ПОЛИТИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ ЛЮДВИГА ВОЛЬТМАНА
В. Б. Авдеев
Дювиг Вольтман
Предисловие
С левой ноги
Расы против классов
Время принятия решения
От Маркса к Ницше
Плеяда социал-дарвинистов
Победитель времени
Собиратель крови
Мыслить биологически – обязанность каждого арийца.
Якоб Граф
Качество и специфика идеи всегда обусловлены качеством и спецификой человеческого материала, их породившего. Это неукоснительное правило одинаково применимо как к философии, религии, политике, так и к области социальных идей и культуре. Абстрактных идей не бывает. Этого простейшего закона природы придерживались этносы во всех уголках планеты, едва ступив в период формирования своих первых государственных образований, с которых и началась сложная и драматическая история социальной эволюции человечества. Антропоморфная теология древних обществ при разрешении проблемы об идеальном государственном устройстве двигала политическую мысль мудрецов всегда по одному и тому же маршруту. Вопрос ставился однозначно: не как переделывать общество, а кто должен это делать? Именно поэтому народы брали за правило выводить свою родословную от Богов, всегда изображаемых в человеческом обличье, а справедливый мир на земле и процветание связывались с именами героев. Если же Божеству или герою приписывались зооморфные черты, или даже центральное место культа занимало тотемное животное, это снова имело функциональное назначение, ибо народ желал иметь биологические качества этого животного. Смысл любой мифологии сводился к концентрации желаемых физиологических и антропологических компонентов, необходимых для выживания и размножения данного этноса. Исполин с могучим телом, ослепительной красоты дева, свирепый хищник или волшебное существо – все они так или иначе несли в себе набор определенных биологических свойств, с которыми этнос связывал свое долголетие и историческую перспективу. Миф всегда выполнял роль катализатора биологических процессов в жизни человека.
Неоплатонизм, существенно исказив идеи самого Платона именно в части расовой биологии, принялся мастерить воздушные химеры, примеряясь к их политическому воплощению. Затем христианство уже открыто поставило себе целью построение Царствия Божия, при этом все время оговариваясь, что Царство это, тем не менее, не от мира сего. Христианство было революцией не только в идейном, но и в биологическом плане. Антропологический идеал христианина представлял собой прямую противоположность античному герою, ведь идеология "вселенской любви" вознамерилась извести плоть. Маниакальные наваждения христианства исходили от физически нездоровых религиозных фанатиков и предназначались также для убогих и калечных. Фатальная связь тела и духа была вновь доказана, как и в античные времена, только теперь доказательство происходило от обратного, в негативном аспекте.
После средневекового мракобесия эпоха Возрождения снова проявила пристальный интерес к здоровому человеческому телу, но Реформация продлила политическое долголетие христианского человеконенавистничества. Расцвет естествознания, особенно в XVIII и XIX веках, вновь со всей остротой поставил вопрос об эмансипации человеческой сущности от противоестественных химер. Социальное и биологическое мышление из неоформленной совокупности гуманитарных взглядов вновь выделяются в самостоятельные научные системы. Прогрессивные умы опять стараются объяснить политические, социальные и культурные процессы в обществе при помощи естественных наук. В конце XVIII – начале XIX века этого с наибольшим блеском удается достичь Франции, законодательница мод и здесь диктует свои правила игры. С середины XIX века инициатива медленно но верно переходит к Германии – стране профессоров. На смену галантной легкости приходит скрупулезная методичность. Этнография, антропология, лингвистика, религиоведение, психология меняют картину мира до неузнаваемости. Каждое новое открытие превращает ветхозаветный миф о происхождении людей в неряшливые комиксы.
Именно с целью пресечения и искажения общественного интереса к проблемам биологии и антропологии искусственно создается марксизм, сам происходящий из того же расового корня, что и христианство, впервые кардинально извратившее человеческую сущность. Естественные науки уверенно создавали новую вертикальную иерархию, и марксизм расчетливо вознамерился перечеркнуть ее по горизонтали идеями всеобщего равенства. На смену борьбе рас и народов он настойчиво принялся внедрять учение о классовой борьбе, воздействие которой оказалось смертельным для расово-биологического мышления. Марксизм был не насущной социальной потребностью, а идеологической диверсией против любых форм этнического миропонимания. Знаменитый лозунг Маркса "Пролетарии всех стран соединяйтесь" является продолжением тезиса апостола Павла, что "нет ни эллина, ни иудея".
