– Я полью рану виски, Дункан!
– Марион, ты что, собираешься сообщать мне о каждом своем движении? Делай, что нужно, и закончи побыстрее!
– Ладно!
Он напрягся и глухо застонал, когда на рану пролилась водка. Марион почувствовала, как железные пальцы сжали ее щиколотку под юбкой. Щеки ее порозовели от смущения. «Эти пальцы и не там тебя трогали, дурочка!» Тряхнув волосами, девушка прогнала воспоминания, которые грозили отвлечь ее от работы.
Она промолчала и только вздохнула тихонько. Игла вошла в кожу там, где застыла полоска засохшей крови, и вышла с другой стороны раны. Осторожно стянув ниткой края, Марион завязала узелок. Странное дело, но пальцы ее перестали дрожать. Она ловко орудовала иголкой и клала стежки уверенно, словно шила себе рубашку. Сделав последний, перекусила нитку и вздохнула с облегчением. Пальцы ее задержались на щетинистой щеке Дункана, осторожно погладили ее. Он расслабился и перестал больно сжимать ее затекшую ногу. Пока она шила, он не проронил ни слова.
– Я закончила, – объявила Марион тихо, еще раз осмотрела зашитую рану и осталась довольна результатом. – Ну, для первого пациента неплохо!
Они оба смущенно помолчали.
– Очень болит?
Дункан посмотрел на девушку. Губы его улыбались, но глаза были грустные.
– Бывало и хуже.
– Вот и хорошо!
Он посмотрел на нее таким взглядом, что Марион сразу стало не по себе.
– Я не это хотела сказать… Прости! Просто мне не хотелось бы сделать тебе еще больнее.
Дункан поймал рыжий локон, намотал его на указательный палец, погладил и отпустил.
– Не думай об этом, Марион. Эти sassannachs сделали мне в сто раз больнее.
У Марион замерло сердце.
– Боже милосердный!
Она окинула взглядом помещение и увидела десятки искаженных страданием лиц. Но лица брата Дункана среди них не было. Может, он не был ранен в бою? Но в это почему‑то не верилось.
– Ты хочешь мне рассказать?
Взгляд Дункана, до сих пор упорно смотревшего на ее юбку, на секунду встретился с ее взглядом, потом юноша смежил опухшие веки. Его испачканные высохшей кровью волосы лежали у нее на коленях, похожие на жесткий веер. Она с трудом совладала с желанием запустить в них пальцы.
– Мой брат, Ранальд… Он пал в бою. Эти сучьи дети убили его мечом.
– Меч sassannachs … – выдохнула Марион и подумала с ужасом, что ее видение воплотилось в жизнь. – Дункан, мне так жаль…
Дрожащей рукой она погладила его по плечу и ощутила, как мышцы напряглись под грубой домотканой материей. Вместо ответа он слегка сжал пальцы, которыми до сих пор держался за ее щиколотку.
– Марион, почему ты здесь?
Несколько мгновений она не знала, что ответить.
– Я подумала, что моя помощь пригодится.
«Полуправда», – сказала она себе. Пальцы Дункана тихонько поднялись выше, к икре, и там остановились.
– Ты даже не представляешь, как хорошо, что ты осталась, – сказал он, глядя ей в глаза.
Марион затаила дыхание. Сама она не была уверена в правильности своего поступка. Но сердце ее таяло, когда Дункан смотрел на нее так ласково… Она влюблена в него, что толку отрицать? Но почему она осталась? Нарочно и бесстыдно соврала брату и Бредалбэйну, осмелилась нарушить приказ отца, потребовавшего, чтобы она вернулась домой. Все это – ради того, чтобы быть рядом с ним? Пусть так! Но почему? Из чистого сострадания? О нет! Потому, что того требовало ее сердце. Сердце подтолкнуло ее разум к действию, и оно же теперь дало ей понять, какие чувства вызывает в ней этот юноша. Этот юноша… Макдональд!
