— Зовется Урикон. Служит мне давно отменной собакой по черной дичи. Сейчас я с ним потолкую. Ну-ка, любезный Урикон, поднимись к нам и поклонись хозяину.
Взобравшись на дерево с ловкостью обезьяны, бывший жрец угодливо поцеловал руку Грелли своими толстыми красными губами.
Ливень между тем прекратился, но все небо оставалось обложенным тяжелыми тучами. Стало холоднее. Рассвет был уже недалек. Нужно было действовать быстрее. Пошептавшись с Уриконом, О'Хири посвятил Грелли в свой план и пошел расставлять людей вокруг изгороди. В их обязанность входило убивать каждого туземца, кто попытался бы искать спасения бегством. О'Хири и Грелли считали, что от поселка и его населения не должно остаться после облавы никаких следов.
Вскоре стрелки стояли вдоль всей изгороди.
О'Хири, Урикон и Грелли с его четырьмя охотниками направились прямо к жилищу жреца в середине поселка.
— Мистер Райленд, Урикон спрашивает, не заметили ли вы каких-нибудь свежих охотничьих трофеев у жителей поселка? — осведомился О'Хири.
— Несколько слоновых бивней… Сложены у двух или трех хижин…
— Хорошо! Вы увидите презабавнейшее представление. Это лучший трюк нашего Урикоа.
В темноте, под неистовый лай собак, охотники подошли к центру поселка. Внезапно перед ними выросли воинственные фигуры двух сторожей, которых Грелли заприметил еще с дерева. Дубинами они преградили путь охотникам, но Урикон выступил вперед и властно приказал сторожам пасть ниц перед богами грозы, посланцами разгневанных небес.
— Ступайте к колоколу, созывайте жителей на площадь; так приказываю я, жрец богов.
Растерянные сторожа повиновались и, сопровождаемые сенегальцем Али, направились к столбу с колоколом.
Подойдя к жилицу жреца, О'Хири поднял плетеную циновку, прикрывавшую вход, и, пропустив внутрь Урикона и Грелли, вошел в хижину последним, держа за спиною пистолет.
Светильник, наполненный жиром, освещал хижину. На подстилке из звериных шкур спал старик негр, завернувшись в старое шерстяное одеяло. В углу, на подставке, стояла деревянная голова, служившая опорой слоновому бивню, покрытому искусной резьбой. Это был «алтарь предков». Урикон тронул старика за плечо и завыл тонким, пронзительным голосом, сопровождая свои завывания уродливыми корчами, как бесноватый.
Старик вскочил, дико озираясь на пришельцев.
— Вставай, о жрец, и внемли нам, посланцам бога рек и морей Олокуна! — вопил Урикон на межплеменном языке бини. — Внемли нам, вестникам великого горя! Собери свое племя, о жрец, ибо мы пришли возвестить ему скорбь!
Одновременно снаружи, у столба, врытого рядом с хижиной, зазвучали мерные, унылые звуки колокола — эроро.
Поселок ожил. Из-под циновок многих жилищ уже выглядывали головы мужчин. Детский плач раздавался по всему краалю.
Урикон вывел жреца на улицу.
— Кричи громче, о жрец, собирай свой народ, всех, до последнего младенца!
У столба Урикон повторил свои кривляния. Глядя на него, Грелли подумал, что он и впрямь одержим бесом.
— Великая беда, о жители! — исступленно вопил Урикон. — Послушайте своего жреца, который не уберег вас от несчастья! Люди вашего племени убили священного слона, сына царя богов Олокуна. У хижины убийцы стоят его священные бивни! Посланцы Олокуна, боги грозы, сами пришли к вам за искупительной жертвой!
Испуганный жрец племени в тон голосу Урикона повторил ту же весть. Теперь у столба в свете разведенного костра кривлялись и плясали уже два жреца.
Во время этого сеанса Урикон успел вполголоса предупредить своего коллегу:
— Знай, жрец, если хоть один человек ускользнет от посланцев богов, великие несчастья падут на твою голову!
