И никто не обращал внимания на маленький плакатик, скромно притулившийся в углу: «Разыскивается кипа хлопка».
Внутри стены были увешаны похожими плакатами и лозунгами. Хлопковые кусты из папье‑маше и стебли кукурузы из бамбука украшали интерьер. В центре экспозиции гордо высилась искусственная кипа хлопка с медной табличкой, на которой было выгравировано: «Наш последний рубеж».
У стены стоял огромный письменный стол с табличкой, где значилось: «Полковник Роберт Л. Калхун». Сам полковник восседал за столом, курил длинную тонкую сигару и добродушно поглядывал в окно на собравшуюся толпу гарлемцев. Он точь‑в‑точь походил на человека с плаката, что так щедро расплачивался со сборщиками хлопка: то же худое ястребиное лицо, та же львиная седая грива, те же пушистые ниспадающие усы, та же седая эспаньолка. На этом сходство заканчивалось. Его голубые глаза были холодны как лед, и он был прям как палка. Но одет он был в такой же черный костюм, с галстуком‑шнурком, а на безымянном пальце его левой руки был массивный золотой перстень с инициалами.
На краю стола сидел молодой блондин в замшевом пиджаке и покачивал ногой. У него был вид выпускника Университета штата Миссисипи.
– Ты будешь с ними говорить? – спросил он хорошо поставленным голосом с легким южным акцентом.
Полковник вынул изо рта сигару и посмотрел на кончик пепла. Движения у него были размеренные, вид невозмутимый. Говорил он медленно, взвешенно, с южным акцентом, таким густым, как патока зимой:
– Нет, сынок, пусть еще побурлят. Цветных не надо торопить, когда надо, они сами придут.
Молодой человек глянул в щель между плакатами в витрине. Виду него был обеспокоенный.
– Мы не можем ждать вечность, – недовольно сказал он.
Полковник ослепительно улыбнулся, но глаза по‑прежнему излучали холод.
– Куда ты торопишься, сынок? Тебя ждет девушка?
Молодой человек покраснел, потупил взор и виновато признался:
– От такого сборища ниггеров мне делается не по себе.
– Ничего страшного, сынок, – сказал полковник. – Помни: это ради их же блага. Учись думать о черных с любовью и состраданием.
Молодой человек саркастически улыбнулся, но промолчал.
В задней части зала стояли рядом два стола с табличками: «Прием заявлений». За столами сидели двое чернокожих клерков. Они бесцельно перекладывали бланки, чтобы чем‑то себя занять. Время от времени полковник кидал на них одобрительные взгляды, словно желая сказать: вот смотрите, до каких высот вы, ребята, поднялись. Но у его помощников все равно были виноватые лица, словно у отцов, которых застали за потрошением копилок их малышей.
На улице, на тротуаре и мостовой, чернокожие выражали праведное негодование:
– Это же бог знает что! Такое – да в Гарлеме!
– Да покарает их Господь!
– Эти долболобы сами не знают, чего они хотят. То они отправляют нас на север, чтобы от нас избавиться, то начинают заманивать обратно.
– Поверь белым, и ты из «кадиллака» окажешься в канаве.
– Так мы им и поверили! Скорее я поверю мокасиновой змее.
– Сейчас я войду и скажу этому полковнику: «Хотите, значит, чтоб я вернулся на Юг?» Он ответит: «Ну да, друг мой». Я спрошу: «А голосовать разрешите?» – и он ответит: «Голосуй сколько хошь, только бюллетеней не бросай», – а я скажу: «И позволите жениться на вашей дочке?»
Окружающие покатились со смеху. Но одному шутнику этого показалось мало, и он сказал:
– Так что ты не идешь? Полковник тебя ждет не дождется.
Смех прекратился.
– Слушай, я же не делаю всего того, что должен был бы, – смущенно сказал остряк.
– Погодите, вот узнает об этом преподобный О'Мэлли, тогда он им покажет, – сказала крупная пожилая негритянка.
Но преподобный О'Мэлли был уже в курсе. Барри Уотерфилд, фальшивый детектив, позвонил ему и рассказал, что к чему. По распоряжению О'Мэлли он должен был посетить полковника.
Барри был широкоплеч, чисто выбрит, коротко острижен. Когда он еще боксировал на ринге, ему перебили нос. На его темно‑коричневом лице сохранились и другие отметины, полученные им за годы карьеры телохранителя, вышибалы, грабителя и, наконец, убийцы. У него были маленькие карие глазки, едва видневшиеся из‑за шрамов, и два золотых передних зуба. Его легко было опознать, что ограничивало возможности его использования, но Дику сейчас выбирать было не из кого.
Барри побрился, причесался, надел темный деловой костюм, но не утерпел и добавил пестрый галстук, изображавший оранжевый закат на фоне зеленых джунглей.