Кусая губы, Марион смотрела на израненное и распухшее лицо Дункана, чей взгляд обжигал и порождал в ее душе чувства, которых она до этого не знала. Но какие чувства она вызывает в нем? Ясно, что он хочет ее, но, овладев ее телом, что он сделал бы с ее душой? Для нее самой душа и тело представлялись единым целым. Если же он поглумится над ее душой, ее страданиям не будет конца…
Дункан снял руку с ее икры и погладил Марион сначала по щеке, потом по шее. Она вздрогнула. Смутившись, отвела глаза и уставилась на его разорванную и испачканную в крови рубашку, потом накрыла его пледом.
– Пойду принесу тебе чистую рубашку!
* * *
Сидя рядом с другом, Саймоном, которого недавно переложили на взятый из‑под умершего окровавленный матрас, Лиам наблюдал всю эту сцену. Он решил побыть в сторонке, чтобы не смущать штопальщика и швею. Сын его был в хороших руках, как, впрочем, и его душа. Он наблюдал за молодыми людьми с чувством облегчения и… чуть‑чуть с завистью. Этой девчонке смелости не занимать! Неудивительно, что Дункан влюбился в нее вопреки отцовским советам…
Подошел мужчина в тиковом заляпанном кровью рабочем халате с закатанными до локтя рукавами, а вслед за ним – два подростка лет пятнадцати. Один тащил ведро с красноватой водой, другой – сумку. И то и другое поставили рядом с ложем раненого.
Мужчина склонился над Саймоном, поджал губы, покачал головой и по очереди поднял раненому веки. После пришел черед левого колена, разнесенного вдребезги мушкетной пулей.
– Хм…
Он ощупал кожу вокруг зияющей раны, и на лице его появилась гримаса неудовольствия.
– Хм… – снова услышал Лиам.
От прикосновения чужих рук Саймон очнулся и открыл глаза.
– Эй там! Вы закончили меня щупать, черт бы вас побрал? Или раны не видно?
– Н‑да! Этого я и боялся, – пробормотал мужчина, отрывая от раны свой ястребиный нос. – Коленная кость раздроблена на сотню кусочков, и сустав тоже сильно поврежден.
Саймон побледнел, представив худшее.
– И что? Не собираетесь же вы отрезать мне ногу? Это всего лишь пулевая рана. У меня бывали и похуже!
– Может быть, но это отвратительное пулевое ранение, если хотите знать мое мнение. Боюсь, ваше колено больше вам не послужит. Как и ваша нога. А из‑за осколков кости в ране наверняка разовьется инфекция.
Саймон, побледнев как смерть, повернулся к Лиаму.
– Ты же не дашь ему оттяпать мне ногу, правда?
Лиам покачал головой, давая понять, что тут он бессилен. Мысль, что Саймон может лишиться ноги, уже приходила ему в голову, однако другу он ничего не сказал.
– Дружище, послушай, я не могу решать…
– Я не дам отрезать себе ногу, ни за что! – заорал крепыш Саймон, приподнимаясь на локтях.
Он попытался было отползти, но боль пригвоздила его к месту. Лицо его блестело от пота в свете развешенных всюду масляных ламп. На доктора яростные протесты пациента, похоже, не произвели впечатления. Он наклонился к своей сумке, вынул прозрачный флакон с какой‑то жидкостью и поставил его на лавку поближе к себе. Потом из недр сумки появился деревянный инструмент с ручкой, с помощью которого вращали штифт, к которому была привязана конопляная веревка. Лиам с ужасом узнал хирургический зажим. Судя по всему, доктор не собирался принимать во внимание мнение раненого, который при виде инструмента снова зашевелился.
– Гоните взашей этого шарлатана! – завопил Саймон. – Я никому не дам прикоснуться к ноге!
– Саймон, ради бога… Видно, с раной ничего другого не сделаешь. – Лиам попытался утешить его и заставить лечь на матрас.
– Лиам, мы дружим с детства… Ты же знаешь, я ни за что не смогу жить с одной ногой! Ты не можешь допустить, чтобы этот чертов шарлатан меня покалечил!