Чернокожие люди подходили к огню костра с понурыми головами. Испуганные женщины с детьми на руках и за спинами становились поодаль. За ними прятались голые ребятишки с вытаращенными от любопытства и страха глазами.
— Люди! Приведите сюда ваших охотников за слонами, — приказал Урикон; и, обращаясь к О'Хири и Грелли, Урикон добавил шепотом:
— Отводите мужчин-охотников в загон для скота и вяжите. Это самые сильные люди племени.
Вперед один за другим выступали хорошо сложенные, стройные люди. Матросы О'Хири отводили пленников в загон для скота. Здесь пленникам связывали руки и укладывали лицами вниз. Вскоре на мокрой от дождя земле лежали, крепко связанные сыромятными ремнями из буйволовой кожи, человек тридцать. Эта участь постигла и обоих сторожей, у которых сенегалец отобрал дубины.
Цепь стрелков вокруг крааля поредела, так как не пришлось сделать ни одного выстрела: никто из жителей поселка и не пытался спастись бегством от небесных посланцев.
Внезапно катастрофический раскат грома, грохнувший почти одновременно с оранжевой вспышкой молнии, потряс, казалось, землю и воды. Сухое высокое дерево на краю поселка треснуло сверху донизу, словно расколотое топором. Разваливаясь пополам, оно вспыхнуло ярким белым пламенем.
— На колени! — заорал Урикон. — Кто-то из вас замыслил скрыться от карающего бога! Удержите его, удержите, иначе никто не останется в живых!
Но бежать никто и не помышлял. Охваченные ужасом люди племени повалились на колени, положили ладони на землю и уткнули лица в траву между кистями рук.
Грелли, О'Хири и матросы тут же на площади связали руки остальным мужчинам и приказали женщинам нести или вести детей следом за связанными главами семейств. Все племя, как один человек, оказалось за прочной изгородью загона. Вооруженные охотники окружили загон, где нарастал отчаянный плач детей. Стали причитать и женщины. Напуганный скот сгрудился в самом дальнем конце загона.
Грелли с матросами обошли все хижины. Лишь в одной из них они нашли несколько насмерть перепуганных женщин и немедленно присоединили их к остальным пленникам.
Начинался рассвет, багровый и зловещий.
Отобрав десятка три молодых мужчин, О'Хири заставил их под охраной матросов валить деревья на берегу болотистой речки за поселком. Женщины и дети обрубали сучья.
Четыре пары буйволов, подгоняемые погонщиками из числа пленников, оттаскивали бревна к берегу и спускали их на воду лесной речки.
Еще одна группа пленников, под руководством Лорна, вязала плот. К обеду он был готов. Сделанный из бревен, перевитых гибкими растениями, плот свободно мог вместить всех пленников и даже часть скота, запас продовольствия и все слоновые бивни.
Со шлюпок доставили длинные, тридцатиметровые корабельные канаты с приделанными к ним ошейниками, свисавшими через каждые полметра.
Эти канаты с подвесками матросы положили на землю и стали попарно подводить к ним мужчин племени. Под их подбородками защелкнулись металлические застежки ошейников. Люди были «запряжены». В таком же порядке матросы О'Хири «запрягали» все остальные пары. Работа эта велась с поразительной быстротой и сноровкой.
Скоро свободных гнезд на канате не осталось, и четверо матросов, вооруженных пистолетами и ременными бичами, повели первую партию «товара» к берегу Куарры. Только тогда мужчины племени поняли, что они обмануты. Поднялся вой и крик. Однако плети и пистолетные выстрелы быстро восстановили порядок.
Следующее общее ярмо, рассчитанное тоже на шестьдесят пленников, охватило шеи взрослых подростков, женщин и девушек.
В последний канат запрягли сорок женщин и пожилых мужчин, которые показались Грелли еще пригодными в дело. Конец каната со свободными ошейниками, звякая, потащился по земле.
В загоне остались только жрец племени, восемь старух и стариков с беззубыми ртами и глубоко запавшими глазами.