Поэтому нет ничего удивительного в том, что идеи марксизма получили свое распространение в конце XIX века именно в Германии и России – наиболее консервативных и моноэтнических странах, в которых расово-биологическая философия могла добиться наибольших успехов. Таким образом идеи Маркса и Дарвина вступили в ожесточенную схватку, а бурный экономический рост производства и новые амбиции едва народившейся Германской империи придали этой идейной борьбе ожесточенный характер.
Биография замечательного немецкого антрополога и социолога Людвига Вольтмана (1871-1907) в этом отношении весьма показательна. Она может служить как бы индикатором интеллектуальных процессов рубежа веков, охарактеризовавшихся столкновением "левых" и "правых" тенденций.
Идеологический путь Вольтмана симптоматичен, ибо, начав с либеральных идей европейской социал-демократии, он очень скоро, прозрев их вредоносную сущность, порывает с ними и уверенно переходит на позиции право-консервативного мышления. Он переболел модной тогда "левизной" и против ошибок своей молодости сам создал целительное противоядие, имя которому – политическая антропология. Именно эта наука, родоначальником которой и является Людвиг Вольтман, помогла ему распознать всю инфернальную фальшь и расовую подмену марксизма. Пример изменения мировоззрения Вольтмана ярок, убедителен и потому особенно важен для сегодняшней России, болеющей всё XX столетие политической левизной во всех мыслимых и немыслимых формах, поскольку очищение и радикальная смена политической ориентации неизбежны. Так поучимся же на достойном примере одного из первопроходцев. Данная работа является первой биографией немецкого расового теоретика на русском языке, ибо до сих пор сама тема была табуирована.
С ЛЕВОЙ НОГИ
Людвиг Вольтман родился 18 февраля 1871 года за несколько дней до провозглашения в Германии Второй империи, что весьма символично в свете нашего исследования. Его отец был простым плотником, но после того, как он стал владельцем мебельного магазина, ему удалось подняться по общественной лестнице. Окончив школу, Л. Вольтман поступил в университет, чтобы изучать медицину, хотя еще в ранней юности проявлял интерес к философии. География его учебы обширна: Марбург, Бонн, Мюнхен, Фрайбург, Берлин.
Поддавшись модным "левым" течениям, будоражившим умы молодежи, Вольтман уже в 17 лет объявил себя социал-демократом. Сочинения Маркса и Энгельса, в духе времени, были его настольными книгами, но классическое образование в старых немецких университетах открыло для него и совершенно другой мир: Платона, Аристотеля, Спинозу, Макиавелли, Шиллера и Гердера. Сенсационные успехи эволюционного учения Чарльза Дарвина также не прошли мимо. Поэтому симбиоз модных левых учений и традиционного классического образования оставил неизгладимый отпечаток на его убеждениях, сделав их чрезвычайно оригинальными даже для того времени.
По окончании университета он получил звания доктора медицины и доктора философии. Разделяя вначале социалистические взгляды, Вольтман, тем не менее, выступил и пропагандистом роли сильных личностей в мировой истории. По его мнению, великие движения цивилизации, социальные революции, культурный подъем объяснимы вмешательством лишь небольшой группы людей в общий ход событий. Галилей, Леонардо, Лютер, Гете и Бетховен вызывали его неподдельное восхищение. Уже такой трактовкой истории Вольтман входил в противоречие с идеями Маркса. И очень скоро он уже наметил написание целой серии книг, в которых намеревался соединить три великие идейные течения эпохи: дарвиновскую теорию биологической эволюции, социализм и немецкую философию.
В 1898 году Л. Вольтман опубликовал свою первую книгу под названием "Система морального сознания в связи с отношением критической философии к дарвинизму и социализму".
