-Вот не поверишь, земеля, в ту путину на «Водителе» у меня вышло аж десять тысяч. Только для меня они стали — как уши от селедки. Я полгода в море, а деньги жена получила по аттестату. Ну, прихожу. Здравствуй! – Здравствуй!- Деньги-то получила? – Получила.- А где ж они?- Да потратила.- И что ж купила? – Шубку купила.- А еще что?- Колечко с бриллиантом купила.- А еще что?- Ну…купила…-А мне ты что-нибудь купила?- Купила, - отвечает, - и дает, Андрюша, ты только вообрази! – Подает, мне, стерва, плавки. А я гляжу на них бирка с ценой: четыре рубля, тридцать копеек!
Погода переменилась. За окнами закрутила метель. Субботним утром утихло и все оказалось припорошенным снегом. В мягких сугробах ноги утопали по щиколотку. Когда они, оставляя на ступенях глубокие следы, спускались по лестнице в нижний поселок, какая-то крепко сбитая молодуха, остановившаяся передохнуть на площадке, весело подмигнула:
-Я не пойму, мобуть Новый Год на носу, а не майские праздники?
Они записались в библиотеку, располагавшуюся рядом с медсанчастью, где проходили медосмотр. Механик предвидел впереди воскресное безделье и Первомай. Обнаружил страсть к историческим романам.
- Чаплыгин! – Многозначительно закатил глаза вверх, унося под мышкой толстый фолиант «Степана Разина».
В довольно-таки скудной библиотеке Андрей набрал литературы о Курильских островах, о флоре и фауне морей.
Вечером, забравшись в постель, механик погрузился в чтение. Ночью, два или три раза просыпаясь от ощущения невыключенного света, Андрей наблюдал его потусторонний лик. Словно лунатик, тот поворачивал к Андрею голову с невидящими, расширенными глазами, за которыми угадывались отблески нетутошних картин, и механик опять утыкался в книгу. Чиркала спичка о коробок. Куря папиросу за папиросой, механик, когда догорала очередная, отхаркивался, аккуратно опускал на головку папиросы зеленую, из-за нездоровых, прокуренных легких, слюну, и вклеивал окурок на стоящую перед ним тарелку. Утром та походила на ощетиненного ежа. Сам механик спал как убитый. Андрей не стал его будить, а отправился на прогулку. Вчерашний снег уже растаял. Было промозгло и серо. Внизу, под скалой, где ветра было меньше, ползал туман. За пределами поселка началось лукоморье — тот самый широкий вогнутый пляж залива, что использовали вместо асфальтированной дороги. Андрей шел у самой кромки воды. От выброшенных на темный песок водорослей пахло йодом, под ноги попадались ракушки и обрывки выброшенных волнами сетей. По правую руку, за полосой пляжа, вдоль берега тянулась аллея странных, невиданных сосен: низкорослых, очень пушистых и с длинными иглами. «Японские» - мысленно определил их Андрей. Километров через пять пляж кончился. Стеной вырос яр. Отсюда дорога уходила вглубь острова. Здесь Андрей остановился, это было то самое место, куда выскочил автобусик, везший из аэропорта. Отсюда Андрей не пошел по дороге, а продвинулся еще по берегу, здесь уже не было песка. Под небольшим обрывом море сразу стало глубже и обнаружилось, как прозрачна и чиста в нем вода. Еще сотней метров дальше, меж береговых валунов на поверхности воды колыхались и звенели о валуны консервные баночки. Новенькие, чистенькие, пустые, они сверкали луженой жестью, шевелились живым ковром, переговаривались между собой мелодичным шепотом, стукаясь боками. Случайно потерянная каким-нибудь плавзаводом партия заготовок? Далеко, в огромном заливе, на рейде был виден стоящей на якоре наверняка большой кораблик, они приплыли оттуда? И продолжали дружелюбно держаться вместе.