– К вашему сведению, сударь, я не шарлатан, – холодно заметил обиженный доктор. – Я – Гектор Нивен, дипломированный хирург и выпускник Эдинбургского университета. И личный доктор графа Сифорта. Сюда меня привели мои убеждения, и жалованье за свои труды я не прошу. Поэтому, если вы не против, я буду делать свою работу. Вы здесь не единственный раненый, и я не смогу возиться с вами всю ночь.
Саймон с испугом посмотрел на доктора.
– Если я не против? Конечно, я против, еще как! Это ведь о моей ноге идет речь! И если я не хочу, чтобы вы мне ее отрезали, значит, оставьте мою ногу в покое!
Хирург Нивен вздохнул.
– Послушайте меня, мой бедный друг! Если мы оставим все как есть, через несколько дней, ну, может, недель, вы сами станете умолять ее отрезать. Но тогда уже может быть поздно, потому что велик риск развития гангрены. Вы когда‑нибудь видели человека с гниющей ногой? Нога чернеет и иссыхает, а боль становится такой страшной, что я знал человека, который сам отрезал себе руку, лишь бы она прекратилась. Не говоря уже о том, что гниющее мясо страшно воняет. И от этого запаха никуда не денешься, он мешает дышать и вызывает тошноту!
Саймон задыхался, глаза его превратились в щелки. Лицо посерело. «Этот доктор умеет найти нужные слова!» – подумал Лиам.
– Черт! Черт! Черт! – бормотал Саймон, шумно втягивая воздух.
Доктор же решил, что еще не все сказано, и продолжил свою траурную литанию о гангрене:
– И когда пациент оказывается в таком состоянии, сударь, мне приходится отрезать ему поврежденный член еще короче, если не полностью, чтобы удостовериться, что все отмершие ткани удалены. Потому что стоит оставить хоть мельчайшую точечку, и гангрена снова начнет вас пожирать, пока вы не превратитесь в груду гнилого мяса. Я доступно объясняю?
Саймон медленно кивнул и прижал руку к груди, вцепившись пальцами в рубашку. Он поморщился от боли.
– Саймон, что с тобой? – встревожился Лиам.
– Это мое… Я справлюсь, Лиам, – прошептал тот хрипловатым голосом. – Думаю, это от неожиданности. Пройдет. Трудно смириться с таким, ты понимаешь. Что скажет Маргарет? Муж вернется к ней без одной ноги, вот радость‑то!
Лиам невесело улыбнулся.
– Ты прекрасно знаешь, что она выходила за тебя не только ради твоих ног, – сказал он, понимая, что это лишь пустые слова.
Как бы он себя чувствовал в таких обстоятельствах? Конечно, так же, как Саймон сейчас! Друг умоляюще посмотрел на него.
– Знаешь, Лиам, думаю, лучше бы я умер.
– Саймон, ты же не трус, – возразил Лиам, обнимая его за плечи. – Сегодня ты сражался как бог! Сколько проклятых sassannachs ты положил? Ну сколько?
Саймон попытался улыбнуться.
– Шестнадцать, – с гордостью сказал он. – Больше, чем при Килликранки, ты помнишь?
– Разве такое забудешь, дружище?
Лиам украдкой наблюдал за доктором. Тот уже достал жгут и приготовился наложить его на ногу. Саймон застонал от боли, но Лиам еще крепче обнял его за плечи.
– Тогда я положил всего одиннадцать, – продолжал раненый. – И все равно победа была сладкой! Эти трусы бежали от нас, как зайцы, вместо того чтобы сражаться, как мужчины! Ай! Что это он там делает?
– Тише, Саймон, он не делает ничего плохого. Маргарет будет тобой гордиться, когда ты вернешься!
Раненый усмехнулся.
– Ну да… Маргарет… Я по ней соскучился.
Доктор тронул Лиама за плечо, и тот сразу же обернулся. При виде стальной пилы и подпилков, красных от крови предыдущего пациента, которые доктор разложил на столе, предназначенном для проведения операции, он побледнел.
