Часы на память
В прошлом октябре, когда отмечали день рождения Мустая Карима, я вспомнил, что в семье народного поэта Башкортостана Кадима Аралбая хранят как самые дорогие релик-вии двое карманных часов – подарки, точнее сказать – награды, от Мустая Карима. Кадим Аралбай – в жизни чересчур скромный человек, поэтому про эти часы никто от него не слышал, даже родственники не все о них знают. Расскажу-ка их истории я, может быть, читателям будет интересно: не у каждого есть подобное ҡ омартҡы от Мустая Карима.
(Ҡомартҡы – реликвия, вещь, нечто, хранимая в память об ушедшем человеке. -И.Г.)
В балладе «Бородино» Ирека Киньябулатова есть такие строки (перевод мой, прошу простить совсем не поэта за топорность):
…Песню «Кахым турэ» прекрасно поет
Народный поэт Кадим Аралбай.
В застольях ему покоя не дают:
- Кадим, спой нам ту песню, давай!
Друзья из Берлина были в гости к нам,
Про «амуров» спеть тоже просили.
Мой друг Кадим опять не подкачал,
«Кахым турэ» всех заворожила.
Немцы просто застыли в изумленье -
Так мой друг их песней покорил.
Мустай Карим с великим восхищеньем
Часы свои Кадиму подарил:
«- Спасибо, сынок! Так ты уважил!
Вот, пусть память будут обо мне!»
Часы у Кадима всякие были,
Но эти ему - очень дороги!
Этими строками друг Кадима Аралбая вполне понятно описал историю первого подарка Мустая Карима. В простом, непоэтическом изложении подробности таковы.
Случилось это очень давно, лет сорок тому назад. В Башкортостан приехала делегация поэтов и писателей из Германской Демократической Республики. На банкете, устроенном Башкирским Союзом писателей в честь гостей, разговор зашел о патриотизме башкирско-го народа, о том, как, не щадя жизни, защищали родной Урал башкирские воины-джиги-ты, о славных их походах в составе русской армии в Европу, в том числе и в Германию – в Берлин, Дрезден, Лейпциг, о том, как эта яркая история башкирского народа отражена в народном творчестве – в старинных народных песнях. Естественно, немецкие литераторы захотели услышать такие песни. Но тут вышла заминка: а спеть-то их некому!
- Не хватило ума пригласить артистов – пойте сами! – сердито рявкнул главный куратор литературы от «вдохновителя и организа-тора всех наших побед».
- Я тогда только-только начал работать секретарем правления рес-публиканского Союза писателей, - тихим своим голосом вспомина-ет Кадим Абдулгалимович по моей просьбе. Хорошо зная о чрезвы-чайной его скромности, я эти его слова воспринимаю так: «Выпол-нять всю черновую работу по приему гостей выпало мне, поэтому упрек обкомовского куратора я принял на свой счет». – Я ответил ему: «Что ж, самим - так самим: споём сами». Попросил у гостей прощения за то, что я - непрофессионал в этом деле, и запел. Мой друг Ирек Киньябулатов в своей балладе «Бородино» допустил
небольшую неточность: я спел сначала песню «Азамат». «Кахым турэ» пел уже после, на «бис»: попросили петь ещё, что-то всем тогда понра-вилось мое пение…
А Мустафа Сафич так расчувствовался, что обнял ме-
ня и подарил мне свои часы. …Не забуду его слова: «Мой сын Ильгиз твоего же возраста. Сейчас и тебя воспринял будто своего сына!»...
