Евгений Самойлов
Синие звзёды
Предисловие автора
Мне очень часто снится один и тот же сон. Якобы меня неожиданно призывают в армию, и я в толпе, таких же, как и я сам ‑ одинаково беззащитных человеков в военной форме, начинаю доказывать кому то, что я ‑ офицер. И опять малюю, малюю шариковой ручкой на суконных солдатских погонах синие офицерские звезды, как тогда в мае 86...
Писать о чернобыльских событиях неблагодарное занятие, особенно более чем через уже два десятка лет. Память человеческая ‑ ненадёжная штука, которая начинает подводить хозяина уже через несколько минут после события, а тем более спустя такой длительный промежуток времени.
Поэтому, данные записки скорее являются попыткой передать те ощущения и переживания, которые врезаются в саму сущность, в подкорку человека навсегда. Эти переживания преследуют каждого пережившего подобное на протяжении всей жизни. То в навязчивых, повторяющихся чуть ли не еженощно полуснах. Которые, по сути своей, вроде и не являются кошмаром, но после пробуждения среди ночи оставляют после себя такое чувство неясной тревоги и опасения, что невозможно заснуть от прокручивания в уме то ‑ ли сонного бреда, то ‑ ли реального и такого уже давнего воспоминания в долгие часы до рассвета. Или, вдруг, заставляют внезапно остановиться посреди многолюдной улицы от такого знакомого и нераспознаваемого в своей тревожности запаха или звука...
Глава 1. Прощание славянки
26 апреля 1986 года. Я отлично помню весь этот день. «Утро туманное, утро седое…». Холодный туман в Харькове продержался от рассвета до полудня. Нас, с моей молодой женой, пригласили на свадьбу моей коллеги Ольги именно этого числа. Это была суббота. Мы приехали на посёлок ХТЗ часов в двенадцать дня. С утра было сыро и мерзко, но после часа дня вдруг распогодилось и стало неожиданно, по‑летнему, тепло и все вышли из дома. Веселье продолжалось во дворе дотемна, и настроение было особенно приподнятое и тёплое и от отмечаемого события, и от внезапного весеннего тепла…
С 28 апреля по 5 мая я взял у директора своего института несколько дней за свой счёт, чтобы съездить в Гудауту, к родителям моей жены встретить с ними майские праздники. Мы вылетели из Харьковского аэропорта рейсом "Харьков ‑ Сочи" 7429 и в девять утра были уже в цветущем Адлере. Нас на своей машине встречал мой тесть. Мы ехали по шоссе, кругом неимоверно ‑ сказочные пейзажи весенних субтропиков и из машинного приёмника вдруг «сообщение ТАСС»... Каждый советский человек, тут же непроизвольно, настораживался и вслушивался в каждую фразу подобного сообщения: «Авария...», «...Чернобыльская АЭС…», «...частичное разрушение активной зоны реактора, с выходом продуктов распада в атмосферу...», «...погибли два человека...», «...эвакуация населения...». Между слов читалась напряженность ситуации и неординарность события. Для меня, как химика, было абсолютно понятно, что ядерный реактор не может просто разрушиться, ведь это немыслимо! Такие устройства проектируются с максимальной защитой от именно подобных происшествий, а тут погибли люди! В телевизионных новостях говорилось о контроле над ситуацией, и это меня немного успокоило. (Я даже не мог себе представить, что под словом "контроль" подразумевается дистанционное наблюдение начальства над естественным ходом развития событий!).
Мы отлично провели это время, где я в первый (и, как оказалось в последний!) раз увидел, как проходит такой светлый для каждого советского человека ("совка") праздник Первомая в национальной (теперь супер ‑ национальной!) автономной республике, и вернулись в совсем другой Харьков.