Неожиданно распогодилось. И окружающая природа точно пробудилась, предстала во всей красе. Пестро-рыжие валуны, изумрудная вода, ярко зеленеющие сосны на скалах. А позади, и вовсе ждало чудо: из дали, словно сахарная голова, белоснежно сиял ровный, царственно величественный конус. Все сошлось одно к одному: «Тятя». И Андрей радостно засмеялся.
Оказалось, чтобы увидеть Тятю, всего лишь была нужна хорошая погода. До него было шестьдесят километров.
За воскресеньем последовали два дня Первомайских праздников. Контора и медсанчасть опять не работали. Между тем кончались последние объединенные копейки совместного капитала. Закупками провианта отныне безраздельно ведал Поляков. Андрей уступил свое право после того, как механик в пух и прах раскритиковал его за пять копеек, бездарно растраченных на квашеную капусту.
- Мы б на этот пятак знаешь, сколько б могли накупить!
-Да, это я дал маху, - искренно переживал Андрей.
Теперь, поджидая возвращения коллеги из магазина, он поглядывал в окно. Вечерело. По радио негромко шла музыкальная передача. Неожиданно — услышанное поразило. Окно выходило на юго-запад, и там, где не застилала серая муть туч, тяжелый пурпур заката переходил в оттенки лилового. Темные, с низкими лохматыми животами, тучи ползли над заливом, по которому гуляли свинцовые волны, кое-где до черноты спрессованные шквалом. За стеклом беспокойный ветер кружил снежные заряды. «За то, что только раз в году бывает май, за блеклую зорю ненастного дня, кого угодно ты, на свете обвиняй, но только не меня, прошу не меня» - спокойный и добрый голос словно был порожден его собственным, внутренним состоянием. Созвучие мира за окном, этой побеленной, пахнущей известью чистой комнатки на краю света, подзынкивающих от ветра стекол и состояния души было поразительным. Открытая надежде и лишенная горечи, песня была как пахнущая известью чистая комнатка на краю света среди огромного правдивого мира, вместе с его суровостью, справедливостью и добротой. Кроме главного — нынешнего и будущего, — за словами песни, несомненно, лежало и отставленное позади прошлое: ни на кого Андрей не держал зла, ни кого не собирался судить. «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной». Вдруг захотелось подарить человеку, написавшему песню, последнюю рубаху. Желание позабавило. Не даром еврейская мудрость гласит: «Щедрее всего тот, у кого ничего нет». Однако порыв был совершенно искренним. Для него действительно было б удовольствием отдать тому человеку последнее, пусть остался б голым под этим небом. «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной».
Анатолий Поляков возвращался из магазина. В окно было видно как, одной рукой удерживая на голове шляпу, и наклонив лицо вниз, чтобы уберечься от налетающего вместе с ветром снега, он таранит непогоду, подпрыгивая на ходу, как задиристый петушок. Во второй руке у него была авоська.
Странные у них установились отношения. Хотя говорил в основном механик, Андрей в их компании был вроде как старший брат.
- Прибыл! – Поляков закрыл за собой дверь и отряхивал с полей шляпы снег. - Купил четыре селедки, на двадцать две копейки, и пол буханки хлеба. Итого — тридцать шесть копеек!
С гордостью он принялся рассказывать подробности рейда: как выбирал селедок, воюя с продавщицей, как колебался, не зная, сколько брать хлеба: буханку или половину?
-И тут я подумал, лучше завтра свеженького прикупим!
- Правильно.
На плитке закипел чайник.
-Красота! – наслаждался ужином Андрей.
Поскольку стола в комнате не было, пиршество было накрыто на тумбочке механика, тот сидел подле нее на своей кровати. Андрей же оседлал стул.
-Погоди! Еще не так заживем! – механик прихлебывал чай. – Завтра, как рыбаки с моря придут, на причал пойдем, камбалы попросим. Должен же кто-нибудь у них на камбалу ходить?...Эх, заживем мы с тобой, земеля! Зубы отремонтирую, тут летом приезжает один коновал, отремонтирую. А то гляди… - Распахнув рот, пальцами принялся шатать передние зубы. Желтые, они неприятно и неестественно качались с удивительной амплитудой.
– Выдышь? Выдышь?
