Волны великой реки бегут и бегут на восток, а мно-го ли знаем о делах героев? Княжества сражаются, рушатся царства, а рыбак, да и лодка в клочьях тумана. Огромная Империя – и вся в рыбьем пузы-ре. Как прикажете понимать такое иносказание? Смех, да и только. Однако ученый человек, голову склонив, вой осеннего ветра услышал, да птицы ночной причитанья… И, строка за строкой, не по-забыв про деяния древних, рассказал. Побелели страницы от света луны…
Бесконечная бурая стена скользит по краю степи, по холмам. Походных шатров не разглядишь, лишь тени возвышаются в смутной дали. Войска выстроены в боевом порядке, осенний день горел невиданным светом, и призывным гулом звучал рог. В глухо запертом городе глиняный Император сеял вздохи, жалобы так и слетали с губ. Где чес-тные слуги? Почему один и покинут в серебряном зале, в столице великой Империи, плачет госу-дарь, а голова его наклонена таким образом, точно уж подставлена под острый меч? Голова не тыква, чтобы рубить с плеча… Не глупый пузырь, выброшенный нерадивой служанкой во двор, на потеху ребятишкам. Предки завещали нам леле-ять голову, а на ночь складывать от сырости в теп-лую корзину. И проворные руки чтобы ловко пере-бирали длинную, как угорь, бороду, щеки натира-ли бы мятой, а в отворенный рот набивали тык-вянные семечки, известные полезными свойства-ми во всей Империи. Дворец пустынен, как руины, мгла хозяйничает в проходах и переулках, тут и там рулоны черного шелка, а на драгоценной тка-ни монограмма – знак молчания и гробовой тишины. Эпоха Терпения сменила Эпоху Возжига-ния светильников в дни темной осени, а ей на смену подступила Эпоха Молчаливого царствова-ния. Ни подданные, ни сам государь, выполнен-ный из желтой глины, не мог отворить рта. Четыре по четыре столетия пролетели над Империей, но тишина, установленная справедливым владыкой, ничем не нарушалась. Можно было услыхать только звук отворяемой двери в кладовой матуш-ки Сяо. Матушка Сяо, приблизившись к темной кладовой, застывала в почтении. Потом повязы-вала бумажный передник и принималась переби-рать кули с рыбой, мясом и зелеными бамбуко-выми ростками. Через некоторое время по дворцу струились невиданные ароматы каши и супа из беспокойного карпа. Маленькие служанки, пере-бирая ногами, молча разносили снедь по дворцо-вым покоям. Тут-то случилась неприятность. У слу-жанки по имени Лунный Колокольчик из рук выс-кользнул привередливый дворцовый кролик Пу. Своенравный зверь завертелся волчком и никак не давался в руки.
- Ах ты дрянь! – воскликнула Лунный Колокольчик. – Для того ли таскала тебе бесценную мяту?
Но Пу ничего не отвечал, а только хлопотливо кру-тился вокруг служанки, будто на что-то намекая. Наконец, подоспела матушка Сяо. Она выбранила Лунный Колокольчик, еще и пригрозила:
- Гадкая проныра. Только и знаешь, что причесы-вать хозяину виски (ублажать господина без осо-бого на то распоряжения).