– Ему повезло – осталось еще немного опийной настойки.
– Не стану я ничего пить! – вскричал Саймон, снова пытаясь подняться. – Я же не баба какая‑то! – Он оттолкнул Лиама и тоже увидел внушающий ужас арсенал хирурга. – Господи!
Лиам сделал двум крепким парням, издали наблюдавшим за происходящим, знак подойти.
– Саймон, не дури, выпей глоток!
– Нет.
– Упрямая башка!
– Какой уж есть! Моя ненаглядная Маргарет тоже все время про это твердит!
Парни помогли Лиаму переложить раненого на стол. Прибежала маленькая пухленькая женщина и положила рядом с бадьей с горячей водой стопку почти чистых салфеток. Один из помощников хирурга поставил под стол мокрое от крови деревянное ведро и сунул в раскаленные угли жаровни прут, который служил для прижигания раны.
Остальные раненые смотрели на все эти приготовления с тревогой. Некоторые, бледнея от ужаса, нервно поглядывали на скальпели, ножи и зажимы, которые доктор начал раскладывать на чистой салфетке. Странное дело: в бою они бесстрашно шли на вражеские мечи метровой длины и острые, как бритва, а при виде махонького скальпеля становились белее простыни!
Доктор смочил водой льняную салфетку и обтер окровавленную ногу Саймона, которому вдруг стало ужасно страшно. Когда жгут был наложен, пришло время начинать операцию.
Лиам почувствовал, как внутри все переворачивается. Конечно, ему доводилось видеть отрезанные руки и ноги, но уж лучше пережить удар мечом, стремительный и резкий, чем вытерпеть длительную и болезненную процедуру ампутации. Взглядом он скользнул по сараю и увидел, что Дункан и Марион тоже наблюдают за происходящим. Девушка была так бледна, что, казалось, вот‑вот лишится чувств. Доктор хлопнул его по плечу, и Лиам вздрогнул.
– Мы готовы. Нужно подержать ему руки и ногу.
И он протянул Лиаму подрубленный по краям кусок кожи.
– Суньте ему в зубы.
Два вызвавшихся помогать парня крепко взяли Саймона за руки, а Лиам лег рядом с другом, обнял его за плечи и заговорил обо всем и ни о чем. О том, что доктор приступил к операции, он узнал, когда его бедный товарищ испустил душераздирающий крик и сразу как‑то обмяк. Пришлось позвать еще двоих парней, чтобы они помогли удерживать раненого на месте. У Саймона закатились глаза, голова безвольно повисла. Лиам испытал облегчение, когда понял, что друг потерял сознание. Но передышка оказалась краткой: Саймон медленно пришел в себя и, ловя ртом воздух, начал отбиваться, как дьявол.
– Я передумал, старик! Дай мне эту чертову настойку! Мне сегодня хватит… хватит боли!
– Поздновато, чтобы опиум подействовал. Нужно время…
– Дайте ему настойку! – закричал Лиам, поворачиваясь к бормочущему что‑то себе под нос доктору.
И сам того не желая, увидел ногу Саймона.
Над коленом зиял разрез, и кожа, отделенная от мяса, была завернута вверх, на бедро, словно кожица на яблоке. Посреди кровавой плоти виднелись разрезанные мышцы и белела очищенная от осколков кость – доктор работал очень чисто, несмотря на спешку. Лиам почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и отвернулся. Виски сейчас не помешало бы…
Помощник доктора влил Саймону в рот немного настойки. Тот захрипел и дернулся. Он был в полубессознательном состоянии. От ужасного скрежета Лиама бросило в холодный пот. Он сжал зубы. Рубашка на нем была теперь такая же мокрая, как и на Саймоне.
– Долго еще?
– Я еще не перерубил кость. Потом отполирую срез, перевяжу…
– Ладно, обойдемся без подробностей!
– Как пожелаете.
Скрежет пилы слышать было невыносимо. Многие вышли из сарая, а те, кто остался, судя по бледным лицам, собирались последовать их примеру.