Когда, продравшись через толпу, он подошел к помещению организации «Назад на Юг», люди перестали болтать и уставились на него. Никто не знал Барри, но он надолго запоминался тем, кто его однажды видел.
Барри направился к столу полковника и сказал:
– Полковник Калхун, я мистер Уотерфилд из движения «Назад в Африку».
Голубые глаза полковника уставились на Барри, оглядывая его с головы до пят. Полковник сразу понял, что это за птица. Он вынул сигару изо рта, и его зубы ослепительно сверкнули.
– Чем могу быть вам полезен, мистер… как ваше имя?
– Барри Уотерфилд.
– Чем могу быть тебе полезен, Барри?
– Видите ли, мы собрали группу хороших людей, желающих вернуться в Африку…
– В Африку? – в ужасе воскликнул полковник. – Мой мальчик, вы сошли с ума. Вырывать с корнем из родной почвы этих бедняг? Не делайте этого ни в коем случае!
– Видите ли, сэр, это обойдется нам недешево. – Барри продолжал стоять, полковник не предложил ему сесть.
– Целое состояние, друг мой, – согласился полковник, откидываясь на спинку кресла. – И кто же будет платить за это дорогостоящее безумство?
– В том‑то и все дело, сэр. Вчера вечером мы собрали всех желающих уехать, они внесли деньги, но какие‑то бандиты их у нас отобрали. Восемьдесят семь тысяч. – Полковник тихо присвистнул. – Вы, наверное, об этом слышали, сэр?
– Нет, мой мальчик, не слышал. Я слишком занят нашей филантропией. Но мне очень жаль этих несчастных, хотя, возможно, это в конечном итоге случилось ради их же блага. Я недоволен тобой, друг мой. Честный негр, а сбиваешь с толку своих собратьев. Если бы ты знал с наше, ты бы и не помыслил о том, чтобы посылать их в Африку. В этих чужих краях их ожидают болезни и голод. Самое подходящее для них место – наш Юг. Мы любим наших черных и печемся о них.
– Вот об этом‑то я котел поговорить с вами, сэр. Наши бедняги собрались уезжать, но раз они не могут вернуться в Африку, тогда им лучше поехать на Юг.
– Вот именно, мой мальчик. Присылай их сюда, и мы о них позаботимся. Их настоящий дом – счастливый Юг.
Молодые чернокожие клерки, усиленно внимавшие разговору, были потрясены, когда Барри ответил:
– Вынужден с вами согласиться, сэр.
Молодой блондин стоял у окна, вглядываясь в бурлящую толпу. Теперь он видел ее в ином свете. Негры больше не казались ему опасными, это были наивные, простодушные люди, и он с трудом сдержал улыбку, думая, как легко все сработает. Затем он что‑то вспомнил, и чело его нахмурилось. Он подозрительно покосился на Барри. Этот черномазый был слишком уж податлив.
Но полковник не ведал никаких сомнений.
– Доверься мне, сынок, – сказал он, – и мы не оставим в беде твоих людей.
– Я‑то вам верю, – сказал Барри. – Я знаю: вы не подкачаете. Но наш руководитель О'Мэлли не одобрит моего прихода, если о нем узнает. Он ведь человек опасный, сэр!
Из‑под белых усов полковника сверкнули белые зубы, и Барри вдруг подумал, что этот белый сукин сын слишком уж какой‑то весь белый. Полковник же продолжал как ни в чем не бывало:
– Не волнуйся, сынок, мы разберемся с этим негром и положим конец его антиамериканской деятельности.
Барри наклонился вперед и понизил голос:
– Видите ли, сэр, сейчас у нас восемьдесят семь крепких, здоровых, работящих семей, готовых сняться с насиженных мест. Они только хотят знать, готовы ли вы заплатить им их премиальные.
– Их премиальные все равно что у них в кармане, так им и передай. – Полковник покатал сигару во рту и обнаружил, что она потухла.
Он небрежно швырнул ее прямо на пол и вынул новую из серебряного портсигара, что держал в нагрудном кармане. Затем он подрезал ее конец ножничками, которые извлек из кармана рубашки, сунул в рот и стал перекатывать, пока конец как следует не отсырел. Барри и блондин одновременно поднесли свои зажигалки. Полковник предпочел огонек Барри.
– Я узнал, что хотел, сэр, – сказал Барри. – У нас готово к отъезду более тысячи семей, и я продам вам весь список.
На мгновение и полковник и блондин окаменели. Затем полковник блеснул улыбкой:
– Если я не ослышался, мой мальчик, ты сказал «продам»?
– Поймите меня правильно, – начал Барри тихим хриплым голосом. – Конечно, я хочу, чтобы мне кое‑что перепало за риск. Ведь этот список для нашего внутреннего пользования. У нас ушли месяцы, чтобы найти и завербовать всех этих крепких, здоровых людей. Узнай они, что я передал список вам, сэр, они могут поднять бучу, хотя это делается для их же блага. А я хотел бы немного отойти от дел, если вы меня правильно понимаете, сэр.