В городе была очень тревожная атмосфера. Мой шеф рассказал о некоем закрытом письме обкома партии, в котором рекомендовалось соблюдать меры радиационной безопасности, т.е. плотно закрывать окна и двери, проводить влажную уборку, на открытый воздух выходить только в головных уборах и т.д. Я поспешил в больницу, куда положили мою жену, чтобы предупредить…
15 мая я сходил в холодногорскую баню, и обедал с женой, когда в дверь позвонил некий капитан и вручил мне повестку, в которой значилось, что я обязан 16 мая явиться в районный военкомат для убытия на 45‑ дневные военные сборы. Я все понял ‑ обычно капитаны не разносят повестки, собственно они вообще не должны это делать, а уж если принесли, то...
Утром я поехал на работу в университет, показал повестку, надеялся ‑ может быть удастся «отмазаться»? Но "шеф", после переговоров с начальником второго отдела (в СССР при каждом учреждении был отдел по призыву в армию – 2, а 1отдел – КГБ), генералом в отставке, сообщил мне, что ничего нельзя сделать и посоветовал использовать этот шанс для поступления в Коммунистическую партию! Я немедленно звоню жене на её работу в школу и сообщить, что уезжаю сегодня…,
Ближайший поезд на Киев отправляется 16 с чем – то, а уже около часа дня! Я в панике накручиваю диск аппарата, практически без надежды застать её на работе. Увидаться бы!
О чудо! Телефонный автомат доносит её далёкий голос. Вкратце объясняю ситуацию: что срочно забирают на военные сборы, что уезжаю, что сейчас, что времени нет.
Через полтора часа уже встречаемся на перекрёстке «Ярославской» и «Свердлова». В руках у неё сумка с моими вещами и кулёк с провизией. Когда только успела?
Любимые карие глаза наполнены слезами. Обнимаю возле ствола старой липы и пытаюсь, как могу успокоить. Что‑то не получается, ‑ всё равно плачет! У меня тоже комок в горле, как могу пытаюсь сдержаться от слёз, ведь мужчины не…
Сейчас вспоминаю, что вокруг нет людей! В городе непривычно пусто!
Рвётся провожать меня на вокзал…
Убеждаю, что не надо, что долгие проводы лишние слёзы… Проклятый комок! Прощаемся у входа в облвоенкомат.
Навсегда врезалось в память:
...По улице «Ярославской», в сторону «Благовещенского базара» под деревьями с молодой листвой, идет молодая женщина с высоко поднятой головой. Оглядывается – вижу, что по щекам текут слёзы. За неё отдам свою жизнь. Чёртов комок...
Уже знакомый капитан, в пустом коридоре облвоенкомата, кидается ко мне, как к родному! Только теперь понимаю, что уже очень многие проигнорировали аналогичное приглашение «мамы‑Родины» встать на её защиту. Знакомимся ближе, зовут ‑ Игорь. Возле окна выслушиваю добрые советы «бывалого»:
‑ Чтобы не геройствовал.
‑ Чтобы сам не лез, куда не посылают».
‑ А то ему, бедному, хватает работы разносить ордена безутешным вдовам и потерянным от горя матерям безвестных героев Афганской войны. Сия речь, немедленно, была усилена демонстрацией, извлеченных из кармана брюк, двух картонных коробочек с орденами «Красной Звезды»! Я на всю жизнь сердцем впитал этот штабной «оптимизм» кадрового офицера...
В пустынных коридорах военкомата я познакомился со своими будущими попутчиками в поездке на Киев и далее. Это были 3 человека (собственно 2 и абсолютно пьяный майор). Люди ехали в Чернобыль, а майор в Киев, в штаб Киевского военного округа на разборку пьяного дебоша, который он устроил, разбив казенную пепельницу о голову военкома Октябрьского района г. Харькова. Скандал вышел из рамок района, поскольку была вызвана милиция, "скорая" (акты, бумаги). Сложная жизнь у профи...