-Прекрати, Толя, прекрати! – сердился Андрей. – Показывал уже!
Из-за этой особенности зубов механик не мог ни грызть, ни, толком, жевать. И при трапезе, к обоюдному удовольствию, для Андрея с хлеба срезали хрустящие корочки, механику же оставался мякиш.
-Заживем, Андрюша! – Будущее рисовалось механику в самых радужных тонах. – Найду себе старушку, что б дети взрослые были, а то с малыми детьми баба – не баба!…
За окном потемнело.
-Тебе тоже бабу найдем, - великодушно вспомнил мечтатель о компаньоне.
В сумерках к куцему колхозному причалу подкатил маленький, невзрачный кораблик, покрашенный черным. Через оконное стекло слышалось мерное постукивание двигателя. Из короткой, тонкой трубы, возвышающейся над рубкой, рваной струйкой вился дымок.
- Вот, ты все спрашивал «эРБушка, эРБушка» – вот она! - указал механик.
- Да? – Андрей даже привстал, недоверчиво разглядывая низенький, едва ли на метр поднимающийся над водой корпус. Похожая на будку рубочка. Мачта. Грузовая стрела. Нет, две грузовых стрелы. Как будто б истасканный колхозный тракторок. Не верилось, что подобное суденышко способно ходить в суровое море.
- Э, земеля, плохо ты об эРбушках думаешь! – усмехнулся его сомнениям механик, - Это, земеля, -- мореходы! Чтобы эРБушка на дно пошла — таких случаев на перечет! Вот те, которые побольше, «двести двадцати пятки»-- те, бывает, и того…Раньше, так вовсе часто пузыри пускали, у них рубки тяжелые, они в шторм и переворачивались, так что пришлось им балласта добавлять, а чтобы «малыши» топли — не-ет!
-А как ты говоришь эРБушка, а на носу написано МРС? – разглядел Андрей.
- Ну, это так, разница, - Анатолий Поляков осторожно положил в рот кусок ароматного хлебного мякиша.
Для продления удовольствия ужина, Андрей держал последнюю корочку за щекой, посасывая, как конфету.
Механик рассказывал, что эРБушка — это Рыболовецкий Бот. И по правилам регистра может заниматься только прибрежным ловом. А чтобы идти в море, надо именоваться «сейнером». А чтобы назваться сейнером, кораблю полагается иметь камбуз, гальюн. Вот и сделали рубочку чуть подлиннее и вгородили туда две конурки: якобы камбуз и якобы гальюн. Мелочь, а для регистра уже другой коленкор: то — бот, а это — сейнер.
Опять под тобой задрожал стул. Тускло светящая лампочка, спускающаяся с потолка на проводах,--абажура не было,- закачалась.
- Э-э! Не обращай внимание! - Не унывал механик, - Здесь трясет по три раза на дню!
Это действительно было так. Маленькие, карманные, землетрясения происходили почти ежедневно.
В двухэтажном, дощатом доме, одиноко стоящем на обдуваемой ветрами скале, на первом этаже горело окно. За ним, раскрасневшийся рыжеусый человек и разлохмаченными жидкими рыжими волосами, с лицом иссеченным мелкими морщинками, рассказывал и рассказывал слушателю.
- …Один только случай и был с «малышами». Вели тогда сюда на Кунашир с Сахалина целый караван эРБушек, на лов сайры. А чтобы они не разбрелись по морю как стадо баранов, сошвартовали цепочкой одного за другим, и большой морской буксир их потащил. А штормило, и ночь была. Ну, первая эРБушка нырнула в волну — и пошла под воду как траловая доска: буксир-то тянет. Вторую за собой утянула, та — третью…Когда на буксире спохватились, было поздно: ни одного человека не спасли. Экипажи спали, так во сне и утонули.
- Завтра с утра «бак-анализ» сдавать пойдем! – перед сном браво сообщил механик и напугал подробностями.
- Неужто и вправду в задницу палец засовывать будут? – Возмущенно не верил Андрей, плохо представляя процедуру медкомиссии.