– Еще бы, мой мальчик, – сказал полковник, попыхивая сигарой. – Я люблю откровенность. Сколько же ты хочешь за список?
– Я думаю, пятьдесят долларов за семью недорого, сэр?
– Ты хоть и негр, а мне нравишься, – сказал полковник. Блондин открыл рот, собираясь что‑то сказать, но полковник не обратил на него никакого внимания. – Я понимаю положение дел и не хочу подвергать тебя опасности – зачем тебе еще раз приходить сюда и рисковать быть замеченным этими цветными? Вот что мы сделаем. Ты доставишь мне список сегодня ночью. Я буду тебя ждать у Гарлем‑Ривер, у выхода из подземки в сторону стадиона «Поло Граундс». Я буду в машине. Там мы и рассчитаемся. Тебя никто не увидит – там темно и безлюдно.
Барри заколебался, разрываясь между алчностью и чувством вины.
– Неплохо придумано, но я боюсь темноты, сэр, – признался он.
– Темнота не кусается, мой мальчик, – хмыкнул полковник. – Это только негритянский предрассудок. Ты будешь как у Христа за пазухой, честное слово.
– Ну, если вы даете слово, сэр, то, конечно, тогда со мной ничего не приключится, – отозвался повеселевший Барри. – Буду ровно в полночь!
Полковник махнул рукой, отпуская посетителя.
– И вы поверили этому… – начал было блондин.
Впервые полковник нахмурился в знак неудовольствия. Молодой человек разом осекся.
Выходя, Барри краем глаза увидел в витрине объявление: «Разыскивается кипа хлопка». «Зачем?» – удивился он.
Никто не знал, где ночует дядя Бад. В любое время ночи он появлялся на улицах Гарлема со своей тележкой, вглядываясь в темноту: не попадется ли что‑то стоящее. У него был редкий нюх на ценное старье, иначе он не смог бы заниматься ремеслом старьевщика в Гарлеме, где никто никогда не выбрасывает то, что можно еще продать. Но дядя Бад ухитрялся находить такое старье и зарабатывать его продажей себе на кусок хлеба. На рассвете он возникал на одном из складов вторсырья, где белые люди с жилистыми шеями и бегающими глазками платили ему гроши за те тряпки, бумагу, бутылки, что он собирал за ночь. Летом он спал прямо в своей тележке. Обычно он ставил ее в укромном уголке на какой‑нибудь задрипанной улочке, где никого не удивишь зрелищем старьевщика, спящего в своей тележке, укладывался на тряпье, покрывавшее его товар, и засыпал. Ничто не могло потревожить его сон: ни шум машин, ни брань мужчин, ни визг детей, ни сплетни женщин, ни вопли полицейских сирен, ни даже пробуждение мертвых.
В эту ночь его тележка была нагружена хлопком, и он откатил ее к улочке возле моста Трайборо, поближе к складу мистера Гудмана.
Рядом с ним остановилась патрульная машина с двумя белыми полицейскими.
– Что там у тебя? – спросил один из них.
Дядя Бад остановился и, почесав затылок, медленно ответил:
– Что там, босс? А бумага, картон, матрас, бутылки, тряпки разные…
– Восьмидесяти семи тысяч, часом, нет? – сострил полицейский.
– Нет, сэр. Но я бы от них не отказался.
– Что бы ты с ними сделал?
Дядя Бад снова почесал затылок.
– Купил бы себе новую тележку. А потом подался бы в Африку. – И добавил себе под нос: – Туда, где не будет белых сукиных детей с их дурацкими расспросами.
Конца полицейские не слышали и, рассмеявшись над началом, уехали.
Дядя Бад устроился у реки, возле брошенного грузовика, и лег спать. Когда он проснулся, солнце уже было высоко. Примерно в то время, когда Барри входил в контору полковника Калхуна, дядя Бад подходил к складу мистера Гудмана. Там, за забором, виднелись горы металлолома и деревянные строения, вмещавшие прочий хлам. Дядя Бад остановился у ворот, рядом с одноэтажной деревянной коробкой, где была контора. С той стороны забора бесшумно подошла огромная черная гладкошерстная собака величиной с дога и уставилась на старьевщика через проволочные ворота желтыми глазами.
– Хорошая собака! – сказал дядя Бад. Собака смотрела немигающим взглядом.
Из конторы вышел небритый, плохо одетый белый, отогнал и посадил на цепь собаку. Затем подошел к воротам.
– Ну что там у тебя, дядя Бад?
– Кипа хлопка, мистер Гудман.
– Кипа хлопка? – испуганно спросил мистер Гудман.
– Ну да, – гордо сказал дядя Бад, показывая на мешок. – Настоящий хлопок из Миссисипи.
Мистер Гудман отпер ворота и вышел посмотреть на хлопок. Хлопок был в джутовой упаковке, но он просунул руку в прореху и вытащил несколько волокон.