В одном из кабинетов мне на руки выдали личное дело, проездные документы в Киев и далее в Белую Церковь. Я с интересом полистал тоненькую папочку с разными бланками и формами, где на каждой странице моё дорогое «ФИО». К корешку картонной обложки был прикреплён мой «смертник», алюминиевая пластинка с выбитым номером «Р‑066921». Шевельнулась подлая мыслишка, что если я сейчас с личным делом, с карточкой убытия на руках исчезну, то никакое КГБ, милиция и т.д. меня просто искать не станет. Я для Государства просто исчезну... Но, я химик, меня учили этому 9 лет, я офицер, я люблю эту Женщину. В душе появилось ощущение азарта и упрямой решимости пережить это время по СОВЕСТИ и ОБЯЗАТЕЛЬНО вернуться.
Вчетвером пытаемся решить, кому идти за спиртным, а кому за билетами. Мы с Витей, вызвались за билетами.
В 1986 году купить спиртное после полудня было просто чудом: Горбачёв и его борьба за трезвость. Майор покачал головой и с Владимиром Николаевичем двинул за вином по известному только ему маршруту. Встречались возле поезда «Харьков‑Киев». Абсолютно пустой перрон, вагон №6, купе.
16 мая 1986 года, кроме нас четверых и проводницы, женщины лет 35, на Киев никого. Пьем с проводницей молдавский портвейн «Белый Аист», закусываем россыпью фундука от гостеприимной хозяйки вагона. Хмель не берёт...
Глава 2. Первый выезд
Как ни странно, но я попал Чернобыль в период относительного затишья (18 мая 1986 года).
Видимо, после горячки первых дней, начальники лихорадочно решали, что же делать дальше. Поэтому, попасть в "Зону" в это время было весьма проблематично. Чего только стоят устные, спускаемые "Сверху" распоряжения командира батальона:‑ "Не пускать (в смысле не зачислять в формируемую дезактивационную команду) в "Зону" водителей БРДМ", т.к. они могут понадобиться в более горячей обстановке!
С другой стороны, нас подняли по боевой тревоге в 4 часа утра 19 мая т.к. загорелся какой‑то кабель на 3 энергоблоке, что могло привести и к его взрыву. И мы просидели, в медленно накаляемых солнцем бронированных машинах, не смея вылезти до двух часов дня, ожидая рокового для некоторых (а может быть и для меня!) приказа выехать на разведку возможно взорвавшегося 3 энергоблока.
И вот вчера Сергей Смыкалов, командир второго взвода, предложил мне выехать вместо него на пристань. Я согласился немедленно, т.к. для себя я сделал вывод, что лучше заниматься конкретной работой в "Зоне", чем “околачиваться” в лагере. Я поймал себя на мысли, что это со мной уже когда то было (дежавю!). Но вспомнил, что это ‑ из воспоминаний моего деда фронтовика ‑ сталинградца Ивана Ефимовича. Он мне рассказал, что самые угнетающие воспоминания о войне у него остались не о боевых действиях, страхах и ужасах боёв в которых он участвовал на фронте, вшей и грязи окопной жизни, а месяцах, которые он проводил в тылу, во время переформирования частей, от тупой безысходности примитивных приказов начальства и бесполезной муштры.
Действительно, та неделя, которую я как командир взвода радиационной и химической разведки провёл в лагере без конкретного дела, развлекая своих и чужих солдат, ежедневными рассказами о сути радиации (попробуй подобрать доступные термины для понимания глубокого колхозника!): "Альфа, бета, гамма, гамма, бета, альфа, ДП5‑В…". Б‑рр..! Пыльно, скучно и тоскливо! И я уже к концу пятых суток изнывал от такого безделья в лагере.
А ведь меньше недели назад, на меня производили пугающее впечатление те цифры, которые произносили «бывалые» после выезда в "Зону". На вопрос: «Сколько?» следовал ответ ‑5, 8, 10 рентген за выезд! Я с ужасом проецировал на себя те последствия, которые могут быть у меня, если я вдруг получу такую «огромную» ежедневную дозу..."А может быть, я смогу пересидеть в лагере те два месяца, которые значились в повестке и не получить дозу?" ‑ постоянно вертелась в голове "мыслишка".
