сметливостью, чтобы отыскать в них то, что могло бы

Этноэйдема «умычка у воды»

" Наш язык не приведен в систему, руды его не открыты,

Дорога к ним не прочищена. Не всякий имеет средство

Рыться в летописях, единственном хранилище богатства

Нашего языка, не всякий и одарен потребным терпением и

сметливостью, чтобы отыскать в них то, что могло бы

точно дополнить и украсить наш язык ".

(Из письма П.А.Вяземского своему другу А.С.Пушкину)

Вопрос об отдельных элементах древнеславянских, в том числе и древнерусских свадебных обрядах и ритуалах был предметом исследования многих ученых в области истории семейных отношений русского народа, истории русской словесности и древнеславянской мифологии[1]. В области древнеславянских свадебных обрядов богатый этнографический, лингвосоциокультурный и исторический материал дают не только древние свадебные песни, фольклорные жанры и древние предания древнерусского народа, но и памятники письменности Древней Руси. Однако, несмотря на обилие свадебных песен и обрядов, ими нельзя ограничиться при определении и исследовании каких-либо основных свойств и элементов той или другой стороны свадебного или предсвадебного ритуала. Для более ясного и всестороннего изучения и исследования этиологии и историко-культурных корней древних элементов свадебных ритуалов, считаем, что нужно привлечь материалы не только устной народной традиции того или иного народа, но и данные памятников письменности Древней Руси, в которых в той или иной степени отражены порой очень существенные стороны свадебных обрядов.

Кроме того, историко-фактический материал следует также связать с современным положением существования свадебных обрядов у того или иного народа. Как справедливо замечает Н.Ф.Сумцов, «для ясного уразумения свадебных песен и обрядов необходимо многие из них сблизить с сохранившимися доселе в обрывках и обломках верованиями доисторической эпохи, с различными остатками старины, в особенности с песнями и обрядами, соблюдаемыми в главнейшие годовые народные праздники и в день рождения ребенка»[2]. Ведь даже в соседних селах, соседних областях свадебные обряды могли различаться и различаются, судя по некоторым исследованиям, и поныне. Так, сам Н.Ф.Сумцов, ссылаясь на В.К.Л-ева, П.Перевлеского, П.Воронова и других, отмечает: «В Олонецкой губернии свадебные припевы импровизируются на случай, потому почти во всякой волости особые припевы. В Ярославской губернии деревня в двух верстах от другой играет свадьбу иначе, нежели ее соседка »[3] (выделено нами – З.А.). Как видим, при исследовании свадебных и предсвадебных обрядов существенно иметь в виду каждый элемент ритуала, привлечь для дополнительного лингвокультурологического комментирования не только материалы соседних сел и деревень, но и материалы инокультурных народов, в той или иной степени имевшие возможность повлиять на свадебную культуру. Иначе говоря, решение вопроса о быте и нравах того или иного народа обязательно предполагает исследование их исторических корней не только в рамках одной, единой лингвокультурной общности, но и за пределами ее, в быту и нравах инокультурных народов. Само собой разумеется, что подобный подход к исследованию этнокультурных традиций того или иного народа может дать более полноценный и всеобъемлющий результат, нежели ограничение в рамках одной лингвокультурной общности.

Вообще, следует отметить, что свадебный обряд, точнее предсвадебный ритуал у древних народов различный не только по своему составу, но и по своему содержанию. Можно сказать, что все древнерусские свадьбы вообще не были богатыми своими обрядами и, лишь за весьма немногими исключениями, указывают на господствовавшие в разное историческое время способов приобретения невесты и «овладения» ею. Естественно, заранее оговоримся, что у многих народов большинство ритуалов относятся к языческому периоду их культурно-исторического развития, с чем и связано объяснение некоторых ритуалов многими исследователями как мифических явлений, имеющих сакральность и неземную силу.