– Откуда ты знаешь, что он из Миссисипи?
– Миссисипский хлопок я вижу за милю, – сказал дядя Бад, – я его столько насобирал…
– Его что‑то не очень видно, – заметил мистер Гудман.
– Я его нюхом чую, – сказал дядя Бад. – Пахнет негритянским потом.
Мистер Гудман повел носом:
– А что в нем такого особенного?
– От пота он только лучше делается.
К ним подошли двое цветных в комбинезонах.
– Боже, хлопок! – воскликнул один.
– Плачешь по родным местам? – спросил его напарник.
– Нет, по твоей мамаше, – откликнулся первый.
– Осторожней, дружище, – предупредил второй.
Мистер Гудман знал, что они шутят.
– Давайте его на весы, – распорядился он.
Кипа весила четыреста восемьдесят семь фунтов.
– Я дам тебе пять долларов.
– Пять долларов! – негодующе воскликнул дядя Бад. – Этому хлопку цена тридцать девять центов фунт.
– Это было во время Первой мировой войны, – сказал мистер Гудман. – Теперь его раздают бесплатно.
Двое работников молча переглянулись.
– Задаром ничего не отдам, – упорствовал дядя Бад.
– Где я продам эту кипу? – осведомился мистер Гудман. – Кому нужен необработанный хлопок? И на патроны не годится. Да и в аптеку его не возьмут вместо ваты.
Дядя Бад хранил молчание.
– Ладно, десять долларов, – сказал мистер Гудман.
– Пятьдесят, – упрямился дядя Бад.
– Mein Gott![1]Он хочет пятьдесят долларов! – обратился мистер Гудман к своим работникам. – Я за медь плачу меньше!
Работники стояли, сунув руки в карманы, и безучастно молчали. Дядя Бад молчал упрямо. Все трое были настроены против мистера Гудмана. Он почувствовал себя неловко, словно его застали с поличным при мошенничестве.
– Раз хлопок твой, так и быть, пятнадцать долларов.
– Сорок, – буркнул дядя Бад.
– Я что, твой отец, чтобы давать тебе деньги просто так? – вопросил мистер Гудман, махая руками. Трое цветных обвиняюще смотрели на него. – Вы думаете, я Абрам Линкольн, а не Абрам Гудман? – Цветные не оценили шутку. – Двадцать! – в отчаянии бросил мистер Гудман, поворачиваясь, чтобы идти в контору.
– Тридцать, – сказал дядя Бад.
Работники приподняли кипу, словно спрашивая, вернуть ли ее дяде Баду или оставить.
– Двадцать пять, – сердито фыркнул мистер Гудман, – и мне надо провериться у врача.
– Продано! – возвестил дядя Бад.
Глава 9
В это время полковник закончил беседу с Барри и принялся за завтрак. Его прислали из ресторанчика, специализировавшегося на домашней кухне. Похоже, полковник демонстрировал цветным, подглядывавшим в щелки между плакатами, что они могли бы есть на завтрак, если бы записались собирать хлопок на Юге.
Ему подали чашку овсянки, обильно политой маслом, яичницу из четырех яиц. Шесть жареных домашних сосисок, шесть домашних бисквитов, каждый в дюйм толщиной, разрезанный вдоль и смазанный маслом, и кувшин сортовой патоки. Возле доверху наполненной тарелки стоял высокий стакан – бурбон с содовой.
Наблюдая, как полковник уплетает овсянку, яичницу и сосиски, черные на улице испытали легкую ностальгию. Но когда они увидели, как он поливает еду патокой, их охватила страшная тоска по Югу.
– Я бы не прочь ездить туда обедать, – сказал один. – Только ночевать бы не оставался.
– От этой жратвы у меня брюхо сводит, – признался второй.
Билл Девис, молодой вербовщик Дика О'Мэлли, вошел в контору полковника, когда тот отправлял в рот густо политую патокой очередную порцию овсянки, яичницы, сосисок. Он застыл перед столом полковника с прямой спиной и целеустремленным видом.
– Полковник Калхун, я мистер Девис, – представился он. – Я из организации преподобного О'Мэлли «Назад в Африку». Мне хотелось бы переговорить с вами.
Полковник устремил на Девиса свои голубые очи, продолжая работать челюстями мерно и невозмутимо, словно верблюд. Но изучал он нового гостя дольше, чем Барри Уотерфилда. Прожевав, он запил еду глотком бурбона, откашлялся и сказал:
– Заходите через полчаса, когда я позавтракаю.
– Я скажу вам прямо сейчас то, что хотел сказать, – возразил Билл Девис.
Полковник снова посмотрел на него. Блондин, стоявший в отдалении, приблизился. Клерки занервничали.
– Чем могу быть полезен, мистер… как вас там?
– Меня зовут мистер Девис, и я буду краток. Так вот: убирайтесь из этого города.
