Широкая дверь кузницы была открыта, и из ее залитого ярким светом нутра долетали грохот и звон, когда какая‑нибудь из машин‑автоматов занималась обработкой металла, повинуясь воле хозяина. Брент осторожно прошел мимо занятых делом рабов и нырнул в относительную тишину задней части мастерской.
Старый Йохан, опрятный маленький человек с аккуратной бородкой клинышком, лежал в чрезвычайно удобном кресле и курил трубку с таким видом, словно он за всю свою жизнь не проработал и дня, и только его блестящие насмешливые глаза, постоянно перебегающие с предмета на предмет, говорили о его живом интересе к делу. Его можно было принять за элегического поэта, – каким он себя и воображал, – но никто бы не посчитал его за деревенского кузнеца.
– Ищешь Джона? – спросил Йохан между затяжками. – Он где‑то здесь, мастерит что‑то для этой девочки. Не понимаю, что вы оба в ней находите.
Брент слегка порозовел и уже собрался ответить, но в этот момент с одной из машин в кузнице, судя по звуку, что‑то произошло. В мгновение ока старый Йохан соскочил с кресла, и примерно с минуту из‑за двери слышались звон, треск и не‑прекращающиеся ругательства. После этого он вновь взгромоздился в кресло с таким видом, будто был уверен наверняка, что теперь‑то его точно ничто не потревожит.
– Вот что я тебе скажу, Брент, – продолжил он тем же тоном, словно их разговор и не прерывался. – Через двадцать лет она станет точной копией своей матери. Ты когда‑нибудь думал об этом?
Естественно, Брент не думал и теперь слегка сник. Но в юности двадцать лет – это считай что целая вечность, и если бы сейчас он смог завоевать сердце Ирадны, то плевать ему тогда на какое‑то там туманное будущее. Это он и сказал Йохану.
– Поступай как знаешь, – добродушно отозвался кузнец, – Лично я полагаю, что если бы мы заглядывали так далеко вперед, человеческая раса вымерла бы еще миллион лет назад. Послушай, а не сыграть ли вам с Джоном партию в шахматы, как разумным людям, чтобы решить, кому она достанется?
– Брент смошенничает, – ответил Джон, внезапно появляясь в дверном проеме и заполняя его почти целиком. Крупный, хорошо сложенный юноша совершенно не походил на отца; в руках он держал лист бумаги с какими‑то чертежами. Бренту было интересно узнать, что за подарок соперник готовит Ирадне.
– Что это у тебя? – спросил он, не скрывая своего любопытства.
– А почему я должен тебе рассказывать? – добродушно ответил Джон, – Приведи мне хоть одну вескую причину.
Брент пожал плечами:
– Мне это абсолютно не важно – я спросил просто из вежливости.
– Только не заходи в своей вежливости слишком далеко, – посоветовал кузнец, – в последний раз, когда ты был вежлив с Джоном, у тебя неделю оставался синяк под глазом. Помнишь? – Он повернулся к сыну и бесцеремонно сказал: – Ну‑ка, дай сюда чертежи – чтобы сразу объяснить тебе, почему этого нельзя сделать.
Старик критически рассматривал чертежи, а Джон, чем дольше тот их рассматривал, все более приходил в смущение. Наконец Йохан неодобрительно фыркнул и сказал: – А где ты собираешься доставать детали? Все они нестандартные, и большая часть их – субмикроскопических размеров.
Джон с надеждой оглядел мастерскую.
– Их не очень много, – сказал он, – это несложная работа, и я думал, может быть, ты…
– Позволю тебе вывести из строя все интеграторы, чтобы изготовить эти детали? Брент, мой гениальный сын пытается доказать, что у него имеются не только мускулы, но и мозги, и для этого предлагает изготовить игрушку, которая устарела примерно пятьдесят веков назад. Я надеялся, что ты придумаешь что‑нибудь получше. Между прочим, я в твоем возрасте…
Его воспоминания только успели начаться, как сразу кончились. Ирадна выплыла из оглушительного грохота мастерской и смотрела на них из дверного проема с легкой улыбкой на губах.
