П окинув страну Бапенде, я направился на север, через Габон вышел к городу Порто-Ново на берегу Гвинейского залива и отсюда направился к Уйду, печально знаменитый центр торговли рабами во времена ловцов «черных птиц». У меня была особая причина посетить «берег рабов» и особое приглашение.
Причина эта состояла в том, что мне сообщили о воскрешении фантастического «фестиваля сомин», «ежегодного празднества», как его называли в дни работорговли. Это был удивительный танцевальный праздник, сопровождавшийся раньше обильными человеческими жертвоприношениями, когда на рыночной площади Абомеи, столицы Дагомеи, рубили головы сотням людей в дань предкам короля. Позднее людей заменили овцы и быки, но даже и в этом модифицированном варианте подобного кровавого представления нельзя было увидеть нигде в мире.
Специальное приглашение мне прислал принц Ахо, дагомейский номинальный правитель территории, известной под названием кантона Умбегейм. Я писал ему в надежде получить информацию о некоторых обрядах, до сих пор еще существующих в Дагомее. Он ответил, что я могу приехать и увидеть все собственными глазами. В то время я изучал африканские ритуальные обряды и поэтому направился в печально знаменитый центр торговли рабами, от которого пошло название «берег рабов».
Дагомея известна по трем причинам. Исторически она приобрела мрачную известность как центр работорговли в Западной Африке. Здесь также процветало «общество леопардов» — секретная секта зверопоклонников, которым приписывалась способность обращаться в зверей. Отсюда берет свои истоки культ вуду — культ поклонения мертвым.
В Африке, вероятно, нет более живописной страны, чем Дагомея. Хотя Дагомея теперь французский протекторат, она управляется по французским законам прямым наследником одного из древнейших королей Дагомеи.
Легенда гласит, что когда основатель Дагомеи, король Дако был смертельно ранен в битве, он подозвал своего старшего сын передал ему свои амулеты, меч и скипетр и завещал «оставить Дагомею большей, чем ее принял». Это завещание по традиции передавалось от одного короля к другому, и каждый последующий владыка увеличивал страну за счет захвата соседних территорий, свое богатство — за счет торговли рабами; и границы Дагомеи достигли наконец побережья океана.
Девять сменившихся после Дако королей увеличивали власть, силу и богатство этого маленького африканского королевства. И только в конце XIX века французы встревожились и низложили Беганзину — десятого короля. Они основали кантон Умбейгем во главе с «вождем кантона». Наследники Дако довольствовались теперь положением правителей, подконтрольных французским властям.
В Уиде меня ожидал предоставленный в мое распоряжение принцем автомобиль с шофером. Дорога до Абомеи шла по покрытым буйной растительностью холмам, перемежавшимся долинами с хорошо ухоженными полями кукурузы и рощами масличных пальм. Однако за узкой прибрежной зоной простирались мрачные джунгли долины Нигера, куда на протяжении столетий из чужестранцев проникали только работорговцы-арабы да искатели приключений из западных стран. Здесь господствовали самые мрачные из древних культов, таинственные обряды поклонений и фетишей и внушавшие ужас приемы черного колдовства. Колдуны и фяахари процветали здесь как нигде в Африке.
Наконец автомобиль остановился перед домом европейского типа, который был предоставлен в мое распоряжение. В нем были даже такие дары цивилизации, как ванна с душем и большая деревянная кровать с ручной резьбой. При входе в дом нас встретил вырезанный на деревянной панели барельеф леопарда — напоминание о том, что дом принадлежит секретному «союзу леопарда», обрядные церемонии которого относятся к числу самых зловещих в Африке.
Не успел я освоиться с домом, как прибыл посланец, и я отправился с ним во дворец. Мы прошли через несколько залов или внутренних двориков, окруженных глинобитными стенами высотой до двадцати футов. Тронный зал принца почти не отличался от большой прихожей, если не считать того, что к наружной стене примыкала большая веранда. В зале стояли громоздкие резные столы, кресла и статуи. На большой скамье, покрытой леопардовой шкурой, сидел полный, добродушной внешности негр — то был мой любезный хозяин — принц.
Выглядел он весьма живописно. В дни своей молодости, как мне говорили, это был стройный жизнерадостный человек с изысканными манерами, пользовавшийся популярностью в самых избранных кругах Парижа. Свои манеры он сохранил, но приобрел чудовищные размеры. В нем было около пяти с половиной футов роста и вес не менее 250 фунтов. На голове красовалась высокая белая шляпа с золотым шитьем, а на плече, как ружье, он держал скипетр, украшенный мелкой резьбой, видимо гербами его предков, который должен был указывать на высокий ранг его владельца.