Блондин стал обходить стол, и Девис приготовился было врезать ему, но полковник остановил молодого человека жестом.
– Это все, что ты хотел сказать, сынок?
– Да, и я вам не сынок, – отрезал Билл Девис.
– Я понял, – сказал полковник и снова вернулся к еде.
Когда Билл вышел на улицу, черная толпа расступилась, пропуская его. Они не знали, что он сообщил полковнику, но все равно были на его стороне. Он выложил этому белому что думает. Это вызывало уважение.
Полчаса спустя появились пикетчики. Они маршировали по Седьмой авеню со знаменами движения «Назад в Африку» и с плакатами: «ПРОКЛЯТЫЕ БЕЛЫЕ, УХОДИТЕ! ЧЕРНЫЕ, ОСТАВАЙТЕСЬ!» Пикетчиков было человек двадцать пять, и сотни три к ним присоединились. Образовав кружок возле конторы полковника Калхуна, они скандировали: «Белый, уходи, пока не поздно. Белый, уходи, пока не поздно». Там был и Билл Девис, он стоял между двумя пожилыми цветными.
Со всех сторон к дому стали стекаться чернокожие. Запрудив тротуары, толпа выплеснулась на мостовую. Движение остановилось. В воздухе запахло грозой. Черный юноша схватил кирпич и уже собирался запустить им в витрину, но один человек из движения «Назад в Африку» схватил его за рукав и отобрал снаряд.
– Не надо, мы за мир, – сказал он.
– Почему? – удивился юноша.
Ответа не последовало.
Внезапно воздух огласился воем сирен. Они выли все громче и громче, словно грешники, сбежавшие из ада. Подъезжали полицейские патрульные машины.
Первая патрульная проложила путь сквозь толпу и, скрежеща тормозами, остановилась на полосе встречного движения. Двое полицейских в форме и с револьверами выскочили из машины с криками: «А ну пошли? Очистить улицу! Марш отсюда!» Затем толпу прорезала еще одна патрульная машина и со скрежетом остановилась. Затем, третья, четвертая, пятая. Из них выскакивали белые полицейские с револьверами, двигаясь словно танцовщики в балете «Если ты черный, то пошел вон».
Толпа сделалась агрессивной. Полицейский толкнул чернокожего. Тот размахнулся, чтобы ударить обидчика. Вмешался второй полицейский.
Толпа сбила с ног женщину. «Убивают! Караул!» – завизжала она. Толпа хлынула на ее голос, увлекая за собой полицейских.
– Падлы, сволочи! – вопил молодой чернокожий, выхватив нож.
На место прибыл капитан в фургоне с динамиками.
– Сотрудникам полиции немедленно вернуться к своим машинам! – грохотал его голос. – Немедленно. А вы, граждане, соблюдайте порядок!
Полицейские ретировались. Опасность миновала. Кое‑кто из толпы весело улюлюкал. Мало‑помалу мостовая очистилась. Машины и автобусы, растянувшиеся вереницей на десять кварталов, наконец продолжили путь. Пассажиры за окнами с любопытством взирали на чернокожих, запрудивших тротуары.
Капитан подошел к Биллу Девису и двум его товарищам.
– Согласно закону штата Нью‑Йорк, линия пикета может состоять лишь из девяти человек, – сказал он. – Будьте добры уменьшить количество ваших людей.
Билл поглядел на своих спутников. Те кивнули. Билл буркнул: «Ладно» – и отдал соответствующие распоряжения. Капитан зашел в здание и, подойдя к полковнику, попросил его предъявить лицензию. Бумаги полковника были в порядке. Он получил разрешение от нью‑йоркских властей заниматься вербовкой поденщиков для организации «Назад на Юг», штаб‑квартира которой была в Бирмингеме, штат Алабама.
Выйдя на улицу, капитан оставил с десяток полицейских блюсти порядок, а также две патрульные машины, чтобы не было помех уличному движению. Обменявшись рукопожатием с Биллом Девисом, он сел в фургон и убыл.
Толпа стала расходиться.
– Я знала, что преподобный О'Мэлли этого так не оставит, – сказала одна женщина.
– Только непонятно, победили мы или проиграли, – отозвалась ее спутница. Вид у нее был растерянный.
– Ну, теперь нашей работе крышка? – спросил блондин полковника, на что тот, жуя сигару, отозвался так:
– Это хорошая реклама, сынок.
Настал полдень, и двое цветных клерков выскользнули через задний вход перекусить.
Позже перед конторой полковника возник один из служащих мистера Гудмана. Он постоял, дивясь блеску стекла и стали. Он вымылся, побрился и разоделся во все лучшее, словно коротая время перед субботним свиданием. Внезапно его взгляд упал на объявление: «Разыскивается кипа хлопка». Он вздрогнул и двинулся в дом. Один из пикетчиков схватил его за руку:
– Не входи, дружище. Это все вранье.
– Я и не собираюсь на Юг. Я там в жизни не бывал. Но я хочу кое о чем их спросить.