Если бы Брента и Джона попросили ее описать, слушателю бы показалось, что они говорят о двух совершенно разных людях. Конечно, что‑то в их описаниях сошлось бы. Волосы они одинаково бы назвали каштановыми, глаза – большими и синими, кожу – жемчужно‑белой. Но Джону она виделась маленьким, хрупким созданием, которое следовало защищать и лелеять. Бренту же Ирадна представлялась настолько самостоятельной и уверенной в себе, что порой он даже подступиться к ней не отваживался. Причина столь удивительной разницы в представлениях обоих о девушке была не только в шести дюймах роста и девяти дюймах в обхвате, на которые Джон превосходил Брента. Она имела более глубокие психологические основы. Любимый человек – это всегда некая фикция, образ на мысленном экране, на который он может быть спроецирован с наименьшими искажениями. У Брента и Джона были совершенно разные идеалы, но каждый верил, что воплощением его идеала является Ирадна. Саму девушку это нисколько не удивляло; ее вообще трудно было чем‑либо удивить.
– Я на реку, – сказала Ирадна. – Брент, я к тебе заходила, но не застала дома.
Это была стрела, пущенная в огород Джона, но Ирадна тут же сравняла счет.
– Я решила, что ты пошел с Лорейн или с кем‑то еще, и поэтому пошла к Джону. Его‑то всегда можно застать на месте.
Джон остался доволен этим ее заявлением. Юноша свернул чертежи и бросился к дому, радостно крикнув через плечо:
– Подожди меня – я быстро!
Брент, переминаясь с ноги на ногу, не отрывал глаз от Ирадны. Вообще‑то она никого с собой на реку не приглашала, так что, пока его откровенно не отошлют подальше, он не собирается уступать сопернику. Но молодой человек помнил, что по этому поводу существует какая‑то древняя поговорка, что‑то насчет того, что третий в компании почему‑то бывает лишним.
Вернулся Джон. Выглядел он великолепно, одетый в ярко‑зеленый плащ с алыми вставками по бокам. Плащ был Джону несколько маловат, но все равно он смотрелся здорово. Брент подумал, может быть и ему заскочить домой и переодеться во что‑нибудь этакое, но решил, что нечего рисковать. Во‑первых, это выглядело бы как отступление с поля боя, а потом – битва могла кончиться раньше, чем к нему придет подкрепление.
– Ишь ты, какая толпа, – ехидно произнес старый Йохан, когда они уходили, – Может быть, мне тоже присоединиться? – Юноши смутились, но Ирадна весело рассмеялась, и видно было, что Йохану это нравится. Некоторое время он стоял в дверях, наблюдая с улыбкой, как молодые люди движутся между деревьями вниз по пологому, заросшему травой склону к реке. Но вскоре взгляд его затуманился, и старый кузнец ушел с головой в мечты – мечты об ушедшей юности. Так стоял он какое‑то время, затем повернулся к солнцу спиной и с хмурым видом исчез в суматохе кузницы.
Близился день весеннего равноденствия, дни становились длиннее. Бесчисленные деревни, разбросанные по всему полушарию, готовились к встрече весны. С отмиранием больших городов и возвращением человека в поля и леса население планеты вновь вернулось ко многим древним традициям, основательно забытым за тысячу лет городской цивилизации. Некоторые из этих обычаев искусственно возродили антропологи и социальные инженеры третьего тысячелетия, чьими подвижническими трудами было сохранено без потерь множество образцов человеческой культуры. Потому‑то и день весеннего равноденствия сопровождался древними ритуалами, которые, из‑за своей сложности, были более привычны первобытному человеку, чем людям промышленных городов, чей дым когда‑то коптил небо планеты.
Организация праздника Весны всегда была поводом для бесконечных интриг и препирательств между соседними деревнями. Хотя выбор места для праздника подразумевал прекращение всякой иной деятельности как минимум на месяц, для любой деревни становилось великой честью, если выбор этот падал на нее. Конечно, никому и в голову прийти не могло, что новое сообщество поселенцев, еще не оправившееся после переезда, может взять на себя такую ответственность. Однако народ Брента придумал хитроумный способ вернуть благосклонность властей и смыть пятно недавнего позора. На расстоянии ста миль в округе располагались еще пять деревень, и все они были приглашены в Чалдис на праздник.
Приглашение составили в очень осторожных выражениях. В нем тонко намекалось, что в силу известных причин Чалдис, конечно, не претендует столь торжественный церемониал провести на достойном уровне, и поэтому если гости рассчитывают провести время лучше, то, пожалуйста, пусть выбирают другое место. Жители Чалдиса рассчитывали на то, что хотя бы одна деревня да согласится, но любопытство соседей возобладало над их чувством морального превосходства. Все они ответили, что с удовольствием прибудут на праздник, и теперь уже не было никакой возможности пойти на попятную.
