Юрий Степанов
Таблетки от непогоды
Таблетки от непогоды
На небольшой городской площади Пять углов пять дней в неделю, чередуя углы, стоял, застенчиво улыбаясь прохожим, странный человек, продававший таблетки от непогоды. В солнечный, знойный день продавал он таблетки от дождя. В дождь — от зноя. В мороз — от оттепели.
Над продавцом все смеялись, и таблеток никто не покупал. Мальчишки подсовывали ему всякие железки и дразнили. Но продавец радовался даже этим железкам.
— Возьмите! Совсем дешево! — говорил он, заглядывая в глаза прохожим.
В субботу и воскресенье его на площади не было. Наверно, потому, что не было на ней шестого и седьмого углов.
В то время я был маленьким. Ничто меня не удивляло. Все казалось вечным, неизменным, раз и навсегда установленным. Менялась только погода. И продавец таблеток от непогоды был тоже привычным и обязательным, как умывание утром, как новогодняя елка, как ночь и день.
Мимо продавца текла равнодушная толпа, которую он провожал грустным, добрым взглядом. Мне было жаль его.
Однажды, выпросив у матери на мороженое, я подошел к продавцу и положил в его сморщенную руку серебряную монетку. И он преобразился. Из старого, сгорбленного превратился он в красивого, стройного юношу, одетого в сверкающую сказочную одежду.
— Выбирай, малыш! — сказал он, ласково улыбаясь.
И поднес к моим глазам шкатулку, в которой радужно пестрели разноцветные горошины.
Я взял зеленую. Она показалась мне очень красивой. А продавец подал мне еще несколько.
— Это тебе на все случаи жизни, — сказал он. — Будь счастлив!
Я прибежал домой радостный и возбужденный, но таблеток так и не попробовал. Мать велела выбросить их в помойное ведро.
С тех пор я не подходил к продавцу, а следил за ним издали, надеясь снова увидеть, как он превратится в молодого человека.
…Была пятница. Знойное небо голубым зонтом раскинулось над городом. По мягкому асфальту бесшумно шли прохожие. Над домами, как над вафельными стаканчиками, громоздились белые облака, напоминавшие развесное мороженое. Солнце дышало жаром, как топка открытой печи. Продавец стоял на углу, почерневший от загара, и говорил:
— Таблетки от дождя, холода и ненастья! Покупайте волшебные таблетки!
— Вы, сударь мой, совсем совесть потеряли, — стал выговаривать продавцу какой-то толстяк в соломенной шляпе, едва успевавший вытирать пот с лица, — или за детей всех принимаете. Постыдились бы своих седин.
— Я недорого! Могу бесплатно! Пригодятся… — переминался продавец с ноги на ногу.
— Да вы просто издеваетесь надо мной! — взвизгнул толстяк.
— Купите тогда таблетку от войны!
Толстяк выпучил удивленно глаза, раскрыл рот…
— Ну, этого я так не оставлю. Это уже ни в какие ворота не лезет, сударь мой!
И толстяк направился к постовому милиционеру.
Видно было, как он размахивает руками, как постовой успокаивает его, покручивая у виска пальцами. А продавец смотрел на них грустно, с сожалением, и на глазах у него были слезы.
Прошла суббота, настало воскресенье. Солнечное, тихое. Обещавшее долгое, веселое лето.
И вдруг… Время остановилось. Радио на площади выдавило из себя свинцовой тяжести слова: «Война! Вероломное нападение! Все на защиту Отечества! Враг будет разбит!»
Люди замерли, словно их остановила и сжала невидимая сила. В этой толпе был и толстяк в соломенной шляпе. Он растерянно озирался, поглядывая на углы.
Настал понедельник. Потом стремительно помчались другие дни, но продавец волшебных таблеток уже не появлялся. И больше я его никогда не встречал.
Много с тех пор воды утекло. Новые события вытеснили из памяти многие детали далекого прошлого, но продавец таблеток не забылся.