– О чем же?
– Правда ли, что у тамошних курочек такие большие ноги, – сказал он, указывая на картинку.
Его собеседник согнулся пополам от смеха.
– Давай, приятель, спроси того типа, а потом скажи мне, что он тебе ответил.
Работник вошел, подошел к столу полковника и снял кепку.
– Полковник, я тот, кто вам нужен. Меня зовут Джош.
Полковник и не пошевельнулся, но бросил на него привычный ледяной взгляд. Рядом стоял блондин.
– Чем же ты можешь мне быть полезен, Джош? – наконец улыбнулся полковник.
– Я могу достать вам кипу хлопка, – сказал тот.
Возникла немая сцена. Полковник застыл, так и не поднеся сигару ко рту. Блондин окаменел вполоборота к окну. Затем медленно, не меняя выражения лица, полковник сунул в рот сигару и затянулся. Блондин молча уставился на Джоша и сделал шаг вперед.
– Вам ведь нужна кипа хлопка? – спросил Джош.
– Где же ты ее достанешь, дружок? – ровным тоном осведомился полковник.
– У нас есть кипа хлопка на складе вторсырья, где я работаю, – пояснил Джош.
Блондин разочарованно вздохнул.
– Сегодня утром нам ее продал старьевщик, – продолжал Джош, надеясь на сделку.
Блондин опять напрягся. Но полковник, напротив, излучал спокойствие и дружелюбие.
– Он, часом, ее не украл, Джош? Нам ворованное ни к чему.
– Дядя Бад не ворует. Он где‑то ее нашел, – сказал Джош.
– Нашел кипу хлопка? – недоверчиво осведомился полковник.
– Запросто. Он всю ночь ищет‑рыщет, подбирает разный хлам. Где здесь украдешь кипу хлопка?
– А утром, значит, продал ее вам?
– Да, хозяину, мистеру Гудману. Но я могу ее вам добыть.
– Когда?
– Сейчас у нас никого нет. Мы закрываемся в субботу рано, и мистер Гудман уходит домой. Могу привезти ее вам сегодня вечером.
– Каким образом?
– У меня есть ключ. Можно и не беспокоить мистера Гудмана.
– Значит, так, – сказал полковник, попыхивая сигарой. – Мы подберем тебя в нашу машину в десять вечера у станции подземки на 125‑й улице. Можешь туда подойти?
– Конечно! – с готовностью отозвался Джош, но затем заколебался: – А сколько вы мне заплатите?
– Сколько ты хочешь? – спросил полковник.
– Сто долларов.
– Договорились.
Глава 10
Айрис лежала на диване в гостиной и читала журнал «Эбони», заедая чтение шоколадом. После налета ее стерегли круглосуточно. Ночевала с ней сотрудница полиции, потом сидел детектив. Теперь с ней дежурил другой детектив. Ему было велено не спускать с нее глаз. Он следовал за ней по пятам из комнаты в комнату и не разрешал запираться в ванной, откуда убрал бритвы и прочие острые предметы.
Он сидел в кресле, листал книгу У. С. Роджерса «Пол и раса». Кроме этой, в доме было еще две книги: Библия и «Жизнь Маркуса Гарви». «Пол и раса» его не интересовали, равно как и Маркус Гарви, да и Библию он уже читал.
Детектив скучал. Задание ему не нравилось. Но капитан считал, что Дик рано или поздно попытается установить контакт с Айрис. Телефон прослушивался, и телефонисткам было дано указание отслеживать все звонки. В полуминуте езды от дома стояла полицейская машина с радиотелефоном и четырьмя детективами. Капитан жаждал Дика так, как грешники в аду хотят холодной воды.
Айрис отбросила журнал и села. На ней было шелковое платье, подол которого задрался, обнажив гладкие желтые ляжки над коричневыми нейлоновыми чулками.
Из рук детектива выпала книга.
– Почему бы вам не арестовать меня – и дело с концом? – осведомилась Айрис вульгарным низким голосом.
Этот голос действовал детективу на нервы. От ее вульгарной чувственности ему делалось не по себе. Он был добропорядочный семьянин, любящий муж, отец троих детей, и ее надушенное похотливое тело оскорбляло его пуританскую душу. В его воображении начинали возникать разные картины, и это внушало ему чувство вины. Но он держал себя в руках.
– Я выполняю приказ, мэм, – кротко отозвался он. – Как только вы пожелаете явиться в участок, я вас туда отведу…
– Иди ты… – огрызнулась она.
Детектив был сутулым лысеющим рыжеволосым человеком средних лет. Маленькое морщинистое личико и огромные красные уши придавали ему сходство с обезьяной. Белая кожа была усыпана коричневыми веснушками. Это был участковый детектив, и вид у него был какой‑то неухоженный.
Айрис бросила на него оценивающий взгляд и сказала:
– Если бы ты не был таким уродом, мы бы могли неплохо скоротать время в постели.