В исследованных нами памятниках письменности Древней Руси наиболее ярко выступает предсвадебный обряд «умыкание (умычка) девки у воды» (в древнерусском языке: умыкиваху у воды девиця). Данная формула почти неизменно фигурирует в различных жанрах письменной культуры древнерусского народа. Рассмотрим некоторые примеры:

… а Древлѧне живѧху звѣриньскимъ ѡбразомъ. жиоуще скотьски. оубиваху другъ друга. дѧху всѧ нечисто. и брака оу нихъ не бъıваше. но оумъıкиваху оу водъı дв҃цѧ. и Радимичи и Вѧтичи. и Сѣверъ. ѡдинъ ѡбъıчаи имѧху живѧху в лѣсѣ. коже [и] всѧкии звѣрь. дуще все нечисто [и] срамословьє в них̑ предъ ѡтьци. и предъ. снохами. [и] браци не бъıваху въ них. и игрища межю селъı. схожахусѧ. на игрища на плѧсаньє. и на всѧ бѣсовьска игрища. и ту оумъıкаху женъı собѣ. с неюже кто съвѣщашесѧ. имѧху же по двѣ и по три женъı. [и] аще кто оумрѧше творѧху тръıзно надъ нимъ. и по семь творѧху кладу велику и възложахуть и накладу мртв҃ца. сожьжаху. и посемь собравше кости. вложаху в судину малу. и поставѧху на столпѣ на путех єже творѧть Вѧтичи и нъıнѣ. си же творѧху ѡбъıча Кривичи. [и] прочии погании. не вѣдуще закона Бж҃. Но творѧще сами собѣ законъ.[4] (Повесть временных лет, XI в.).

Общепринятое толкование: «А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывали, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон ».

А се церковнии суди: роспуст, сминое, заставание, пошибанье, умычка, промежи …[5] (статья 9, Устав святого князя Володимира, крестившаго Русьскую землю, о церковных судех по Синодальной редакции, XIV в.); Аще кто умчить девку или насилить, аще боярская дчи будеть, за сором еи 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота; а менших бояр гривна золота, а епископу гривна золота; добрых людеи за сором 5 гривен серебра, а епископу 5 гривен серебра; а на умычницех по гривне серебра епископу, а князь казнить их[6] (статья 2, Устав князя Ярослава о церковных судах по Краткой редакции, из списка из Кормчей I четверти XVI в.); Аще кто умчить девку или насилить, аще боярская дочи будеть, за сором еи 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота; аще будеть менших бояр гривна золота еи, а митрополиту гривна золота; а добрых людеи будеть, за сором рубль, а митрополиту рубль; на умыцех по 60 митрополиту, а князь их казнить[7] (статья 2, Устав князя Ярослава о церковных судах по Пространной редакции, из списка Основного извода I половины XVI в.); А се суды церковныя: роспускы, смилное, заставание, умычка, пошибалное, промежи …[8] (статья 9, Устав великого князя Всеволода о церковных судах, и о людех, и о мерилах торговых по Археографическому списку середины XV в.).

Как видно из примеров, похищение девушки у воды было “обычаем”, судя по мнению Нестора-летописца, у древлян, радимичей, вятичей, северян и кривичей. Первое, что бросается в глаза в сообщениях автора, это то, что сам обряд «умычки девушки» автор не считает браком (в прямом смысле этого слова). Ср.: … [и] браци не бъıваху въ них. и игрища межю селъı. схожахусѧ. на игрища на плѧсаньє. и на всѧ бѣсовьска игрища. и ту оумъıкаху женъı собѣ. с неюже кто съвѣщашесѧ… Летописец считает, что у этих славянских племен, судя по материалам «Повести», «браки не бывают, а сходятся они на игрищах, пляшут и там же похищают себе жён». Иначе говоря, начальная древнерусская летопись на самом деле изображает различные формы брака у славянских племен не как различные виды обрядов, традиций и нравов, что очень существенно для характеристики культурной идентичности какого-либо этноса, а как разные степени людскости, «культурности» славянских племен, что, в свою очередь, говорит о том, что летописей не описывает традиции (в прямом смысле этого слова), а «бесовский» образ жизни этих племен. Следовательно, заранее можно сделать краткий вывод о том, что эти «игрища» не имели характер национальной обрядности и явно в них чувствуется инокультурное влияние. Иными словами, можно заключить, что для древнерусской лингвокультурной общности того времени обряд похищения девушки не было общепринятой формой заключения брака или женитьбы. А это, в свою очередь, означает, что данный ритуал исконно был чужд русскому народу и имел ярко выраженный инородный, инокультурный характер. Следовательно, на первом этапе нашего анализа мы можем заключить следующее: во-первых, данный обряд был знаком некоторым славянским племенам; во-вторых, эти славянские племена для древнерусского летописца не являются «племенами, живущими по закону божьему», а следовательно, считающимися для древнерусского общества «чужими»; в-третьих, данный ритуал, судя словам автора, одновременно является инородным для древнерусского общества; в-четвертых, похищение девушки не являлось полноценным и оправданным способом заключения брака; в-пятых, что и следовало ожидать, отражение запрета данного обычая в древнерусской юрисдикции является прямым доказательством того, что этот обряд является инокультурным, чужим для древнерусской линговкультурной общности.