Но что же придворные и верные слуги? Они про-должали честно служить господину, да только служили, заткнувши рты. Не велика и заслуга, ска-жет глупец. И селезень может сделаться генера-лом, если заткнет рот. И бестолковый кролик Пу может носить повязку… Однако так да не так. Дворец, стоявший посередине Империи, прико-вывал взгляды простолюдинов, сновавших среди мусора. В эпоху последнего царствования выросли великие горы мусора, так что и птицы застыли в недоумении. Образовались две площади, на кото-рых поставили истуканов. Река из объедков сколь-зит между холмами вздохов и сожалений – вот как можно было сказать, а больше и добавить нечего. Улочки тянулись между зловонными холмами, нищие с гордостью шествовали своей дорогой, словно каждый был ручным императорским селезнем. Алчность, жестокость и корысть погрузили Империю в тусклый туман. Какое же из этого вывести заключение? Чиновники стояли, наклонив головы, и ничего не предпринимали. Запах помоев называли жасмином из подмышек, да глупо перемигивались. Толку от них было все равно что от куска навоза в праздничный день. Мусорные холмы, горы и пещеры сделались прибежищем духов. Увидели одного едущего в туманном вихре верхом на хромой лягушке. Бедняжка так стонала и жаловалась, что подчи-ненный молча поклонился своему начальнику и так и приник к краю его платья. Простолюдины сердитыми голосами стали передавать друг другу, как хромая лягушка громко выкрикнула: «Канди-дат ваш насквозь мокрый!». Так и этак толковали изречение, но все равно ничего не поняли.
Средь бела дня на вершине мусорной горы под названием Кротость и Глумление вдруг показалась фигура духа, столь отвратительного, что певичка всплеснула тонкими, как пепел, руками и прик-рылась куском синего шелка. Сожаления, горькие, как хина, так и брызнули с губ.
- У лисицы опущена голова, – произнесла певичка с достоинством, – но рыбья шелуха все равно осы-пается с платья.
Тварь, засевшая на мусорной горе, ничего не отве-чала. Гуляки снизу видели, что у духа совсем нет спины, а только грудь, как лохань. Что, скажите, за гнусное чудовище?
Но вот еще что расскажем. С некоторых пор тетуш-ки в императорской столице толковали между со-бой. Наш Император, как стебель бамбука. Кто утешит беднягу? Слезы так и сыпались горохом, да много ли проку в слезах? Ночные разбойники за-велись в мусоре сразу следом за злобными духами. Притворялись между тем добронрав-ными животными: ослом, коровой, увальнем, да мирным селезнем. Горожане, хотя и старались не попадаться лживым зверям под ноги, все же, зазевавшись, могли угодить в широкую пасть. Раз-бойники и злые духи старались воспользоваться бедой Императора. Хозяйничали кто как мог, и уносили в клюве всякий свою лепешку.
Император окостенел. Паутина валилась с золо-ченых потолочных балок на императорские плечи и яшмовую голову. Негодники на площадях смея-лись: голова Императора не яшмовая. Не все, что обладает благородным коричневым цветом – яш-ма. Кусок дерьма на заднем дворе тоже коричне-вый, однако не может служить опорой Империи. Рассуждали, как депутаты, про Конфуция позабыв. Многие к тому же думали, что руки Императора ослабли и сделались как плети. «Бумажный Импе-ратор!», «Бумажный государь!» – летали нечести-вые слова, подобные вонючему мусору. Слабость Императора проистекала от душевной болезни. Во сне государь получил таинственное внушение.Три синих селезня приблизились к государеву ложу и важно приветствовали владыку. Постояв молча, отправились восвояси, оставив после себя зло-вонную лужу. Сновидцы во дворце тут же приня-лись толковать таинственный знак, но ничего не придумали. Молчание установилось в Империи, во дворце не знали, что и сказать, чтобы не рас-статься с помощником (с головой). Император уда-лился в задумчивые покои и просидел там почти сто лет. Нарядные залы обветшали, даже и зал Утреннего омовения росой, собранной в Долине Бессмертных. Все подверглось тлению и накры-лось молчанием, как серебряной лоханью. В это самое время на границах Империи раздавался гул и рокот. Степные разбойники с желтыми лицами и карманами, полными песка (дурных намерений) угрожали благополучию Империи. Говорили, что у разбойников имеются живые стрелы и ядовитые пятки. Трава тлела, где ступит страшилище. Слуги не решались сообщить об этом Императору. Вое-начальники скорбно наклонили голову. Только и могли, что намекнуть на дерзость, сказав: в степи трава пожелтела до времени. Но Император, уда-лившись в покои, не понял иносказания, а прилег на нефритовую подушку. Степные разбойники да-леко, говорили бестолковые чиновники, зато по-хлебка, считай, в кармане. Сами же не блюли долг, про честь позабыв. Ученый секретарь господин И поднял брови в знак недоумения. Затем нари-совал иероглиф соблазна, соединив с иероглифом смертельной опасности. Это означало, что соблазн поживиться государевыми дарами сильнее чувс-тва самосохранения. Но придворные мало что поняли, играя с приезжими певичками в соленый огурец. Хохот так и летел над покоями царедвор-цев, а певичкам только того и надо было. «Поле-зайте в мой карман, господин!» – «Не развязать ли вам шаровары, господин?» – «Я угощу вас абри-косами». В общем, известные бесстыдницы.