Детективу подумалось, что именно из‑за его внешности капитан и отправил его на это задание, и его самолюбие получило укол. Но он улыбнулся и сказал:
– Я могу надеть на голову пакет.
Она было ухмыльнулась, потом напряглась. В глазах загорелись огоньки.
– Договорились, – сказала она, вставая с дивана.
– Я пошутил, – встревоженно отозвался детектив.
– Я пойду раздеваться, а ты войди в спальню в пакете, так чтобы были видны только глаза и рот.
– Мне не положено, – виновато улыбнулся сыщик.
– Ну смотри, – сказала она. – Такие, как я, на дороге не валяются.
Его лицо загорелось. У него был вид маленького мальчика, которого застали за чем‑то нехорошим.
– Будьте благоразумны, мэм. Наблюдение рано или поздно кончится, и…
Она резко повернулась и двинулась на кухню.
Она покачивала бедрами, словно проститутка, рекламирующая свой товар. Сыщик слегка заволновался: а вдруг она выйдет с пистолетом? Но она вышла с коричневым бумажным пакетом. Айрис попыталась нахлобучить пакет ему на голову, но детектив отпрянул, словно в руках у нее была змея.
– Я просто хотела примерить, – сказала она и примерила пакет себе на голову. – Ты что, педрила?
Это задело его за живое, но он утешил себя мыслью о том, что в иных обстоятельствах он бы показал этой желтой стерве, кто он такой.
Она проскользнула мимо, искоса посмотрев на него, и легко задела бедром. Затем покачала ягодицами и помахала пакетом над головой, как приманкой. И скрылась в спальне.
Он заколебался: пойти за ней или нет? Эта стерва слишком много о себе понимала. Не одна она знает толк в любви! Его жена, например… Тут он перебил себя: об этом лучше не надо. В конце концов он сдался и пошел в спальню. Приказ есть приказ…
Она сидела и ножничками вырезала в пакете отверстия для глаз. Он почувствовал, как у него запылали уши. Он стал оглядываться в поисках телефона, но такового не обнаружил.
Тем временем она вырезала отверстие для рта. Он никак ей не воспрепятствовал, а перевел взгляд на ее широкий чувственный рот. Она облизнула губы и высунула кончик языка.
– Это уже выходит за рамки, мэм… – запротестовал он.
Она пропустила реплику мимо ушей, оглядывая его голову. Затем прорезала отверстия для ушей, приговаривая: «Большие ушки – большие, сам знаешь что». Уши его горели ярким пламенем. Она посмотрела на свое рукоделие. Он тоже посмотрел.
– Тебе надо дышать, малыш, – проворковала она и вырезала отверстие для носа.
– Выйдите отсюда и ведите себя как следует, – проговорил он заплетающимся языком.
Она подошла к маленькому столику с проигрывателем, поставила медленный, томный блюз и стала покачиваться в такт музыке, прищелкивая пальцами.
– Мне придется применить силу, – предупредил он.
Она обернулась к нему и, раскинув руки в стороны, двинулась на него:
– Давай, папочка, накажи меня хорошенько!
Он повернулся к ней спиной и остановился на пороге. Она же, подойдя к зеркалу, стала снимать серьги, потом ожерелье, потом провела рукой по волосам, насвистывая под музыку и не обращая на него внимания. Затем она сняла платье. Он обернулся посмотреть, чем она занимается, и остолбенел.
– Не смейте! – крикнул он.
– Ты не можешь запретить мне раздеваться в моей спальне!
Он подошел, взял стул и, поставив его в дверях, плюхнулся на него с решительным видом, потом повернулся к ней профилем так, чтобы не выпускать ее вовсе из поля зрения.
– Пожалуйста, раздевайтесь, – буркнул он.
Она повернула зеркало так, чтобы он мог видеть ее отражение. Затем сняла через голову комбинацию. Теперь на ней были лишь лифчик и маленькие черные кружевные трусики.
– Если страшно, иди домой, – съязвила она.
Он заскрипел зубами и уставился в пространство.
Айрис сняла лифчик, трусики и воззрилась на себя в зеркало. Она поддерживала груди ладонями и легко поглаживала их пальцами. На ней были лишь пояс, нейлоновые чулки и туфли на высоком каблуке. В этом наряде она выглядела куда более голой, чем если бы на ней и вовсе ничего не было.
Детектив судорожно сглотнул. От шеи и выше он был объят яростью и негодованием, но от шеи и ниже его снедало совсем иное пламя. Огонь обжигал некоторые части его тела. Казалось, еще немного – и пламя вырвется наружу. Сороконожки и муравьи ползали по его интимным местам. Он ерзал на стуле, ибо сидеть не было никаких сил. Брюки стали слишком узкими, пиджак тоже. Голова пылала, во рту пересохло.
