и не обижается.
– Ах да, простите. Как вы сказали, чашечку латте? Холодно сегодня, Элли, замерзли, наверное?
Шон потыкал пальцем в кнопки на кассе.
– Или вы из тех странных птичек, которые обожают холодные зимы?
Элли так и просияла.
– Да.
– Да? – Шон удивленно вскинул брови. – Так вы обожаете зиму? Для вас этот холод в самый раз?
– Мм, да… я… да, обожаю. Да, в самый раз.
Шон пожал плечами и отвернулся готовить латте.
Ну вот, он с ней так мило болтал, этот бариста,[5]а она все испортила. Элли сжала губы и смиренно ждала. Шон получил с нее точную сумму мелочью и подал чашку, глядя ей через плечо на следующего посетителя.
Несмотря на неловкий ответ, выйдя из кофейни, Элли все думала, в самом ли деле она любит зиму и насколько. Шагая по Бриджидс‑вэй, она заметила, как много уже успели развесить разноцветных фонарей. Еще не начнется ночь, а они будут освещать почти каждую крышу или дерево. Сегодня вечером Авенинг будет чествовать день солнцестояния традиционным праздником зажигания огней. Каждый магазинчик, каждая витрина будут украшены по‑особому. Их владельцы постараются придумать что‑нибудь оригинальное, неожиданное. У одних огни будут ослепительно белые, у других розовые. Всюду засверкают огромные снежинки, будут поблескивать пластиковыми боками северные олени. Авенинг оживет, проявит индивидуальность каждого – ведь в этом городе так много творческих, особенных людей. А в редакции газеты, где работает Элли, как всегда, устроят вечеринку в честь дня солнцестояния. И, готовясь к ней, руководство газеты облегченно вздохнет, что избавлено от мук политкорректности – праздник встречи зимы любят все, и ничьи религиозные чувства не бывают задеты. Элли с волнением ждала вечера, она любила повеселиться. Но сначала ей позарез необходимы приличные туфли.
До магазинчика Джасти Блюхорна было всего‑то минуты две пешком. Обувных дел мастер Джасти славился как настоящий профессионал. Ходили слухи, что когда‑то давно он был знаменитым актером, разъезжал по всему свету, выступал в самых разных экзотических городах и странах. Но потом бросил все и стал простым сапожником. Элли верила этой легенде. Она видела обувь, которую он делал, и нисколько не сомневалась, что это сработано руками настоящего художника.
В его мастерской она была лишь однажды, примерно через год после того, как переехала в Авенинг: ей понадобилось поставить новые подметки. Войдя в магазинчик, она сразу была очарована представшим великолепием. Элли знала, что в вопросах моды она ничего не смыслит – все равно ее никто не замечает, поэтому какая разница, что носить, – но таких красивых туфелек, как у Джасти, она в жизни не видела. Они были удивительно изящные и вместе с тем очень прочные. Элли взяла одну пару в руки – туфли выглядели довольно крепкими. А расцветка! Таких оттенков она еще ни у кого не встречала, да и представить себе не могла. Ей сразу захотелось купить себе что‑нибудь, сколько бы это ни стоило. Но, отыскав пару, которая ей особенно понравилась, светло‑коричневые туфли в стиле «Мэри Джейн»,[6]она вдруг ощутила свое несоответствие этой красоте. Туфельки показались ей совершенными. Она поставила их на место, но дала себе слово, что обязательно купит потом, если будет такая возможность или если она поменяет стиль жизни и почувствует себя достойной этой восхитительной обуви. Но, увы, пока еще этого не произошло.
Однако ее собственные лодочки уже никуда не годятся. С ними надо что‑то делать: покрасить или отремонтировать, почистить или еще что‑нибудь. Это ее единственные модные туфли, но стыдно признаться, как давно она их носит. Вчера она позвонила Джасти, чтобы спросить, можно ли за столь короткий срок привести их в порядок, – надо же что‑то надеть на вечеринку.
Джасти пообещал что‑нибудь придумать. И вот, когда до начала рабочего дня оставалось двадцать восемь минут, Элли Пеналиган скрестила на счастье два пальца и открыла дверь мастерской.
Она удивилась, увидев, что все там осталось в точности таким, как она помнила. Все те же темно‑бордовые стены, та же витрина с образцами обуви, что притягивала взгляд, как магнит, та же низкая стойка, которую Джасти собрал словно из досок обшивки какого‑нибудь старого сарая. Она хотела было позвать хозяина, но не успела: в дверях из недр мастерской показался сам Джасти.
– О, здравствуйте, Элли. Так и знал, что это вы.
