В ГОСТИ
- Ну что, Алексей, пойдём. Вспомнили, помянули – и хватит. Тяжко стоять долго, чай не мальчик уже, - опираясь на трость, добродушно проворчал высокий, полностью седой военный. В парадном кителе подполковника авиации, он казался гораздо моложе своих лет.
- Иди, Борисыч, иди. Я догоню.
Пожилой светловолосый мужчина, комкая в руках видавшую виды кепку, махнул приятелю и снова повернулся лицом к бронзовой скульптуре. На низеньком прямоугольном постаменте, устремив вдаль открытый, уверенный взгляд, стоял молодой парень с вьющимися волосами. Казалось, что он вот-вот отряхнётся от длительного оцепенения, улыбнётся – широко-широко – и, протягивая руку, безмолвному созерцателю, спрыгнет с гранитного подножия, подставит лицо прохладным струям сентябрьского ветра… И они уйдут, вдвоём: взяв его под руку, пожилой мужчина чуть расправит плечи и станет как будто немного выше. А он, отчаянно жестикулируя, чуть ли ни вприпрыжку забегая вперёд и поминутно себя одёргивая, будет быстро-быстро что-то говорить.
Пожилой мужчина приблизился вплотную к бронзовому юноше, обеими руками взял его за металлическую ладонь. С трудом склонившись, он прижался щекой к настывшей на ощутимо прохладном уже осеннем ветру бронзе. Тяжело вздохнув, он прикрыл глаза, и еле заметная слезинка сползла на щеку, покрытую сеточкой мелких морщинок, и тут же упала, потерявшись где-то на половине пути до земли.
- Эй, Мишаня, свистни, как ты умеешь! – толкнул под бок друга Лёшка Горнаков, веснушчатый весёлый паренёк. – Вон, грузовики едут, а наши все разбрелись, кто куда!
Мишка, удобно усевшись на высохшую травяную кочку, задумчиво жевал былинку-колосок. Засунув в рот пальцы, он засвистел так переливчато, от души, что его трели позавидовал бы любой деревенский соловей. Тут же, откуда ни возьмись, начали появляться ребята и девчонки, одетые в ватники и телогрейки, обутые в резиновые сапоги. Кто-то успевал на ходу перекусывать нехитрыми домашними припасами, кто-то неспешно рассматривал уже низковатое осеннее небо, девчонки шутливо перебранивались и спорили, обсуждая вечернее дежурство на кухне общежития.
- Ну, чего ты рассвистелся, Соловей-разбойник?
- Как тебе не стыдно, а? А ещё будущий учитель!
- Со-о-ловей мой, со-о-оловей!– тоненьким голоском запела Леночка-отличница, время от времени поглядывая на Мишку из-под цветастого платка и улыбаясь чему-то своему, только ей известному.
- Грузись, братва! Эх, путь-дорожка!
Одногруппники беззлобно подтрунивали друг над другом и над Мишкой, загружаясь в грузовики и рассаживаясь вдоль низких бортов. Машины, натужно ревя моторами, медленно взбирались на пригорок, через который вела их грунтовая дорога. Ехать было недалеко: через пригорок, потом миновать небольшой лесок, ещё пару километров по его опушке и – вот оно, безбрежное картофельное поле. Не охватить взглядом – море и только! Ровные борозды тянутся до горизонта, взбегают на крутогор и такими же ровными, как под линейку, рядами, продолжаются за ним. Трава, прихваченная осенней желтизной, уже не волнуется под свежим утренним ветром. Ботва давно усохла и была собрана в кучи. На краю поля стояли три картофелеуборочных комбайна, готовых вот-вот отправиться в размеренное плавание по бороздам, поднимая богатый урожай наверх. Рёв тракторов был особенно слышим в звонком прохладном воздухе.
Шумной ватагой подошли студенты – будущие педагоги – к бригадиру.
- Так, молодёжь, делись по пять человек на каждую копалку! А ещё по два вслед, подбирать то, что она не подобрала! Остальные – по прицепам. И побыстрее: раньше сядем – раньше выйдем, как говорится! Раз-два! Начи-инай!
Дружно и слаженно начали ребята свою работу. Всё так же весело – с шутками, историями и студенческими байками. Когда почти половина поля была убрана, организовали короткий отдых. Собрались у Липова рва, развернули узелки с обедами.
- Эх, хорошо как! – протянул Лёшка Горнаков, передавая по кругу литровую бутыль с домашним молоком. – Живи, работай, учись и ни о чём не думай!
- Домой только очень хочется… Скорее бы убрать всё. Батя у меня болеет, раны военные покоя не дают, - вздохнув, подержал Лёшку Васёк Вавилов – тот самый, что прожужжал друзьям уши о том, что всё равно отслужит в Армии и станет лётчиком несмотря ни на что – станет и точка.
- Проклятая война. Тридцать лет с лишним прошло, а всё никак не забудется.
- А правду говорят, что на этих полях до сих пор кости находят? – розовея от волнения, подалась вперёд Леночка-отличница, украдкой взглядывая на Мишку.