Принесли заступы. Грелли сам вывел стариков из загона и, проводив их до края недавно засеянного маисового поля, приказал им копать длинную, неглубокую яму. Старый жрец, скрестив руки на груди, не взял заступа. Остальные неторопливо принялись рыть.
Не успела еще последняя партия пленников скрыться из виду, как на поле была вырыта яма локтя в два глубиной. Грелли уже вынул из-за пояса пистолет, но обернулся, услышав громкий оклик. Паттерсон, возбужденный и взволнованный, бежал к нему.
— Поразительно, сэр Фредрик! — воскликнул он, подходя к компаньону. — Сто шестьдесят человек! Пятьдесят шесть мужчин, восемьдесят женщин, двадцать четыре подростка и, сверх того, штук двадцать младенцев и маленьких ребятишек! И все это без единого выстрела, гуманно, быстро и безболезненно! Совладать с леопардом было труднее, не правда ли?
Грелли, не ответив, поднял пистолет. Прогремел первый выстрел, и старый жрец с пулей в переносице упал возле готовой могилы. Одна негритянка со сморщенной грудью, испуганная выстрелом, бросила заступ и всплеснула руками.
Загремели выстрелы матросов. Ударами кованых матросских сапог тела жертв были сброшены в яму.
Оторопевший Паттерсон в смущении побрел назад.
Через пять минут поле приняло свой обычный вид и опустело. Лишь свеженасыпанная могила на поле напоминала о пришельцах да столбы пламени подымались над хижинами крааля.
О'Хири велел пригнать на берег часть скота. Оставшиеся козы и буйволицы с блеянием и ревом носились по загону, среди пылающих изгородей и хижин.
Когда солнце склонилось к закату, от деревни остались только груды тлеющих головешек, покрытых серым пеплом. Едкий запах дыма, тлеющей шерсти, горелого мяса долго держался в воздухе.
В наступившей темноте из кустарника выползла на пожарище раненая собака с перебитой спиной. Тяжело волоча задние ноги, дряхлая сука втянула ноздрями воздух, пахнущий гарью, и, задрав голову к луне, завыла пронзительно, высоко и горестно.
Матросы спустили плот вниз по лесной речке к месту привала экспедиции на Куарре. Здесь их уже ждали прикованные к канату невольники. Грелли, О'Хири и Лорн внимательно осмотрели «товар» перед погрузкой, пересортировалй его и даже прикинули будущую выручку. Наконец невольников погрузили на плот вместе со скотом. «Охотники» расселись по шлюпкам, и флотилия тронулась в путь.
Одна шлюпка шла под самым берегом. О'Хири осматривал с нее прибрежные заросли — искал плоты ушедшей вперед партии. Рядом с ним сидел бледный Антони, потрясенный всем виденным. События этого дня навсегда остались в его памяти черным и страшным пятном…
Перед рассветом следующего дня новый плот присоединился к трем остальным, и вся партия без промедления двинулась вниз по реке.
Края плотов были огорожены плетнями из ветвей и хвороста. С берега невозможно было разглядеть груз, и казалось, что на плотах везут только скот, привязанный к небольшим колышкам.
Еще две короткие остановки понадобились для того, чтобы напоить скот и накормить невольников; каждому в сутки давалась горсть риса, иногда добавляли и кусок вареного мяса.
Среди невольников, купленных у Эзомо-Ишана, было несколько воинственных суданских туарегов, сухих, жилистых и необычайно жестоких. О'Хири сделал их надсмотрщиками. Старшим над ними был поставлен Урикон. Свирепые, вооруженные длинными кожаными бичами, туареги-надсмотрщики, наводили на связанных пленников еще больший ужас, чем сами работорговцы.