При моем появлении принц скатился со скамьи и, переваливаясь с ноги на ногу, поспешил навстречу, приветствуя меня с удивительной сердечностью. Он пригласил меня за стол, но, прежде чем мы приступили к обсуждению цели моего визита, он поманил к себе одну из своих жен, что стояли у двери. Та приблизилась, опустилась на колени, поцеловала по очереди левую, затем правую ногу повелителя и, получив распоряжение, удалилась.
Позднее мне сообщили, что принц Ахо, вступив на пост правителя кантона Умбегейм, имел двадцать жен, но с тех пор он довел их число до шестидесяти.
В Дагомее, когда та была еще под властью своих королей, брака, как оговоренного законом института, не существовало. Во всем королевстве было всего лишь 300 свободных человек, и те принадлежали исключительно к королевскому семейству. Поскольку остальные были рабами, то и они и их жены были собственностью короля. Он мог дарить землю и чужих жен любому приближенному и отбирать их по своему усмотрению.
При французах брачные обычаи Дагомеи несколько изменились. Муж мог теперь купить себе жену со всеми ее детьми, но он не имел никаких законных прав на детей от настоящего или от предыдущих браков. Дети принадлежали только матери. Муж не был обязан оплачивать личные расходы жены или ее налоги, но та зато могла воспитывать детей по своему усмотрению. Получив независимость, женщины обрели достаточно высокий статус. Семейное положение принца Ахо имело некоторые особенности. По династическим соображениям он сохранил права на всех своих детей, но, так же как и его подданные, не был обязан содержать ни их, ни своих жен. Заботу о них приняло на себя французское правительство.
Мы выпили прекрасного французского вина, и я объяснил принцу, что привело меня в его королевство.
— У вас сказочная страна, принц, и мне очень хочется получше ее узнать.
Мои слова явно понравились, он расплылся в улыбке, и его черные глаза заблестели на толстом дружелюбном лице.
— О, мы знамениты многим, — ответил он. — Сегодня вы видите современный город со всеми благами цивилизации. Но за его чертой еще так много осталось от прошлого.
Я вспомнил с содроганием о барельефах на темы «ежегодного праздника», которые увидел на стенах своего дома и во дворце.
— Вас, несомненно, будут интересовать также наши танцы, — сказал он. — Многое в Дагомее будет интересным и необычным для вас, я постараюсь, чтобы вы кое-что увидели и сделали бы великолепные снимки.
Я заметил, что прежде всего мне хотелось бы снять знаменитый «танец леопарда». Принц кивнул.
— У нас есть и другое, — любезно сказал он. — Есть «танец дождя» и «танец грома». У нашего народа есть также могущественные фетиши, вы увидите и их.
Я знал, что в Дагомее процветают культы фетишей. Это слово является производным от португальского слова «feitico», означающего «делать». Оно определяет нечто сделанное руками человека и обладающее большой силой. Поклонение таким предметам встречается не только среди первобытных племен, но и в более сложных обществах, достигших высокого уровня развития культуры.
Считается, что чем большую ценность имеет предмет, из которого сделан фетиш, тем большей силой он обладает. Поэтому для изготовления фетишей лучше всего подходят части человеческого тела. Особенно ценятся, например, глаза белого человека, и, чтобы добыть их, часто разрывают свежие могилы. Чрезвычайно желательными считаются также при изготовлении фетишей куски сердца, желчный пузырь и волосы человека. Верят, что части тела обладают всеми свойствами человека, у которого они взяты, и могут передать его силу новому хозяину.
Принц Ахо сам принадлежал к числу ярых поклонников фетишей и пользовался благодаря этому поддержкой жрецов местных культов. Именно ей он обязан тем, что французское правительство избрало его на роль правителя кантона. Когда его предшественник заболел, принц Ахо всеми средствами пытался добиться расположения французской администрации, но многие старейшины из племенной иерархии опасались его претензий и выступали против его назначения правителем.
Принц Ахо обратился за помощью к жрецам, и вскоре правитель кантона скончался при обстоятельствах столь странных, что причина его смерти официально не была объявлена. Ходили упорные слухи, что «дух леопарда», священный символ династии короля Дако, принял человеческий облик, проник во дворец и сожрал внутренности вождя, пока тот был еще жив. Что бы там ни случилось с внутренними органами короля на самом деле, но на его груди и боках были видны глубокие раны, сходные со следами когтей. Их одних было достаточно, чтобы привести больного короля к смерти.