С другой стороны, судя по материалам, сам летописец относит этот обычай к язычникам, не знающими закона Божьего, но сами себе устанавливающими закон «отца своих». Естественно, говорить и тем более признать в XI веке данный обычай древнетюркским было бы невозможным, если учесть, что христианская идеология, в первую очередь церковь, за этот обычай карала (см. примеры из древнерусских княжеских уставов и комментарии наши чуть ниже). Интересно, что летописец не указывает факт наличия данного обряда у других древних славянских племен, живущих по соседству с указанными племенами, среди которых поляне (у них был обряд привода девушки вечером в дом жениха; ср.: не хожѧше зять по невѣсту, но привожаху вечеръ, а заоутра приношаху по неи, что вдадуче[9]), словены и т.п. Об этих последних славянских племенах и о месте умычки невесты в древнерусском обществе фрагментарно отмечает известный русский историк Василий Осипович Ключевский: «Мы уже знаем, что летопись отметила у полян ещё в языческую пору привод невесты к жениху вечером, форму брачного союза, которую она даже решилась признать браком. Но из поучения духовенству, приписываемого архиепископу новгородскому Иоанну, видим, что даже в его время, почти два века спустя по принятии христианства, в разных классах общества действовали различные формы языческого брака – и привод, и умычка, заменявшие брак христианский (выделено нами – З.А.). Поэтому невенчальные жёны в простонародье были столь обычны, что церковь принуждена была до известной степени мириться с ними, признавать их если не вполне законными, то терпимыми, и устав Ярослава даже налагает на мужа пеню за самовольный развод с такой женой, а сейчас упомянутый архиепископ настойчиво требует от священников, чтобы они венчали такие четы даже и с детьми.

Возникает вопрос: откуда взяли данный обряд древляне, радимичи, вятичи, северяне и кривичи и другие славянские племена? Насколько реальным было соблюдение данного предсвадебного обряда у этих народов и действительно ли данный обряд имел место в древнерусской лингвокультурной общности и исходил из чисто языческих верований?[10] Имел ли вообще этот ритуал характер предсвадебного обряда или он был просто-напросто ритуалом-развлечением и как данный ритуал впоследствии был постепенно превращен в один из способов женитьбы?

Постараемся ответить на эти вопросы.

Сразу следует особо отметить тот факт, что когда автор «Повести» говорит об умычке, которая имело место и у древних славянских народов, он имеет в виду умычку не с целью дальнейшей женитьбы на украденной девице, а именно и похоти, о любодеянии древнерусских мужиков. Этот факт прекрасно иллюстрирует Летописец Переславля Суздальского. Ср.: … и ту слегахуся рищуще на плясаниа, и отъ плясаниа познаваху, которая жена или девица до младыхъ похотение имать, и отъ очного взозрени, и отъ обнажениа мыщца, и отъ пръст ручныхъ показаниа, и от прьстенеи даралаганиа на пръсты чужая, таж потомъ целованиа с лобзанием и плоти с сердцем раждегшися, слагахус, иныхъ поимающе, а другыхъ поргуавше, метааху на насмеание до смертию имяхуть же по две и по три жены: зане слаб сущи женскыи обычаи, и начаша друга пред другою червити лице и белим тръти, абы уноша въжелалъ ея на похоть… Как видим, летописец явно открыто пишет о том, что когда съезжают во время праздника мужчины и женщины на плясание, то во время плясания мужчины по манере обнаженности, по кольцу на пальце, по взглядам и воззрениям выбирают себе женщин, умыкают их с целью похоти своей (ср.: абы уноша въжелалъ ея на похоть). Стало быть, автор древнего текста не рассматривает данный ритуал как традиционный древнерусский обычай и способ женитьбы: для летописца этот обычай служит способом удовлетворения своих похотей, а сам праздник – возможность наглядеться и выбирать себе подходящую женщину на любодеяние. Иначе говоря, данный отрывок наглядно показывает причину древнейшего способы овладеть женщиной в Древней Руси, корни которой в рассматриваемый период (т.е. к XI веку), как видим, не имеют ничего общего с свадебной традицией.