В ведро упало что‑то тяжелое, и от этого звука Лиам вздрогнул и закрыл глаза. Теперь бедняга уж точно лишился ноги… Саймон слабо застонал. Лиаму показалось, что тело друга как‑то вдруг обмякло. Наверное, в спешке помощник хирурга дал ему лошадиную дозу опиума… «Спи, дружище! Тебе не нужно было переживать этот кошмар, чтобы доказать, что ты – мужчина!»
– С раной я закончил, – объявил доктор Нивен. – Тимоти, затяни жгут покрепче. Кровь все никак не остановится. Он теряет ее слишком много.
Послышался щелчок, потом ругательство и чей‑то испуганный возглас.
– Затягивай крепче, растяпа!
– Не выходит! Я не могу! Не найду артерию!
– Где второй жгут?
– Его взял доктор Шоу!
– Дай прут! Я не успел перевязать рану!
– Что случилось? – спросил Лиам, глядя на доктора.
– Жгут порвался, а я не успел…
Широко раскрытыми от ужаса глазами Лиам смотрел, как хлещет кровь, обливая доктора и обоих его помощников, которые в считаные секунды стали похожи на мясников, вышедших из бойни. Все трое были в панике. Лиам понял, насколько опасна эта ситуация для Саймона.
– Да сделайте же что‑нибудь! Или будете стоять и смотреть, пока из него вся кровь не вытечет?
Доктор наградил его злым взглядом, схватил помощника за руку и приложил его палец к тому месту, на которое следовало надавить. Потом взял железный прут с раскаленным концом. Лиам обернулся к Саймону, лицо которого приобрело странный сероватый оттенок. Тошнотворный запах паленого мяса достиг его ноздрей. Лиама затошнило. И в тот же миг он вдруг понял, что грудь Саймона не поднимается в ритме дыхания.
– Саймон! Саймон, дружище, ты меня слышишь? Не уходи, не надо!
– Не получается! – послышался из‑за спины истеричный голос молодого помощника хирурга.
Лоб у Саймона был мокрым и холодным. Парни, державшие его, отошли. У обоих лица перекосились от страха. Лиам перестал понимать, где он и что происходит.
– Саймон! О нет! Дружище…
На Лиама обрушилось отчаяние. Голоса и крики перепутались у него в голове. Рыдая, он упал Саймону на грудь. Сил больше ни на что не оставалось…
– Лиам!
Чья‑то рука опустилась ему на плечо, теплая, но твердая. На мгновение ему показалось, что это Саймон зовет, что все пережитое за последний час – глупая шутка и друг вот‑вот рассмеется при виде его перекошенной физиономии. Однако ничего такого не случилось. Первое, что он увидел, открыв глаза, было бледное лицо Саймона. Лиам застонал.
– Лиам, выйдем!
Крепкие руки помогли ему подняться. Аласдар Ог и Адам Кэмерон вывели его из зернохранилища на морозный ночной воздух. Сам не зная как, Лиам оказался сидящим на ящике со снаряжением, причем с бутылкой виски в руке. Он приложился к ней не один раз, свободной рукой утирая слезы. Однако боль утраты, которую ему довелось пережить, от этого слабее не стала. Грязным рукавом он вытер глаза и рот.
– Они убили их, Сэнди![60]– сказал он тихо, поднимая глаза на Аласдара, который смотрел на него с сочувствием. – Убили моего сына… и Саймона. Проклятая война! А у Дункана срезано пол‑лица! И все это – у меня на глазах! Я все видел, все, и ничего не сделал!
Адам присел рядом, взял у него из руки бутылку и тоже к ней приложился.
– Ты прав, Лиам, во всем виновата эта проклятая война. Но ты не виноват в смерти Ранальда и Саймона.
– Чертова война! Мой сын… погиб! Боже, за что? За что, Адам? Скажи!
– Скорее, ради кого… Король даже не удосужился приехать. Кто мне объяснит, почему он так поступает? Почти треть моего клана вырезали драгуны Аргайла. Они напали на нас и гнали до самой реки. Мы уже думали, что нам конец, но, к счастью, Аргайл объявил отступление, и мы остались в живых.