Старейшины племен обратились к жрецам фетишей, чтобы те назвали кандидатуру наследника, которого можно было бы рекомендовать французам, а жрецы, с которыми еще раньше советовался принц Ахо, обратились к фетишам погибшего короля Дагомеи, и те назвали его преемником принца Ахо.
Французы, знавшие, что близость Ахо к жрецам дает ему дополнительную власть над соплеменниками, согласились с мнением фетишей и назначили Ахо правителем. Они пригласили его в 1931 году на всемирную выставку в Париже. Там он пробыл три года и прославился своими кутежами и успехом у женщин. Он установил тесные связи с высшими чиновниками французской колониальной администрации и возвратился на родину с проектами финансовых и административных реформ. Он осуществил их при поддержке жрецов и племенных вождей, доказав тем самым дальновидность французской колониальной политики.
Я обратил внимание на странные отметины на лице Ахо. На его щеках были видны параллельные шрамы длиной около полудюйма, имевшие явно ритуальное значение. Я спросил у одного из чиновников местной французской администрации, что они означают. Это «знаки агассу», или «когти леопарда», ответил он.
Этот же чиновник рассказал мне странную историю. Двое детей стали жертвой леопарда в деревне неподалеку от Абомея. На их телах остались явные следы его когтей. Жители деревни отказались принять участие в охоте на убийцу, поскольку глава местных знахарей заявил, что леопард тут ни при чем. Убийцей был якобы колдун, принявший облик леопарда. Он напал на детей, чтобы опозорить секту «агассу». На охоту отправился отряд французских полицейских. Они вскоре вернулись с великолепным мертвым зверем и выставили его на всеобщее обозрение в центре деревни. Жрецы, которые предупреждали соплеменников, чтобы те не принимали участия в охоте, дабы не навлечь гнев «людей леопарда», осмотрели добычу и снова заявили, что леопард не виновен в гибели детей. Тогда администатор потребовал, чтобы жрецы представили ему убийц.
На площади собралась почти вся деревня. Подозреваемых поставили на платформу и принудили на виду у всех выпить приготовленное знахарями снадобье. Оно должно было «изобличить» преступника, который, облачившись в шкуру леопарда, убил детей. Те, кому в подобных случаях удается избавиться с помощью рвоты от варева, считаются оправданными, те же, кому это не удается, умирают, доказав тем самым свою виновность.
«Многие из представителей старшего поколения уже проходили подобные испытания, — продолжал свой рассказ француз. — Мы неоднократно видели, как они пытались, засунув пальцы в глотку, вызвать рвоту. У других просто был слабый желудок. На этот раз двоим не удалось избавиться от варева, и они вскоре скончались. Знахари тут же объявили их виновными в убийстве детей».
Трудно определить, насколько в действительности ядовито то питье, которое знахари давали людям. Они сами пьют его вместе с обвиняемыми. Рассказчик был твердо уверен в том, что то был не яд, а просто отвратительное варево. Но если это так, то людей убивает не яд, а или страх оттого, что им не удалось избавиться от выпитой ядовитой жидкости, или же причина смерти — сознание своей вины.
Я попросил у принца Ахо разрешения на встречу с одним из жрецов знаменитого культа вуду. Ужасающие обряды этого мрачного культа были занесены в Америку африканскими рабами из Дагомеи. Много лет этот культ процветает на Гаити, в Британской Вест-Индии и в негритянских общинах США. Это, вероятно, самый опасный из всех известных культов Африки, и его жрецы наводят ужас на негров.
Однажды, когда я делал снимки на площади около дворца, ко мне подошел старик и сообщил, что жаждет быть моим проводником. Я ответил, что когда мне понадобится проводник, то принц мне его предоставит. Но старик энергично тряс головой и не отставал. Наконец из его ужасающей смеси португальского языка с отдельными французскими и английскими словами я понял, что он действует по указаниям принца.
— Ты увидишь монастырь К'по, но не гри-гри, — сказал он, показывая на мою камеру. Я понял, что он может проводить меня к месту собраний «людей леопарда», но только я не должен делать снимков фетишей. Я согласился и усадил его в свой «джип». Старик направил меня на дорогу, идущую из города к холмам, поднимавшимся к востоку от Абомея.