Высокородные вели себя точно так, как неразум-ная челядь. Как будто было невдомек, что Им-перия поражена гнилым грибом и смердит, а блеск яшмы – что ж? Яшма горит огнем в лучах осени, да не в силах устоять под каменным копы-том. Поэт, сидя в хижине, сложил по этому случаю такое стихотворение:
В государстве есть дивный скакун,
Да не знают, как его оседлать.
Написал и с горечью отвернулся, прибавив:
- Лучше на горы посмотрю сквозь нефритовое облако, чем латать чужие портянки.
Чиновники третий месяц к ряду держали совет. В круглом зале взялись за руки и стали в круг, надеясь, что единство укрепит головы. Постояв положенное время, начали бросать друг на друга косвенные взгляды. Двое присели, будто в наме-рении справить нужду, а другие четверо присели и справили нужду, выложив на полу иероглиф «сомнение и долготерпение». Полагали, негод-ники, что тем исполнили свой долг и ну давай насвистывать, позабыв застегнуть шаровары… Легкомыслие и разброд запорошили глаза. Пустые надежды, как песок, наполнили карманы. Чтобы усмирить страх, простолюдины напихивали за ще-ки целую горсть полезной сои. Великие силы Небесной Империи волновались наподобие могу-чих волн. То вздымались ввысь, то временно отсту-пали. Длительное разобщение привело к ожесто-чению многочисленных армий. Свирепость вдруг охватывала воинов, точно аромат цветущей виш-ни, от которого не спрячется и дряхлый старик. Войско, вторгшись в город, учиняло бессмыслен-ную резню, уничтожая людей, животных, посевы. Особую ярость солдаты испытывали к предметам роскоши, меч, вспыхнув, взлетал над шкатулкой, покрытой лаком, и рассекал надвое нефритовую гору Бессмертных, воспетую древним поэтом. Горестные звуки так и лились… Волны свирепой ярости то набегали, то отступали, но поход за головой белой змеи закончился бесславно. Змея ускользнула, а воины перебили друг друга, точно варвары, потерявшие рассудок. Над Империей по-тянулся густой дух трупов, брошенных как попало на равнине. На короткое время Небесная стано-вилась единой, но вскоре распадалась на три цар-ства, затем три царства распадались каждое на три других царства, и делению не было конца. Охва-ченные алчностью, в битву вступили полчища жел-тых муравьев; за ними налетели огненные пчелы, так что ужас покрыл равнины, реки и дымящиеся жилища. Во дворце, однако, царил покой, Импе-ратор через верных людей объявил эпоху Устано-вившегося спокойствия и велел подданным укре-пить свой дух. Дерущиеся царства истребляли друг друга, а император услаждал взоры в зале для театральных представлений. Там актеры показы-вали старинную пьесу «Душа расстается с телом, но, вспомнив о долге, возвращается». Внезапно во дворец ворвался порыв ветра, и в покои влетела черная змея в царском платье. Император от ис-пуга упал и лежал неподвижно. Подданные стали в позицию «отсутствие свершений» и застыли на продолжительное время. Чиновники в судах и иных присутствиях обменивались иносказаниями.