– Это случилось потому, что его левое крыло было разбито, – пояснил Аласдар. – Разбито наголо. И мы ждали на вершине холма, готовые начать новое наступление. И тогда Аргайл решил вернуться на позиции в Данблейне с остатками своих людей.
– Новый бой будет со дня на день. У нас большие потери, но все равно численный перевес на нашей стороне.
Аласдар взял бутылку.
– Ну, не знаю… Мар сейчас на совете. Мне еще не ясно, сколько людей на самом деле потеряли. Думаю, очень много. Капитан Кланранальда погиб при первом же залпе. Молодого графа убили, много наших попали в плен, как Страталлан с братом Томасом Драммондом.
– Кто еще из Гленко погиб? – спросил Адам.
Аласдар посмотрел на Лиама, но мысли последнего, казалось, были далеко.
– Мы потеряли девять человек, у нас двадцать три раненых и двоих не нашли. Но, судя по цветам на холмах Шерифмура, потери большие с обеих сторон, а у врага, думаю, даже побольше наших. Если учесть, что армия у нас изначально была вдвое больше, то в этом бою победа осталась за нами.
– Победа за нами? Что мы выиграли, Сэнди? Любому ясно, что в этом бою мы крутились, как волчок! Наше правое крыло разгромило левое крыло англичан, а их правое крыло – наше. Мы ничего не выиграли! Счет по нулям, если хочешь знать мое мнение! Аргайл получит подкрепление из Англии. А мы, что мы получим от Франции? Было бы справедливо, если бы к нам приехал король, которого мы возвели бы на трон! Тогда мы знали бы, ради чего сражаемся. Аргайл вернется и закончит начатое. Нас было восемь тысяч против четырех. И что? Мы даже не сумели их раздавить! Это совсем не то, что было при Килликранки!
Тягостная тишина повисла над тремя мужчинами, нарушаемая только плеском виски в бутылке, которую они передавали друг другу. Каждый вспоминал эпизоды из этого мучительно трудного дня.
Лиам уже начал ощущать на себе снотворное воздействие спиртного, этого извечного бальзама для душевных ран. Однако и виски не под силу было стереть из памяти ужасные картины, то и дело возникающие в его растревоженном разуме.
– Жаль Ранальда, славный был парень… Я знаю, нет слов, которые смягчили бы твою боль, Лиам, и все‑таки…
– Я хочу съездить в Гленко, – внезапно заявил Лиам.
– Нельзя, – отозвался Адам. – Это было бы дезертирство, а ты знаешь, что за это наказывают.
Лиам истерично захохотал, вырвал бутылку из рук Аласдара и глотнул еще виски, чтобы разум затуманился еще сильнее.
– Мне плевать на это, Адам! Я уже умер. Мне нужна…
Он замолчал на полуслове. Перед мысленным взором возникло лицо Кейтлин. По щеке его скатилась слеза.
– Она нужна мне, – пробормотал он с усилием. – Нужно сказать ей о Ране. Наверное, это будет самое трудное, что мне приходилось делать в жизни. Сказать то, что заставит ее сердце плакать кровавыми слезами…
Виски булькнуло в бутылке и обожгло ему горло. Но эта боль была ничтожна в сравнении с тем, что еще предстояло пережить.
– Я найду предлог для поездки, Лиам, – медленно произнес его двоюродный брат. – Ты, в конце концов, мой лейтенант! Я отправлю тебя с важным посланием к моему брату. Думаю, этого хватит. Но тебе придется вернуться.
– Я вернусь.
– Тебе хватит нескольких дней?
– Нескольких дней? Звучит неплохо, Сэнди.
Аласдар легонько сжал ему плечо, и Лиам вдруг почувствовал себя усталым, ужасно усталым. Он медленно встал, пошатнулся и упал на колени. Мир завертелся с ужасающей скоростью. Подступила тошнота.