Однако мнения исследователей в некоторой степени расходятся с протокольным сообщением древнерусского летописца. Так, по мнению К.А.Авдеева, обряд похищения девушек (реже жён) у древнерусского народа пришел «на смену первобытному коммунальному браку» и развился среди древнерусского народа «в связи с понятием личного брака».[11] Как к реально существовавшей формой брака относился к обряду похищения невесты Н.Ф.Сумцов, И.Я.Баховен, Дж.Мак-Леннан, Л.Г.Морган и многие другие исследователи фольклора и традиций народов мира.[12] Применительно к древнерусскому обряду похищения невесты этой идее придерживались Ф.Волков, М.Довнар-Запольский, В.Охримович и др.[13]

Еще в начале ХХ в. принадлежность данного обряда к древнерусской лингвокультурной общности и его реальное функционирование в древнерусском социуме впервые была оспорена самим же русским исследователем Н.С.Державиным. Так, исследователь, опираясь на довольно большой сравнительный материал различных народностей, в том числе и славянских, пришел к выводу, что данный обряд не имел реальный характер, и элементы фиксации этого обряда в славянской лингвокультурной общности, отраженных в памятниках письменности Древней Руси и в современных славянских свадебных песнях носили лишь символический характер. [14]

Интересно, что выводы Н.Г.Державина впоследствии были подтверждены и другими исследователями. Так, Н.Ф.Сумцов пишет: «Умыкание невесты в свадебном ритуале можно рассматривать в качестве одного из способов реализации (кодов) содержания свадьбы. В этом смысле умыкание и соответствующие мотивы свадебных песен находятся в одном ряду с описаниями свадьбы с использованием терминов войны, пленения, захвата города («военный» код), купли – продажи («торговый» код), охоты и др. Всё это – разные способы кодирования содержания свадебных обрядов с точки зрения партии невесты». Следовательно, можно делать вывод в том, что Н.Ф.Сумцов фактически считает, что в данном свадебном обряде речь идет не о реальных фактах похищения или захвата невесты, а о символических описаниях свадьбы как похищения, захвата и т.п.

Признавая умычку наиболее архаичным из известных видов брака, Ю.В.Оспенников, который в рамках своего докторского диссертационного исследования впервые провел первый опыт комплексного анализа известного до сих пор всех древнерусских источников права государства Древней Руси XII-XV вв., пишет: «Этот брак (имеется в виду умычка – З.А.) носил ритуально-бытовой характер, то есть в некоторых случаях имел инокультурное обрядовое значение, лишь формально представляя собой реальную, традиционную форму брака».[15]

Трудно согласиться с мнением Н.Ф.Сумцова и некоторыми положениями исследования небезызвестного Н.Г.Державина. В древнерусской лингвокультурной общности умыкание невесты, правда, было фактом древнерусской действительности, и данный обряд совершался древнерусским народом, особенно до принятия христианства, как реальный способ жениться. Так, в своем общеизвестном труде «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси» Н.М.Гальковский пишет: «В поученiи новгородского владыки Ильи-Iоaнна (1165-1185 г.) заключается замѣчательный по полнотѣ перечень формъ заключения языческaго брака: 1) приводъ невѣсты въ домъ жениха вечеромъ, 2) умычка (выделено нами – З.А.), 3) наложничество, 4) случайная связь».[16]

Об этом свидетельствует также тот факт, что умыкание невесты считалось «нерусским» свадебным обрядом и потому древнерусское законодательство карало за это. Ср. вышеприведенные примеры, в том числе в Уставе князя Ярослава: Аще кто умчить девку или насилить, аще боярская дочи будеть, за сором еи 5 гривен злата, а митрополиту 5 гривен золота (статья 2). Иначе говоря, здесь простая логика (как говорится, не бывает дыма без огня): если бы подобный обряд не имел место в древнерусской среде и не оценивался как «инокультурным», то соблюдение данного обряда не каралось бы древнерусским законодательством.