Стерлись его черты. Осталось только доброе и грустное выражение лица да довоенная улыбка, какую сейчас уже нигде не сыщешь.
С тех пор я прихожу на площадь в надежде, что произойдет чудо: появится на площади застенчивый чудак, а я куплю у него одну-единственную таблетку… Много бы я за нее отдал.
Так же, как раньше, светит солнце.
Идут по улицам люди.
Почти такие же облака над домами, а его нет.
До сих пор мне кажется, что этот странный человек вышел из какой-то неизвестной прекрасной и удивительной сказки, которую оборвала война.
Чудесные истории
Знать и понимать
Сова знала все и даже более того. Ничем ее нельзя было удивить. Любое открытие она принимала равнодушно и всегда говорила:
— Все это я знала двадцать лет назад.
— А знаешь?.. — спрашивал кто-нибудь.
— Давно знаю, — отвечала она, — сказал бы что-нибудь новенькое.
Даже самые ученые выглядели полными невеждами, когда Сова задавала им вопросы.
— А ты знаешь? — спрашивала она.
— Что?
— Ничего ты не знаешь и знать не можешь, — отвечала Сова, — даже говорить с тобой не стоит.
И вот однажды Сова узнала, что есть в лесу мышонок, который ничего не знает.
— Вот это новость! — впервые удивилась Сова. — Такого даже я не знала.
И захотелось Сове своими глазами увидеть необыкновенного мышонка. Долго она его искала. Переловила много разных мышат и наконец застала невежду мышонка возле его норки. Она хотела его схватить, но мышонок успел юркнуть в норку.
— Так это ты ничего на свете не знаешь? — спросила Сова.
— Не знаю! — ответил Мышонок.
— Но ты же знал, что Совы едят мышей?
— Не знал! — ответил Мышонок.
— Зачем же спрятался от меня?
— Чтобы ты меня не съела, — ответил Мышонок.
— Значит, ты кое-что все же знаешь! — разочарованно сказала Сова. — И не обманывай.
— Просто я кое-что понимаю! — сказал Мышонок.
— Разве так может быть?! — удивилась снова Сова.
— Можно все знать и ничего не понимать! — ответил Мышонок. И скрылся в норке.
— Все равно я тебя поймаю! — сказала Сова. — Ты мне все объяснишь, невежда.
С тех пор Сова целыми днями сидит в дупле и думает. Думает, думает, а понять слова Мышонка не может. Чуть стемнеет — летит Сова ловить Мышонка, но тот как сквозь землю провалился.
Много она переловила других мышей, но толку от них не добилась. Ничего она из них, кроме писка, выжать не могла. Вот и мается Сова, вздыхает тяжко по ночам: «Ух-ух-ух!»
Трудный вопрос
В лютую стужу, когда птица замерзала на лету, прибежал к Лисе Серый Волк.
— Разреши, кума, погреться, а то мозги к черепу примерзли, не могу вспомнить: лапки у зайца или копыта? Дай хоть одним глазком взглянуть на зайчика.
— О каких зайцах ты, кум, говоришь? Сама забыла, как они пахнут. Зато хорошо помню, что у зайца — копыта!
— А по-моему, лапки: такие мягкие, тепленькие…
— Нет, копыта! И не спорь…
Лиса принесла откуда-то лошадиное копыто и показала Волку — вот!
— Ты что же, кума, смеешься надо мной? — сказал Волк. — Ведь это лошадиное копыто!
— Заячье! — твердо сказала Лиса.
— А если сейчас тебе, кума, хвост выдеру, чьим тогда будет копыто?
— Хоть ты мне и друг, но истина дороже! — ответила Лиса. — Сам же мне еще летом подарил это копыто, сказав, что оно заячье.
— Юмора, рыжая, не понимаешь! — засмеялся Волк. — Задрал я летом лошадь. Не хотелось ни с кем делиться — вот я и сказал, что поймал зайца. А тебе копыто на память подарил.
— Тебе, кум, шуточки, а я с тех пор все время лошадей с зайцами путала.