По дороге я пытался получить от старика более подробные сведения о том, что же он хочет мне показать. В том, что я согласился следовать за ним, большой опасности не было, но у меня не было также и уверенности, что принц Ахо действительно одобрил это предприятие, а мне не хотелось портить хорошие отношения с правителем Дагомеи.
Старика звали Нгамбе, и я понял, что он сам является «человеком гри-гри». Он с самого начала сказал, что ожидает вознаграждения за услуги, и я дал ему несколько франков. Когда-то в Дагомее при внутренних расчетах ходили раковины каури, однако уже много лет назад они уступили место более современным видам разменной монеты.
Старик широко улыбнулся и засунул деньги в карман. То был высокий худой человек с тощими руками, ввалившимися щеками, покатым лбом и нависшими надбровными дугами, из-под которых блестели черные глаза.
Рассказывая о предстоящем мне зрелище, он не упомянул обрядов вуду, но обмолвился о «леопарде». Коренные жители Африки избегали употребления этих двух слов, но я понял, что он имел в виду.
«Монастырь», или храм, находившийся в нескольких милях от Абомея, мы нашли пустым. Он представлял собой небольшой сарай. Перед ним у огромного дерева с окрашенным белым стволом стоял небольшой красный котел. У храма полукругом лежали сухие пальмовые орехи со странной резьбой. Здесь можно было увидеть круги, треугольники, квадраты и даже пятиконечную звезду. Я насчитал шестнадцать таких орехов, а позднее узнал, что то были шестнадцать знаков Ахо, божества мудрости,
Прямо над входом висела пеньковая веревка с нанизанными на нее пальмовыми листьями. То был символ К'по — божества леопарда, священного животного Дагомеи. Пока мы, наполовину скрытые кустами, рассматривали храм, на площадку перед входом ввели под руки человека. Он был явно в невменяемом состоянии. На поднятом к небу лице застыло выражение экстаза. Толстые губы были сложены в блаженную улыбку, и, хотя глаза его были открыты, он явно не воспринимал окружающего. Пока он стоял перед храмом, его поддерживали за руки.
Вскоре из храма вышел человек. С его бритой головы свисал пучок волос с воткнутыми в него перьями. Я понял, что это жрец. Он склонился над котлом и бросил в него какой-то порошок. Затем туда же последовало и несколько листьев из висевшего на его поясе мешка.
Ни этот порошок, ни листья не коснулись даже губ человека, поддерживаемого двумя ассистентами, но было видно, как тело его на глазах крепнет. Жрец еще стоял перед ним, когда из-за кустов на поляну потянулась цепочка местных жителей, и они начали в медленном ритме танцевать вокруг них, то сужая, то расширяя круг.
Так продолжалось несколько минут. Затем человек зашатался, и его под руки отвели в храм. Жрец фетиша и два его помощника скрылись, а за ними последовали танцоры. Церемония была короткой, а Нгамбе объяснил мне, что тот человек уже «готов». Я понял его слова так, что он уже подготовлен для последующего обряда. Мне казалось, что он находился под воздействием наркотика и был не в состоянии воспринимать окружающее.
И снова я не могу утверждать, было ли его состояние результатом действия наркотика или гипноза. Нгамбе объяснил мне, что мы были свидетелями обряда очищения перед вступлением в брак, для того чтобы в детей этого человека не мог вселиться злой дух.
Основу культа вуду, или товодан, как он сперва назывался, составляет вера в силу фетиша. Верующие полагают, что знахари имеют власть над фетишами, а последние могут безраздельно овладеть человеком, в теле которого они найдут прибежище.
В ранние годы Дагомеи культ вуду был известен как акводан, культ поклонения мертвым. Мир мертвых делился на две группы. В одну входили предки живущего, а в другую — все остальные умершие, в том числе и его враги. По местным поверьям, в течение нескольких месяцев после смерти человек сохраняет свою личность и даже свое имя. В это время, в особенности если погребальный обряд по каким-либо причинам задерживается, дух умершего представляет большую угрозу живущим, ибо может завладеть духом живого человека и приобрести полную власть над ним или его духом.
Вся обрядовая практика вуду, которая вызывает такой страх у жителей западного полушария, основана на вере в то, что колдуны, господствуя над душами мертвых, могут использовать свою власть для осуществления своих злобных намерений.