Ловко, словно танцовщица в стриптизе, Айрис сняла одну туфлю и швырнула ему на колени. Он судорожно отбросил ее в сторону. Затем она сняла вторую туфлю и отправила туда же. Он вовремя удержался от того, чтобы не впиться в туфлю зубами. Сняв чулки и пояс, Айрис двинулась к нему с явным намерением повесить их ему на шею.
Детектив вскочил на ноги, как чертик из коробки, проскрипев:
– Это уже чересчур.
– Ничего подобного, – сказала она и подступила к нему вплотную. Он попытался оттолкнуть ее, но она прижалась к нему, обвив его ногами, прижимаясь животом. Горячий аромат женского тела стал обволакивать детектива, лишая чувств.
– Чертова шлюха, – простонал он, толкая ее к кровати. Стягивая пиджак, он бормотал: – Я покажу тебе педа!
Впрочем, ему хватило ума повесить кобуру с револьвером на ручку двери с той стороны. Затем он опять обернулся к ней.
– Давай, не бойся, педрила! – поддразнивала она его, развалившись на кровати, слегка расставив ноги и нацелив на него свои груди с коричневыми сосками – ни дать ни взять та самая Большая Шлюха, что живет в воображении всех пуритан.
Он расстегнул молнию брюк, снял их. Теряя пуговицы, стал расстегивать рубашку. Раздевшись, он хотел было нырнуть в нее, как в море, но она замахала руками.
– Сначала надень пакет, – сказала Айрис, поднимая его с пола и по ошибке надевая на голову детективу задом наперед. – Хоп!
На мгновение ослепленный, он поднял руки, чтобы сорвать его, но она его опередила и надела пакет правильно, так что виднелись только его глаза, рот, нос и уши.
– Вперед, малыш! – хрипло проговорила Айрис. Тут‑то и зазвонил телефон.
Он выскочил из постели, словно за ним гнались фурии, весь его жар словно ветром сдуло. Впопыхах он перевернул стул, все еще стоявший в дверях, ударился лодыжкой и врезался в дверной косяк. С его губ срывались проклятия, его белое худое сутулое тело и рыжая голова мотались из стороны в сторону, и он двигался так неуклюже, что напоминал восставшего из могилы мертвеца.
Гибким неуловимым движением Айрис открыла потайную дверцу столика у кровати, схватила трубку второго телефона, крикнула что есть мочи: «Помогите!» – и повесила трубку.
Детектив так торопился, что не услышал ее голос. Он добежал до телефона в гостиной, задыхаясь, сказал: «Говорит Гендерсон», – но их уже разъединили. Он еще стучал по рычагу, а она тихо надела спортивный халат, взяла в руки туфли. «Алло! Алло!» – кричал он в трубку, а она босиком вышла из спальни, закрыла за собой дверь и, пройдя на кухню, вышла из дома через черный ход.
– Абонент повесил трубку, – услышал детектив холодный голос телефонистки. Он сразу понял, что звонили из патрульной машины. Он ринулся к двери, схватил кобуру, попытался открыть дверь. Она была заперта. Он ужаснулся. Стрелять в замок он не решился – можно было попасть в мерзкую бабу. Но в любой момент сюда могут пожаловать его коллеги из патрульной машины, и тогда позора не оберешься. Он попробовал выломать дверь, но она оказалась прочной. Плечо у него заныло. На голове у него по‑прежнему был бумажный пакет.
Вскоре в квартире и впрямь появились детективы. Они услышали, как плачущий женский голос позвал на помощь: бог знает что могло произойти в этой чертовой квартирке, но они были ко всему готовы. Они открыли дверь отмычкой и ворвались в квартиру. В гостиной никого не было. Они двинулись дальше и остановились, словно наткнувшись на невидимую стену.
В холле они увидели совершенно голого человека с бумажным пакетом на голове. В руке у него был пистолет в кобуре. Он неистово колотился в запертую дверь плечом.
Неизвестно, кто первый из них разразился хохотом.
Айрис босиком спустилась по лестнице. Спортивный халат из темно‑коричневого габардина закрывал ее фигуру так, что нельзя было предположить, что под ним у нее ничего нет. У парадной двери она надела туфли и выглянула на улицу. Неподалеку стояла машина с урчавшим мотором. Хорошо одетая женщина вышла из машины и зашагала к подъезду. Айрис следила за ней, как проститутка или неверная жена. Мужчина проворковал: «Пока, милая». Женщина помахала рукой и исчезла.
Айрис направилась к машине и, открыв дверцу, плюхнулась на сиденье, где совсем недавно сидела та женщина. Человек покосился на нее и сказал: «Привет, милая» – так, словно вернулась та, с которой он только что распрощался. Это был красивый человек с шоколадной кожей и в сером шелковом костюме, но Айрис лишь мельком взглянула на него.
– Поехали, папочка, – сказала она.
Он выехал на Сент‑Николас‑авеню и деловито осведомился:
– Бежишь – к кому‑то или