Содержание точно отражает заявленную тему: соотношение между моральным сознанием, с одной стороны, дарвинизмом и социализмом, с другой. Наиболее часто цитируемые в книге авторы – Дарвин, Маркс, Платон, Кант, Гете и Спиноза. Вольтман страстно защищал ценности идей Дарвина, но подчеркивал, что принципы дарвиновского учения, и прежде всего естественный отбор, не действуют в цивилизованном обществе, где преобладают экономические ценности и где люди в своих действиях руководствуются, прежде всего, коммерческими и финансовыми соображениями. В таких условиях, говорил он, на вершине общественной иерархии оказываются не самые способные, не самые сильные и не самые умные, а самые хитрые, изворотливые, и как следствие, самые богатые.
Во всяком случае, такой трактовки взглядов Вольтмана придерживается известный современный французский "новый правый" философ Ален де Бенуа, опубликовавший в испанском журнале "Ревисьон", том III, № 1 за 1985 год статью под названием "Людвиг Вольтман и немецкий дарвинизм или пролетарийский социализм". Однако мы, уважая мнение признанного мэтра новейшей философии, в свете нашего анализа намерены показать, что уже в его первой книге были заключены пусть и не явные, но необходимые компоненты для скорой радикальной переориентации политических взглядов с умеренно левых на право-консервативные.
По определению самого Вольтмана, цель работы состояла в соединении "критицизма, эволюционизма и социализма". Метод же работы был заявлен как соединение критического и генетического подходов. Причисляя себя к социалистам, он, тем не менее, говорит о "биогенетическом понимании истории". Касаясь оценочной стороны, он выступает сторонником подлинно аристократической самодостаточности, ибо совершающий моральную оценку сам должен носить в себе развитый этический принцип. Нравственность вообще признается им необходимым продуктом исторического и доисторического существования человечества. Законы природы и законы морали не разъединимы в своей онтологической основе. "Нравы – это вошедший в привычку обычай, нравственность же – сознание идеального закона морали".
Уже в первой своей книге Вольтман, возможно и сам того не желая, входит в противоречия с грубым материализмом Маркса. Его воззрения глубоко метафизичны. "Как чувственное ощущение не может непосредственно превратиться в понятие или возвысится до него, так и инстинкт не может расшириться до долга, а социальное чувство до объективного морального сознания". Наконец он приходит к великолепному умозаключению, фатально предопределившему его переход в лагерь "правых" идеологов: "Телеология должна быть понята принципиально генетически!"
Обращаясь за помощью к авторитетам, Вольтман все еще по старинке ищет нравственность у ветхозаветных пророков вроде Исайи, у ессеев, у раннехристианских коммунистических общин, или у пресытившихся язычников вроде Марка Аврелия. Влияние христианского воспитания все еще ощущается, но очень скоро его вкусы радикально изменятся. Иисус, равно как и все иные еврейские пророки, будет забыт; персидские цари, варяжские конунги и индийские брахманы сделаются точкой отсчета и мерилом нравственных ценностей. На место обтекаемых идей равенства придут жесткие беспрекословные тезисы кастовости и аристократизма.
Пример Вольтмана показывает, что даже оказавшись по молодости в генетической клоаке лево-либеральных идей, здоровый человек нашей расы с биологической фатальностью должен выйти на торную дорогу "правого" мировоззрения. Роль современных ночных клубов для сексуальных первертов и духовных метисов в конце XIX века выполняли марксистские кружки и, надышавшись по неопытности марксистского зелья, философ нашел в себе силы поставить предел расовому распаду личности. Антропология может быть только "правой", и Вольтман свой выбор сделал. Глубокая разница между биологической сущностью нации и социальной структурой общества, окутанного действием обманных политических технологий, вызвала его прозрение. "Государство не тождественно с нацией; напротив, нередко оба находятся в открытом противоречии между собою. Национальное самоопределение народов – их моральная обязанность, которую не только не исполняет исторический классовый политический режим, но, напротив, препятствует ему во вред человеческому культурному развитию". Таким образом Людвиг Вольтман возвысил свой личный конфликт до уровня расовых категорий, что и обусловило его дальнейшую философскую эволюцию.