— Так нет у тебя зайца?
— Такого, как ты летом поймал, — нет, — ответила Лиса.
— Время — мясо! — сказал Волк. — Некогда мне тогда у тебя засиживаться. — И убежал.
Лиса пошла в кладовку, достала зайца и сказала:
— Волк был прав. У зайца действительно лапки, а не копыта.
Лиса съела зайца, а хвостик оставила.
— Надо будет подарить этот хвостик Волку на память и сказать, что лошадиный хвост. Пусть Волк не думает, что только он шутить умеет.
Мнительный ежик
Встретила Лиса Ежика.
— Здравствуй, любезный! — сказала Лиса.
А Ежик не ответил. Только фыркнул и свернулся клубком.
— Ты что же, своих не узнаешь? — сказала Лиса удивленно. — Или ты не Ежик и я ошиблась?
Лиса дотронулась лапой до Ежика, а тот дернулся и уколол ей лапу.
— Да ты совсем одичал, дружок! — возмутилась Лиса. — Человеческого обращения не понимаешь. Покажи-ка мне свое лицо! Наверно, стыдно. Вот ты его и прячешь.
Лиса хотела перевернуть Ежика, но он снова ее уколол иголками.
— Неужели ты меня боишься? — воскликнула Лиса.
— Пуф-пуф-пуф! — ответил Ежик.
— Ну ты и мнительный, братец! Разве можно жить в лесу среди зверей и быть таким мнительным.
И Лиса всем рассказала, что Ежик до неприличия мнительный. Что когда с ним здоровается Лиса, он колет ей лапку.
И стали все называть Ежика мнительным.
— Совсем я не мнительный, — оправдывался Ежик, — просто я боюсь, что Лиса меня съест.
— Что она, враг себе, твоими иголками давиться, — говорили Ежику, — найдет себе Лиса чего-нибудь и повкусней.
Стыдно стало Ежику. Один он в лесу с иголками ходит. Один доброго слова не понимает.
Однажды Лиса снова повстречала Ежика.
— Здравствуй, любезный! — сказала Лиса.
— Здравствуй! — ответил Ежик и не свернулся, как обычно, клубком.
— Наконец-то я вижу твое лицо! — обрадовалась Лиса. — Давно бы так.
Она дотронулась лапой до Ежика, и он ее не уколол.
— Молодец! — сказала Лиса. — Человеком становишься. — Лиса перевернула Ежика и схватила за живот. Хотел Ежик свернуться в клубок, хотел уколоть Лису, да было уже поздно.
Остались от Ежика одни только иголки. А Лиса всем рассказывала, что Ежик совсем исправился, что от его мнительности и следа не осталось и что если бы все ежи взяли с него пример и стали бы вести себя, как положено воспитанным ежам, то ей, Лисе, ни о чем бы и мечтать больше не пришлось.
Пирожок
Всякий раз, когда Бельчонок видел Мишку с пирожком, он просил:
— Дай, Мишка, пирожок.
— На, — говорил Мишка, — подержи. Только смотри не съешь.
И Ежу разрешал подержать пирожок. И Барсуку.
А сейчас Мишка решил отдать пирожок по-настоящему. Насовсем. Тогда все будут говорить: «Какой Мишка добрый! Пирожок отдал!»
Пришел Мишка к знакомой сосне, ходит вокруг и напевает:
— Я иду, иду с пирожком! Я иду, иду с пирожком!
А Бельчонок не появляется.
— Я иду, иду с пирожком! — крикнул Мишка и прислушался.
Тихо.
Только хрустит крылышками стрекоза, стараясь сесть Мишке на нос.
Пошел Мишка дальше. Чтобы не думать о пирожке, он отвернулся и снова крикнул:
— Я иду, иду с пирожком!
А пирожок теплый, с малиновым вареньем. Мишка отводит лапу с пирожком, а она сама к носу возвращается.
Сел Мишка на пенек и заплакал. А когда перестал плакать, пирожка нигде не было.