Ночь в долине сразу же превратилась в день, и жители Чалдиса практически не смыкали глаз. Высоко над деревьями горела гирлянда искусственных солнц, заливая окрестности бело‑голубым светом. Были изгнаны и темнота ночи, и свет звезд, и привычная жизнь диких животных, обитающих в окрестных лесах, была повергнута в беспокойство и хаос. Удлинив дни и укоротив ночи, люди и машины с упорством возводили огромный амфитеатр, который должен был вместить четыре тысячи человек. По крайней мере, в одном жителям Чалдиса повезло: в местном климате не требовалось ни крыши, ни искусственного отопления. Не то что в местах, которые они с такой неохотой покинули, где в конце марта еще лежал снег.
В день празднования Брента ни свет ни заря разбудил звук самолета, кружившего над деревней. Он с ленцой потянулся, прикидывая, когда же ему удастся по‑настоящему выспаться, и натянул на себя одежду. Пинок ногой в невидимый выключатель – и прямоугольник податливой пенорезины дюймом ниже уровня пола полностью закрылся жестким листом пластика, выехавшим из стены. Надобность в постельном белье отпала, поскольку в комнате автоматически поддерживалась температура тела. Со многих точек зрения жизнь Брента была проще жизни его далеких предков – благодаря неустанным и ныне почти забытым трудам ученых на протяжении пяти тысяч лет.
Комната, мягко освещенная льющимся через полупрозрачную стену светом, казалась невероятно захламленной. Единственным свободным участком пола оставался четырехугольник, под которым скрывалась кровать, но к ночи, вероятно, и он повторит участь заваленного хламом пространства. Брент очень любил все припрятывать про запас и ненавидел что‑нибудь выбрасывать. Это свойство характера являлось весьма необычным в мире, где ценились очень немногие вещи, ведь их так легко было изготовить. Но предметы, которые собирал Брент, не относились к тем, что создавались с помощью интегралов. В одном углу к стене был прислонен кусок ствола дерева, обработанный так, что из него неясно выступала человеческая фигура. Большие куски песчаника и мрамора валялись по всему полу, ожидая того времени, когда Бренту вздумается поработать над ними. Стены полностью закрывали картины, в основном абстрактные. Нетрудно было догадаться, что Брент – художник, однако не так легко было понять, насколько он в своем художестве преуспел.
Молодой человек, пройдя между разбросанными заготовками, отправился на поиски еды. Кухни в доме не было; историки считали, что подобные помещения существовали до 2500 года, но уже задолго до этой даты большинство семей готовили себе пищу не чаще, чем шили одежду. Брент вошел в гостиную и приблизился к металлическому ящичку, встроенному в стену на уровне груди. В ее центре находилось нечто, знакомое каждому человеку последние пятьдесят веков, – диск набора с десятью цифрами. Брент набрал номер из четырех цифр и подождал. Ничего не произошло. Слегка раздраженный, он нажал скрытую кнопку, и передняя стенка прибора скользнула в сторону, открывая полость внутри, где, по всем правилам, должен был находиться завтрак. Но там было абсолютно пусто.
Брент мог вызвать центральную продуктовую службу и потребовать объяснений, но, скорее всего, не получил бы ответа. И без того было ясно, что произошло: департамент продовольствия был настолько озабочен будущим перерасходом продуктов, связанным с наплывом гостей, что Бренту еще крупно повезет, если удастся получить на завтрак хоть что‑нибудь. Он нажал сброс, затем попытал счастья снова, набрав редко используемый номер. Раздалось слабое мурлыканье, глухой щелчок – и дверцы отворились, открывая взгляду чашку какого‑то темного дымящегося напитка, несколько не слишком возбуждающих аппетит сэндвичей и большой кусок дыни. Сморщив нос и задаваясь вопросом, как скоро при таких темпах человечество вернется к варварским временам, Брент взялся за сомнительную еду и вскоре съел все дочиста.