- На белой верхом черепахе? – почтительно спро-сил один чиновник.
Другой с почтительностью ответил:
- В небесную сеть угодил проворный карп.
Многие чиновники драли себя за бороду, но кое-кто старался наступить на чужую пятку. Эпоха Уста-новившегося Спокойствия всем была по душе, да только трупы смердели нестерпимо. Стук тысячи тысяч муравьиных ног, однако, достигал столицы. Не зря говорят: муравьиная пасть крепко сжата, да желтые клыки найдут свою шею. Что за звуки в блаженной тишине? Необъятны шесть живых ми-ров, однако желтая пыль стала стеной, вой и свист настигают меня, несчастного. В Империи тоскливо, безлюдно, царит безотрадность, и хаос окрасился в цвет желтого шелка, тут и там следы ядовитой муравьиной мочи.
Император был великодушен, но не любил читать книги, говорил, что голова – чудесный сосуд, по-добный спелой тыкве. Вместо того чтобы в книгу заглянуть, надувал благородные щеки, да твер-дил: я сам и есть ваша книга. Государь повелел написать Трактат для садовых белок о поедании орехов в вечерний час, однако, не указал, что именно следует писать. Летописец четыре года сидел, склонившись над свитком, да так и умер на закате осеннего дня. Его перенесли на задний двор, чтобы порадовать галок. Все во дворце шло кое-как. Мирный селезень и тот изловчился и клю-нул вертихвостку-служанку. Да и та хороша! Гада-ла на рыбьей чешуе, а разглядела только облако, формой напоминающее кулак.
- Муж будет сердитый, – сказала ее подруга по имени Капля росы, упавшая за воротник.
Маленькая служанка задрожала и закрыла глаза миской для вишен.
Ничего не боюсь, только челядь со звериным ли-цом наводнила столицу. Простолюдины покорны, но тупы и жестоки, даже кошки им не жаль.
В эту же самую пору книги из дворца вынесли и сложили на заднем дворе. А такого не бывало со времени короткого правления Сян-Цзи, прозван-ного в народе Государь с дырявым ведром на пле-чах (с головой, не обремененной науками). Пого-варивали, что эпоха вот-вот получит имя Эпохи Умеренного Тупоумия и Благоразумного Неведе-ния. Так оно и оказалось, да только порадоваться реформам было некому: народ в Империи хотя и не весь предался земляному сну (вымер или был уничтожен в ходе кровавых междоусобиц), но потерял к реформам интерес и тупо глядел под ноги, с усердием пересчитывая встречных чер-вяков. Насиженные места покидали редко, доро-ги, обсаженные соснами, постепенно зарастали и приходили в негодность. Теперь по ним сновали небольшие отряды сусликов и прыткие гусеницы. Каждая несла в лапках по котомке со снедью, чтобы порадовать младших. В семьях царили раз-брод и сумятица, уважение к старшим пошатну-лось, как гриб.
Глава 2
Итак, в тот момент, когда над Империей, как говорится, закружил вихрь, Учитель Ба Цзе по-кинул свой деревенский дом и вышел на дорогу, которая, говорят, тянулась от центра провинции к пограничным областям. Дорога к тому времени пришла в упадок. На обочине сидела обезьяна средней величины и корчила преотвратительные мины. Учитель молча поклонился и стал перед обезьяной в позицию «человек встречается с со-седом». Обезьяна, разинув пасть, непочтительно захохотала. Учитель, сдвинув брови, подумал так: «Было время, когда по дороге путешествовала двухколесная повозка с тремя бортами и крышей. Но случалось, катились и боевые колесницы, запряженные четверками коней. Могущество царств измеряли числом колесниц, которыми оно обладало. А ныне сидит вот безмозглая обезьяна, разинув дрянную пасть».
Словно расслышав мысли Учителя, обезьяна гром-ко высморкалась, а затем сказала:
- Мы удостоились от вас, истиной объятый, выго-вора. Не желаете ли раскинуть сети (предаться от-дыху)?