"Между индивидуумом и историей рода существует причинная и телеологическая связь". Это же правило он, не мешкая, переносит и в сферу метафизики духа: "Над исторически переменным содержанием религии находится родовая сущность, то есть понятие религии, остающееся во всей истории человечества всегда одним и тем же". И вновь он вступает в противоречие с Марксом, разводя экономику и мораль с помощью генетики по разные стороны. "История развития морального сознания показала, что идеальное содержание духовно-нравственной человечности следует своим собственным законам, находящимся в необходимой, но только относительной, связи с экономическим развитием".
Социализм Вольтмана уже на первом этапе был более моральным, чем классовая ненависть Маркса, изобретенная лишь для разрушения национального самоопределения, которая, как мы помним, "является моральной обязанностью".
В 1899 году выходят следующие книги Вольтмана "Исторический материализм. (Изложение и критика марксистского мировоззрения)" и "Теория Дарвина и социализм (Опыт естественной истории общества)".
В этих сочинениях философ все еще развивает предыдущие идеи компромисса между критическим идеализмом, теорией наследственности и социализмом. Но теперь он уже выдвигает теорию "социал-аристократии". Все еще опираясь на основы марксизма, он все же уже отвергает материалистические и гегельянские постулаты. Ален де Бенуа справедливо заметил, что для Вольтмана в этот период "универсальность классовой борьбы была уже просто следствием универсальности борьбы рас". Движение вправо вновь очевидно.
В книге "Теория Дарвина и социализм" он ясно пишет: "Борьба рас есть органическая основа всякого культурного исторического развития в социальном мире". Касаясь базовых идей социализма, он интерпретирует их уже совершенно на свой лад: "В природе подбор и разведение совпадают, в человеческой культуре – нет". Он все еще высказывает ни на чем не основанные идеи о видовом единстве человечества, но все эти заблуждения очень скоро пройдут.
Не только в области творчества, но и в сфере легальной политики Вольтман эволюционирует и не скрывает своих предпочтений. В 1898 году он примкнул к умеренному крылу социал-демократической партии, противостоявшему левацкому крылу, более материалистическому и интернационалистическому. На съезде социал-демократической партии Германии в 1899 он поддержал Бернштейна, выступавшего против Бебеля и Каутского. Но верх одержали последние, и Вольтман, разочаровавшись, вышел из рядов партии.
С этого момента собственно и начинается тот самый Вольтман, на критике которого тренировались в острословии поколения советских придворных "философов", не смея цитировать его, дабы не разжигать интерес у трудящихся к расовой теории.
Вышеозначенная статья Алена де Бенуа, а также обстоятельная книга Юргена Миша под названием "Политическая философия Людвига Вольтмана", (Бонн, 1975), написана в сугубо европейском академическом стиле и страдает одним и тем же существенным недостатком: анализ идеологической борьбы в них ограничен как временными рамками, так и недостаточностью политической географии. Эти и многие другие авторы совершенно не приняли во внимание тот факт, что борьба дарвинизма и марксизма, начавшись в центральной и западной Европе, перекочевала на восток в Россию, где и достигла своего трагического финала в виде победы большевизма. Становление нового социалистического государства происходило именно согласно предостережениям политической антропологии Вольтмана. Его прозрения и жесткие бескомпромиссные выводы до сих пор актуальны для нашей страны. Идеи существенно пережили своего создателя, именно потому с неистовой бранью нападали на него Ленин и другие обитатели Кремля. Эти важнейшие географический и временной аспекты влияния философского учения Вольтмана совершенно не учтены в этих исследованиях. Достаточно подробно рассмотрено лишь его влияние на расовую доктрину национал-социализма, а вот след его творчества в стране, где марксизм был признан позднее официальной религией, отсутствует начисто. Нигде не упоминаются реакции Ленина и других коммунистических лидеров на подъем расовой философии. И мы покажем, что именно широкое распространение влияния идей Вольтмана в Германии предопределило победу марксизма не на его родине, а именно в России.
Итак, в самом конце XIX века на арене общественно-политической мысли в стремительном хороводе соединились самые массовые течения: марксизм, дарвинизм и политическая философия, основывающаяся на классическом идейном наследии. Ожесточенная борьба возникла по всему фронту соприкосновения учений: марксистское о борьбе классов, с одной стороны, и дарвиновское о борьбе рас, с другой. Вместе с тем, то и другое направления были жизненно заинтересованы в том, чтобы перетянуть на свою сторону классическую философию в ее модернизированном и политизированном варианте. Речь, таким образом, шла уже не только о численном превосходстве между противниками, сколько о переводе каждого из учений о развитии в целом на более солидный мировоззренческий уровень. Многие философские школы поочередно оказались притянуты марксизмом и дарвинизмом к этой ожесточенной схватке.