Его родители спали, когда он быстро вышел из дома на широкую, поросшую травой площадку посреди деревни. Было еще очень рано, и в воздухе ощущался небольшой холодок, но начинающийся день был прозрачным, ясным, наполненным той утренней свежестью, которая уходит, когда высыхают последние капли росы. Несколько самолетов стояли на траве; прибывшие на них люди толкались вокруг и осматривали Чалдис критическим взором. Пока Брент наблюдал за гостями, одна из машин резко взмыла в небо, оставляя за собой белый след. Минуту спустя за ней последовали остальные; они могли перевозить только по два‑три десятка пассажиров, и за день им придется сделать еще множество рейсов.
Брент побродил в толпе прилетевших, стараясь выглядеть уверенно и дружелюбно – чтобы не отпугнуть возможных желающих пообщаться. Большинство гостей были примерно его возраста; люди постарше прибудут в более разумное время.
Прибывшие смотрели на Брента с нескрываемым любопытством. Их кожа, насколько он заметил, выглядела гораздо темнее, чем у него, а голоса звучали мягче. У некоторых даже встречался какой‑то намек на акцент: несмотря на международный язык и постоянное общение, региональные различия все‑таки существовали. По крайней мере, Бренту казалось, что они говорят с акцентом, но пару раз он замечал на лицах гостей улыбку, когда он что‑либо говорил сам.
Так продолжалось все утро: гости прибывали и направлялись к огромной арене, вырубленной в лесу. Там стояли палатки, развевались яркие флаги, слышались крики и смех развлекающейся молодежи. Хотя Афины за десяток тысячелетий река времени унесла далеко, модель спортивных соревнований мало изменилась с тех первых Олимпийских дней. Мужчины по‑прежнему бегали, прыгали, боролись и плавали, но делали все это гораздо лучше, чем их предки. Брент был прекрасным бегуном на короткие дистанции и в беге на сто метров опередил всех. Его время чуть превысило восемь секунд – результат неплохой, потому что мировой рекорд составлял что‑то около семи секунд. Брент изумился бы, узнав, что ни один бегун в мире не мог приблизиться к такой цифре.
Джон получал огромное удовольствие, кладя соперников много крупнее себя на дерн, и когда утренние результаты были подсчитаны, оказалось, что у команды Чалдиса в сумме больше очков, чем у любой из команд гостей, хотя первое место хозяева занимали не часто.
В полдень толпа, как амеба, стала перетекать к поляне под названием Пять Дубов, где с раннего утра работали молекулярные синтезаторы, заставляя едой не одну сотню столов. Немало трудов ушло на изготовление прототипов, которые воспроизводились с точностью до последнего атома, потому что, хотя механизм приготовления пищи полностью изменился, поварское искусство никуда не исчезло, даже наоборот – достигло неимоверных высот.
Основным событием второй половины дня стало длинное драматическое представление в стихах – попурри, умело составленное из произведений разных поэтов, чьи имена были забыты много веков назад. В целом представление показалось Бренту довольно скучным, хотя в нем прозвучали строки, запавшие в его память:
Миновала пора снегопадов стыдливых,
Отгремели пороки, поутихла пурга…[3]
Брент прекрасно знал, что такое снегопады, и радовался, что они миновали. «Порок» было архаичным словом, вышедшим из употребления три или четыре тысячи лет назад, но звучало оно зловеще и возбуждающе.
Юноша не видел Ирадны почти, до сумерек, когда начались танцы. Высоко над долиной зажглись искусственные огни, осветив лес переменчивыми узорами синего, красного и золотого. По двое, по трое, а затем десятками и сотнями танцующие выходили на огромный овал амфитеатра, и скоро он превратился в море смеющихся, кружащихся в танце людей. Вот где была та стихия, где Брент с легкостью мог победить Джона, и он позволил себе унестись на ее волнах, получая от этого чисто физическое удовольствие.
Музыка, звучавшая здесь, принадлежала всем эпохам и культурам. В какой‑то момент воздух сотрясли барабаны, которые можно было услышать и в первобытных джунглях, когда мир был совсем юным; а мгновением позже зазвучали тонкие переливы четвертных тонов, исполненные благодаря высочайшим достижениям сложнейшей электронной техники. Звезды с любопытством смотрели с ночного неба на веселящихся под ними людей, но никто не обращал на звезды внимания и совсем не думал о времени.