Следует особо отметить тот факт, что обряд похищения невесты зафиксирован исследователями и в более позднее время славянских обрядовых и праздничных песнях. В XVII веке наличие данного обряда среди малорусского населения с удивлением отмечает побывавший на Украине и живший там более семнадцати лет Г.Боплан. По его мнению, в Украине каждое воскресенье и каждый праздник казаки собираются вместе со своими женами и детьми, пьют, пляшут, забавляются разными играми, а также «по старинному обычаю, похищают девиц, даже дочерей помещика». При этом похититель должен скрыться в течение не менее одной сутки, чтоб полноценно завладеть девицей: если похитителя находили до истечения суток, то его убивали, и при том на это имели как бы определенное «право»[17].

Исследование Н.Ф.Сумцова также показало, что даже в XIX веке обряд похищения невесты «справили» в некоторых губерниях России, в малорусских областях (на Украине), а также встречается в сербской, болгарской, польской, белорусской сказках.[18] Подобные же примеры фиксируют и другие исследователи. Ср. примеры:

Молода дiвчино, не йди рано по воду:

Стереже тебе козаченько, на конику сидючи,

На тебе пильно поглядаючи… [19](в украинской песне)

***

Ой цемно, цемно на дворе!

Бояре вороты облегли…

Хочуть цесцев двор звоеваци,

Да его дочухну забраци… [20] (в белорусской песне)

***

Ето свати дворе обиграше

Више главе копjе ударише …

Златни топи у град ударише,

А девоjци статови дод”оше… [21] (в сербской песне)

***

Не бывать бы ветрам, да повеяли,

Не бывать бы боярам, да понаехали,

Травушку, муравушку притолочили …

Красную Анну в полон взяли… [22] (в Тверской губернии)

***

Приедут ко батюшке

С боем да со грабежем,

Да ограбят же батюшку,

Да полонят мою матушку,

Повезут меня молоду

На чужую на сторонушку… [23] (в Вологодской губернии)

 

Следовательно, в древнерусском, а позднее в русском социуме, а также в некоторых славянских народных песнях, всё же существовал обряд похищения девушки (у воды), однако вопрос в том, откуда и при каких условиях он был заимствован и почему сегодня, в настоящее время этот обряд не отмечается ни у одного из славянских народов? Неужели христианская церковь боролась якобы бы с языческим обрядом более 900 лет? И как же христианская церковь смогла наконец-то упразднить данный обряд среди русского населения, в том числе и других славянских народов?

Причину похищения невесты среди русского населения в позднейшее время Н.Ф.Сумцов, например, видит в избегании расходов на свадебное угощение гостей [24] и называет данный обряд «воровским»[25]. Однако, с другой стороны, что весьма очень странно, исследователь отмечает, что «похищение девушек-невест в XVIII столетии и в первой половине XIX столетия было в большом ходу среди дворян-помещиков… (выделено нами – З.А.)».[26] Возникает вопрос: почему дворянам-помещикам понадобилось похищение девушек с целью «избегания расходов на угощение гостей»? Вообще говоря, когда речь идет о данном обряде во мнениях исследователей порой часто можно фиксировать подобного рода парадоксы: думается, всё это говорит о том, что генезис подобного обряда и его «проникновение» в быт и культуру русского народа (да и славянского народа), несмотря на бытование среди, в основном, простого населения, не имело опоры в народно-культурной традиции. И потому обряд похищения невесты всегда вызывал определенные парадоксы и недоумения среди исследователей. Самым «легким» путем объяснения генезиса данного обряда было то, что исследователи почти «с закрытыми глазами» относили данный обряд к языческим.

Наша позиция в данном вопросе состоит в следующем. Мы считаем, что «унаследование» данного инокультурного (мы здесь пока имеем в виду то, что данный обряд не являлся исконно древнерусским и в своем происхождении был инокультурным; впоследствии мы постараемся доказать древнетюркское происхождение данного ритуала) обряда, помимо древних аккультурационных процессов, которые могли существовать в Древней Руси, были и другие бытовые причины. Среди этих причин, возможно, объективно существовавших среди древнерусского населения и имеющих вполне реальные основания, мы можем назвать следующие:

1) Двое- и троебрачие. Как известно, запрет похищения невесты стал основной задачей христианской церкви, которая под маской борьбы с язычеством, старалась упразднить всякого рода народных праздник и верований. Недаром, похищение невесты («умычка») в княжеских уставах и уставных грамотах относятся по приказу князя к церковной юриспруденции: церковь несет ответственность за похищение невесты, а князь заранее выносит определенные штрафы за «умычку». Ср. примеры: А се церковнии суди: роспуст, сминое, заставание, пошибанье, умычка, промежи …[27] (статья 9, Устав святого князя Володимира, крестившаго Русьскую землю, о церковных судех по Синодальной редакции, XIV в.); Аще кто умчить девку или насилить, аще боярская дчи будеть, за сором еи 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота; а менших бояр гривна золота, а епископу гривна золота; добрых людеи за сором 5 гривен серебра, а епископу 5 гривен серебра; а на умычницех по гривне серебра епископу, а князь казнить их[28] (статья 2, Устав князя Ярослава о церковных судах по Краткой редакции, из списка из Кормчей I четверти XVI в.) и др.

С другой стороны, церковная юриспруденция строго запрещала вдовство после третьего брака и считала третий брак «абсолютным препятствием к новому браку»[29]. Так, протоирей В.Цыпин, пишет: «Согласно «Томосу единения» (920 г.), изданно­му Патриаршим Синодом при Патриархе Константинополь­ском Николае (901-907 гг.; 912-925 гг.), «никто не должен дерзать вступлением в четвертый брак». А если таковой брак будет заключен, то он должен считаться несуществующим. Что же касается вступления в третий брак, то, согласно 50-му правилу святого Василия Великого, «на троебрачие нет закона; посему третий брак не составляется по закону (выделено нами – З.А.). На та­ковые дела взираем как на нечистоты в Церкви, но всенарод­ному осуждению оных не подвергаем, как лучшие нежели распутное любодеяние». Таким образом, на третий брак Цер­ковь смотрит лишь как на принимаемое послабление, на луч­шее, чем открытый блуд…, однако не добивается его растор­жения. При этом третий брак допускается лишь при наличии определенных условий – возрасте до сорока лет и отсутствии детей. Причем для дозволения на вступление в третий брак требуется наличие обоих этих условий, а не одного из них»[30].

Кстати, Н.М.Гальковский свидетельствует, что «языческие традиции и языческие формы брака еще были столь живы в XII веке, что светская власть считала необходимым принимать во внимание народные традиции, и детям от третьей и четвертой жены выдавалась «прелюбодейная часть». Эта доля была меньше первых двух, тем не менее дети от третьей и четвертой жены, в глазах гражданской власти, были законными (выделено нами – З.А.), хотя и наследовали меньшую часть по сравнению с детьми от первых двух жен своего отца».[31] Следовательно, обряд похищения невесты мог бы стать «трамплином» для троебрачия: дважды разведенному мужчине вряд ли отец девушки и сама девушка дала бы согласие на брак, тем более что государственная власть в какой-то степени компенсировала детям определенную часть наследства при разводе родителей!

2) Несовершеннолетие, согласие родителей или насильственный брак. Обряд похищения девушки мог бы «помочь» молодому парню жениться на девушке, которая она сама была не согласна или же на этот брак не было согласия со стороны родителей девушки. Тем более, что церковный закон также запрещал брак девушки без ведома и разрешения ее родителей.

Кроме того, даже дети, достигшие совершеннолетия, также не имели права жениться без разрешения родителей: подобное разрешение относилось православной церковью к греческим законам и не признавалось в древнерусской среде. С другой стороны, церковный закон запрещал также выдать свою дочь родителями насильно.

Данный факт подтверждает «Восьмое препятствие к заключению брака» церковного права: «В 38-м правиле святителя Василия Великого сказано: «Отроко­вицы, без соизволения отца посягшия, блудодействуют. Но примирением с родителями дело сие мнится имети врачева­ние. Впрочем, оне не тотчас допускаются к приобщению, но запрещаются на три лета». На основании этого правила Кон­стантинопольский Синод в 1038 году признал недействитель­ным брак дочери, заключившей его без согласия отца. … В основе родительского благословения лежит уважение ими свободного согласия на вступление в брак со стороны жениха и невесты. Гражданские законы запрещают родите­лям и опекунам принуждать детей, вверенных их попечению, к вступлению в брак против их желания. Поэтому в «Книге о должностях пресвитеров приходских» (§ 123) говорится о том, что священник, видя слезы или нечто иное, указываю­щее на недобровольное вступление в брак, должен остановить браковенчание и выяснить ситуацию. В Своде законов есть положение, согласно которому брак, заключенный с примене­нием насилия над одним из брачующихся, следует считать незаконным и подлежащим расторжению (выделено нами – З.А.). Относительно необходимости родительского благословения на брак митрополит Московский святитель Филарет говорил так: «… Несправедливо, будто правила цер­ковные позволяют детям самостоятельным и достигшим совер­шеннолетия брак без согласия родителей. Это позволяют не церковные правила, а законы Греческой империи, которые необязательны для Российской Церкви, хотя и внесены во вторую часть «Кормчей книги» (выделено нами – З.А.)... Поэтому общий закон, запре­щающий брак без согласия родителей, пусть остается непри­косновенным»[32].