У негров Дагомеи культ мертвых принял своеобразную форму. Нгамбе — один из жрецов фетишей, с которым я за время пребывания в Абомее сошелся довольно близко, рассказал мне, что ритуалы вуду основаны на вере в то, что духи мертвых после их смерти еще долго витают в районе могил и могут проникать в тело другого человека. Тогда беды не миновать.
Имеются также и духи другого рода, которые, согласно рассказам Нгамбе, могут свободно покидать тело своего владельца и причинять вред людям самыми разнообразными способами. Но с этими духами колдуны справляются без особого труда. Каждый житель Дагомеи носит сделанный жрецом фетиша амулет как знак личной защиты от странствующих духов. Над дверями хижин в дагомейских деревнях нередко можно увидеть куски цыплят или мясо других домашних животных, прибитые в качестве фетишей к стене дома для защиты хозяев от злых духов.
ГЛАВА 9
«ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ»
Обряд «воскрешение из мертвых» — это, пожалуй, самый мистический и самый непознанный из обрядов, практикуемых жрецами вуду. Прошло около трех недель после моего прибытия в Абомее, прежде чем мне с помощью изрядного количества десятифранковых бумажек удалось уговорить Нгамбе показать мне одну из церемоний «воскрешения из мертвых».
Мы отъехали на несколько миль от Абомеи и достигли ущелья, в которое вела дорога, скорее похожая на тропинку. Извиваясь по склону, она поднималась вверх по крутой долине. В конце подъема была небольшая поляна. Нгамбе предупредил меня, чтобы я соблюдал полную тишину. Не знаю, чего он хотел — то ли скрыть мое присутствие, то ли дать почувствовать, как трудно ему было устроить это «тайное» посещение.
Из разъяснений Нгамбе явствовало, что мы присутствуем на обряде «воскрешения из мертвых» человека, подвергшегося нападению духов, насланных знахарем соседней деревни. Жрецы фетишей деревни несчастного собрались, чтобы уничтожить или нейтрализовать власть духов, «убивших» их подопечного.
Мы укрылись в кустах примерно в пятидесяти футах от поляны, где собралась группа туземцев. Мне было ясно, что Нгамбе, чтобы «устроить» мое присутствие, поделилсл с участникамицеремонии полученными от меня деньгами. Хотя дело шло к вечеру, я все же захватил с собой камеру, но, к великому моему сожалению, для съемок света было недостаточно.
Человек лежал на земле, не проявляя никаких признаков жизни. Я заметил, что одно ухо у него было наполовину отрублено, но это была старая рана; больше никаких следов насилия видно не было. Вокруг него стояла группа негров, одни были совершенно голыми, на других были надеты длинные, неподпоясанные рубахи. Среди них было несколько жрецов, которых можно было отличить по пучку волос на бритой голове. Слышался равномерный шум голосов: шла подготовка к церемонии.
Всем распоряжался старик в старом, вылинявшем армейском френче, свободно свисавшем до коленей. Он покрикивал на остальных, размахивая руками. На его запястье был браслет из слоновой кости. Старик, очевидно, был главным жрецом фетиша, и ему предстояло сегодня изгонять злых духов.
Вдруг несколько человек быстрыми шагами приблизились к распростертому на земле безжизненному телу, подняли его, перенесли к центру поляны и весьма небрежно опустили на землю. Можно было полагать, что человек был мертв или весьма близок к смерти. Двое мужчин начали бить в барабаны, сделанные из полых внутри обрубков стволов.
Барабанщиками были молодые ребята, явно не принадлежавшие к числу служителей храма. Их мускулы как тугие узлы вырисовывались под темной блестящей кожей, лица были неподвижны. Ритмичные движения их рук производили полугипнотическое впечатление. Волосы их были заплетены в косички, украшенные белыми и красными костяными бусинками.
Главный жрец, одежду которого составляли только рыжий френч и бусы, начал ритмично приплясывать вокруг распростертого на земле тела, что-то бормоча низким монотонным голосом. Его одеяние комично развевалось в танце, обнажая черные блестящие ягодицы, когда он раскачивался из стороны в сторону, подчиняясь ритму барабанов. Я наклонился и сказал Нгамбе:
— Я белый доктор. Я хотел бы осмотреть человека и убедиться, что он действительно мертв. Сможешь ли ты это устроить?
Нгамбе решительно отказывался, но в конце концов встал и пошел вперед. Состоялись краткие переговоры: старый жрец прекратил свой танец, что-то резко сказал, остальные согласно закивали головами. Наконец Нгамбе вернулся. — Ты действительно доктор? — спросил он. Я подтвердил, решив не вдаваться в тонкости различий между моей профессией зубного врача и другими областями лечебной практики. Нгамбе дал знак следовать за ним.