Брент успел перетанцевать со многими, прежде чем увидел Ирадну. Она выглядела красавицей, жизнь в ней буквально выплескивалась через край, лицо светилось. Ирадна не очень‑то спешила присоединиться к Бренту, проблема выбора перед ней не стояла – у девушки отбоя не было от кавалеров. Но вот они закружились в танце, и Брент почувствовал удовольствие от мысли, что Джон, должно быть, стоит сейчас и мрачно наблюдает за ними откуда‑нибудь из толпы.
Музыка на время замолкла, и Ирадна сказала, что хочет чуточку отдохнуть. Брент был тоже не прочь устроить себе маленький перерыв, и они уселись под большим деревом, наблюдая с расслабленной отстраненностью за неудержимым потоком жизни, что била вокруг ключом.
Сладкое очарование вечера нарушил Брент. Он знал, что когда‑нибудь должен был у нее спросить, и сейчас был самый удобный случай.
– Ирадна, – сказал он, – почему ты избегаешь меня?
Она посмотрела на него невинными, широко открытыми глазами.
– Брент, – ответила девушка, – зачем ты говоришь такие злые слова? Ты ведь знаешь, что это неправда. И вообще, откуда в тебе столько ревности? Не считаешь же ты, что я все время должна ходить за тобой?
– Нет, конечно, – чуть слышно ответил Брент и подумал, что ведет себя очень глупо. Но раз уж разговор начат, надо было его довести до конца. – Видишь ли, когда‑то тебе придется выбрать одного из нас. Если ты будешь это откладывать, то рискуешь остаться ни с чем, как две твои тетушки.
Ирадна запрокинула голову и весело рассмеялась; видимо, ее позабавила мысль, что когда‑нибудь она может сделаться старой и некрасивой.
– Ну, если ты такой нетерпеливый, – сказала она, – то уж Джон‑то совсем другой. Ты видел, что он мне подарил?
– Нет, – упавшим голосом произнес Брент.
– Ты такой наблюдательный, что не заметил этого ожерелья?
На груди Ирадны, нанизанное на тонкую золотую цепочку, светилось целое созвездие драгоценных камней.
– Вещь красивая, но, в общем‑то, ничего необычного, – сообщил ей на это Брент.
Ирадна загадочно улыбнулась и пальцами притронулась к ожерелью. В ту же секунду воздух наполнился музыкой, сперва смешавшейся с танцевальной, а затем заглушившей ее.
– Видишь, – с гордостью сказала она, – теперь, куда бы я ни пошла, музыка всегда будет со мной. Джон сказал, что здесь музыки на несколько тысяч часов, и ничего не записано по два раза. Правда, здорово?
– Возможно, – с затаенной досадой ответил Брент, – но все это давно устарело. Каждый когда‑то таскал с собой подобные штуки, а потом, когда на Земле не осталось ни одного тихого места, все это пришлось запретить. Ты представь, какой получится хаос, если все мы будем такое носить!
Ирадна с сердитым видом отодвинулась от него.
– Ты всегда завидуешь тому, чего сам не умеешь делать. «Устарело, хаос»… А сам‑то ты мне хоть что‑нибудь подарил? Все, я ухожу. И не вздумай идти за мной!
Брент так и остался сидеть с разинутым ртом, ошеломленный ее бурной реакцией. Затем крикнул вдогонку:
– Эй, Ирадна, я не хотел… – Но девушка уже исчезла из виду.
Брент двинулся прочь от веселящейся в амфитеатре толпы. Настроение у него резко упало. Причина ее гневного взрыва была ясна. Все, что он ей сказал, ну, может быть, чересчур язвительно, было правдой, а нет ничего более раздражающего, чем правда. Подарок Джона – пусть искусный, но нисколько не оригинальный, интересный лишь потому, что сейчас такие уже не делают.
Но одна фраза Ирадны не давала ему покоя. А действительно, он хоть что‑то ей когда‑нибудь подарил? У него не было ничего, кроме картин, но сам он их не считал удачными. Да и Ирадна не проявляла к ним ни капельки интереса, хотя Брент не однажды предлагал ей самые лучшие. Трудно было объяснить даме сердца, что он вовсе не портретист и не будет даже пытаться ее нарисовать. Вот этого она ни за что не могла понять и сильно на юношу обижалась. Брента обычно вдохновляла природа, но он никогда не копировал то, что видел. Когда какая‑нибудь из его картин бывала завершена (что время от времени случалось), ее название часто становилось единственным ключом к пониманию того, что послужило для картины толчком.