Увидев, что обезьяна воспитана наилучшим обра-зом, Учитель кивнул:
- Готов раскинуть шатер (присесть).
Устроились тут же под сосной, причем обезьяна выхватила из-под зада подушку с расшитыми картинами возвышенного содержания и уступила ее Учителю. Учитель в ответ достал из кармана сухарь и угостил обезьяну. Закончив есть, оба подняли головы и убедились, что небо сделалось, как киноварь. Посидели еще немного. Учитель оказался умелым выпивалой, а обезьяна ловко острила, делая из пальцев всевозможные фигуры. Наконец, спросила:
- Для чего почтеннейший вышел в путь? Скоро ве-чер, и деревенские жители, как говорится, берегут свой хвост.
Потемнели тучи, день померк. Стало мрачно и чер-но, как камень И.
Учитель сказал:
- Я вышел в путь, чтобы убедиться, что древняя дорога покрылась пылью и заросла. Больше не годится для дальнего следования.
Обезьяна захихикал. Потом спросил, кривляясь:
- И как только Учитель догадался? Видать ум про-ворный, как белка.
Учитель ответил, сведя брови:
- Я долго изучал старинную карту дорог Империи. Убедился, что Паутина (дороги) была некогда прочна и надежна. Туда и сюда по ним двигались «телеги великого спокойствия», шествовал счаст-ливчик-верблюд. Поверхность дорог была легка и быстро высыхала после дождя. Четырех не менее сажен достигала дорога…
Обезьяна, ерзая, спросил:
- К чему клонит Учитель? Что-то не пойму.
Учитель со вздохом отвечал:
- Нету, однако, дороги из кипящего лунного се-ребра. Синий хрустальный феникс бережет драго-ценный путь… Сверкает пуговица, оброненная рас-сеянной маленькой феей по имени Благоухание Ночных Ирисов. Черные заставы прочь отступили, искры инея тут и там…
Обезьяна подумал было, что Учитель заговарива-ется, однако хватило ума прислушаться.
- Не о Лунной ли дороге изволите толковать?
Учитель поднял лицо, заметил, что оба удобно ус-троились под лавиной Млечного пути.
- Расскажите, - начал приставать обезьяна. Так и вился вокруг, как надоедливый угорь, Учитель да-же брови сомкнул. Но однако приступил к расска-зу. Известно, что четыре тысячи лет тому назад Землю и Небо соединяла Лунная дорога. Она была сделана вся из серебряных кирпичей, причем кир-пичи-то были не обычны. Их принесла в своем пе-реднике женщина-колдунья, да и высыпала на землю. Образовавшаяся гора сразу засверкала, как луна на небесном свитке. Тут же и смекнули, что кирпичи не обычные, стали приставать к кол-дунье: откуда да почему? Известно: простые люди не всегда имеют в голове ткацкий станок (бойко соображают). Но колдунья ничего не отвечала, лишь громко захохотала, как великан из страны Лунбо. От этого хохота строители повалились на колени, а кто и смирно затворил глаза, как ува-жаемый покойник. Кирпичи лежали на земле, и свет от них горел так же ярко, как огонь звезды Тай-бо – хоть полотенце на глаза повязывай.
Обезьяна спросил:
- Не та ли колдунья, которая прежде была рыбой размером с холм?
Учитель согласно кивнул.