Философское обрамление одного из учений – классового или расового – неминуемо, поэтому отдавало ему мировое господство.
Поучительный и героический опыт Людвига Вольтмана как раз и состоит в том, что, начав свой путь с левыми марксистами, он нашел в себе силы и разум перейти к правым дарвинистам, а после этого еще и толкнуть в их объятья всю гигантскую махину немецкой философии. Именно такие личности, как он, и обеспечили победу правых идей в Германии, и именно отсутствие таковых в России позволило большевикам осуществить свой кощунственный эксперимент. Дряблая гуманистическая русская философия с ее проповедью бездомного всечеловеческого счастья, космизма и тому подобных расово губительных химер позволила марксистской агитации, сломавшей себе зубы в Германии, обрести новые силы в России. Бердяевы, Соловьевы, Лосские и им подобные проторили в России своей деградирующей либеральностью дорогу марксистскому произволу.
Толстовский пацифизм, эпилептическое самокопание Достоевского, спазмы пошлого моралетворства у Чехова, плебейское юродство Горького – все это и разъело живительные инстинкты русского народа, и дело было сделано. Многие историки отечественной культуры до сих пор недоумевают, отчего это вдруг большевики, истребив множество деятелей царской России, позволили свободно отплыть восвояси "философскому" пароходу, увозящему в эмиграцию целый сонм корифеев мировой философии. Ответ прост. Это была лишь благодарность большевиков за разрушительную работу, которую проделали "философы" до них. Этнический и антропологический состав первого советского правительства - вот самый наглядный показатель расово-биологической неграмотности гигантского русского народа, который и воспитывали из поколения в поколение "великие русские гуманисты". Никто никогда не вредил России так истово и самозабвенно, как ее всемилостивые идеалисты.
РАСЫПРОТИВ КЛАССОВ
Однако вновь перенесемся в Германию, где нашлись проницательные личности, способные выработать противоядие против марксистского подстрекательства к классовой борьбе. Здесь ситуация поначалу тоже была весьма запутанной, и видимые монолитные группы политических оппонентов при ближайшем рассмотрении обнаруживали бурлящее месиво самых экзотических мнений. Путаница была невообразимой, но из нее в борьбе и родилась политическая антропология Людвига Вольтмана.
Дарвинисты – приверженцы социализма – были представлены такими именами, как: Леопольд Якоби, Поль Лафарг, Август Бебель, Вильгельм Либкнехт, Карл Каутский, Арман Буше, Грант Аллен, Энрико Ферри, Эдуард Бернштейн, Георг фон Гизицкий, Карл Пирсон, Вильгельм Бельше. К социалистическому лагерю вначале относил себя и сам Людвиг Вольтман.
Основные идеи здесь не отличались ни глубиной, ни основательностью, но обладали отличным пропагандистским эффектом. Август Бебель, например, считал, что с улучшением условий существования люди также улучшаются. Многие иные идеи левых социал-дарвинистов нет смысла даже анализировать, достаточно обратиться к истории СССР. Здесь вам и причина и следствие. И лозунги, и перечень их жертв.
Стройность лагеря нарушали лишь такие персоны, как Энрико Ферри (1856-1929), переиначивавший социализм с самых его основ, утверждая, что "люди не равны, но они люди". Эволюция его взглядов обратилась затем в сторону идей Чезаре Ломброзо и создания основ антропологической школы уголовного права, а позднее он вошел в комиссию по составлению уголовного кодекса фашистской Италии. Энрико Ферри писал: "Мнение, будто в силу естественного подбора, обусловленного борьбой за существование, выживают лучшие, также не правильно, в действительности выживают наиболее приспособленные".
На этом фоне Георг фон Гизицкий занимался филологическим экспериментированием применяя вместо слов "лучший" или "приспособленный", слово "годный". Карл Пирсон заявлял по этому поводу: "Однако статистика не обнаруживает никакой связи между способностью к размножению и житейским успехом".