Вокруг по‑прежнему гремела танцевальная музыка, но Брент утратил к ней всякий интерес. Зрелище веселящихся людей стало ему почему‑то невыносимо. Бренту захотелось выбраться из толпы, а единственное тихое место, о котором он вспомнил, находилось внизу у реки, за светящейся полосой мха, посаженного незадолго до праздника.
Он сидел у самой кромки воды, бросал в воду ветки и смотрел, как их уносит течением. Время от времени кто‑нибудь проходил мимо, но гуляющие обычно шли парами и не замечали его. Брент бросал на них завистливые взгляды, мрачно размышляя над тем, что ничего‑то у него в жизни не получается.
В конце концов, думал он, было бы даже к лучшему, если бы Ирадна выбрала не его, а Джона и Брент остался бы один ' на один со своим горем. Но она не выказывала ни малейших признаков того, что предпочитает одного другому. Может, она просто развлекается за их счет, как считают некоторые – тот же старый Йохан, к примеру. Хотя, возможно, она просто не в состоянии выбрать. Наверное, нужно, мрачно решил Брент, чтобы кто‑то из них двоих совершил нечто действительно из ряда вон выходящее, чего другой повторить не сможет.
– Привет, – раздался тоненький голосок за спиной. Он обернулся и посмотрел через плечо. Маленькая девочка лет восьми смотрела на него, слегка склонив набок голову, как любопытный воробышек.
– Привет, – без энтузиазма откликнулся он. – Почему ты не смотришь, как танцуют?
– А почему ты не танцуешь? – тут же откликнулась она.
– Я устал, – сказал юноша, надеясь, что это покажется ей достойным предлогом. – И вообще, тебе не стоило бы тут бегать одной. Ты можешь заблудиться.
– Я и заблудилась, – радостно заявила она, усаживаясь на берег с ним рядом. – И мне это нравится.
«Интересно, из какой она деревни?» – подумал Брент. Хорошенькая девчушка, но выглядела бы гораздо лучше, если бы ее личико не было перемазано шоколадом. Похоже, его одиночеству наступил конец.
Она уставилась на него с той естественной прямотой, которая вызывает в людях смущение и которая уходит навеки, когда кончается детство.
– А я знаю, что с тобой, – внезапно сообщила она.
– Вот как? – откликнулся Брент с вежливым скептицизмом.
– Ты влюблен!
Брент выронил из руки ветку, которую хотел бросить в реку, и повернулся, чтобы взглянуть на свою мучительницу. Она смотрела на него с таким торжественным сочувствием на лице, что за секунду вся его мрачная жалость к себе самому испарилась в приступе смеха. Она, кажется, обиделась, и молодой человек быстро взял себя в руки.
– Как ты догадалась? – спросил он с нарочитой серьезностью.
– Я читала об этом, – восторженно сообщила она. – А однажды я видела пьесу, и там человек тоже пришел к реке и сидел ну совсем как ты, и потом он в нее прыгнул. В этот момент заиграла ужасно красивая музыка.
Брент задумчиво посмотрел на развитого не по годам ребенка и ощутил облегчение от того, что она не жила в их деревне.
– Извини, что не могу организовать музыку, – серьезно сказал он. – Но в любом случае речка здесь недостаточно глубока.
– Дальше она глубже, – объяснила девочка, – это только речка‑ребенок, и она не вырастет, пока не выйдет из леса. Я видела из флайера.
– А что с ней делается потом? – спросил Брент, которого ни в малейшей степени не интересовал этот разговор, но он был благодарен за то, что тема его стала более отвлеченной. – Я полагаю, она впадает в море?
Девчушка издала недостойное маленькой леди возмущенное фырканье.
– Конечно, нет, глупый. Все речки по эту сторону холмов впадают в Великое озеро. Оно такое же большое, как море, но настоящее море находится по другую сторону холмов.
Брент плохо разбирался в географических деталях своего нового местожительства, но понимал, что ребенок прав. Океан был менее чем в двадцати милях к северу, отделенный от них грядой невысоких холмов. В ста милях от побережья лежало Великое озеро, дававшее жизнь землям, некогда бывшим пустыней до тех пор, пока инженеры‑геологи не изменили сам континент.