- Рыба-холм лежала между морей и сушей, не зная, куда податься. Была велика, так что местные крестьяне кое-как доползали до середины, чтобы сыскать сладкий корень. Наконец, холм принялся ворочаться и двигать жабрами, огромными, как ноздри вола. Желая освободиться от любопыт-ных, рыба-холм вздыхала и двигала ноздрями. Вдруг вспомнила, что в карманах платья лежат серебряные кирпичи, ликом напоминающие ко-пыто из небесной конюшни. Достала кирпичи, да и бросила на дорогу. Тут и самый ленивый прек-лонил колени. Говорят, кое-кто от жадности напи-хал полный рот драгоценных кирпичей – да что толку? Тогда даже появилась поговорка: полон рот кирпичей, да печь не топлена. Много и других чу-дес рассказывают…
Обезьяна внимательно слушал, а потом заметил с мнимой почтительностью:
- Мой ученый друг позабыл, что рыба-холм и по--ныне лежит на своем месте. Однако кирпичей что-то не видать…
В ответ на глупую шутку Учитель прикрылся рука-вом. Да и что было прибавить? Негодник-обезьяна со смехом засунул в пасть заднюю лапу, облизал, будто леденец. Поразмыслив, однако, тоже рас-сказал историю, не лишенную ушей (поучитель-ную). Как-то восемьсот удельных князей пере-правлялись лунной ночью через реку Хуанхэ. Один князь, будучи близоруким, случайно ступил прямо в лунный след, который вился по реке. Да так и пошел, свистнув товарищам: следуйте за мной! Те, однако, образумились и отступили восвояси, а князь так и не замочил ног. Я так думаю, ваша милость, прибавил обезьяна, что древний князь наступил на лунный кирпич. Учитель с сомнением покачал головой, а потом с улыбкой заметил:
- Можно ли верить древним сказаниям, нет ли? Никто не знает ответа, если не прочитал его на спи-не белой черепахи.
ПОЭЗИЯ И ПРАВДА
ДмитрийВетров
ИЗМЕРИТЕЛИ ПРОСТРАНСТВ
***
На полках, похожие то на икринки,
То на гранулы тмина,
В коробочках витамины.
Ординаторская просторная, по старинке,
Жаль вот, что без камина.
Тьму вечернюю лампой объяв
Дежурный доктор гуняв-
Ый, как профиль на пятаке,
И затертый, как кожа пятки,
Оставляет в делах закладки,
И берет какую-то книгу так,
Как держат ребенка
С проседью на виске.
Осень. Купание красного коня
Проведено под надзором врача Игнатенко.
Ассистировали Николаева, Федотенко, Шмелевских.
Начальник отделения Ильенков.
***
Посвети мне в переулке смерти,
Где фонари выбили черти,
Где электричество это только мороз по коже,
И хочется жить до дрожи,
Где три солнца сходятся над котловиной,
А две с половиной головы на гербе,
Где спасатели гибнут, задавленные лавиной,
И не дойти до цели так постаревшей Герде,
Где сестренка плачет навзрез о маленьком брате,
Давно покинувшем стены прогорклого дома,
Где надежда приходит некстати,
А на прошлой неделе открыли музей Содома,
Где звезды-зрачки вылакал лунный скальпель,
Дорогу в дюнах сверлят электродрелью,
Где вода исчисляется в несколько светлых капель,
А другое течет алой и бурой капелью,
Где Спаситель взошел на крест, ну а крест сломался,
Где не ходят смотреть окрест, кабы не продуло,
Где резинотрест не то чтоб лопнул – порвался,
А поэт сосал бы до старых лет – но виском на дуло,
Где колокол перековали на колья,
Кока-коллу разбавли героином,
Кукол делают из бойцов подполья,
И в ку-клукс-клан вступил купец Минин,
Монтажник падает в небо и бьётся насмерть,
Монтаж оставляет только две главных даты,
Монах не просит Его о нас, там ведь
Ничего, кроме стекловаты.
Посвети мне в переулке смерти,
А то фонари выбили черти...
Нет тебя. Зима, как огромный зверь.
И до бездны шаг, сколько не мерь.
Птерадактели небо чертят.
***
Ночь – монет разменных чёрный полог,
Разбитные сны и сосны без просвета,
Сбитый ритм и русский Джексон Поллок,
Расписавший грязной кровью бабье лето.