Не стоит обострять внимание на неожиданно обнаружившихся певческих способностях Кадима Аралбая. Тем более, что он сам никогда не гордился ими, наоборот, скрывал: нап-ример, я знаком с ним целых полвека (50 лет!), а ни разу не слышал, как он поет. «Ирмен тигән ирҙең эсендә эйәрле-югәнле ат ятыр» - «Настоящий мужчина может таить в душе и оседланного коня» - воистину так. Вот, Кадир Магафуров: большой ученый - доктор наук, член Академии Наук - и он же вдруг отлично поет. Так споет знаменитую «Янбику», что сам Рамазан Янбеков похвалил бы. Или вот, Рамазан Уметбаев: нынешнее поколение ду-мает, что он – только писатель, автор известной повести «Генерал Кусимов»; редкие уже ныне современники вспомнят его и как высокого партийно-советского руководителя рес-публики. А вот кто знает о том, что Рамазан Гимранович прекрасно, мощным голосом, пел старинные башкирские народные песни? Пел так хорошо, что если бы он в юности не по-шел бы работать в Тубинский рудник, а выбрал бы сцену, то сегодня его, без всякого сом-нения, вспоминали бы как великого певца.
Как осмелился вдруг запеть перед такими непростыми гостями, почему смог довольно дерзко ответить секретарю обкома, Кадим Абдулгалимович объяснил просто:
- Конечно, не с бухты-барахты… Мне ведь в юности и в пастухах довелось походить… Целыми днями один со стадом, а вокруг – моя вольная степь, красавица река Таналык - как там не запоешь! Я и пел… Чем больше поешь – тем больше вникаешь в песню, во все нюансы мелодии… Потом меня услышали люди, сказали: не стесняйся, пой, тебя можно слушать… Пою я очень редко, но в том случае ситуация заставила: надо же было как-то выходить из неловкого положения… Кто бы спел, кроме меня…
Кадим Абдулгалимович ни одним словом не помянул восторженные отзывы восхищен-ных немецких поэтов и своих коллег – это все он пропустил мимо ушей. Он помнит лишь слова Мустая Карима: «…Әле һине лә үҙемдең улым һымаҡ күрҙем!» Почему он запомнил именно это – я думаю, что я знаю.
Кадим никогда не видел своего отца. Ни разу не ощутил на своих плечах теплые отцов-ские руки, не слышал ни одного его слова в воспитание или в гордость за достижения сы-на… Счастье расти с отцом у Кадима отняла проклятая война. Абдулгалим Аралбаев, вла-девший высокой на то время квалификацией водителя автомобиля, был призван в армию и ушел на фронт в первые же дни войны. Его сын, которого он так ждал и уже выбрал имя «Кадим», родился 1 сентября 1941 года. …Сорок первый год – это самые жестокие бои Красной Армии против превосходящих сил наступающего врага… Сначала из этого пекла дошла горькая весть от одного из земляков: «…Не говорите семье Абдулгалима: он по-гиб… На моих глазах в машину, везшую снаряды на передовую, попала бомба… За рулем той машины был Абдулгалим…» …В декабре сорок первого семье принесли «черную бу-магу»…
Рожденный в сорок первом сын погибшего за Родину солдата… Никогда не увидевший своего отца… Как отцовское наследие, как святое его завещание, с детства впитал в себя Кадим то, за что его отец отдал свою жизнь: любовь к родине, ответственность за судьбу Родины, готовность защищать её. Не щадя жизни, как отец… Всегда помнить погибших за Родину отцов и жить верным их заветам. Эти чувства, желание сказать об этом и сделали паренька из далекой башкирской степи поэтом Кадимом Аралбаем. Пошли его книги… «Гонец», «Огненные переправы», «Рана батыра»… «Зов Таналыка», «Письмена духов», «Белая юрта»… Гонец, несущий своему поколению святую весть-завещание от бойцов, насмерть сражающихся за Родину на огненных переправах… Поэт, гражданин, патриот… Нет, в его произведениях нет пафосных призывов, нет словесного ура-патриотизма. В них одна негромкая, но искренняя сыновняя любовь к родной земле, думы и забота о родине… И читатель понимает поэта! Так, одна его «Ак тирмэ» скольких побудила к возвращению в некогда заброшенные родные деревни и возрождению их вновь, а её название вовсе ста-ло символом национального самосознания, превратилось в яркий бренд и ушло в народ жить собственной жизнью…