Хотел Мишка еще раз заплакать, да подумал, что два раза подряд не плачут.
Мишка сидел, нос у него был перепачкан вареньем, но ему было не до этого.
Уж больно было обидно: ведь так никто и не узнал, что он был добрым.
Шакал и Носорог
Дружил Шакал с Носорогом и никого из зверей не боялся. Всех он задирал, на всех набрасывался. Никому от него житья не было. Поймают его звери — хотят бока намять, а Шакал как завоет на весь лес:
— Маленьких обижают! Помогите! Караул!
Носорог примчится: из ноздрей — дым, из пасти — огонь.
— Кто здесь маленьких обижает?
Звери кто куда разбегаются, а Шакал смеется:
— Испугались! Подождите, я до вас до всех доберусь!
И после этого Шакал еще наглей становился. Еще больше досаждал зверям. Он уже и Слона и Льва не боялся.
— Что же нам с Шакалом делать? — задумались звери.
— При чем здесь Шакал? — сказал мудрый Слон. — Все дело в Носороге. Надо проучить Носорога, а с Шакалом и Пеликан справится.
— Правильно! — согласились звери.
Но иметь дело с Носорогом никто не хотел.
— Я накажу Носорога, — сказал Голубь. — Вы поймайте Шакала. Он начнет звать на помощь. Прибежит Носорог. А дальше я с ним один буду иметь разговор.
Так звери и сделали. Поймали Шакала. Он завыл. Прибежал Носорог: из носа — дым, из пасти — огонь.
— Кто здесь маленьких обижает?!
А Голубь из дупла дерева воркует:
— Я обижаю. Да и тебе, Носорог, сейчас достанется.
Впервые Носорог слышал такие дерзкие речи. От ярости глаза его налились кровью. Разогнавшись, он врезался в дерево. Так что череп затрещал. А Голубь из дупла воркует:
— Слабак ты против меня. Может, еще разок сойдемся?
Но Носорог, шатаясь, пошел прочь.
— Если еще будешь за Шакала заступаться, будешь со мной иметь дело! — крикнул Голубь вслед Носорогу.
С тех пор Шакал и на глаза всем боится попадаться. Нападает в основном ночью. И на порядочную добычу не рассчитывает, а питается всякой падалью, как и положено шакалам.
Заяц-хвастун
Однажды Заяц-хвастун проснулся и такую в себе силу почувствовал, что подумал: «А не сдвинуть ли мне Землю с места? Всех удивлю, и хвастуном никто называть не будет».
Встал Заяц на передние лапы, задние задрал вверх. Поднатужился — и отодвинул Землю от себя.
— Да я, кажется, сильнее медведя стал! — обрадовался Заяц.
Побежал он к медведю:
— Медведь, Медведь! А ведь я сильней тебя. Смотри, как я Землю двигаю.
Показал Заяц, как он это делает, а Медведь говорит ему спокойно:
— Хвастать ты действительно мастак. Иди-ка лучше малышей забавляй.
— Завидно стало! — крикнул Заяц и помчался на поляну, где гуляли малыши с родителями.
— Я теперь сильней медведя! — закричал Заяц. — Хотите, сейчас Землю с места сдвину?
— И не надоело хвастать? — сказали звери.
— Не верите?
И Заяц показал, как он двигает Землю.
— Этак всякий малыш Землю двигать умеет, — засмеялись звери.
— А хотите, гору сдвину? Хотите, звезды с неба посрываю? — разошелся Заяц-хвастун.
— Ты, Заяц, лучше Волку уши надери, тогда мы поверим, что ты не хвастаешь, — сказали звери.
— Все на свете могу, а этого сделать не могу — ответил Заяц.
— Почему?
— Потому что Волк сам мне уши надерет, — ответил Заяц.
Бобер, умевший жить
Гулял Бобер по лесу в бобровой шубе.
— Вот это шуба! — завидовали ему звери.
— Мне бы такую, — хрюкал Кабан, — на моей-то щетинки пересчитать можно.