— Не прикасаться! — резко приказал он. Я согласно кивнул и стал на колени около распростертого тела. Танец прекратился, и зрители собрались вокруг, с любопытством наблюдая за мной. На земле лежал здоровый молодой парень, более шести футов ростом, с широкой грудью и сильными руками. Я сел так, чтобы заслонить его своим телом, быстрым движением приподнял ему веки, чтобы проверить зрачковую реакцию по Аргил-Робинсону. Реакции не было. Я попытался также нащупать пульс. Его не было. Не было и признаков биения сердца.
Вдруг сзади раздался шум, словно все дружно вздохнули. Я обернулся к Нгамбе. В его глазах сверкала злоба, а лицо было искажено ужасом.
— Он умрет! — сказал он мне по-французски. — Ты коснулся его. Он умрет.
— Он и так мертв, Нгамбе, — сказал я, вставая. — Это преступление. Я должен сообщить французской полиции.
Нгамбе все еще тряс головой, когда старый жрец неожиданно возобновил свой танец вокруг тела. Я встал поодаль, не зная, что делать. Положение было не из приятных. Хотя я и не испытывал большого страха, зная, что страх перед французской полицией защитит меня от любого насилия, однако в действиях этих людей многое было непонятно мне, и они легко могли оказаться опасными. Я вспомнил историю об одном бельгийском полицейском, которого убили, растерзали на несколько сот кусков и наделали из них фетишей за то, что он помешал обряду поклонения племени своему фетишу.
Нас окружила группа из тридцати человек. Низкими голосами они запели ритмичную песню. Это было нечто среднее между воем и рычанием. Они пели все быстрее и громче. Казалось, что звуки эти услышит и мертвый. Каково же было мое удивление, когда именно так оно и случилось!
«Мертвый» неожиданно провел рукой по груди и попытался повернуться. Крики окружающих его людей слились в сплошной вопль. Барабаны начали бить еще яростнее. Наконец лежащийповернулся, поджал под себе ноги и медленно встал на четвереньки. Его глаза, которые несколько минут назад не реагировали на свет, теперь были широко раскрыты и смотрели на нас.
Мне нужно было бы измерить его пульс, чтобы знать, не было ли тут воздействия какого-либо снадобья. Однако Нгамбе, обеспокоенный моим присутствием в такой момент постарался увести меня подальше от круга танцующих. Потом я расспрашивал, его, был ли этот человек действительно мертв. Нгамбе, пожав костлявыми плечами, ответил: «Человек не умирает. Его убивает дух. Если дух не желает больше его смерти, он живет».
Он говорил на своей кошмарной смеси кисвахили с португальским, французским и английским. Смысл его слов сводился к тому, что человек, над которым только что совершали ритуал, был «убит» духом, насланным хранителем фетиша, который действовал по наущению его врага. Этот дух вошел в тело человека и послужил сначала причиной его болезни, а затем и смерти. Однако в короткий период после смерти еще возможно вернуть душу человека в тело, если изгнать оттуда злого духа. Дотронувшись до человека руками, я чуть было не испортил все дело.
Мне сдается, что этому человеку дали какой-то алкалоид, который вызвал состояние каталепсии или транса, и тело его казалось безжизненным. С другой стороны, он мог находиться в состоянии глубокого гипнотического сна. Самым удивительным для меня во всяком случае было то, что человек, находившийся в состоянии, при котором он не реагировал на обычные тесты, был выведен из него без помощи лекарств или известных стимуляторов, и даже без прикосновения человеческих рук.
Позднее, рассказывая одному представителю французской администрации об этом деле, я убедился, что не был единственным белым, присутствовавшим на подобной церемонии. Добиться согласия жреца фетиша не составляло особого труда, естественно, за соответствующую мзду. Хотя официально культ вуду запрещен, французская полиция не желает ссориться с жрецами и смотрит сквозь пальцы на их деятельность.
Но их деятельность причиняет очень большой вред. С помощью наркотиков или гипноза они полностью порабощают свои жертвы. Под психологическим давлением жреца люди становятся безвольным его орудием. Сколько скрытых преступлений совершают таким образом жрецы вуду, представить себе невозможно даже приблизительно. Страх перед жрецами служит им надежной защитой.