- А как? – Посмеивался рыжеусый, которому все это было многократно знакомо, - А вдруг у тебя там нет микрофлеры?…А тебе-то что, твое дело — подставлять, пусть нюхают, если им нравится!
- Засранцы! – Среагировал Андрей. И заулыбался: у приятеля, Крича, случай был, в больнице… тот рассказывал: «ну чего ты идешь, как оттраханный?»
Еще через день, на втором этаже конторы диспетчер, она же и кадровичка, Зинаида Петровна, одев наушники, с микрофоном в руках сидела перед мигающей огоньками рацией и вела разговор с кем-то невидимым.
- Матроса? Нет матросов, Сан-Саныч! Ну, нет людей, ни одного! – огорченно покусывая крашеные губы, она краем глаза увидела заглянувшего Андрея, спросила в микрофон: - А что с Головиным? А-а, руки…- Повреждены руки?...- Понимая, кивнула головой и, прикрыв микрофон рукою, обернулась: - Ну, как у вас дела?- Угадав ее мысль, Андрей протянул оформленный санитарный паспорт.
- Сан-Саныч, есть матрос, - чиркая в своих бумагах, сообщила она в микрофон. - Будет замена, подходите.
- Пойдете на МРС-015, - протянула Андрею записку, по которой на складе ему должны были выдать рыбацкую робу. - Сейнер хороший, - улыбнулась доброжелательно, - может быть на нем и останетесь…
Висящая в коридоре конторы на почетном месте доска показателей с итоговыми данными путины прошлого года, указала, что по улову, «015-й» занимал четвертое, последнее место, в конце группки «двести двадцать пятых» сейнеров, но обгонял «малышей», МРС-80.
-Это ничего не значит, - Уверенный в себе моряк объяснил Андрею, что экипаж сейнера полностью поменялся. Капитан Сан-Саныч Самоц только что вернулся с материка после четырех лет отсутствия: думал, что уезжает на Большую Землю навсегда, а вот… Сейнер-то ему дали, а прежний экипаж его весь разбежался. Только Леха Головин вернулся к нему. «Ну, Леха — лучший матрос флота!». Так что набранная им команда сейнера — новобранцы-новички. Сообщил, что «015-й» уже почти месяц, как спущен на воду. Повторил про сейнер:
- Только и есть один Леха Головин, остальные — салажня!
На складе, дрожащему от радостного возбуждения Андрею, выдали новенькую ярко оранжевую рыбацкую робу: клеенчатые штаны по грудь и клеенчатую куртку с капюшоном; новые «рыбацкие» высокие резиновые сапоги с ботфортами-отворотами и лимонно-желтые рыбацкие перчатки. Прочная ткань их основы снаружи была защищена сплошным слоем резины. Резина была не гладкая, а вся в мелких пупырышках: чтобы в руках ничего не скользило. Красивые и мощные перчатки были снабжены обшлагами, которые натягивались на руки по локоть, и должны были защищать от попадания внутрь воды.
- Трофейные, японские. - Уважительно сообщила о перчатках кладовщица.
Сейнер надолго прилип к огромному мрачному, обшитому рваным железом причалу рыбозавода. Андрей дожидался его на колхозном пирсе, их разделяло метров сто пятьдесят. С моря холодно дуло. И он плотнее запахивался в плащ. Заявившись на колхозный причал часа в четыре после полудня, он, то сидел на толстых бревнах, под которыми разговаривала вода, то полулежал на досках, чтобы ветер не так выдувал тепло. Можно было б дожидаться сейнера, выглядывая из окошка комнаты, - до конторы было рукой подать, однако сейчас его отсюда можно было стащить только на аркане. Дождался. Наконец, в море появился одинокий кораблик. Приблизился, вырос. Однако, направился не к колхозному пирсу, а к причалу рыбозавода. «На разгрузку» - догадался Андрей. Двухэтажная рубка сейнера, непропорционально массивная для короткого, метров двадцати пяти длиной, корпуса, высотой только-только доставала вровень с обрезом ржавой махины. Гортанно покрикивающий здоровяк в тельняшке, на голову возвышаясь среди других членов команды, командовал разгрузкой. Сверху, с причала рыбозавода подъемный кран с грохотом опускал на палубу объемную железную бадью. Человек пять команды, орудуя чем-то вроде совковых лопат, только каких-то странных, наполняли ее рыбой. И кран уносил бадью наверх.