— Жить надо уметь! — говорил всем Бобер. — Да и шуб у меня целых семь, а не одна, как вы думаете.
— Где же ты их раздобыл? — удивлялись звери.
— С других бобров содрал, — отвечал Бобер.
— И тебе их не жаль?
— Кто не умеет жить — пусть ходит голый. Это им на пользу. Умнее будут.
Одни продолжали завидовать Бобру, другие называли душегубом.
Узнал о ловком Бобре Волк. Разыскал его и спрашивает:
— По-твоему, Бобер, и я не умею жить?
— Не умеешь! — ответил Бобер. — Ходишь в какой-то облезлой шубе. Я бы в ней и в лес выйти постеснялся.
— Научил бы меня, голубчик, жить, — попросил Волк.
— На твоем месте, — сказал Бобер, — содрал бы я с кого-нибудь дорогую шубу.
— Ну, этому меня учить не надо, — обрадовался Волк, — сейчас покажу тебе, как это делается. Снимай-ка, Бобер, свою шубу!
— Так нельзя! — возмутился Бобер. — Надо у других снимать!
— Не учи волка жить! — ответил Волк. — Ты для меня и есть другой.
Хотел он содрать с Бобра все семь шуб, да едва содрал одну бобровую.
— Обманщик! — рассердился Волк. — Говорил, что умеешь жить, а у самого, кроме собственной шкуры, ничего нет. Вот и верь после этого бобрам. Уж если кто умеет жить, так это волки.
С тех пор, если появляется в лесу какой-нибудь зверь, утверждающий, что он умеет жить, ему говорят: «Но не мешало бы тебе еще у волка поучиться».
Двенадцать поросят
В маленьком домике на краю большой лужи жили двенадцать поросят. Мама очень любила поросят и называла их зайчиками.
— Зайчики, обедать! — звала их мама, и поросята весело отвечали ей:
— Хрю! Хрю!
Мама занималась воспитанием зайчиков: не позволяла залезать в грязь, рыть землю и есть что попало…
А папа лежал в луже и ворчал:
— Что это за лужа? Теперь и грязи-то настоящей нет.
Мама каждый день любовалась своими зайчиками, и ей казалось, что и ушки у них длиннее становились, и шерстка пушистей.
— Правда же, — говорила мама, — они у нас совсем как зайчики?
— Очень похожи, — ворчал папа. — Времена пошли, хорошей свинье никакого уважения. Все хотят, чтобы дети у них были зайчиками да котиками.
— Беспокоюсь я за своих зайчиков, — говорила Свинья, — все ничего, а вот ушки что-то плохо растут.
— Не в ушах дело, — говорил папа. — Зайцу, если он заяц, хоть вовсе уши отрежь, он останется зайцем.
Приходила в гости к Свинье соседка Лошадь, приводила своего котика.
— Какой у тебя славный котик, и мурлычет как настоящий, — говорила Свинья.
— А у тебя вылитые зайчики, — говорила Лошадь, — только голенькие, но это ничего. С зайца хоть шкуру сними, он останется зайцем.
Мама никогда не позволяла зайчикам рыться в земле.
И, несмотря на это, у зайчиков выросли пятачки.
— Как вам не стыдно ходить с такими пятачками? — говорила мама. — Ведь вы же зайчики.
А поросята стояли, виновато похрюкивая: им было стыдно. Но это полбеды. Однажды мама смотрит: все зайчики сидят с папой в луже, только пятачки торчат.
— Какой ужас! — сказала мама и горько заплакала. И вдруг видит: идет соседка Лошадь и тоже плачет.
— Мой котик убежал и ест траву в поле. Я-то его одними сливками кормила!..
— Несчастные мы, — сказала Свинья, — поневоле будешь завидовать Ослу: у него дети больше всего на зайчиков похожи, только большие.
И тут на дорожке с веселым хрюканьем появились все двенадцать поросят.
Они были такие веселые и смешные, с такими розовыми пятачками и чумазыми мордочками, что Лошадь даже пожалела, что ее сын не поросенок.