Восьмого ноября под сильным грозовым ливнем трюмы «Глории» и «Доротеи» освободились от груза, доставленного для Эзомо-Ишана: деревянные продолговатые ящики со старыми кремневыми мушкетами, бочонки пороха и рома и несколько легких ящиков с дешевыми безделушками перекочевали на опустевшие плоты. Затем те же трюмы приняли живой груз с четырех плотов. Паттерсон отшатнулся, заглянув через люк в эти наполненные трюмы…
На другой же день обе шхуны с еще мокрыми от ливня парусами, гулко хлопавшими на ветру, миновали устье Куарры, вышли в море и взяли курс на остров Фернандо-По. В водах острова были высажены на шлюпках Грелли, мистер Паттерсон и Антони. Они вернулись на «Орион». Хозяин корабля, еще не сменив своего экспедиционного костюма на мундир, который он обычно носил на бриге, пригласил к себе пастора Редлинга.
— Мой дорогой пастор, — обратился он к священнику самым задушевным и прочувствованным тоном, — я скорблю о том мраке языческих заблуждений, в коем погрязли несчастные души здешних туземцев. Сюда изредка заходят корабли, здесь трудятся миссионеры, с которыми вы познакомились за время нашего отсутствия. Вы посетовали, что на этом острове еще нет христианского храма. Я хочу, чтобы после нашего посещения он был здесь воздвигнут. Прошу вас сейчас же договориться о подробностях со здешними деятелями, ибо уже через два часа мы поднимем якоря. Вероятно, среди этих миссионеров вы найдете сильного верой христианина-проповедника, который сможет стать священником будущего скромного храма. В ином случае придется призвать пастыря из Европы. Не откажите принять от меня эту тысячу фунтов на устройство церкви для обращения язычников к истинному богу. Благоволите распоряжаться этими деньгами всецело по вашему усмотрению, ибо я знаю, что передаю их в достойнейшие руки!
Пастор Редлинг с поклоном принял подписанный чек и молча осенил зиждителя широким знамением креста…
Через несколько часов бухта Санта-Изабель снова опустела: два корабля уже пенили волны, унося живой груз к невольничьим рынкам Америки, а третье судно — бриг «Орион» — на всех парусах летело к далекому острову в Индийском океане.
ПОСТОЯЛЕЦ МИССИС БИНГЛЬ
Ребенка скорее создать, чем машину.
Чулки драгоценнее жизни людской,
И виселиц ряд оживляет картину,
Свободы расцвет знаменуя собой.
Не странно ль, что, если является в гости
К нам голод и слышится вопль бедняка,
За ломку машины ломаются кости
И ценятся жизни дешевле чулка.
Байрон
«Клянусь, что никогда ни одному лицу или лицам на свете не открою имен тех, кто участвует в этом тайном комитете, их действий, собраний, потайных мест, одеяния, черт лица, наружного вида или всего того, что может повести в их раскрытию… под угрозой изьятия из мира первым встретившим меня братом…
Да поможет мне бог и благословит меня сохранить мою клятву ненарушимой».
Клятва английских луддитов
Старый слуга Френсис опустил шторы, задернул занавески на окнах и принес свечи в кабинет мистера Уильяма Томпсона.
Невеселый сочельник выдался в этом году! Где-то в неведомых водах, под чужими небесами, находится сын Ричард, а с ним и два верных друга дома. Может быть, им сейчас грозит опасность? Или среди чудес южных морей они подымают стаканы за удачу и недосуг им даже вспомнить об оставшихся на родине? А может быть, и они сейчас с грустью думают о зимних сумерках, тяжелых хлопьях снега, пустующем столе для пикета и старых друзьях у камелька?
Миссис Томпсон, известная всему Бультону дама-благотворительница, пришла в кабинет супруга, чтобы рассеять его раздумье и пригласить к заботливо накрытому рождественскому столу.
— Уильям, — сказала она мужу, — сегодня нам будет грустно за праздничным столом. Так хочется, чтобы сегодняшний сочельник был настоящим христианским рождеством, как в добрые старые времена! Пошлите, сэр слугу на улицу и велите привести какого-нибудь малень кого бедного мальчика, чтобы посадить его за этот стол Я уж так давно не видела детей в нашем доме!