Что побудило меня к этому лирическому отступлению? А то, что я, приступив к этим запискам, начал искать других свидетелей описываемого мной события (одно «свидетель-ское показание» из баллады «Бородино» Ирека Киньябулатова я уже приводил в начале), и вдруг обнаружил, что сам Мустай Карим, оказывается, когда-то писал то же самое, что я написал выше. Разумеется, поэт мыслил несравненно мудрее, глубже. Я склоняю голову перед его изумительной мудростью и добротой. Он хорошо понял непроходящую тоску Кадима Аралбая по погибшему на войне отцу и нашел для него самые верные, самые доб-рые слова, чтобы утешить, уменьшить его боль. Он обратился к Кадиму от имени отцов-фронтовиков, сказал те отеческие слова, которые так хотел бы услышать Кадим от родно-го отца. Да! Очень редко встретишь в жизни такого доброго, мудрого человека, который так, целиком и полностью, понимает тебя, поддержит тебя, скажет тебе такие нужные слова, что будешь помнить их всю жизнь, будешь жить, опираясь на их мудрый смысл. Такие слова услышал, такую поддержку получил от Мустая Карима молодой Кадим Арал-бай. (Хотя не только он один, а целая плеяда молодых поэтов.) Потому как самое дорогое ҡомартҡы хранит он те карманные часы – подарок на память от мудрого остаза...
В том эпизоде с песней Мустай Карим, в отличие от всех, увидел не столько внешнее - певческие способности молодого Кадима, сколько невидимое глазу: его суть – характер, душу.
«…Молодого Кадима я считал за несколько замкнутого, суховатого человека. Резко из-менил мое мнение один случай. На дружеском застолье, перед иностранными гостями он спел песню «Кахым турэ». Полный боли и страдания, очаровывающий моң бурным пла-менем вырывался из груди певца, завладела всем вокруг, заворожила слушавших:
Головушка моя очень болит,
Не гони же тройку, не тряси…
Я застыл в изумлении. Разве возможно рождение подобной мелодии в замкнутой, су-хой душе? Нет, невозможно. Может быть, мастерство исполнения не достигало в полной мере самых вершин, самых высших канонов певческого искусства, - может быть. Но песня и певец, слившись воедино, создали свое собственное измерение. После этого случая я и на творчество поэта стал смотреть иначе. Я увидел, как поэт и поэзия составляют единое целое, увидел, как лирический герой в стихах и некоторых поэмах поэта все больше приближается к личности самого поэта. Они вызывают во мне то категоричное одоб-рение, то, изредка, и спорные моменты, но никогда не оставляют равнодушным.
Песни-то петь ещё можно учить,
Невозможно мо ң ға научить…-
сказал Аралбай в одном своем стихотворении. У него есть собственный моң – есть от рождения. Как есть – так и звучит. И этот его все больше усиливающийся и крепнущий моң совсем нетрудно отличить от других».
(Моң – мелодия, напев. Однако, это башкирское слово означает гораздо большее поня-тие, чем просто мелодия, напев – оно неразрывно с душой: «мелодия души», «исходящая из души мелодия»- И.Г.)
Когда я читал эти и другие записки Мустая Карима, я думал только одно: какой же все-таки мудрый и какой добрый, какой широкой души был этот человек! Великан…
… …
Прошло немало лет.
