Когда в ней ни что не похоже на просто пустяк

Сломанные шпаги

Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую

Начнёт ли кукушка сквозь дым поездов куковать

Задумаюсь вновь и, как нанятый, жизнь истолковываю

И вновь прихожу к невозможности истолковать

Сережка ольховая, легкая будто пуховая

Но сдунешь её - все окажется в мире не так

И видимо жизнь не такая уж вещь пустяковая

Когда в ней ни что не похоже на просто пустяк

Ох, как мне не хочется об этом писать. Было так хорошо не помнить, выкинуть все из памяти. Было так красиво и весело. Но и это тоже произошло. И в один миг моя память вернула мне эту мерзкую сцену: Темный вечер, задний двор Тамаркиного дома, Сережа за газоном, готовится к броску, какие-то гады стоят напротив нас, а один пристает к Сергею. А мы стоим. Я и еще кто-то из наших. Стоим у Тамаркиных дверей и ждем чего-то. И внутри себя я надеюсь, что все пройдет, рассосется, исчезнет сейчас. Но понимаю же, что нужно вмешаться, а ноги не идут. Кто-то должен был стать рядом с Сережей, который был таким маленьким на этом газоне, стать вторым и принять бой, и понятно было, что бой будет настоящим и получат все по полной. И никто не встал. И я тоже. Такие оказались товарищи.

А начиналось все весело, как и всегда, когда мы были вместе с нашими девочками. После весенних соревнований мы еще в школе не очень афишировали наше знакомство, все-таки разные классы, это всегда сковывает. Но конечно, и не прятались особенно. Здоровались, общались на переменах, когда «шли параллельными или встречными курсами», но стеснялись. И вроде бы тогда, не помню у кого, родилась идея, пригласить наших девочек в кино. По моему, именно по этому поводу мы собрались у Андрея в комнате в его доме на пятнадцатой линии (нет этого дома больше, на его месте стоит новый, большой и дорогой, наверное). Я помню эту маленькую продолговатую комнатку с одним обычным окном. Светло было от лампочки под абажуром. Кто-то ходил взад-вперед по комнате, кто-то сидел на диване. Мы сочиняли письмо нашим девочкам (письмо сохранилось и может быть представлено высокому суду истории, благодаря заботливым женским рукам). Не помню я всех, но наверняка был Андрей (у него же собирались), был Сережа и был я (иначе, как бы я это запомнил). Письмо сочиняли высоким слогом, перемежая каждую фразу русскими народными пословицами, которые искали в Андрюшкином сборнике пословиц и поговорок. Так или иначе. Письмо сочинили и подписали псевдонимами...

Высокий суд! Примите во внимание, что давность лет иногда мешает автору восстановить связь событий. Возможно, описанная сцена относилась к другому случаю, а он были, по крайней мере, сам автор помнит еще один сбор у Нины, когда был накрыт какой-то стол, на нем, кроме прочего, стояла тарелка с хурмой и любезным стихотворным приглашением на ней «Съешь хурму‑ попадешь в тюрьму». Может наша встреча с составлением письма относится к этому сбору. Не помню, да это и не главное в моих сегодняшних горьких воспоминаниях. Главное, что приглашение было принято, и мы собрались вместе, чтоб пойти в кино.

Мне кажется, что мы смотрели в «Великане» (там, где теперь варьете – Воланда на них нет!) «Великолепную семерку», которая так подходила под мое тогдашнее состояние духа. Но суровый судебный архивариус ранее указал мне, что такого быть не могло, потому что тогда бы и он (в смысле она) тоже был там (в смысле была), а семерку не смотрел вообще. После чего поступило предложение считать, что мы были в панорамном кинотеатре «Ленинград» (сейчас его трудолюбиво перестраивают не то в ресторан, не то в клуб) и смотрели там «Широка страна моя». Это я могу утверждать, потому что «Течет Волгу» я сам не смотрел из принципа. А больше панорамных фильмов и не было, по моему.