Сам мистер Томпсон вышел на поиски «святочного мальчика». Искать пришлось недолго. Достигнув ближайшего перекрестка, он заметил перед освещенным окном лавки немца-колбасника маленькую фигурку мальчика, созерцавшего рождественских поросят и окорока, украшенные кружевной бумагой. Как во всех почтенных святочных рассказах, мальчик был бедно одет, ежился от холода, дул на озябшие пальцы и не сводил глаз с поросенка в бумажном уборе.
Юный джентльмен едва не дал стрекача от мистера Томпсона, но, по-видимому, тоже вспомнил святочные традиции и последовал за адвокатом.
— Вот здесь сними свою куртку, мальчик, и скажи этой доброй леди, как тебя зовут, — сказал мистер Томпсон своему гостю, входя в переднюю.
— Мое имя Томас Бингль, сэр, — отвечал «святочный мальчик», — мама дала мне полшиллинга на сладости и велела скорее возвращаться домой. У нас нынче тоже будет праздничное угощение.
— Томас Бингль? Скажи, Томас, не ты ли вместе с твоей матерью был у меня однажды летом в конторе? Ты меня узнаешь, Том?
— Да, сэр.
— Вероятно, мой совет и моя помощь пошли на пользу этому семейству. Знаешь, Дэзи, в свое время я снабдил мать этого мальчика рекомендательным письмом к Паттерсону. Вероятно, ты работаешь на верфи, Том?
— Нет, сэр.
— Еще один прибор к столу! Дэзи, сведи мальчика к умывальнику. Френсис, зажгите праздничные свечи. Садись за стол, Томас, и скажи мне, чем же ты сейчас занимаешься.
— Я учусь в школе мистера Гемфри Чейзвика, сэр.
— Это весьма похвально, но откуда же у миссис Бингль берутся средства на твое образование, Томас? Она жаловалась мне на нужду… Впрочем, я не хочу отвлекать тебя от жареного гуся! Я припоминаю, что у тебя есть старший брат. Дела вашего семейства, очевидно, улучшились? Вовремя поданный мною совет…
— Благодарю вас, сэр.
— Дэзи, теперь приготовь своему гостю пакет. Он отнесет его домой, другим членам семьи. Расскажи мне, Томас, как поживает миссис Бингль.
Сэр, когда мама привела нас в доки мистера Паттерсона, Джорджа поставили на разгрузку леса, а меня — убирать стружки и опилки. Там, на верфи, их были целые горы. Я возил их на тачке и отбирал мелочь от больших обрезков. Большие продают на дрова подороже, а мелочь покупают бедняки. Там работает много других мальчиков. Мы с Джорджем приходили в доки к шести часам утра, а в девять вечера возвращались домой. Мне казалось, что это длится целый год, а прошло не больше месяца. Потом к нашей соседке тете Полли — знаете, к той старухе, у которой раздавило сына при спуске нового корабля, — приехала одна леди…
— Очевидно, из твоего комитета, Дэзи. Продолжай, мальчик.
— Нет, эта леди была не из комитета. Леди из комитета всегда долго говорят о спасении души, дают несколько пенсов и обещают прислать поношенное платье. А это была красивая, молодая, очень добрая леди. Когда тетка Полли рассказала ей о гибели своего сына Майка, молодая леди заплакала. Потом через несколько дней наш управляющий, мистер Чейзвик, позвал тетю Полли и сказал, что ей пойдет пенсия, а за квартиру уплачено вперед за целый год.
— И тогда твоя мать тоже обратилась к этой леди?
— Да, сэр, моя мама разузнала, кто была эта дама, и сама пошла к ней со мной — далеко, за двенадцать миль от города. Леди говорила с мамой в парковой беседке, и с тех пор у нас все переменилось. Меня отдали в школу мистера Чейзвика, и я уже умею писать и решать задачи. Джорджа взял в обучение мистер Барлет, старший чертежник на верфи. Теперь Джордж научился здорово рисовать корабли и уже зарабатывает деньги чертежами, ему ведь пятнадцать! Мистер Барлет говорит, что, если Джордж и дальше будет, учиться, из него выйдет настоящий художник… А когда мама сдаст нашу вторую комнату какому-нибудь тихому жильцу, тогда мы заживем совсем хорошо.