Засучив рукав плаща, Андрей взглянул на часы. Посмотрел на ладонь, на пальцы руки, вспоминая полученные на «шабашках» шрамы… «Придется вам опять поработать».
Стало видно, что разгрузка идет к концу: люди на палубе сейнера словно расслабились. Их движения замедлились, перестали быть исполнительно четкими. Зародился и быстро стал густеть вечер. Здоровяк в тельняшке на палубе сейнера начал разматывать шланг. «Мыть палубу» – догадался Андрей. Из шланга ударила струя, одновременно, сейнер пришел в движение, отшвартовываясь от глыбы. Андрей на причале старался не шевелиться, сберегая последние крохи тепла. Совсем стемнело.
Черный силуэт надвигался на пирс. В глаза ударил свет прожектора включенного на сейнере. В отблесках света, здоровяк в тельняшке возился на носовой палубе с канатом в руках. Хрустнуло дерево причала. Борт сейнера скользит по бревнам и останавливается. Сейнер чуть отодвигается назад. Хлюпает вода. Тепло запахло выхлопом дизеля. Матросы, перекрикиваясь, обтягивали швартовые. Неожиданно все смолкло. Прожектор погас, и мир словно провалился во тьму. Андрей стоял у борта сейнера, досадуя, что не решился заговорить. Сноп света вырвался из открывшейся двери, и вместе с ее лязгом опять пропал. Оказавшаяся на палубе темная, сутулая фигура двинулась к корме.
-Простите, как мне увидеть капитана? – собственный голос прозвучал излишне звонко, выдавая волненье.
Фигура медленно останавливается. Человек не спеша повернулся, помедлил, как бы раздумывая, ответил спокойно и угрюмо:
- Я капитан.
- Так меня к вам направили, - тихо и, теряясь, сказал Андрей. Приподнятость духа только что владевшая им показалась смешной и нелепой. Кому нужен неопытный матрос? Вообразилось, что пока он дожидался на причале, в «кадрах» все переиграли, отыскался опытный мореход, и море, уже открытое ему, опять отступает. Тело стало жестче, а рассудок — холоднее; он привычно готовился к борьбе.
- Хохлов? – в голосе прозвучало любопытство. Человек на борту, видимо, разглядывал его. Потом нагнулся, проверяя, как задан кормовой швартовый, и, вздохнув, буркнул: - Завтра в пять утра быть к отходу.
Глава 9.
Без четверти пять утра Андрей прыгнул на борт сейнера. Рассвет никак не мог пробиться к Земле, точно на дно гигантской посудины, заполненной тяжелым туманом. Безлюдье. По пути из конторы Андрей не встретил ни единого человека. И сейнер как будто спал. Ночью Андрей, которому, в ожидании, не удавалось толком уснуть, несколько раз выглядывал из окна комнаты и видел замерший у причала темный силуэт.
Все двери, ведущие в крашенную серой краской массивн ую, двухэтажную рубку, были закрыты. Пытаясь вспомнить, из которой вчера выходили люди, Андрей повернул задрайку. Дверь открылась. В коридорчике в свою очередь было несколько дверей. Налево — оказалась какая-то кладовка. Справа, вниз, в темноту уходил трап. Оттуда дохнуло соляркой. Вероятно, то была дорога в машинное отделение. За дверью прямо Андрей наткнулся на бреющегося человека. Не ожидающий его появления, человек вздрогнул, однако не отнял электробритву от щеки. Помещение было не личной каютой, а, скорее, кают компанией. Длинный обеденный стол. Стационарные лавки по его сторонам. Холодильник.
Человек косился на него уже с любопытством.
-Хохлов?
Андрей узнал вчерашний голос.
-Да.