Но вот, поднимая пыль, прискакал жеребенок.
— Какая сочная трава в лугах! — сказал он.
— У тебя замечательный жеребенок, — сказала Свинья и с грустью посмотрела на своих поросят. — Сейчас же домой, умываться, — сказала она.
И поросята нехотя поплелись по дорожке. Мама шла сзади и смотрела на двенадцать закрученных хвостиков.
«И зачем моим поросятам заячьи уши? — думала мама. — Как я раньше не замечала, что нет на свете ничего лучше этих закрученных хвостиков!»
Бой с быком
Утенок гулял по лугу и вдруг увидел, что прямо на него мчится, опустив рога, бык.
Утенок хотел убежать, но увидел, что все птицы смотрят в его сторону.
И тогда утенок, закрыв глаза, бросился на быка.
Чем бы кончился этот бой, неизвестно, но случилось так: утенок не рассчитал и проскочил у быка под ногами.
— Ага, испугался! — пискнул утенок, видя, что бык убегает.
И под крики восхищения он гордо зашагал домой. А к лесу, задрав хвост, бежал бык. Его кусали слепни.
Отцы и дети
Цыпленок вылупился из яйца, открыл глаза…
— Что ты думаешь о жизни? — спросил его Петух.
— Пи, — сказал Цыпленок.
— А может быть, ко-ко? — переспросил Петух.
— Пи, — снова сказал Цыпленок.
— Как все-таки дети не похожи на нас! — сказал с горечью Петух.
Кто кого догонять должен?
— Запомни, — твердила мама Зайчонку, — ты должен убегать от лисы.
— А лиса что должна?
— А лиса должна догонять тебя.
Но, оставшись один, Зайчонок все путал. «Кто же кого догонять должен?» — думал Зайчонок.
Однажды он увидел Лису и погнался за ней.
— Вот я тебя сейчас догоню! — закричал Зайчонок, видя, как Лиса от него удирает.
Гонится Зайчонок за Лисой. Весело ему и хорошо.
Теперь-то я знаю, кто кого догонять должен.
— Ой, пропала моя бедная головушка. Что будет с моей рыжей шубою? На кого я оставлю малых детушек? — запела Лиса.
Жалко стало Зайчонку Лису, не хотел он ей ничего плохого делать.
Ты почему не гонишься за мной? — удивилась Лиса.
— Очень ты грустную песню поешь, — сказал Зайчонок.
— Извини, — сказала Лиса, — я думала, за мной Волк гонится. Догоняй, я буду другую песню петь — веселую.
Снова Зайчонок стал догонять Лису, а она запела:
— Хорошо, когда не надо гоняться за зайцем. Хорошо, когда он сам бежит к тебе на обед!
Мыльный пузырь
Мыльный пузырь раздулся и стал больше Куска мыла.
— Прощай, предок! — сказал он небрежно и полетел над потоком машин и пешеходов.
Мыльный пузырь переливался всеми цветами радуги, блестел на солнце, а сквозь его стенки было видно голубое небо с легкими облаками. Пузырь гордился, что был надут воздухом современности, и старался улететь подальше от того места, где оставил своего серого родителя. Чтобы никто не догадался, что он имеет к нему какое-то отношение.
«Какое счастье, что я на него не похож», — думал Пузырь и любовался в витринах магазинов своими сверкающими отражениями.
Все, кто видел Мыльный пузырь, удивлялись его величине и говорили: «Акселерация!!!»
Пузырь плыл над толпой, гонимый городскими сквозняками, и свысока поглядывал на прохожих. Ему казалось — весь мир смотрит только на него одного. Восхищаются только им. Его величиной, блеском и радужным цветом.
Но мыльные пузыри лопаются. Лопнул и этот Пузырь.
Упала на жестяной карниз дома мутная капля. Каплю высушило солнце, и она превратилась в еле заметную пленочку серого хозяйственного мыла.
Надо
— Давай вместе жить, вместе работать, — говорит Байбак Еноту. — Одно дело на двоих — полдела.