А потом мы ехали на трамвае (вот это говорит в пользу «Великана», так как попасть на трамвае в «Ленинград» тогда было уже нельзя). Было людно, за окошками было темно, а в вагоне светло и весело. Как ехали остальные не помню. Мы ехали рядом с Иркой и Наташей, болтали, перекидывались шуточками. Где-то вылезли, вроде на кольце, и пошли провожать девочек. Ничего особенного, только хорошо вместе. Поэтому так вместе и пошли провожать Тамару, которая жила «в самом крайнем доме Ленинграда». (Это сейчас город ушел далеко вглубь Финского залива. Нет уже протоки, отделявшей остров Голодай от Васильевского и Вольного, той протоки, где мы катались на шестивесельном яле, который брали напрокат в одном из яхт-клубов острова Вольный).

Чтоб войти в парадное пятиэтажки, где жила Тамара, нужно было войти во двор. Нас было не мало и не много. Из девочек были Ира с Наташей, Тамара, а про Нину с Жанной ничего не помню. Может Жанну-то мы раньше проводили. А из мальчишек были мы с Сережей и еще кто-то, мне кажется, что Прудников. Когда он был рядом я всегда был более спокоен, чем обычно. А сначала ничего особенно и не происходило.

Мы подошли к Тамариной парадной и начали прощаться и только тогда к нам подошли местные ребята. Мне кажется, что Тамара их знала, но это не имело никакого значения. Мы были чужаки. Территория была их. А тут все по-волчьи. Законы междворовых драк мне были известны не понаслышке. Пацанами пятого-шестого класса нам приходилось «разжигать» драки между моим двором и двором напротив, по двенадцатой линии. Обычно это делалось так. Самый маленький подходит к примерно такому же и начинает задираться. Его цель заставить противника себя ударить. Тут уж вмешиваются сначала те, кто постарше, а потом и самые старшие. Здесь уже настоящая начинается драка.

У Тамариной парадной получалось иначе. Нас, чужаков, было меньше, хотя и не намного. Зато те были постарше и без девчонок. Нас начали задирать. Отвечал Сережа. Я с самого начала почувствовал, что дело идет плохо. Но рядом были девочки, а это свидетели. И они сдерживали начало драки. Но Сережу начали задирать всерьез. И тут кто-то из умных девочек закричал, что нужно звать милицию, и они побежали на улицу. Это немного охладило пыл основной группы нападающих, но Сереже-то приходилось плохо. Тот, кто приставал к нему, начал распускать руки. Сережа отбежал, за ним и тот гад. А мы стояли.

Вот она снова высветилась эта картина. Сережа за газоном готовиться к броску. Тот гад не догоняет его, но собирается. Мы стоим у парадной. Напротив нас стоят местные. Я понимаю, что сейчас придется драться, что драка будет не в шутку, что нужно помочь Сереже. А ноги не идут. Кто-то из наших (по-моему, Володя, а может и Сергей Ковтуненко – у него был опыт по-богаче моего) пытается снять накал разговором. Местным тоже не очень охота драться. Но завод-то идет и Сережа бьется, а мы смотрим. И мне стыдно. И внутри сидит надежда, а вдруг все рассосется.

Все спасли девочки. Они вернулись и кто-то из них, по-моему, Ира кричал, что милиционер уже идет. Это решило дело. Местные отошли. Но Сережа-то продолжал биться. А мы стояли. Потом они отозвали и гада, пристававшего к Сереже.

У всех отлегло от сердца. Тамара пошла домой. Мы пошли провожать Иру и Наташу. Сережа был героем. Мы громко это обсуждали, смеялись и в дальнейшем не вспоминали никогда.

Высокий суд, я понимаю, что прошло больше пятидесяти лет, что все тогда обошлось. Но я забыл об этом, а когда мне напомнили, понял, что стыд от того, что тогда струсил, все равно живет во мне. Может то, что я тогда струсил, и привело к тому, что я потом всю жизнь уклонялся от борьбы с окружающим злом. И знал, что следует драться, и уклонялся. Уходил. Хотя было мне известно, что «Нет большего преступления, чем отказ от борьбы, когда она необходима». Это сказал когда-то давно умный Иммануил Кант.

Прости, меня, Сережа! Простите все, кому я не помог, потому что уклонялся от борьбы.