Я не рассказывал принцу Ахо, что мне пришлось побывать на церемонии «воскрешения из мертвых». Он тоже ни о чем меня не спрашивал, хотя, как мне кажется, знал об этом. Вскоре после этого с помощью принца мне довелось побывать в «храме леопардов».
«Храм» представлял собой группу соломенных хижин, окруженных изгородью из колючего кустарника, где справляли свои ритуалы поклонники различных фетишей. Такие «храмы» обычно бывают настолько тщательно укрыты, что без провожатого посторонний может пройти в нескольких шагах от них и не заметить.
Мы пришли, когда церемония была в полном разгаре. Мне разрешили делать снимки.
На небольшой площадке при входе в «храм» стояло несколько женщин. Их лица были закрыты покрывалами из раковин каури, и все они явно находились в состоянии гипнотического транса. Мне сообщили, что состояние транса продолжается три недели, и все это время они находятся в полной власти жрецов. В данном случае женщины были в столь глубоком трансе (или гипнотическом сне), что даже для совершения самых естественных отправлений человеческого тела они нуждались в посторонней помощи. Этот метод гипноза очень интересен. Нгамбе рассказал с удивившей меня искренностью, что гипноз основан целиком на вере. Каждая из женщин верит, что фетиш вошел в ее тело и управляет ею. И она покорно подчиняется приказам жреца. Раздалось несколько ударов барабана, послуживших командой, на которую были способны реагировать находящиеся в трансе женщины. Он означал конец их трехнедельных мук и знаменовал начало самой торжественной части обряда. Тамтамы начали бить все громче и быстрее. Женщины одна за другой стали издавать странные звуки, которые перешли в крик. Затем они начали танец.
У меня не хватает слов, чтобы описать эффект, производимый таким танцем. В нем не было ни согласованных движений, ни определенного рисунка. Каждая из участвующих женщин, танцуя, приходила во все большее возбуждение, полностью теряя всякое представление об окружающем. Казалось, что они ничего не видят вокруг себя. Часто они сталкивались друг с другом, и иногда одна из них падала. Следуя ударам барабана, она поднималась и возобновляла свой дикий хаотический танец.
Наконец барабаны стали бить тише и медленнее, и на середину вышли три жреца фетиша, держа в руках цыплят и козленка — ритуальные жертвы, заменившие обязательные прежде человеческие жертвы. Кровь животных капала на землю, попадала и на зрителей.
Нгамбе наклонился и прошептал что-то непонятное. Я взглянул на принца. Тот шепотом сказал мне, что сейчас мы увидим одно из самых редких зрелищ в Африке — перевоплощение человека в леопарда. Это был тот самый древний ритуал, о котором мне столько приходилось слышать. Так называемая ликантропия, форма безумия, когда участник ритуала воображает себя каким-либо животным, копируя некоторые его характерные внешние черты и привычки.
Ахо прошептал мне, что, если зверь появится из-за кустов (видимо, это будет леопард), я ни в коем случае не должен его касаться. Нельзя также пытаться убежать. И то и другое является грубым нарушением ритуала и вызовет гнев леопардов.
Главный жрец затянул низким голосом погребальный гимн. Жрец был высокого роста, худой, с глубокими складками на лице, но глаза его горели столь ярко, что мой взгляд был почти гипнотически прикован к ним. Голос его поднялся почти до крика, и по толпе пробежала какая-то дрожь. На площадку вбежала, почти впорхнула девушка. Ее нагота не была прикрыта ничем, если не считать бус из раковин каури на шее и такого же пояса на талии.
Она была высокая и удивительно пропорционально сложена. У нее были сильные руки и ноги, широкие плечи и высокая полная грудь. Ее кожа цвета черного дерева блестела в отблесках затухающего костра. Над нею с каким-то неземным величием склонялись ветки дерева, и казалось, что она танцует в облаке тусклого света.
Неожиданно она остановилась и огляделась, затем произнесла несколько слов низким музыкальным голосом. Барабаны стихли, только последний звук, казалось, еще дрожал в воздухе. Вдруг Ахо схватил меня за руку.
— Смотрите! — прошептал он в каком-то экстазе. — Видите двух леопардов рядом с нею?
Луна поднималась над деревьями, заливая молочным светом темноту за пределами костра. Девушка была всего в нескольких шагах от меня, я никаких леопардов не видел, но глаза зрителей следили не только за девушкой, но и за пространством рядом с нею, как будто бы там было что-то видимое только им. Ахо продолжал сжимать мою руку. — Смотрите, там за нею — пять леопардов! Я не понял, говорил ли он это всерьез или издевался надо мной. Но когда он неожиданно скомандовал: «Отойдите на шаг, или вы его коснетесь!» — я понял, что это не шутка. Что бы ни происходило на самом деле, принц Ахо видел леопардов.