-Документы с собой? - Человек неторопливо выдернул из розетки шнур электробритвы, и сел на лавку, намертво приделанную к стенке, откровенно разглядывая новобранца.
Андрей в свою очередь разглядывал капитана. Вероятно, лет сорока пяти, ссутулившись, тот сидел почти неподвижно. Если бы не живые огоньки, пробегающие в притушенных глазах, выглядел бы вовсе угрюмым.
- Паспорт? – человек протягивает руку за документами. - Значит, в море не был…- Звучало скорее как досадливое утверждение, нежели вопрос.
Андрей пустился что-то объяснять. Упомянул про парусный спорт, про волны. Детский лепет. Под испытующим взглядом было неуютно.
Не дослушав, капитан вздохнул, вставая:
-Будешь приготовлять пищу.
-Да я бы хотел на палубу. – Андрей попытался возразить, невольно отметив для себя употребленный капитаном оборот «приготовлять» вместо «готовить».
- Потом пойдешь и на палубу. – Казалось, капитан удовлетворился внешним осмотром, по крайней мере, не выказывал недовольства.
Камбуз оказался рядом, за открытой направо дверью.
-Приходилось приготовлять? – Показывая устройство электроплиты, посуду и хранилища продуктов, немногословный капитан опять взглянул с любопытством.
Не хотелось отвечать ни «да» ни «нет», потому готовить для команды судна совсем иное, нежели пожарить себе яичницу.
Для начала, Андрей поставил на плиту чайник. Плита и посуда были приспособлены к качке. Отверстия в крышке-держателе плиты, ободки на днищах кастрюль были таковы, что посуда вдевалась в плиту, надевалась на пятаки расположенных сантиметрах в пяти ниже уровня стола плиты, электронагревателей. При таком способе-конструкции кастрюли могли слететь, только если бы сейнер лег на бок. А чтобы содержимое не разливалось при качке, нержавеющие кастрюли, непропорционально высокие, торчали над плитой как пароходные трубы. И были снабжены плотными крышками.
Просыпалась команда сейнера. С полотенцем на шее, по трапу, откуда-то снизу, в кают-компанию выбрался и проследовал куда-то дальше долговязый, конопатый совсем молоденький парень. За ним поднимался широколицый брюнет постарше, с большой круглой косматой головой, широким лицом, обрамленным гусарскими бачками, с мыльницей и полотенцем в руках. Он бормотал вдогон первому что-то ворчливо-шутливое. Короткой шеей, покатыми плечами, открытыми из майки, походкой вперевалочку, — напомнил медвежонка (все-таки он был не так тяжел, как медведь). Следом выскочил похожий на обезьянку, маленький смуглый южанин, мальчишка с копной жестких черных волос. Его личико едва вмещало глазищи и рот до ушей. Он на пару секунд задержался, разглядывая Андрея, дружелюбно сказал «вай!», опять расплылся широченной белозубой улыбкой, и исчез в умывальной. «Малыш, каким ветром занесло тебя сюда, в эти края?»
Андрей осваивался в своем хозяйстве. В большой иллюминатор проникало достаточно света. Сам камбуз был не слишком просторен. Разделочный стол являлся одновременно тумбочкой для хранения крупы. Здесь была и своя дверь на палубу. Однако, судя по тому, что она была наглухо задраена, ею пользовались редко. Зато стальная дверь в кают-компанию, похоже, никогда не запиралась. В открытом состоянии ее даже при качке удерживал массивный крючок. Как раз на ее незадействованную задрайку, с тылу, Андрей повесил новенькую, оранжевую рыбацкую робу.
Суета вставания команды улеглась. Корпус сейнера приятно задрожал. Береговой пейзаж за окном круглого иллюминатора качнулся, поплыл, начал меняться. Экипаж разошелся по своим делам. В кают-компании остался только пухлощекий, кареглазый паренек. Доброжелательно поглядывая на Андрея, он извлек из-за двери морскую швабру и принялся надраивать стальной пол. «Быть может, это юнга?» – Уж слишком по юношески выглядел румянец на его щеках, а гладкий подбородок, похоже, еще не знал бритвы.