Что касается самого Дарвина, то он никогда не проявлял живого интереса к социализму, а вот Маркс весьма серьезно интересовался его работами и не упускал случая переслать тому свои новые сочинения вместе с письмами, исполненными подобострастного поклонения. Дарвин отвечал на эти знаки внимания с истинно английской учтивостью, но когда назойливость первооткрывателя теории прибавочной стоимости превзошла все мыслимые границы, эволюционист потерял самообладание и в одном из писем к сыну заметил: "Какие нелепые мнения господствуют, по-видимому, в Германии насчет отношений между социализмом и развитием путем естественного подбора". Больше Дарвин к теме социализма не возвращался.
Дарвинисты – противники социализма – были так же многочисленны, и к их числу можно отнести таких представителей как: Густав Иегер, Оскар Шмидт, Эрнст Геккель, Рудольф Вирхов, Герберт Спенсер, Отто Гаупп, Бенджамин Кидд, Август Вейсман, Александр Тилле, Отто Аммон, Эрнст Циглер, Томас Генри Гексли, Генрих Кунов, Альфред Россель Уоллес. Взгляды этих философов были много интереснее. Густав Иегер, например, заявил, что коммунистическая форма обобществления тормозит развитие интеллекта. Рудольф Вирхов (1821-1902), признанный специалист в области антропологии и клеточной патологии, предупреждал, что увлечение дарвинизмом может принять крайне опасный уклон, и произнес пророческую фразу: "До сих пор человечество развивается так, что правые идеи постепенно побеждают". Имелся ввиду отпор левому социализму. Оскар Шмидт упрекал Вирхова при этом за то, что он хочет унизить дарвинизм до роли всеобщего "козлища отпущения". Сам он сформулировал теорию животной экономии, которую резюмировал следующими словами: "В животном мире коммунизм и социализм тем резче выражены, чем ниже группы".
Эрнст Геккель (1834-1919) повел уже методическое наступление на ряды оппонентов, объявив, что: "Дарвинизм – научное обоснование неравенства", кроме того, нападал на "беспочвенный вздор социалистического равнения всех". Больше всего его возмущало, что социализм требует равенства во всем, даже в удовольствиях. "Дарвинизм есть все, что угодно, только не социализм! Если уж связывать с этой английской теорией какую-нибудь политическую тенденцию, то эта последняя может быть аристократической, а никак не демократической, и всего мене социалистической".
Будучи одним из учеников Дарвина, он перевел биологические идеи учителя в общественно-политическую сферу, чем существенно радикализировал все учение. Новый вариант получил название социал-дарвинизма. Кроме того он изобрел понятие экологии, но смысл ей придавал не в современном анархолиберальном гринписовском ключе с сидячими манифестациями возле ядерных реакторов. Экологию он толковал как совокупность внешних материальных условий жизни конкретной расы, а не всечеловечества вообще. "Каким образом ужасы Парижской Коммуны можно связывать с дарвинизмом, – этого, откровенно признаюсь, я решительно не возьму в толк".
Альфред Россель Уоллес (1823-1913), писал, что "измышления заблудившегося социализма имели бы последствием превращение здорового государственного организма в разлагающийся труп".
А Герберт Спенсер (1820-1903) уже совершенно в духе современных наук, толкующих процессы в человеческом обществе с позиций биологии писал: "Человеческое существо – конечная проблема биологии и начальный фактор социологии. Моя задача показать, что в основе рациональных социологических выводов должна лежать биологическая истина, пренебрежение которой может повлечь за собой ужасное зло". По его мнению, воплощение идей социального равенства в свете законов биологии привело бы просто к "несколько большему количеству несколько более слабой расы". Следующие слова Спенсера вообще звучат, как грандиозное предвидение по отношению к России, еще не осуществившей роковой социобиологический эксперимент коммунизма. "Практическое осуществление социализма было бы величайшим бедствием, какое когда-либо поражало мир и кончилось бы военным деспотизмом. Всякий социализм заключает в себе рабство".