Согласился Енот и говорит:
— Надо бы воды принести.
— Надо, — согласился Байбак, — без воды обед не сваришь, — а сам растянулся на травке, облаками любуется.
Енот принес воды и говорит:
— Надо бы дров наколоть.
— Надо, — согласился Байбак, — без дров обед не сваришь, — а сам лежит на травке, бабочками любуется.
Енот наколол дров и говорит:
— Байбак, надо бы обед сварить.
— Надо, — согласился Байбак, — уже давно есть хочется.
Енот сварил обед, поел и лег отдыхать.
«И чего Енот ко мне привязался, — думает Байбак, — почему это все я да я? Если Енот считаться стал, то и я буду считаться».
В это время на нос Байбаку сел комар и укусил его.
— Енот, — говорит Байбак, — надо бы комара согнать.
— Надо, — согласился Енот, — комар больно кусается.
Стало Байбаку невыносимо больно.
— Надо же комара согнать! — закричал он.
— Надо, — согласился Енот.
Байбак согнал комара и говорит:
— Так, Енот, дело не пойдет. Я ухожу от тебя. Делай теперь все сам.
О ленивце
Это было давно. Может быть, когда звери еще людьми были.
Решил Ленивец дом себе построить. Взял топор и стал рубить дерево. Утром топор подымет — вечером опустит.
— Что ты делаешь? — спрашивает его Ехидна.
— Рублю дерево, буду дом себе строить, — отвечает Ленивец.
— Тебе помочь?
— Не надо, — отвечает Ленивец, — куда мне торопиться.
И снова рубит дерево. Утром топор подымет — вечером опустит.
— Что ты делаешь? — спрашивает его Кенгуру.
— Рублю дерево, буду дом себе строить, — отвечает Ленивец.
— Тебе помочь?
— Не надо, куда мне торопиться.
Так рубил Ленивец дерево несколько лет. Он рубил, а дерево все толще становилось.
«Это хорошо, — думал Ленивец, — чем толще дерево, тем меньше деревьев на дом надо рубить». И продолжал работать.
Утром топор подымет — вечером опустит.
Ночью Ленивец забирался на дерево, которое рубил, и там спал, прицепившись к ветке, где прямо под ним свисали вкусные листья.
Только вот спускаться с дерева было все трудней и трудней. Толстым он стал, неповоротливым, да и годы уже не те.
Однажды Ленивец проснулся утром и сказал:
— Торопиться мне некуда: будет завтра день — завтра и работать буду.
Но настало завтра, а ему снова не захотелось спускаться с дерева. «Зачем нужен дом, если на дереве мне хорошо?» — подумал Ленивец и даже обрадовался, что не успел срубить дерево.
Так и остался Ленивец навсегда на дереве. Шерстью зарос, говорить разучился. За целый день бывает, не шелохнется. Некуда ему торопиться.
«А ведь когда-то был человеком!» — говорят о Ленивце.
Жук-живописец
Жук писал картины. Картины покупали и крыли ими крыши.
Однажды прилетела к Жуку Божья коровка.
— Точку на крылышках можешь поставить? — спросила она.
— Один момент, — сказал Жук и поставил точку.
На другой день к Жуку выстроилась очередь насекомых, а подлетавшие спрашивали:
— Здесь живет знаменитый Жук-живописец?
Несколько дней, с утра до ночи, ставил Жук точки, и ему это надоело.
Приняв последнюю посетительницу, он сказал:
— Все, на этой точке я ставлю точку на точках, — и заперся у себя в мастерской. Он решил написать ромашку, которая тянется снизу высоко в голубое небо и похожа на облако, ставшее лепестками.
На дверях мастерской у него висело объявление.
ТОЧЕК НЕ СТАВЛЮ
— Даже точку не может поставить, — говорили о Жуке, — а еще живописец.
О Жуке скоро забыли, зато прославился Кузнечик, который умел не только ставить точки, но еще и закрашивать лишние.