Кроме того, «Устав Ярослава Мудрого» также строго подчеркивает, что родители, виновные в принуждении детей к браку или в насильствен­ном удержании от брака, должны подвергаться суду. Ср.: Аже девка не восхочеть замуж, а отець и мати силою дадут, а что створить над собою – отець и мати епископу в вине, а истор има платити. Тако же и отрок (Устав князя Ярослава по Краткой редакции, статья 24); Аже девка восхощет замуж, а отець и мати не дадят, а что створить, епископу в вине отець и мати. Тако же и отрок (там же, статья 33); Аже девка засядеть великих бояр, митрополиту 5 гривен золота, а менших бояр – гривна золота, а нарочитых люди – 12 гривен, а простои чади рубль (Устав князя Ярослава по Пространной Редакции, статья 7) и мн. др. Стало быть, мотивы на «вовлечение» похищения девушки были достаточно четкими, чтоб имели реальные основы. Иначе говоря, данные положения также подтверждают тот факт, что похищение девушки в древнерусском социуме могло вытекать также из указанных причин.

3) Взаимное согласие. Если девушка была не согласна выйти замуж за того, который хотел жениться, а любил другую, то, естественно, ее «умычка» была единственным выходом из данного положения.

Данное наше соображение подтверждает так же Н.С.Борисов: «Отказ родителей невесты был для жениха тяжелым, но не смертельным ударом. В случае, когда чувства молодых были сильны и взаимны, юноша при помощи своих друзей устравивал «умыкание», то есть похищение невесты».[33]

4) Единство религии. По мнению В.Цыпина, данное условие пришло на Русь из римского брачного права и, в основном, было нацелено на брак с язычниками и расценивался как блуд. В этом отношении исследователь приводит слова Апостола Павла: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» (2 Кор. 6, 14), древние христианские писатели и отцы Церкви (Тертуллиан, святой Киприан, блаженный Феодорит, блаженный Августин) находили имеющими отноше­ние и к браку между верными и неверными. Тертуллиан на­зывал брачную связь с язычниками блудом и считал справед­ливым отлучать христиан, вступивших в брак с язычниками, от церковного общения. Древняя Церковь запрещала и бра­ки православных с еретиками: «Не должно церковным, без разбора, совокупляти детей своих брачным союзом с еретика­ми » (10-е прав. Лаод. Соб). Эта норма повторена и в 72-м каноне Трулльского Собора: «Недостоит мужу православному с женою еретическою браком совокуплятися, ни православ­ной жене с мужем еретиком сочетаватися. Аще же усмотре­но будет нечто таковое, соделанное кем-либо, брак почитати нетвердым, и незаконное сожитие расторгати. Ибо не подоба­ет смешивати несмешаемое, ниже совокупляти с овцею вол­ка, и с частию Христовою жребий грешников. Аще же кто постановленное нами преступит, да будет отлучен».[34]

Запреты подобного рода мы встречаем также и в княжеских уставах и уставных грамотах древнего периода. Ср.: Аще жидовин или бесерменин будеть с русскою, на иноязычницех митрополиту 12 гривен, а русскую понятии в дом церковныи (Устав князя Ярослава по Пространной редакции, статья 19); С некрещеным, ни иноязычником, или от нашего языка будеть с некрещеным, ведая ясть и пиеть, митрополиту в вине (там же, статья 49); Аще кто с отлученным ясть и пиеть, да будеть сам отлучен (там же, статья 50); Аще кто с бесерменкою или с жидовкою блуд створить, а не лишиться – церкви отлучиться и христьян, а митрополиту 12 гривен (там же, статья 51) и мн. др. Как видим, древнерусское законодательство запрещало не только брак с иноверцами, в том числе и с мусульманской девушкой, но и блуд с ней, а так же, что весьма строго, запрещало совместную еду с ними. Следовательно, как правильно замечает В.Л.Янин, «в условиях средневековья … религиозная общность была, в частности на Руси, составной частью этнической общности».[35]