Томас Генри Гексли (1825-1895) поддерживал его утверждая, что "социализм уменьшает среднюю силу расы". Поэтому Отто Гаупп говорил, что учение о самоочищении расы следует признать социально-политическим идеалом, а Отто Аммон (1842-1916) развивал эти позитивные утверждения социал-дарвинизма в своих книгах "Естественный отбор среди людей" (1893) и "Общественный строй и его естественные основания" (1895).
Была еще и третья, внушительных размеров группа философов-обществоведов, которые пытались найти среднее решение проблемы в примирении дарвинизма и социализма.
В нее входили: Фридрих Альберт Ланге, Адольф Вагнер, Густав Шмоллер, Густав Кон, Фридрих Бюхнер, Лоренц Штейн. Эти люди склонялись к справедливому разрешению социальных противоречий. "За соперничество, но честным оружием", – вот был их лозунг, поэтому вопросы морали занимали их больше всего. Они рассчитывали достичь правого общественного идеала, но левыми политическими методами. Именно поэтому Лоренц Штейн писал: "Социальная гигиена и социальный подбор должны иметь в виду физиологическое улучшение человеческого типа".
Наконец была и четвертая группа, выступавшая, как против дарвинизма, так и против социализма. Карл Фохт заявил, что "Дарвиновское учение убило последние остатки совести у всех угнетателей и эксплуататоров". А Евгений Дюринг (1833-1921) будучи на самых устойчивых право-консервативных позициях и пропагандируя концепцию социалитаризма, изрек: "В недалеком будущем историк нравов отметит дарвиновскую теорию, ка позорную главу в современной истории мысли, но не как теорию имеющую научное значение".
В самом конце XIX века и именно в Германии маятник борьбы классовых и расовых идей начал постепенно клониться в сторону торжества последних. Австрийский социолог Людвиг Гумплович (1838-1909) выпускает в 1875 году книгу "Раса и государство", а в 1883 году – "Борьба рас", ставшую классикой нарождающейся расовой философии. В этой книге он открыто выступал с тезисом о замещении классовой борьбы расовой.
Француз Жозеф Артур де Гобино (1816-1882) при жизни совершенно не был понят на родине, и уже после его смерти талантливый немецкий писатель и философ Людвиг Шеман (1852-1938) принялся популяризировать его учение в Германии и других странах Европы. Результатом самоотверженной работы энтузиастов нового мировоззрения явилось торжественное учреждение "Общества Гобино" в 1891 году. Теория зародышевой плазмы Августа Вейсмана (1834-1914) позволила по-новому оценить фундаментальный труд историка Эрнста Морица Арндта "Попытка сравнительной истории народов" (1843) и книгу "Сравнительная психология" Карла Густава Каруса (1863).
Таким образом интуиции и озарения одиночек стали обретать статус научных истин в общественном сознании.
В этот же период времени французский анатом и антрополог Поль Брока (1824-1880) первым создает принципы антропометрии и разрабатывает антропометрические инструменты для соответствующих измерений. Его усилиями разрозненные кружки естествоиспытателей преобразуются в 1876 году в первый в Европе Антропологический институт. Вскоре эта тенденция охватывает и другие страны. Двоюродный брат Чарльза Дарвина Фрэнсис Гальтон (1822-1911) создает науку об облагораживании расы – евгенику. Под его руководством основывается представительное Международное евгеническое общество, в которое входят именитые ученые разных стран, в том числе и Эрнст Геккель.
Немецкий биолог Альфред Плетц (1860-1940) впервые для обозначения системы мер по оздоровлению расы вводит в 1891 году термин расовая гигиена, эквивалент англо-саксонской евгеники. В 1904 году он и еще несколько его коллег открывают новое академическое издание "Архив расовой и общественной биологии", в котором представлены фундаментальные работы по широчайшему кругу проблем медицины, психологии, биологии, социологии. В 1906 году он же организует в Германии "Общество расовой гигиены". Во всех этих начинаниях заметны яркие личности, такие как теоретик расовой гигиены Вильгельм Шальмайер (1857-1919) и социальный гигиенист Альфред Гротьян (1869-1931), а также Макс фон Грубер (1853-1927) – человек который в 1923 году проводил расовое освидетельствование Гитлера.