Главный жрец фетиша начал петь еще громче, чем раньше. Барабан снова стал бить громко и быстро. И вдруг мне показалось, что глаза у меня сейчас вылезут на лоб: сразу за девушкой, на границе мерцающего света, я увидел тень животного; я не успел выразить своего удивления, как предо мной появился взрослый сильный леопард. Это могло быть моим воображением. Если так, то, значит, я обладал большим воображением, чем считал прежде. Еще два леопарда появились позади девушки. Они величественно прошли через площадку и все трое исчезли в тени деревьев. Больше всего меня поразило то, что я совершенно отчетливо видел в зубах одного из леопардов цыпленка.
— Вы видели их! — с триумфом воскликнул Ахо, повернувшись ко мне. Я не смог ответить. Я молчал. Я не знал, видел я что-нибудь или находился под воздействием массового гипноза. Если это был гипноз, то гипноз превосходный, ибо во всем остальном я чувствовал себя совершенно нормально.
До сих пор я так и не знаю, что же я видел. Я думаю, что это был леопард, или, точнее, три леопарда. Но если нет, то что-то удивительно похожее на леопардов.
Во время моего краткого пребывания в Дагомее мне посчастливилось запечатлеть на снимках многие из ритуальных танцев, составляющих существенный элемент общественной и религиозной жизни страны. Одним из наиболее впечатляющих был «танец грома», который хотя и не имел прямого отношения к интересовавшей меня практике первобытной медицины, но сопровождался рядом интересных явлений.
На сей раз танец должен был состояться на площади у дворца, и принц почтил его своим присутствием. Он нес, как обычно, королевский большой зонт — символ королевского сана. В Дагомее зонт играл роль флага или геральдической хоругви. Он был изукрашен рисунками, повествующими о храбрости и величии королей Дагомеи. Центральный стержень зонта, сделанный из бамбука, был очень длинен, так что зонт, сделанный из белых клиньев хлопчатобумажной или шелковой ткани, колыхался, как цветок на длинной ножке.
Мы стояли на ступенях павильона, тень зонта была недостаточна, чтобы полностью защитить от солнца огромную фигуру принца. Чтобы укрыть его целиком, размеры зонта должны были бы быть сходны с тентом передвижного цирка, так что на мою долю почти не доставалось тени.
Участники танца по очереди приближались к принцу, делали глубокий поклон, падали ниц и терлись лбом в пыли. Некоторые, уходя, брали горсть пыли и посыпали его голову. Каждый раз принц в знак одобрения щелкал пальцами. Затем принц занял свое место на великолепном резном троне в окружении двадцати восьми своих жен.
Наконец, сделав обход прямоугольной площади, камни которой еще столетие назад обагряла кровь людей, приносимых в жертву во время «ежегодного праздника», принц занял предназначенноеему место на троне, покрытом великолепной резьбой. Вокруг расположились его жены.
«Танец грома» служит примером странной гармонии, существующей между примитивными обычаями этих людей и силами природы. Гармония эта недоступна логике и непонятна для представителей цивилизованного мира, однако она просто и совершенно естественно воспринимается сознанием туземцев.
На площадку танца вбежал стройный мужчина, размахивая сосиаби — длинным танцевальным жезлом с острым и блестящим бронзовым топориком на конце. Резкими движениями жезла он рисовал в воздухе зигзаг молнии. Удары барабанов создавали впечатление отдаленного грома. Танцор начал кружиться на месте во все ускоряющемся темпе. Затем, зажав жезл в зубах, он начал выделывать немыслимые фигуры. К нему постепенно присоединялись другие. Извиваясь в танце, они иногда склонялись так низко, что касались лбами земли. Танцор с жезлом как одержимый носился вдоль стены окружавших площадки людей, размахивал своим жезлом и чуть не задевал им зрителей.
В начале танца на небосклоне не было ни облачка. Взглянув случайно вверх, я заметил, что небо стали затягивать грозовые облака. Танец продолжался, послышались раскаты грома, еще больше воодушевившие танцоров. С криками и гримасами они совершали дикие прыжки. Я чувствовал, что и меня постепенно захватывает безумие, овладевшее ими, но оно не помешало мне испытать беспокойство при мысли, <