Наше-марсианское-иное,
«Паде-парло-мерикано» – как поётся,
Больше, чем по паре, тварей собралось у Ноя,
Ночь обрублена и больше никуда не рвётся.
Вновь рассвет клубит туманы над болотом,
Золотит чужие взгорья за кордоном.
Чтоб вернуться – надо быть последним идиотом,
Чтоб уехать – полиглотом.
Золотятся на рассвете взгорья,
И уходят в небо человеки,
Отпирая вены на подворье,
Закрывая в кои веки свои веки.
Разорвали сарафан, затем распяли.
Голубой узор на белой коже.
Вот вам осень золотая, трали-вали,
Ни уехать, ни уплыть никак не може.
Снова ветер, снова ночь, и всё как в сказке,
Снова волки, снова кровь и снова слёзы,
Снова тишина, как по указке –
Пепел не стучит, помёрли гёзы.
***
"Мои стихи тебе, папаша..."
И далее по тексту, Уралмаш
Темнеет за окном,
А мы с тобой вдвоем
Предполагаем кухню
Топтать до самого рассвета
(Вопрос – ответ), но
Луна потухнет
За наваждением облаков,
А лампочку включать нет мочи,
Ведь жёлтый свет –
Как ангел одиночества средь ночи,
Он – как надетая на глаз кирза,
Он бьет в глаза,
И хочется курить и резать вены –
Вот почему засели при луне мы.
***
все мы – беглые дети
в поездах, идущих до мест без названий
кони за окнами плачут под ржавой степной луной
и пена их дымка ложится, как иней, после каждой бессонной ночи
***
Она сидела, обняв колени,
в лодочке, плывущей по кромке смерти
весенним утром по каналу
(на берегу цвели липы).
Водомерки в зеленой воде
плавали среди дробящейся и мерцающей жизни
и дышали солнечным весенним вечным покоем.
Впервые она не смеялась,
но ясно смотрела на цветы, деревья и солнце,
не глядя на водомерок
(а посмотрела – заплакала бы?).
***
Осень прильнула к тебе
своими холодными губами из дождя, выхлопных газов, огней,
теряющихся в печальной размытой тьме,
влажного дерева скамеек в парке
и льда металлических скамеек на перроне.
Осень ласково обнимает
тисками промозглого одиночества.
У меня был друг,
когда гитарист начинал "Отель Калифорния", он по-собачьи
подвывал, и, смеясь, говорил: "Как могу, вывожу лейт-мотив".
Нас всех любит только осень.
Под мраморной крышей перед стеклянной дверью
мы прячемся от её любви, чтобы набить косяк.
Иногда друзья пропадают, и полиция разводит руками.
Сумасшедший приятель, Арно,
во всём винит франк-массонов.
"Во Франции каждый день пытают людей".
По вечерам в брошенной церкви он разламывает стену подвала,
надеясь открыть тайные подземелья,
где до недавнего времени варили кровь младенцев. Нет, это не шутка,
очень многие верят, что Средневековье – в шаге.
А во что же ещё верить, когда тебя обнимает осень,
когда она дарит сновидения, полные дождя и слёз?
"Ты хочешь гром?" – спрашивает она
и даёт лязг поездов.
"Ты хочешь солнце?" –
она сбрасывает с себя всю бижутерию из листьев и остаётся ещё более нагая, чем раньше.
"Ты хочешь дальние страны?" –
и ты вдруг находишь открытки
под ногами,
втоптанные и, как брошенная листва, мечтающие только об окончательной смерти.
Они уходят.
Сначала они возвращаются
внезапно,
и когда вновь исчезают, всё не веришь, что навсегда.
Оставшиеся собираются, где придётся,
словно ветераны. Словно рабы ацтекской веры.
Ветераны осенней любви.
А она, богиня в золоте,
не меняется год от года.
Только мы становимся старше,
и холод глубже проходит в кости.
Мои друзья – вышедшие в тираж любовники осени.
КНИГА ЦАРЕЙ
Софья Илицзер