Сейнер делал разворот, чтобы выйти из бухты. Вдруг началось непредвиденное.
Корпус легко скользил по воде. Дверь кают-компании по правому борту, выходящая прямо на палубу, была открыта. Что судно быстро движется, было понятно по летящим мимо клубам тумана. Однако буквально через минуту ощущение плавного полета изменилось. Не снижая скорости, сейнер продолжал бег, однако теперь будто ухнул в пропасть с горы, одновременно заваливаясь на бок; и тут же начался упругий взлет вверх, так, что пришлось напрячь ноги, спасаясь от невольного приседания.
Из-за прикрывающего бухту мыса сейнер выходил на океанскую зыбь. Ужас заключался в том…. Неожиданный позыв рвоты Андрей едва успел остановить. Морская болезнь, Андрей столько слышал о ней. Но чтобы так скоро? Ведь они только отчалили, едва-едва отошли от берега, который вот он в иллюминаторе — рукой подать.
Упругие раскачивания теперь перемежались резкими ударами валов о корпус. Качка стала хаотичной. В иллюминаторе и в двери —тучи на небе сменяла пенящаяся вода. Позывы рвоты становились чаще и сильнее. Неодолимо сильнее. С каждым взлетом и проседанием корпуса, взлетали и проседали все внутренности тела. Голова замутилась. В темечко словно забивали клин. «Так, забавно, Сколько-то времени он продержится. А потом?» Может закричать: «Высадите меня!»
«Господи!» Он выскочил на палубу и перегнулся через фальшборт. «Нет, так дело не пойдет: нельзя, что бы тебя таким видела команда». Вернувшись в свои апартаменты, он освободил, повернул и на задрайку закрыл камбузную дверь в кают-компанию. Оказалось, за дверью на ребре жесткости сидел маленький-маленький засушенный крабик. Как паучек. Он будто его ждал.
- Ну что, приятель? - обратился к нему Андрей.- Затаился? Возьми меня в компанию, я тоже затаюсь.
И смех и грех: Черт! Дьявол! Что делать? Выпрыгнуть на берег?- Он чуть ли горько не захохотал: Полгода ожиданий, долгого пути сюда, надежд и сокровенных мечтаний— и все для того, чтобы быть погребенным под одолевшей мукой? Черт! Дьявол! Зубы стиснулись едва ли не до хруста.
Андрей уселся на табурет, поставив перед собой два предмета: блестящую нержавеющей стали трубу-кастрюлю, и бросал в нее очередную почищенную картофелину: на обед он намеревался сварить для команды суп. Рядом стояло, елозило от качки по железному полу, помойное ведро: в него падали очистки. В него же он выворачивал свои внутренности. Главное было не перепутать: куда картошку, куда — блевать. «Так —картошку…Эй, не путай!» Это требовало большого напряжения— при сумасшедшем-то треске головы. Андрей открыл личную, камбузную дверь на палубу, зацепил ее там, на палубе, на крючок — сразу стало чуть полегче: в камбуз ринулся свежий, холодный ветер, выдул весь жар. Теперь, для того чтобы опорожнить ведро, ему не надо было проходить через кают-компанию, мимо команды, которая периодически там собиралась. Позывы рвоты не проходили, да вот только ему уже нечего было из себя выдавливать, кроме какой-то желчи или слизи. На второе он сварил макароны, а в духовку камбузной печки, на противне, отправил здоровенный кусок мяса, взятый из холодильника, обильно начинив его луком. Решил, что порции нарежет потом, когда мясо запечется. По-хорошему, начинять мясо надо было бы чесноком,(так делала его мама, он подсмотрел) однако в припасах такового не оказалось. Они были в море уже часа два с половиной, когда в открытой двери камбуза закачался вверх-вниз конус огромного вулкана: сине-белый Тятя, в снежной мантии. Казалось, до красавца рукой подать,- вулкан высился на берегу милях в полутора от сейнера. Однако любоваться ни сил, ни времени не было.