Элли открыла рот. Она, конечно, сразу же его закрыла, но Джасти наверняка заметил ее удивление. Нет, что‑то тут не так. Прежде всего, Джасти совершенно очевидно узнал ее, несмотря на то что они не виделись много лет. Он поздоровался с ней не так, как обычно здороваются с теми, в ком угадывают человека, предварительно звонившего по телефону. Нет, он в точности знал, кто перед ним стоит. Будто не только приветствовал ее, невидимую Элли, но ни минуты не сомневался в том, кто она такая.
– Элли, что это с вами? Вы в порядке, дорогая?
Она вдруг почувствовала, как краска смущения разлилась по ее и без того розовым щекам.
– Мм… Да, Джасти. Просто не могу представить, как это вы меня запомнили. Я так давно не была здесь.
– Ну, во‑первых, у меня хорошая память на лица, особенно на такие красивые, как ваше. Нет‑нет, не отворачивайтесь, пожалуйста. От моего взгляда ваше целомудрие не пострадает.
И снова Элли была потрясена. Неужели у нее на лице все написано?
– О нет, Джасти, я вовсе не об этом подумала… Я уверена, что вы не…
– Знаю‑знаю. Я пошутил. – Джасти добродушно усмехнулся. – Ну, давайте посмотрим, что там у вас. В мире нет такой пары обуви, которую старик Блюхорн не смог бы преобразить.
Элли вынула из сумки старые туфельки и протянула Джасти.
– Ну что ж, на вид они и вправду сильно потрепаны, но это вполне хорошие, крепкие туфли.
Он засмеялся, повернул их к себе подошвой и посмотрел на каблуки.
– Понимаете, о чем я? Не все внешне бывает таким, каково оно есть на самом деле.
Элли захотелось поговорить с этим странным стариком, который помнит, как ее зовут, хотелось сказать ему: «Да! Да! Я прекрасно понимаю, о чем вы, посмотрите на меня! Нет, не глядите, закройте глаза и представьте, какова я, и это будет ближе всего к истине!» Но, увы, она не смогла выговорить ни слова.
Джасти, должно быть, почувствовал это.
– Что ж, придется над ними потрудиться. Вы уверены, что не хотите достойно схоронить их и выбрать здесь что‑нибудь новенькое? Я дам вам скидку.
– Нет‑нет, Джасти. Вы очень добры, но я не думаю… Я просто… Может, на будущий год…
Ну как сказать ему, что его туфельки для нее слишком красивы, ведь выйдет, что она напрашивается на комплимент?
– Ммм. А с такими старыми уже ничего не сделать? – смущенно спросила она.
– Почему, попробую что‑нибудь придумать. Не беспокойтесь, я так понимаю, вы хотите, чтоб они были готовы к вечеру?
– Это было бы здорово. Я надеялась забрать их после работы. Я знаю, вы очень заняты, и мне неловко просить вас за такой короткий срок…
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, дорогая Элли. Я не привык отступать перед трудностями. – Джасти заговорщицки наклонился к ней поближе. – А скажите, ведь вы не в первый раз отмечаете праздник солнцестояния, правда?
– О нет, я участвую в нем с тех пор, как переехала сюда.
Элли вдруг вспомнила про время. Если она сейчас не уйдет, то рискует опоздать на работу.
– А давно вы сюда переехали? Простите мне мое любопытство.
– Ничего страшного… – Она поймала себя на том, что ее пальцы испуганно ощупывают часы. – Лет семь назад, когда окончила колледж.
– А почему выбрали Авенинг? Почему не Ванкувер, или Сиэтл, или даже не Нью‑Йорк, коли на то пошло?
И снова Элли напугал этот вопрос.
– Сама не знаю. Я поехала в Викторию, поступила в университет. Когда окончила, собралась в Аризону – к папе в гости. Он переехал туда после смерти мамы. Думала, поживу с ним немного, осмотрюсь, решу, что делать дальше. Нагрузила машину вещами и отправилась…
Элли на мгновение прикрыла рот пальцами, но не потому, что боялась сболтнуть лишнее, а так, по привычке. Она часто так делала, когда хотела подумать. Широко раскрытыми глазами она пристально посмотрела на Джасти.
– А вы знаете, я и сама не помню, как все получилось. Боже мой, ведь это очень даже странно. В общем, остановилась, выпила кофе и вдруг почувствовала себя, будто… будто…
– Будто как дома? – Джасти понимающе улыбнулся.
– Да! Такое чувство, что больше не надо никуда ехать. И я просто… просто решила остаться.