У Кадима Аралбая выросли дети, он стал счастливым дедушкой. Однажды его внучка и внук – Гульнур и Ильяс Карабулатовы – выступали на Празднике Книги в зале филармо-нии. «Воспитанный отцом вострит стрелы» - малыши так задорно пели песни из реперту-ара своего отца – народного артиста Башкортостана Расуля Карабулатова, что привлекли к себе всеобщее внимание. К ним подошел и заговорил с ними сам Мустай Карим. На рас-спросы «деда Мустая» Гульнур призналась, что «тоже пишет стихи» и прочитала свое стихотворение, посвященное прадеду – ветерану войны. Поэт, тоже воевавший, одобрил детское сочинение, совершенно серьезно рассказал Гульнур, что писать стихи – нелегкий труд, дал совет не терять ни единой сочиненной строчки, непременно все записывать, при-гласил в гости.
Гульнур и Ильяс уже несколько лет «работали» в передаче «Сянгельдяк» студии «Та-мыр». И вот однажды Ильяса выбрали на роль Ямиля в экранизации повести Мустая Ка-рима «Радость нашего дома». На БСТ по повести был снят небольшой телефильм - это оказалось дипломной работой Ляйсан Султангуловой, с чем её можно и нужно искренне поздравить: одно слово: она – талант! Дай ей Бог и дальше радовать нас своим творчес-твом. Телефильм очень понравился и Мустаю Кариму.
- Однажды меня остановил Мустафа Сафич, - продолжает по моей просьбе истории ча-сов Кадим Абдулгалимович.- Прямо поймал за руку: «Кадим, приведи-ка ко мне Ильяса! Хочу увидеть его, поговорить с ним: ведь этот мальчуган роль Ямиля не играл - в фильме он прожил Ямилем! Сегодня же приведи, не откладывай! И Гульнур тоже - я приглашал, а вы так и не привели её. Нет-нет, не отговаривайся, я буду ждать!»
- Не идти после такого приглашения – было бы неуважением,- говорит Кадим Абдулга-лимович.- Мустафа Сафич сам открыл нам дверь, встретил Гульнур и Ильяса как давних друзей. Он был очень добрый человек, добрый по-настоящему, искренне добрый – ни кап-ли деланного, наигранного. Он всегда был очень простой, естественный – всегда был са-мим собой…
Ильяса заинтересовала лежавшая в прихожей квартиры поэта волчья шкура, выделан-ная с головой, с открытой пастью. Он несколько раз обошел вокруг шкуры, осторожно дотрагивался до клыков.
- Ильяс, ты то ли узнаёшь своего, что ли? – улыбнулся Мустафа Сафич.- Этот волк из родины твоего деда – из хайбуллинских краев.
(Ковер из волчьей шкуры на юбилей поэта подарил Фатих Мухаметьянович Казакбаев).
- Мустафа Сафич провел нас в свой кабинет, - продолжил Кадим Абдулгалимович. – Показал детям свое рабочее место, рассказал, как работает… Показал книги – очень много книг, где, в какой стране издано, на каком языке… Провел очень хорошую, подробную экскурсию в свой мир творчества… Дети слушали с раскрытыми ртами, очень вниматель-но все, что он говорил; я уверен: они будут помнить каждое сказанное великим поэтом слово, не забудут… Мустай Карим подарил Гульнуру блокнот и ручку, пожелав ей добро-го пути в творчество – благословил, получается… Ильяса аксакал вдруг озадачил вопро-сом:
- Ну-ка, Ильяс, признайся-ка мне честно: что ты сказал, увидев часы, которые я подарил твоему деду?
Я удивился: откуда поэт узнал про этот эпизод из нашей семейной жизни? А дело было так. Маленький Ильяс, годика три, наверное, всего ему было, пришел в мой кабинет, залез ко мне на колени и увидел в ящике стола те самые часы… Они ему очень понравились, вертел часы и так, и эдак, нажмет на кнопку – откидывается крышка, приставив к уху, слу-шает тиканье… И правда, очень красивые часы, на цепочке… Ильяс спросил, где я их взял и почему так бережно храню? И я ему рассказал, что эти часы – подарок великого поэта Мустая Карима. И тут внук выдал перл, над которым мы долго смеялись и который, ока-зывается, каким-то образом дошел и до Мустая Карима:
- Подарил за песню? Всего-навсего за песню? Ҡайһылай әрәм иткән сәғәтен! (Как ни за что сгубил свои часы!)