Обед прошел без сучка, без задоринки. Моряки были веселы, гомонили, шутили, посмеивались друг над другом, толкались локтями. Все, кроме угрюмого капитана—были молодые ребята. Постарше Андрея был, разве, — матрос в длинном почти до колен свитере толстой вязки. У него на лбу начинались небольшие залысины.
Краем глаза взглянув на работу экипажа на палубе, Андрей видел: тот колдовал над тралом. В работе были задействованы все члены экипажа. Сейчас они были без роб-непромоканцев: в кают-компанию входить в них возбранялось. Двое-трое—казались совсем молодыми.
Так потом и оказалось: живчику-малышу, кудряво-чернявому узбекчонку, старпому Рахиму Аширмухамедову и второму механику сейнера — Саньке Мошеву, было по восемнадцать. Оба только что пришли из мореходки, для обоих это было первая путина. И для Игорька Стрельникова(это тот паренек, который утром орудовал шваброй) тоже была первая путина: он отслужил на Кунашире срочную службу и остался, решив хлебнуть морского счастья. Ему только что исполнилось двадцать.
На Андрея никто не обращал внимания. Он действовал как безмолвный стюард. Только широколицый, черноволосый парень с покатыми, как у медвежонка плечами, взглянул внимательно. Да капитан, спустившись из рулевой рубки по трапу в кают-компанию, на секунду замер в изумлении:
- Андрей, ты чего это какой-то зеленый?
Гордо, как сфинкс, Андрей промолчал и с каменным лицом поскорее постарался удалиться в свои апартаменты, закрыть железную дверь: к приятелю -- паучку-крабику. Если бы он попытался открыть рот, его бы вывернуло.
Запеченное мясо удалось. Сочное, пропеченное, было соблазнительно даже на вид. Андрей понял это, еще когда нарезал его на порции: каждому члену команды по куску. Кроме него моряков было еще восемь. Ну, себе он, по понятным причинам, не отрезал.
А запах? Это был его первый кулинарный опыт, и получилось.
Глава 10.
Три перышка. 28 апреля «2002 года.
Все войны, все революции — не попытка ли повернуть время в иную колею, толкнуть время?
- Ну что, куда пойдем? – Андрей осторожно поставил на ноги свою младшенькую, только что вынесенную им на руках из подъезда. По свойски, подмигнул девочке, которой минувшей осенью исполнилось три года. И вздохнул.
Двадцать восьмое апреля 2002года. Суббота. Без пятнадцати минут девять часов утра. Старшие дочери только что ушли в музыкальную школу. А его с Машенькой Вера отправила гулять, чтобы они подышали воздухом и не мешали затеянной ею уборке дома.
Хотя на московском многоэтажном дворе полу колодце и казалось сумеречно, день обещал быть погожим. Задерешь голову – откроется голубой квадрат неба. Во двор с трех сторон окруженный сросшимися тяжелыми домами постройки пятидесятых годов, даже весной солнце заглядывало лишь после полудня и то ненадолго. Всегда казалось здесь тесно и грязно. Редкие полу обломанные, больные деревья; на газоне — чахлые пучки травы; зато полно собачьего кала, мусора и битых бутылок, особенно этого добра много по весне, когда сходит снег. Надо вырасти в таком дворе, как выросла жена, чтобы мало-мальски его любить. И хотя днями тут с колясочками прогуливались молодые мамаши, девчонки качались на качелях, на лавочках сидели старушки, а мальчишки за железною сеткой площадки до темноты гоняли футбол, каждый раз он старался не задерживаться тут, выбирая для прогулок с дочерью место под солнцем, под небом.
Утро выходного дня, и вокруг пока не было ни души. Только в дальней стороне двора, подле мусорных бачков, ширкал метлой молодой очкастый парень-дворник, приезжий из «ближнего зарубежья». Да на оконечности дома, которую, добираясь к метро, непременно надо обогнуть, точно кораблю штормовой мыс Горн на пути из Атлантики в Тихий океан, уже дежурила парочка местных алкоголиков, стреляющих там мелочь на пиво.