— А ты не узнал, как зовут эту даму? Видно, она очень богата, если может обеспечить благополучие двух семейств сразу? Дэзи, кто бы это мог быть из здешних благотворительниц?
— Не знаю, Уильям, и впервые слышу об этой таинственной особе…
— Я знаю ее имя, сэр! Она помогла и нашему старому Паткинсу, который оттяпал себе топором пальцы на левой руке. Он теперь живет у нее в Ченсфильде домашним столяром… Ее зовут леди Эмили Райленд, и… она самая красивая леди в целом графстве!..
Прошли праздничные дни. Мистер Уильям Томпсон давно позабыл и маленького гостя, и рождественскую ветку омелы. С каждым днем у старого адвоката все больше забот. Прежде он всегда радовался, когда краснорожий почтальон слезал с дилижанса перед дверью конторы, втаскивал наверх потертый кожаный мешок и выкладывал на столе Дженкинса, старшего клерка, пачку газет, журналов, запечатанных пакетов и конвертов с деловыми и дружескими письмами. Теперь не то! Торопливые письма, хлопотные, неприятные дела, тревожные вести… Будто сама река времен изменила течение, стала быстрее, мутнее: видно, и ее заставили крутить фабричные колеса! А он, доктор прав и королевский адвокат, уже сделался стар для этого водоворота…
Январским вечером, когда в желтом свете фонарей, висящих над каменными арками ворот, тихо реяли сухие снежинки, мистер Уильям Томпсон пешком возвращался из конторы домой. Как любил он прежде эту привычную, неторопливую прогулку! Сколько славных судейских речей он обдумал на этих знакомых узких улицах!.. На ходу так хорошо слагались плавные фразы, вспоминались ораторы древности, Цицерон… Ох, у Цицерона не было тех забот, которые ныне выпадают на долю юриста! При Цицероне чернь было легче держать в повиновении, чем этих, нынешних… Римская чернь бездельничала, довольствуясь крохами с патрицианского стола, жила «хлебом и зрелищами», а эти… эти создают все богатства нации: их руки должны быть проворны, а головы — покорны! Самое опасное — если они сами поймут свою силу, ибо их много, целые толпы. Собранные воедино на фабриках, они легко могут сговориться… Это страшно!
…Вон за городом виден багровый отсвет. Это дальний отблеск огней над рудником.
День и ночь скрипучий ворот поднимает там из-под земли огромные плетеные корзины с черным земляным углем. Над рудником всегда стоит грязно-белое, с красным отблеском облако. Это — пар, новая стихия, рожденная слиянием двух древних стихий — огня и воды. Огненные машины, громоздкие и неуклюжие, похожие на грозных идолов древности, пыхтят и тяжко вздыхают; качаются тяжелые коромысла над паровым цилиндром, и с каждым вздохом машины в небо взлетает новое облачко пара… А под землей, в ходах и штольнях бультонской шахты, живут люди, живут при тусклых свечах целыми семьями, с детьми и женами, редко-редко поднимаясь на свет божий. Это не преступники, не колодники, это просто крестьяне, «выгороженные» со своего клочка земли, или иные обездоленные бедняки. У них на шее железные обручи; на обручах выгравирована фамилия гордого владельца угольных копей — сэра Гарри Хартли графа Эльсвика. В газетах пишут, что в парламенте теперь как раз обсуждается прошение рудокопов о снятии этих шейных обручей… note 48 А вон там, вдоль реки Кельсекс, на дальних окраинах Бультона, где теряется нескончаемая Соборная улица, громоздятся новые фабрики мистера Райленда — суконные, хлопчатобумажные, канатные…
Старый адвокат вспомнил, как совсем недавно в сопровождении управляющего «Северобританской компании» мистера Ральфа Норварда он осматривал эти фабрики, уже работающие и еще строящиеся… Мистеру Томпсону запомнились дети — маленькие, тщедушные фигурки, иные в деревянных башмаках, иные — на высоких колодках, чтобы детские ручонки могли дотягиваться до станков… Одна маленькая, пяти-шестилетняя девочка потеряла колодку и споткнулась. Мастер сердито схватил колодку и ударил девочку по голове… А женщины-работницы!.. Худые, ко всему равнодушные, с землистыми лицами, с тощими, уродливыми руками… Придаток к машинам, что ж поделаешь!