Элли слегка улыбнулась, но не Джасти, а как бы самой себе. Как ему объяснить, почему ей хорошо в Авенинге? Образ жизни она ведет не совсем такой, как ей всегда хотелось. Да и друзей у нее здесь раз‑два – и обчелся, и парня, избави бог, тоже нет. Но в конце концов, чем Авенинг хуже других мест? Тут есть все: и хорошая работа, и прекрасные рестораны, и удивительной красоты природа, и чудесные люди.
Джасти заметил внутреннюю борьбу Элли и вскинул голову:
– Смелый шаг. Не думаю, что у вас тут были знакомые.
– Нет, не было, но это меня не очень волновало. Я и сейчас тут почти никого не знаю.
Она тут же пожалела, что сказала это. Не стоило делиться с почти незнакомым человеком такими подробностями.
– Я… Понимаете, я хочу сказать, что хорошо никого здесь не знаю, по‑настоящему, как это бывает у других.
– А почему вы думаете, что другие знают друг друга лучше? – Брови Джасти взлетели вверх.
Элли охватило смятение.
– Ну… например, мои родители. Они вот всегда знали, что друг у друга на душе.
– А‑а, так вы, значит, говорите о настоящей любви?
– Нет, не совсем. У меня есть хорошие друзья, братья и сестры, эти люди могут досконально прочувствовать других. А я… мне не удается найти общий язык с кем‑то еще, я будто чужая.
Элли оглянулась на дверь, соображая, как бы поскорей закончить этот разговор.
– Может быть, вы просто очень сложный человек, Элли, и еще не встретили того, кто способен вас понять, – улыбнулся Джасти. – Да, ну что ж. – Казалось, он вдруг решил отпустить ее. – Я уверен, вы все это когда‑нибудь поймете. Вы еще так молоды. У вас впереди уйма времени. Приходите где‑то в полшестого – ваши туфельки будут готовы.
Элли облегченно вздохнула. Тем не менее, пятясь от стойки к двери, она не могла избавиться от чувства, что уходить ей совсем не хочется. И что в нем такого, в этом странном, иссохшем и морщинистом старике? Почему она вдруг ощутила в нем близкого ей человека? Почему он так глубоко понимал ее? Что ему до нее? Но с другой стороны, что в этом такого странного?
«Во что мы все превратились? – думала она. – Нам всем так мало дела до окружающих нас людей».
Она стыдилась собственного цинизма.
Взглянув на часы, Элли ахнула: если она сейчас же не выскочит на улицу и не бросится бегом на работу, то наверняка опоздает.
– Да‑да, спасибо вам, Джасти. До встречи.
Элли легко повернула большую черную железную ручку.
– До свидания, Элли. Удачи вам.
– До свидания.
Элли пулей вылетела на улицу и заметила, что погода значительно ухудшилась. На Бриджидс‑вэй, улице обычно опрятной и чистой, дул сильный ветер: то здесь, то там вдруг возникали маленькие смерчи из обрывков старых газет и прочего легкого хлама. Она ускорила шаг, пытаясь выкинуть из головы все, что ей наговорил Джасти. «Бывает и хуже», – повторяла ее мать, когда все у нее валилось из рук и шло наперекосяк.
«Да, бывает и хуже, – думала Элли. – Интересно, а лучше бывает?»
Неужели и старухой, седой и сморщенной, она не сможет не думать о вечных проблемах, будет занята безуспешными поисками ответов на мучительные вопросы?
Она не помнила, как очутилась перед фасадом здания, где располагалась редакция «Авенинг сёркл». Старое это здание, возможно, знавало и лучшие времена, но Элли казалось, что оно всегда было таким ветхим и облупившимся. Стены его осели и покосились, правда, совсем чуть‑чуть, так что входить можно было, не опасаясь, что дом через минуту рухнет. А поскольку жизнь и так не баловала Элли удобствами, в этих стенах она чувствовала себя вполне на своем месте.
По знакомым скрипящим ступенькам она поднялась на второй этаж. Старые радиаторы под окнами так жарили, что у окон от пола и до потолка, словно занавески с неясным узором, колыхалась пелена пара. Незаметно, как тень, Элли прошла через лабиринт рабочих столов из красного дерева. Если б сотрудники заметили ее прибытие, они бы приветствовали ее, но Элли скользнула в состояние, когда окружающие ее не видят, и никто не обратил на нее внимания.
У нее был отдельный маленький кабинет, его предоставили под тем предлогом, что ее работа требовала тишины. В газете Элли трудилась информационным аналитиком. Но кабинет отнюдь не лишал ее удовольствия слышать телефонные разговоры и болтовню коллег. Получалось что‑то вроде серийного вуайеризма. Нет, она не подслушивала, не шпионила,