Кстати, Н.М.Гальковский также отмечает, что «.. в сибирских городах многие жили нехристианским обычаем: вступали в связь с татарами (имеются в виду с тюрками – З.А.)».[36]

Отметим, что православной церкви не всегда удавалась запретить брак с иноверными, и ей приходилось смириться с подобным браком, если он совершался вне церкви. Так, в каноне Трулльского Собора отцы Собора, ссылаясь на слова апостола Павла (1 Кор. 7, 14), не требуют расторжения брака, заключенного вне Церкви, когда один из супругов обращает­ся в правую веру: «Но аще некоторые, будучи еще в неверии, и не быв причтены к стаду православных, сочеталися между собою законным браком, потом един из них, избрав благое, прибегнул ко свету истины, а другий остался во узах заблуж­дения, не желая воззрети на Божественные лучи, и аще при­том неверной жене угодно сожительствовати с мужем верным, или напротив мужу неверному с женою верною, то да не раз­лучаются, по Божественному Апостолу: «Святится бо муж не­верен о жене, и святится жена неверна о муже».[37] Вполне естественно, что единственным способом бракосочетания вне церкви было похищение православным парнем иноверной невесты или похищение иноверным парнем православной девушки.

5) Желание разбогатеть. В Древней Руси семейное законодательство не запрещало брак между людьми, принадлежащих к разным сословиям (например, как было у иудеев, которые учитывали принадлежность вступавших в брак к определенным кастам). Данный факт подтверждает также «Седьмое правило заключения брака» Церковного права.[38] Однако, позднее, (в 1702 г.) крестьяне церковных земель лишились права вступать в брак с кабальными или крепостными крестьянами, «чтобы они сами, на основании общих законов, касавшихся крепост­ных, не переходили вследствие подобных браков в крепостное состояние. Этот запрет утратил силу сам собой в результате секуляризации церковных владений, проведенной в 1764 году»[39].

Н.С.Борисов в этом отношении пишет: «На родине Ивана-дурака всегда было много молодцов, желающих в одночасье разбогатеть, женившись на боярской дочери (ср.: разные сословия и четкий мотив на похищение богатой девушки – З.А.). Единственным способом достичь этого было похищение (или принудительное овладение девушкой) со счастливым концом – женитьбой».[40] Однако подобное желание «разбогатеть в одночасье» не всегда доставало счастья молодоженам, так как древнерусское законодательство, как ни странно, строго на строго запрещал похищение бедными парнями (крестьянами) боярских дочерей. Ср.: Аще кто пошибаеть боярскую дщерь или болярскую жену, за сором еи 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота; а менших бояр – гривна золота, а епископу – гривна золота; а нарочитых людеи 3 рубли, а епископу 3 рубли… (Устав князя Ярослава по Краткой редакции, статья 3); Аще кто пошибаеть боярскую дочерь или боярскую жену, за сором еи 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота; а менших бояр – гривна золота, а митрополиту – гривна золота; а нарочитых людеи два рубля, а митрополиту два рубля… (Устав князя Ярослава по Пространной редакции, статья 3) и др. Подобные нормы права, кстати, были направлены так же и на похищение или изнасилование боярской дочери: Аще кто умчить девку или насилить, аще боярская дочи будеть, за сором еи 5 гривен злата, а митрополиту 5 гривен золота; аще будеть менших бояр, гривна золота еи, а митрополиту гривна золота; а добрых будеть, за сором рубль, а митрополиту рубль,; на умыцех по 60 митрополиту, а князь их казнить (Устав князя Ярослава по Пространной редакции, статья 2; а также ср. ту же статью по Краткой редакции Устава) и др.

В этом отношении отметим одну немаловажную деталь. Могли быть случаи, когда похитивший богатую девушку, парень мог столкнуться и с дерзким, мерзким отцом, который мог никак не согласиться с данным «умыканием» и мог согласиться с «возвратом» своей дочери на отцовский дом. В данном случае «умыкание» оценивалось древнерусским законодательством уже как «пошибание» или же «толока». А это значило, что похитивший должен был нести суровое наказание, вплоть до казни. Ср.: Аже девку умолвить к себе кто и дасть толоку,