– Тебе совсем плохо, дружище, – услышал Лиам сквозь окутавший его туман.
«Тебе совсем плохо», – повторил он про себя слова Аласдара и мысленно усмехнулся. С чего бы это? Все ведь прекрасно! Вот только вряд ли теперь он сможет заснуть без того, чтобы увидеть, как меч обрушивается на его сына. Из горла вырвался звук, похожий одновременно и на всхлип, и на истерический смешок.
– Лиам? Что с тобой, Лиам?
Лиаму показалось, что он проваливается в пустоту, но кто‑то успел подхватить его под мышки и заставил встать на ноги. «Оставьте меня в покое!» Однако руки продолжали крепко держать его.
Он попытался их оттолкнуть, но ничего не вышло.
– Тебе нужно поспать, Лиам. Виски ударило тебе в голову.
«Виски?» Он взял бутылку и уже поднес ее к губам, когда Адам придержал его руку.
– Лиам, легче не станет, поверь! Завтра, на больную голову, у тебя будет еще паршивее на душе!
Он на пару мгновений задержал взгляд на лице шурина, поморщился, вздохнул и отпил еще виски. Забыться… Больше не видеть этого ужаса… Не ощущать запаха битвы, пропитавшего одежду, запаха крови, экскрементов и обожженного мяса. Но все эти запахи никуда не девались, их невозможно было не ощущать, они словно бы издевались над ним, мешая впасть в спасительное забытье.
– Я не хочу просыпаться, Адам.
Бутылка выскользнула из рук и упала на землю. Невидящими глазами он стоял и смотрел, как янтарная жидкость выливается на траву. Именно так: ему хотелось уснуть и больше никогда не просыпаться. Адам присел, поднял бутылку и протянул ее Аласдару. Потом пристально посмотрел на Лиама:
– Дружище, возьми себя в руки! Я тебя не узнаю!
Честно говоря, он и сам себя не узнавал. Что с ним случилось? В прошлом ему приходилось переживать такие же страшные трагедии: массовое убийство жителей родной долины, смерть Анны и Кола, отца и сестры, Джинни. Теперь от него ушли Ранальд и Саймон…
Старые демоны вернулись и снова принялись терзать душу. Он ничего не сделал, чтобы помочь тем, кого любил. Безучастный зритель, застывший в оцепенении. Зритель, созерцающий нечто страшное, творящееся у него перед глазами. Вот кем он стал! Вот в чем была его ошибка! Тяжесть вины обрушилась на него, гнев мешал дышать. Словно комок, он катался туда‑сюда по горлу. Его невозможно было выплюнуть, и в то же время он душил его. Он виноват! Нельзя было оставлять Анну и Кола одних на рассвете того страшного дня! Нужно было собрать одеяла, увести их с собой, найти убежище и развести там огонь, чтобы им было тепло. Джинни? Нужно было удушить ту свинью, что насиловала его сестру, вместо того чтобы тупо наблюдать за происходящим. Он пошатнулся, колени его подогнулись. Адам что‑то сказал, но Лиам его больше не слышал.
Саймон… Нужно было помешать доктору, не дать ему отрезать ногу. Его друг был прав! Он никогда бы не смог жить по‑прежнему с одной ногой, он ведь хорошо знал Саймона! Кто знает? Может, рана зажила бы и все обошлось? Но он не послушался. И Ранальд… О боже! Все случилось так быстро! Он увидел, что драгун целится в его сына, а потом грянул выстрел. Крик застыл у него в горле. Он не смог предупредить сына об опасности. Потом появился второй драгун, с мечом… Лиам застонал. Его снова затошнило. Он увидел, словно наяву, как меч пронзает тело его младшего сына, и почувствовал, что смертоносный клинок разрубает и его тело. Своим бездействием он убил собственного сына! Он всех их убил, всех их, дорогих и любимых, которых ему довелось потерять. Они умерли по его вине! Если сам он не может простить себя, то как можно ждать, что Кейтлин простит?