Гениальный ребенок тем временем сооружал карту из прутиков и терпеливо передавал знания своему довольно тупому ученику.
– Мы вот здесь, – говорила она, – а здесь река и холмы, а озеро вон там, около твоей ноги. Море идет вот так. И я тебе скажу один секрет.
– Какой же?
– Никогда не догадаешься.
– Да, наверно, не догадаюсь.
Ее голос понизился до доверительного шепота:
– Если идти вдоль побережья – это недалеко отсюда, – то придешь в Шастар.
Брент попытался принять потрясенный вил, но не сумел.
– Не думаю, чтобы ты о нем слышал! – воскликнула она, глубоко разочарованная.
– Извини, – ответил Брент, – я полагаю, это был город, и, кажется, я про него где‑то слышал, но ведь городов было так много – и Карфаген, и Чикаго, и Вавилон, и Берлин, – всех просто не запомнишь. И в любом случае их уже нет.
– Вот и не так. Шастар все еще здесь.
– Ну, некоторые из городов сохранились, и люди часто их посещают. Примерно в пятистах милях от моего старого дома был когда‑то довольно большой город, который назывался…
– Шастар не просто какой‑то город, – таинственно перебила его девочка. – Мой дедушка рассказывал мне о нем, он там бывал. Он вовсе не разрушен, и там полно чудесных вещей, которых больше ни у кого нет.
Брент внутренне улыбнулся. Покинутые города Земли были местами, о которых ходили легенды в течение многих веков. Прошло четыре… нет, почти пять тысяч лет с тех пор, как Шастар был оставлен. Если здания в нем все еще стоят, что, конечно, вполне возможно, все ценное из них исчезло много веков назад. Наверное, дедушка придумывал всякие волшебные сказки, чтобы развлечь ребенка. Брент вполне понимал его.
Не чувствуя его скептицизма, девочка продолжала болтать. Брент только наполовину прислушивался к ее словам, вставляя вежливые «да», «нет» или «подумать только!» Внезапно наступила тишина.
Он поднял взгляд и увидел, что его собеседница с раздражением смотрит на просеку между деревьев.
– До свидания, – коротко сказала она. – Я должна спрятаться где‑нибудь в другом месте – вон идет моя сестра.
Она исчезла так же внезапно, как и появилась. «Да, ее семье, должно быть, с ней нелегко», – решил Брент. Но в любом случае надо было отдать девочке должное – она развеяла его меланхолию.
Спустя несколько часов он осознал, что ока сделала для него гораздо больше.
Саймон опирался на дверной косяк, наблюдая за проходящим мимо народом, когда к нему подошел Брент. Люди обычно изрядно ускоряли шаги, проходя мимо двери Саймона, потому что он славился неудержимой болтливостью, и если ему случалось заполучить жертву, то ей было уже не вырваться раньше чем через час. Крайне редко кто‑нибудь заходил к нему добровольно, как это сейчас сделал Брент.
Беда Саймона состояла в том, что он обладал великолепным умом, но был слишком ленив, чтобы им пользоваться. Возможно, ему повезло бы больше, родись он в более энергичный век; а так, все, что он мог делать в Чалдисе, – это оттачивать свой ум за счет других, таким образом приобретая известность, но не популярность. Но он был совершенно незаменим, потому что являлся кладезем знаний.
– Саймон, – без предисловий начал Брент. – Я хочу узнать подробнее о местности, где мы живем. Карты почти ничего об этом не говорят – они слишком новые. Что было здесь раньше, в старые времена?
Саймон поскреб свою жесткую, как проволока, бороду.
– Не думаю, что между «сейчас» и «раньше» есть какие‑то существенные различия. А какое время тебя интересует?
– Например, время городов.
– Ну, деревьев тогда было поменьше. Здесь, наверное, находились сельскохозяйственные угодья, используемые для получения пиши. Ты видел машину, которую откопали, когда строили амфитеатр? Она, должно быть, очень старая – даже не электрическая.
– Да, – нетерпеливо ответил Брент, – я видел ее. Но расскажи мне о городах поблизости. Судя по карте, в нескольких сотнях милях к западу по побережью был город, называемый Шастар. Ты знаешь что‑нибудь о нем?
– А, Шастар, – пробормотал Саймон; он явно тянул время. – Очень интересный город. Я думаю, у меня даже где‑то есть картинка. Подожди минутку, я сейчас.