Но теперь, всего менее чем через неделю, острота опасности радиации резко притупилась. Ведь, она присутствует здесь везде. Только включи ДП‑5В и стрелка упрямо движется к отметке 2 миллирентгена в час фона на первом поддиапазоне, если измерять возле собственной койки. Однозначно, что без «дозы» никто отсюда домой не уедет. Об этом прямо говорит наше, и многочисленное (как мухи об мёд), приезжее начальство, по‑военному бодро: «Дома своих баб е… будете только через реактор!» Разговоры в лагере только о магической цифре – "25" рентген, полученной дозы, только тогда ты выполнил свой священный долг перед Родиной (похоже навсегда) и можешь отправляться домой!
И вот это ‑ воистину щедрое предложение Серёги! Так, что это ‑ мой шанс, и я его не должен упустить!
Мы тут же пошли к ротному Петелину в соседнюю палатку. Старший лейтенант лежал вытянувшись во весь свой немалый рост на койке. Я услышал его вялую словесную перепалку с ротным старшиной прапорщиком Черным, который в палатке устроил вещевой склад. Учитывая, что из прачечной возвращали простыни и портянки во влажном состоянии, а вывешивать на открытом воздухе это богатство было нельзя ("Осторожно радиация!"), то в палатке уже чувствовался некий несвежий аромат, и ротный командир выражал своё недовольство, не стесняясь в выражениях, которые были слышны даже вне тонкой парусины.
Откинув полог, мы вошли в темноту палатки. «Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?!» ‑ «Самойлов, ты это, короче…» – поморщившись, будто я оторвал его от любимого занятия, сказал Петелин. Я вкратце объяснил ситуацию с Серёгой:
‑ что он устал от работы в "Зоне"
‑ что уступает своё место в "Зоне" мне.
Серёга в это время, как‑то неуверенно кивал. Петелин почесал, как Никулин в «Кавказской пленнице» пятку и, после недолгой паузы, выдал: «Не возражаю… Только ты смотри там,… по ‑аккуратнее!». Я понял, к чему он клонит.
О пристани в бригаде ходили нехорошие слухи. Там "радиация" упала очень пятнисто и можно было элементарно вляпаться, если внимательно не следить за радиационной обстановкой...
"Глубоким" утром (часа в 3 ночи) меня разбудил помощник дежурного по батальону.
Я пошел в командирскую палатку, где на планерке мне растолковали боевую задачу на "завтрашний" день.
Всё было предельно просто.
‑Сегодня встаёшь в 4 утра "оправляешься".
‑В 5 утра, будишь водителей, чтобы подготовили и прогрели машины к выезду, и после завтрака собираешь людей из 3 разных батальонов, сажаешь их в машины.
‑Составляешь военную колонну из своих 4 БРДМ, 2 пожарных машин, одной пожарной авто‑лестницы (впрочем, это – "приданные средства", и у них есть свой командир, который подчиняется тебе) и...
‑ И вперёд, по маршруту «Ораное – Дитятки – Черевач – Чернобыль – город Припять»!
‑ На выезде из города Чернобыль, возле "Сельхозтехники", тебя будет ждать некий майор Пащук, который расскажет тебе о том, что тебе предстоит там делать.
‑ Не забудь его захватить!
Утром, пока я действовал на территории нашего второго батальона, всё было нормально, но когда дело коснулось приданых средств... Кто? Где?
Прошу командира батальона: (что немыслимо для кадрового военного) помочь в организации!
"Делай как я!" – просто сказал майор Ишин. Потом добавил, чтобы я впредь больше никогда с подобными вопросами, которые касаются командования вверенными мне войсками, я к высшему командованию не обращался!
Затем очень быстро, (я едва успевал в своей "кирзе" бегать за ним по песку бригады, запоминать обороты ненормативной лексики, которую он применял при разговоре с офицерами, которые должны были мне выделять людей и технику) он составил мою колонну возле КПП.
Выехали...