Сотнями умирают эти женщины и ребятишки от фабричной горячки, похожей на тюремный тиф. Вот так и проходит их жизнь с самого детства и до… койки в Доме общественного призрения, где супруга адвоката миссис Дэзи Томпсон жертвует пенсы на деревянные гробы… Что и говорить, это все грустно для страны, для нации, но…
…Но зато за один лишь прошлый, 1772 год (мистер Томпсон уже успел подвести этот итог отечественной коммерции); новые фабрики в Англии дали более десяти миллионов фунтов годового оборота! Сколько выгод связано с этой цифрой для британских юристов вроде мистера Томпсона, сколько жалоб, споров, петиций — для британского парламента!..
Ведь эти тени с бескровными лицами, эти фабричные рабочие, они пожаловались-таки парламенту! Море скорби и нищеты не всегда остается покойным, иногда оно волнуется и бьется о каменные берега!..
Ответом на все петиции был недавний билль о правах предпринимателей… Разумеется, парламент оказал поддержку не простолюдинам, а столпам нации, предпринимателям: он узаконил труд детей с пятилетнего возраста… Да и как могло быть иначе? Фабриканты вводят новые машины, новые станки, и уже не прежний опытный ткач, прядильщик, сучильщик, а пара детских рук у станка вырабатывает пряжу и ткань в десять раз больше прежнего и… в десять раз дешевле!
В памяти мистера Томпсона еще свежо то время, когда его страна, его богатеющая Англия, стала ввозить из своих американских колоний новое волокно — хлопок. Прекрасная вещь, если дать ей хорошую обработку. И ум человеческий, неистощимый на выдумку, быстро нашел новые способы, чтобы дешевле и лучше обрабатывать это волокно. Не угодно ли? Какой-то обыкновенный английский плотник, по имени Харгривс, взял да выдумал прядильный станок и назвал его «Дженни», по имени своей белокурой дочурки. Давно ли это было? Да нет еще и десяти лет, а уж по всей Англии крутятся эти прялки, и уже придуманы новые ткацкие станки, чтобы и ткачество не отставало от прядения. Разумеется, число новых фабрик с машинами будет год от года расти — спрос на товар велик, а работа на станках дешева… Но вот куда же деваться прежним добрым мастерам и подмастерьям, отцам семейств и вековечным труженикам? Это… не совсем ясно! Хм! Если подумаешь, то действительно их положение становится…
Размышления адвоката были прерваны отчаянной руганью с высоты козел… Мистер Томпсон, оказавшийся в своих раздумьях как раз на середине улицы, еле-еле успел увернуться из-под копыт. Толстый кучер осыпал рассеянного джентльмена проклятиями, но седок… дружеским жестом откинул меховую полость, приглашая несколько сконфуженного адвоката занять место на сиденье: оказалось, что мистер Уильям Томпсон едва не угодил под коляску бультонского банкира мистера Сэмюэля Ленди!
Старые друзья вместе доехали до адвокатского дома. В пути бультонский юрист оправился от испуга и предложил мистеру Ленди провести нынешний вечер в дружеской беседе. У господина адвоката было о чем потолковать с надежным другом дома!