- Правду, - серьёзно ответил Мишка. – Тут почти девять месяцев фронт стоял. Ни одного метра не осталось, пулями не обстрелянного. Вон, видела, сколько имён на братских могилах?
- А про Смирнова Юрия помнишь? – поддержал Мишку Лёшка Горнаков. – Ну, того, что в Шалашино фашисты замучили?
- Да уж. Проклятая война, столько жизней людям сломала…
Мишка не успел договорить, как раздался зычный голос бригадира:
- А ну, гвардия, подъём! Хватит прохлаждаться!
Как по команде, ребята подскочили и, сворачивая в узелки остатки еды, поспешили на поле. Работы оставалось часа на три, и, если всё пойдёт по плану, к четырём они уже будут в общежитии. Впереди выходные, а значит – встреча с семьёй, которую многие из ребят не видели с самого первого сентября.
Под размеренный тряский гул картофелекопалки девчонки затянули «Катюшу». Ровные, увесистые картофелины скользили по транспортёру, быстро наполняя прицеп трактора.
- А это ещё что? Стой! – тревожно воскликнул Лёшка Горнаков.
На медленно ползущем вверх транспортёре подпрыгивала рядом с картофелинами проржавевшая, покрытая налипшей грязью железная продолговатая болванка снаряда, выхваченная из распаханной картофельной борозды.
- Стой! Стой! – тревожно закричали ребята, застучав по крыше кабины, но Иван Терентьевич, управлявший комбайном, их не слышал. А снаряд, вибрируя на ленте транспортёра, неуклонно полз вверх. Секунда, три… Сейчас его затрясёт на решётчатом столе, и тогда...
- Тише, пацаны. Я сниму…
Мишка, аккуратно подтянувшись на краю транспортёра, бережно взял непрошенного смертоносного гостя двумя руками. Прижал к себе, как младенца, впервые взятого на руки. Осторожно ступая, спустился на землю и, вытянув руки перед собой, зашагал по распаханным бугристым бороздам, стараясь не смотреть на то, что он держал у себя у груди.
Шаг. Ещё шаг. Липов овраг, где ребята отдыхали час назад, лежал на краю поля, шагов за сто пятьдесят. Всего лишь сто пятьдесят раз нужно переставить ноги, но по развороченному комбайнами полю идти неудобно. К резиновым сапогам липнет размокшая от дождя земля. Снаряд килограммов восьми на вытянутых руках кажется по меньшей мере двухпудовым. В груди глухо ухает сердце, стучит в висках, а по спине, противно щекоча кожу, стекают струйки липкого пота.
Наконец-то под ногами твёрдая земля. Утоптанная тропинка бежит вдоль поля. А за кустами ров. Ещё несколько шагов: семь… пять…
И в это время раздался оглушительный взрыв. Прокатился над полем и глухо угас вдали, оставив после себя звенящую тишину, наполненную запахом гари и пылью.
От комбайнов бежали люди, бежали Мишкины однокурсники, ещё не понявшие, что же произошло. Застряв на одной ноте, надрывно визжала Леночка-отличница…
- Ребят, рубашки снимайте! - крикнул Васёк. – Перевязывать надо. Лёшка, пацаны, гоните сюда машину! Успеть надо, успеть!
- Надо же… - прошептал Мишка и провалился в небытие.
Уже в больнице, приходя на несколько минут в сознание, он видел мать, приехавшую в Оршу из родных Бережцов, склонившуюся над ним, из последних сил удерживая в горле горький колючий ком. Фантомно болела ампутированная нога, да от слабости кружили перед глазами бесконечные чёрные мушки. Под окнами оршанской райбольницы, сменяя друг друга, круглосуточно дежурили и Алёшка Горнаков, и Васёк Вавилов, и Леночка-отличница, и все-все ребята, его однокурсники, друзья по Оршанскому педагогическому училищу: вдруг для Мишки понадобится кровь или какая-нибудь другая помощь. Они всё поняли без слов, когда, на исходе третьих суток, на крыльцо, сжимая в руках медицинскую шапочку, вышел бледный седой хирург, специально приехавший из Минска…
Не спасли.
Старый мужчина выпрямился и отпустил руку бронзового парня. От тепла живых ладоней как будто нагрелся мёртвый металл, и скульптура стала почти как живая.
- Ну, бывай, друг Мишка, вот и поговорили. Свидимся ли ещё – не знаю. Старый я уже. Вон, спину скрутило, еле хожу. Может, и не приду больше в гости. Ты уж прости меня...
Невесело улыбнувшись, Алексей Иванович, Лёшка Горнаков, поправил цветы, лежащие у подножия бронзового парня, смахнув рукой невидимую пыль с ног фигуры. Задержавшись на мгновение, он медленно повернулся: там, поодаль, всё ещё ждал его Василий Вавилов, их однокурсник, ставший лётчиком несмотря ни на что. Кивнув на прощание литому юноше, Алексей Иванович начал отходить. Запоздавший солнечный луч, показавшийся из-за низко нависшего осеннего облака, скользнул по надписи на постаменте: «Михаил Мороз. В сентябре 1977 года вынес с поля боевой снаряд, отвёл от людей беду ценой собственной жизни».