Ильяс, начавший петь ещё до того, как начал разговаривать, не считал пение за заслуги, которые стоят такого роскошного подарка. Вряд ли Ильяс сам помнил те свои слова, ведь сказал он их будучи совсем маленьким. Но знал о них из наших рассказов. Выслушав под-тверждение Ильяса, Мустай Карим заговорил с ним серьезно, как с взрослым:
- Нет, Ильяс, я не сгубил те свои часы. Я их подарил твоему деду на память, чтобы он помнил меня. За то, что так хорошо тогда спел, так тронул мою душу. Когда человек дела-ет что-то очень хорошо – это достойно уважения. Вот ты снялся в фильме в роли Ямиля. И ты мне тоже очень понравился, ты тоже очень хорошо сделал это свое дело. Ты был в точ-ности моим Ямилем, таким, каким я его написал. Я фильм уже несколько раз посмотрел. Хочу, чтобы ты запомнил, как ты был моим Ямилем, хочу, чтобы ты помнил и меня, деда Мустая. Я тебе тоже дарю на память часы: вот они – такие же, как у твоего деда. Только вот я не успел сделать надпись на них, но ничего, пусть твой дедушка или родители сдела-ют это за меня. «Ильяс улыма – Мостай Кәримдән» - вот такую надпись пусть сде-лают.
Ильяс взлетел на седьмое небо! Никак не мог поверить своим глазам! Несколько раз переспросил у Мустафы Сафича:
- Это мне? Эти часы мне? Это правда мне? Ҙур-ҙур, иң ҙур рәхмәт, Мостай ола-тай!
…Вот так оказались в семье и вторые часы от Мустая Карима.
- Я это никогда не забуду…- тихо произносит Кадим Абдулгалимович. – Для меня Мус-тай Карим – не только великий поэт. Он для меня – прежде всего, Великий Человек. Чест-ный. Искренний. Он всегда был самим собой, Мустаем Каримом – каким был, таким и ос-тавался всю жизнь…
После минутных раздумий с улыбкой добавляет:
- А Ильяс тогда снова рассмешил нас очередным высказыванием. Дочь поэта Альфия пригласила нас к столу и Ильяс так рьяно принялся за угощенья хозяйки, что Гульнур - старшая же сестра, как-никак! - сделала ему замечание вести себя прилично. Ильяс в ответ выдал: «Моя голова понимает, что в гостях, но мой желудок не в силах устоять против та-ких вкусностей Альфии апай!»
…Такой вот получился мой рассказ о часах… Или не только о часах. Пусть простят меня, совсем не писателя, читатель и персонажи этого моего рассказа: за корявое изложение, за отступления от темы, за мое субъективное видение всего… От одного не отрекусь: от сво-их слов о мудрости и доброте Великого Поэта. Ибо это правда.
Закончу следующим. Как только заходит разговор о высших человеческих качествах, об идеале человечности, так у всех на языке: «Антуан Сент-Экзюпери… Маленький принц, Лис… Мы в ответе за тех, кого приручили…» Вечная память не вернувшемуся из боя лет-чику, но… Я спрошу: а вы «Радость нашего дома» читали? Вот где высший пример добро-ты, идеал человечности, высших качеств человека. Эта повесть тоже воевавшего против фашизма нашего поэта – всему миру, всему человечеству урок: вот к каким отношениям между людьми, между народами должно стремиться человечество.
Вы не читали эту повесть? Тогда это очень большое ваше упущение, большой пробел в образовании. Перефразируя Маяковского: башкирский язык стоит выучить только для то-го, чтобы прочитать в оригинале эту повесть Мустая Карима.
Читайте Мустая Карима. Учитесь у него добру. И мир людей станет добрее.
Ильдар Гильманов