И вот я, предъявив голубенький картонный пропуск на КПП "Дитятки", заезжаю в страшную и загадочную "Зону". Еду, с интересом рассматриваю дорогу и окрестности через двадцатикратную оптику командирского места БРДМ. Мимо проплывают брошенные людьми сёла. На скорости около 100 км/час только успеваю читать на бело‑голубых знаках:
"Дитятки", красным перечеркнуто "Дитятки",
мост через реку Уж,
"Черевач", красным перечёркнуто "Черевач",
"Залесье", красным перечёркнуто "Залесье", "Чернобыль"...
Майор Пащук оказался мужчиной чуть больше 30 лет, назвался Витей, и пригласил меня осмотреть чернобыльскую "Сельхозхимию" и "Сельхозтехнику" на предмет отыскания чего ‑ ни будь полезного, для дезактивации пристани в городе Припять. Полезного, в уже изрядно разграбленных складах, оказалось немного. Родина при моём участии оскудела на 40 пар рабочих рукавиц, пару лопат, мешок щавелевой кислоты и барабан "марганцовки". На последних двух пунктах настоял Витя. Он закончил Саратовское училище химзащиты и из всего курса хорошо запомнил, что для дезактивации ОВ необходимо поливать зараженную территорию вначале окислителем, а потом восстановителем!. Лейтенанту с университетским дипломом химика спорить с майором химвойск абсолютно бесполезно.
Материально ответственный завсклад долго бегал за нами по пятам и упрашивал, чтобы мы оставили хоть какую‑то подпись в его огромной ведомости. Для меня это было немного странно, потому что, к этому времени из "Зоны" вывезли около 300 тыс. человек, которые бросили всё! А этот кладовщик пытался, наверное, уже в который раз списать безвозвратно утерянные, и списанные Государством ценности!
Спрыгнув во внутрь машины и закрыв на рычаг свой командирский люк, я приказываю сделать тоже самое водителю. А стрелку приказываю дёрнуть чеку нагнетателя, я приближаюсь к эпицентру Аварии и, чтобы ни одна радиоактивная соринка не проникла во внутрь нашего колёсного бронированного убежища. Все по инструкции о действиях командира мотострелкового взвода в условиях радиоактивного заражения!
Впервые для себя столкнулся с попыткой прямого неподчинения со стороны водителя и пассажиров: "Командир, не надо!!!" Штатный экипаж моего маленького БРДМ2‑РХ №121 составляет всего 4 человека, а с учётом "приданных средств" в машине уже было около полутора десятка мужиков, которые к этому времени успели разуться, и намотать свои портянки поверх голенищ сапог. Тут же пресекаю бунт своей длинной тирадой (и с матом!). Мигом послушались и исполнили! С закрытыми люками дышать сразу стало как‑то тесно, но едем...
Бело – голубой знак "Лелёв" Слева, внезапно из‑за деревьев посадки появляются какие‑то, космических масштабов, металлические конструкции. "Она?" – спрашиваю я. От водителя только отрицательный кивок. Едем... "Лелёв" перечеркнутый красным!
На бело‑голубом: "Копачи"...
Справа, впереди градирни, как на обычном химическом комбинате. Огромные башенные краны, недостроенные литого бетона конструкции. Водитель: "5, 6 энергоблоки"
"Копачи" – перечёркнуто красным...
Лес. Над лесом, справа – непрерывный ряд огромных панельных зданий. Ближнее – с голубой полосой. А дальнее, которое с розовой полосой, полуразрушено и обгорело.
Водитель говорит: "4 блок".
В командирский двадцати‑кратного увеличения прибор (с интересом) рассматриваю подробности: от крыши машинного зала наверх, к обгорелым конструкциям, тянутся пожарные рукава. Всё, как утром 26 апреля.
Смотрю на стрелку прибора – 300 мР/ч.
Водитель предупреждает: "Дальше ‑ "Желтый лес"!.
Поворот направо. Водитель даёт максимальный газ. Стрелка моего прибора, тут же ‑ со звоном: "зашкалила"! Моментально переключаю поддиапазон прибора ‑ 16 Р/ч. И ‑ это внутри! Коэффициент ослабления гамма‑излучения брони нашей машины всего 4!