Александр Тилле в 1893 году публикует свою знаменитую книгу "Служение народу", главным тезисом которой была защита социал-аристократии. В 1895 он выпускает книгу с характерным названием "От Дарвина до Ницше". Величественный, как пророк Хаустон Стюарт Чемберлен (1855-1927) издает свой монументальный двухтомный труд "Основы XIX столетия", чем вызывает овацию кайзера Вильгельма II.
Это была замечательная плеяда людей проникнутых сходными идеями расовой философии, которая казалась им способной произвести коперниковский переворот в общественном сознании. Именно усилиями этих людей происходит глубинное и поэтапное взаимопроникновение естественных наук и наук гуманитарных. И вот здесь оказалось, что марксизму совершенно было нечего противопоставить этому сплаву дарвинизма, биологии, психологии, антропологии, истории и философии. Он в полной мере осознал всю тщетность своих притязаний. Для оправдания своего мировоззрения с точки зрения естественных наук марксизм использовал устаревший либеральный ламаркизм, несколько приукрашенный по вкусу доверчивой публики.
Жан-Батист Ламарк (1744-1829) жил в условиях совершенно другой общественно-исторической ситуации: во времена торжества идей французской буржуазной революции, когда головокружение от идей о всеобщем равенстве даже не могло создать объективных предпосылок развития взглядов, сходных с теорией наследственности или естественного отбора. Ламарк проповедывал ничем не подтвержденное учение вульгарного материализма, согласно которому на эволюцию живого организма всецело оказывает среда, а наследственность сказывается незначительно.
Учение Томаса Моргана и Августа Вейсмана, развивающееся в русле идей Дарвина, Гальтона, Вирхова, напротив исходило из положений, что среда не влияет на формирование организма, а решающее основное влияние принадлежит наследственности.
Во времена Советского Союза заявляли, что марксизм вобрал в себя все самые современные достижения материалистической науки, в том числе и дарвиновскую теорию. Но это злонамеренная фальсификация, ибо на высказываниях самого Дарвина и его единомышленников мы наглядно показали, что дарвинизм с самого начала находился в открытой оппозиции к марксизму. И попытки последнего притянуть к себе модное популярное эволюционное учение не более чем, тактическая уловка, продиктованная велениями политического соотношения сил. И попытка эта с треском провалилась в Германии и других европейских странах, где сильны были позиции национальной философии. Интернационализм же русской философии, ее бесплотная духовность явились той питательной средой, в которой буйным цветом заколосили идеи левого большевистского экстремизма. Крепкой национальной философии, основанной на новейших достижениях естественных наук, не было. Это и предрешило судьбу России в начале XX века. Пусть это явилось и не абсолютной причиной Октябрьской революции, но во всяком случае, одной из основных, о которой не любят говорить проповедники коммунизма. Тотальное уничтожение в России с приходом большевизма генетики, биологии и всех форм национальной философии – наилучшее подтверждение правоты нашего тезиса. Расстрел В. Н. Вавилова и разгул мракобесных идей Т.Д. Лысенко были запрограммированы еще в конце XIX века. Большевики стремились создать своего нового человека и теория наследственности им была не нужна. Экспериментами в области социального и биологического мичуринства, путем противоестественных прививок они создавали "великий советский народ". Советская расовая гигиена поэтому ничего общего не могла иметь с концепциями "социал-аристократизма". "Кто был ничем, тот будет всем" – этот принцип "контрселекции", по меткому выражению Альфреда Плетца, и возобладал в России.
В Германии победители марксизма не были какими-то оголтелыми природными фашистами, как их все время выставляют коммунисты и либералы. Альфред Плетц и Вильгельм Шальмайер так же, как Людвиг Вольтман и многие другие были выходцами из рядов европейской социал-демократии. Альфред Гротьян был убежденным социалистом, так что все эти почтенные университетские профессора никак не ассоциируются с реакционными мракобесами, а расовый социолог Людвиг Гумплович и евгенистка Агнесса Блюм были евреями, так что и расхожий тезис о зоологическом антисемитизме представителей расовой философии вновь не имеет под собой никаких оснований.
ВРЕМЯ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЯ
Однако для достижения желаемого союза гуманитарных и естественных наук необходим также и национальный капитал, кровно заинтересованный в выработке современной национальной доктрины. Озарения философов останутся не нужными до тех по<