Желудок свело судорогой, и природа наконец сжалилась над ним: началась рвота. Чьи‑то руки подхватили его и понесли. Он почувствовал, что его уложили на какую‑то подстилку, но где – он не понял. Впрочем, Лиаму было все равно, где находиться. Ему хотелось одного – спать, спать… и никогда не просыпаться.
Часть пятая
Избавь себя хотя бы от мук ревности; Если не можешь простить, забудь.
Альфред де Мюссе
Глава 14
Сердечная рана
Мокрый снег облепил окна. Кончиком пальца я провела по дорожке, которую оставил, нагревшись на оконном стекле, сползший вниз, к раме, комочек. Взгляд мой затерялся вдали, среди холмов Гленко, покрытых тонким белым покрывалом, и туч, таких тяжелых, что за ними не было видно горных вершин.
С того самого дня, как я вернулась из Курлоса, погода у нас стояла ужасная. Если день выдавался солнечным, на улице обязательно было холодно и земля скрипела под ногами. Если же становилось теплее, как сегодня, то снежное небо обрушивалось нам на голову, и бóльшую часть времени приходилось проводить в четырех стенах.
Свободного времени у меня стало так много, что я успела выткать и собрать два пледа, а основа для третьего уже была натянута на ткацком станке. Но я, сама не знаю почему, никак не могла взяться за работу.
За спиной у меня послышался смешок, и я вернулась к действительности. Отвернувшись от окна, я окинула взглядом кухню, в которой обычно проходили наши занятия, и нахмурилась. Все взгляды были обращены к Кенне Макдоннел. Девочка привстала с лавки и через стол тянулась к миске с яблоками. Когда она снова села, мордашка ее побледнела, а глаза расширились. С пронзительным криком девочка взвилась с места. Остальные дети захохотали, пытаясь спрятать лица в испачканных чернильными пятнами тетрадках.
– Нейл Макдоннел, ты… ты…
Она посмотрела на меня большими черными глазами, потом, с сожалением, на яблоко и потерла место пониже пояса.
– Нейл подложил мне гвоздь, миссис Кейтлин.
Девочка взяла со скамейки гвоздь и протянула мне.
– Это не я! – принялся обороняться ее брат. – Это Исаак!
– Неправда! – возразил Исаак. – Скажи, Элис, ты же все видела! Это Нейл подложил гвоздь Кенне на лавку!
Элис Макинриг посмотрела на младшего брата чуть насмешливо.
– Я не стану врать, чтобы тебя оправдать. Я писала упражнение и вообще ничего не видела.
Маленькое веснушчатое лицо Исаака покраснело. Он поджал губы и смерил сестру сердитым взглядом.
– Врешь! Ты не писала, а строила глазки Алексу!
– Исаак! – вскричала девочка, краснея от смущения.
– Довольно! – сказала я и хлопнула в ладоши.
Я обвела учеников взглядом, стараясь не улыбнуться. Упершись руками в бока, я придала лицу строгое выражение, раздумывая, как отыскать виноватого и разрешить конфликт.
– Давайте думать вместе. Если Элис строила глазки Алексу, как говорит Исаак, она не могла видеть, кто подложил гвоздь на лавку. И если Исаак в это время смотрел на сестру, как он говорит, то он не может быть виноватым. С этим все согласны? Значит, остаются Алекс, Кол и Нейл. Алекс и Кол сидят на другом конце стола… – Я посмотрела на Нейла, который уже уткнулся носом в тетрадку. – Значит, остаешься только ты, Нейл! К тому же ты сидишь с сестрой на одной лавке. Что скажешь в свою защиту?
Мальчик пожал плечами и сокрушенно улыбнулся.
– Простите меня, миссис Кейтлин!
– Это у Кенны, а не у меня нужно просить прощения. Это ей, а не мне, в мягкое место впился гвоздь!
При этих словах дети прыснули. Я давно заметила, что упоминание некоторых частей тела всегда вызывает бурю веселья, поэтому нарочно вставила это слово в свое маленькое внушение, чтобы разрядить обстановку. Но теперь пришло время снова вернуться к уроку.