Справа и слева вдоль дороги стоит лес огромных мачтовых сосен с хвоей необыкновенного для мая месяца жёлтого цвета. Впереди маячит бетонный указатель г. Припять.
Сворачиваем налево. Шоссе по сторонам ограничено такими же огромными, но уже нормального цвета соснами.(30 мР/ч). Выскакиваем на горбатый мост над железнодорожными путями, слева станция Янов. Впереди, чуть поперек дороги стоит брошенный трактор "Беларусь" с распахнутой водительской дверцей. На асфальте сиротливо валяется засаленный ватник, убежавшего тракториста, а над ними возвышаются белым хороводом многоэтажки покинутого жителями, современного, панельного города.
Глава 3. Животные
Спустя столько лет, прошедших после аварии на четвёртом энергоблоке, меня не покидает одно воспоминание. Наверно это важно.
Все знают, что эвакуация города Припять прошла очень быстро, людям дали на сборы очень короткое время. Люди уезжали на пару дней, и навсегда... А, как – же домашние любимцы и баловни? Их оставили.
Я в зоне домашних животных увидел 18 мая в селе Андреевка, куда по ошибке, проскочив по трассе Ораное, где находилась искомая 25 бригада, заехал водитель нашего грузовика. В Андреевке находился штаб оперативной группы ликвидации аварии на ЧАЭС. Меня приятно удивило поведение петуха, который, не смотря на желто‑чёрные знаки радиационного заражения живо интересовался курицами в достаточно большом количестве бродивших по безлюдной улице возле школы эвакуированного села...
Прошло менее недели, и я руковожу дезактивацией пристани в г. Припять. Обед для моих солдат должны были привозить в отель «Полесье», где располагался дозиметрический пост, посылавший сведения в МАГАТЭ о радиационной обстановке в центре города. Людей, на суточное дежурство я регулярно выделял из своего взвода.
С большим интересом в первый раз осматриваю покинутый город. Фильм Тарковского «Сталкер» по сравнению с увиденным – отстой! Сейчас сказали бы – «бомба». Только это ‑ нейтронная бомба. На балконах домов висит развешанное после стирки бельё, оно ещё белое. В форточке чей ‑ то кухни промелькнула заботливо завёрнутая в ещё чистую марлю таранка, приоткрыты для проветривания форточки и балконные двери в современных панельных домах. В окнах зеленеет алое и только остовы засохших на подоконниках других растений показывают, что хозяев нет уже несколько недель.
Поворачиваем направо, центральная площадь. Поперёк висят транспаранты с чем‑то «первомайским» («МИР‑ТРУД‑МАЙ», «ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ...», точно не помню).
Большая площадь, готель, припятский горком партии... Между двумя зданиями – высокая антенна радиостанции на базе БТР.
Разворачиваемся и подкатываем к крыльцу. Неприятно поражает вид разбитого углом стекла витрины ресторана. Сквозняк сквозь полуметровый проём на улице колышет плотную штору. Заглядываю. Внутри на полу рассыпаны мельхиоровые вилки и ложки. Вдруг понял ‑ следы мародеров. Искали спиртное и деньги. В душе закипает слепая ярость... (До сих пор готов задушить собственными руками!) От этих мародеров начался распад Великого славянского государства. Пока одни пытаются сохранить наследие дедов, эти шакалы выхватывают из живого, ослабевшего тела теплые куски, прикрываясь лозунгами реформы и демократии. У меня сжимаются кулаки от собственного бессилия в этой исторической непоправимости...
Заходим в фойе. Справа за стойкой сидит «портье» ‑ боец из моего взвода, за спиной ячейки с ключами, на столике ДП5‑В. Здороваемся неформально (не как командир и подчинённый) за руку. Расспрашиваю, что нового в зоне. Рассказывает, что приходила старушка и просила хлеба! Г. Припять, 24.05.86, закрытая зона, эвакуация прошла почти месяц назад, а возле постов ходят голодные старушки! Бойцы её, как могли, накормили, дали буханку солдатского хлеба, расспросили. Оказалось, что не стала эвакуироваться, (ведь всех увозили на несколько дней!), запас макаронов и тушенки, пригодился человеку, в молодости пережившему голод. Когда все уехали, то запасливо набрала в ванную воды, а для защиты от радиации на окна панельного дома навесила простыни!!! Старая женщина прожила в пустом городе практически месяц и только необходимость ХЛЕБА выгнал её из убежища в поисках ЛЮДЕЙ.