Оба джентльмена, хозяин и гость, уселись в креслах старинного кабинета. Кофе и ликер стояли на круглом столике. Пламя свечей рождало рубиновые искорки на маслянистой поверхности разлитого в рюмки ликера. В камине громко трещали дрова; они то вспыхивали, рассыпая искры, то покрывались серым пеплом тления, но углы кабинета оставались в полумраке, и оттуда, из зеленоватого сумрака, доносилось цвирканье неугомонного сверчка, одного из старожилов этого покоя.
— Свежие новости? — спросил банкир, указывая на распечатанные конверты писем. — Где сейчас находится бриг?
— Письма отправлены двенадцатого ноября и помечены так: «Гринвичский меридиан, десять градусов южной широты, Гвинейский залив». Встречный военный корабль, фрегат «Крестоносец», доставил их в Плимут очень быстро. Ричард пишет, что «Орион» зайдет с грузом в Капштадт и затем отправится дальше. Возможно, что сочельник они праздновали уже на острове Райленда. Паттерсон описывает, как он едва спасся в Африке от носорогов и леопардов. Вероятно, страшно преувеличивает!.. Гораздо более удивительные вещи происходят на самом судне. Ричард пишет о них, правда, очень скупо, но из его письма ясно, что между ним и Райлендом возникла вражда. Он намекает на какие-то темные дела главы новой компании.
— Неужели Ричард, пребывая в обществе леди Стенфорд, находит время, чтобы заниматься и делами компании?
— Сэмюэль, я доверю вам то, что пока скрыто даже от моей жены. Ричард расторг в пути свою помолвку с леди Эллен…
— Боже мой! Какие же причины?
— Понимаете, Сэмюэль, этот Райленд вторично встал между моим сыном и его избранницей. Правда, я не могу сказать, чтобы симпатизировал новому выбору Ричарда, но тем не менее его помолвка уже стала известной в городе. И вот в пути Ричард сделал открытие, не оставляющее, увы, никаких неясностей насчет отношений между леди Эллен и Фредриком Райлендом.
— Позвольте! Да ведь они знакомы всего полгода!
— И тем не менее факт бесспорен. Ричард в этом уверен.
— Какие сенсационные вести! А… леди Эмили?
— Видите ли, Мортон пишет мне, чтобы я, с соблюдением особых предосторожностей, начал готовить бракоразводный процесс. Следовательно, дело серьезно.
— Уильям, старая поговорка гласит: «Пока суп варится, он всегда горячее, чем поданный к столу». Может быть, по возвращении все уладится? Вообще это плавание — странная затея для такого делового джентльмена, как Фредрик Райленд.
— Ричард пишет о нем вещи еще более странные. Из его намеков следует, что Райленд не является даже законным наследником Ченсфильда!
— Ну, это уже слепая оскорбленная ревность! Она сделала вашего сына явно пристрастным.
— Возможно. Для меня законность вступления Райленда в права наследства не оставляет сомнений. Тем не менее Ричард прямо советует мне прекратить всякие отношения с «Северобританской компанией» и ее главой.
— Чепуха! Райленд — крупный делец, быть может, не всегда разборчивый в средствах, но человек широкого размаха. Я связан с ним серьезными делами. Читали вы в последнем номере «Монитора», как возросли дивиденды компании и какой масштаб принимают заокеанские торговые операции? Кроме того, Райленд подарил городу крупные суммы на благоустройство и церкви — на богоугодные дела.
— Все это так. Но где источники этих средств? Он расходует по меньшей мере в полтора раза больше суммы дивидендов, опубликованных в «Мониторе». За словами Ричарда что-то кроется, я убежден в этом!
Ленди хотел возразить, но махнул рукой и вздохнул. Мистер Уильям продолжал:
— Помните, Ленди, тот уютный летний вечер, когда я огласил в узком кругу друзей подробности спасения Райленда? Так вот, рукопись Мортона, по-видимому, умалчивает о существенных подробностях этих событий. Я обязался хранить в тайне один эпизод, случившийся как раз накануне этого вечера, но дела так осложнились, что я обязан быть вполне откровенным с вами. В этот день ко мне явился незнакомец. Он назвал себя Роджерсом…