Приехал БРДМ с «расходом». Два термоса, один с борщем, второй с кашей, лоток серого хлеба, картонная коробка консервов в солидоле ‑ рацион двадцати героев Чернобыля. Отдаю свою ложку и котелок какому‑то «растяпе», солдат без ложки – хуже дезертира! Аппетита нет, взял кусок хлеба, банку открытой тушёнки и прихваченным из дома туристическим ножом с вилкой заталкиваю в себя немного еды. Слева от входа междугородний телефон‑автомат. Снимаю трубку и... гудок! Сердце забилось, неужели услышу родной голос? Набираю код Харькова, номер соседки, в пальцах нервно кручу пятнадцатикопеечную монету... успеть при соединении вбросить в автомат и нажать кнопку. В трубке треск, звуки соединения... Никто не берет трубку! Чудеса в этом мире бывают редко.
Расстроился, спрашиваю у «портье», где выбросить остатки еды, он показывает на служебный туалет. После отключения воды в городе не работает канализация. Я не рискнул зайти в зловонное помещение, заполненное нечистотами и отбросами. Выхожу на улицу. С невысокого крыльца вижу виляющую хвостом рыжую дворняжку. Вилкой выковыриваю на бетонные плиты из жестянки жилы и лавровый лист солдатских консервов, бросаю кусок хлеба, банку кидаю в кусты газона. Бойцы последовали моему примеру...
На следующий день собак было уже несколько, они были разных пород и откровенно боялись подходить к крыльцу днем... Но в городе пошел слух, что жизнь возвращается...
Еще пару дней мы приезжали к готелю, а ситуация шла по нарастающей. Пока нам не подвозили еду, площадь перед гостиницей была пустынной. После приезда БРДМ с едой ото всюду, как тени молча появлялись собаки, собирались и ждали, пока солдаты не вычистят котелки на бетон с крыльца. Это уже были не только дворняги, но и доги, овчарки, сенбернары, таксы и болонки.
Я с удивлением наблюдал, как без людей животные сами организуются. Впереди сидела уже знакомая дворняга, за ней широким полукольцом окружали наши БРДМы собаки самых крупных пород ‑ благородные мраморные доги, лохматые сенбернары, немецкие овчарки... Очень ровно, соблюдая дистанцию примерно метров семь от первого полукруга сидели и смотрели не моргая терьеры, спаниэли. Третий круг образовывали мелкие таксы, болонки... Вдали, возле домов на противоположной стороне площади в кустах мелькали кошки. Собаки на них никак не реагировали, всем своим видом показывая, что они верные воспитанные слуги своих ненадолго отлучившихся хозяев и только жестокий голод заставляет их клянчить куски...
А на завтра сквозь респиратор я почуствовал запах пороха. По всей дороге встречались люди мышиного цвета робах с двустволками. Они ходили по улицам, заходили во дворы. В Череваче, Залесье, Лелёве, Копачах, Припяти гремели выстрелы.
К крыльцу больше никто не вышел. В этот город никто, кроме птиц не вернется жить. Город умер.
Весь обратный путь по трассе Чернобыль – Киев километры обочины в трупиках собак, которые загружали в мусоровозы люди в мышином...
Возле поворота на грунтовку, ведущую от Копачей на станцию в глубокой пыли купается собака, выгибаясь всем телом от нестерпимого зуда или боли, поднимается, отряхивается. Вижу – половина тела совсем без шерсти, гладкая, белая с голубизной кожа...
Надпись на заборе мелом: «Не обижайте Жучку, она добрая, она совсем не кусается», калитка распахнута…