Пока она пыталась что-то сообразить, сатрап перешел к действиям.
– Спасите нас! Спасите! Сюда, сюда, мы здесь! – заорал он как можно громче, приподнимаясь на корточки на своей кормовой банке. Одной рукой он придерживался за борт, другой – отчаянно размахивал.
– Они могут убить нас! – попыталась осадить его Малта.
– С чего ты взяла? Они мои союзники. Я нанял их, чтобы они помогли избавить Джамелию от пиратов. Смотри, да у них же наш флаг! Это точно кто-то из наших наемников, наверное, они гоняются за пиратами. Эй, сюда, сюда! Спасите!
– За пиратами? Гоняются по Дождевой реке? – усомнилась Малта. – Сами они грабители хуже всяких пиратов!
Но на нее не обратили внимания. Даже Кикки нашла в себе силы подняться. Она вскарабкалась на банку и сидела на ней, пытаясь махать кораблю и жалобно крича что-то без слов.
Вопли высокопоставленных попутчиков не помешали Малте различить удивленный возглас впередсмотрящего. Очень скоро на носу галеры зажглось сразу несколько фонарей, так что голова свирепого чудища, венчавшая форштевень, словно бы ожила, отбрасывая странные тени в тумане. Вот рядом с ней возник силуэт человека, вот он вытянул руку, указывая вперед. Их заметили. Людей на носу стало больше, они возбужденно переговаривались. Корабль слегка повернул и пошел прямо на лодку.
Казалось, они никогда не сойдутся вплотную. Но потом с галеры бросили конец, и Малта поймала его. Лодку быстро подтянули к борту, и свет фонарей показался девушке ослепительным. Она только и могла бессмысленно держаться за канат, пока сатрапа, а потом и Кикки втаскивали на корабль. Когда настал ее черед и она очутилась на палубе, ноги напрочь отказались ее держать, и она осела на жесткие доски. Калсидийцы о чем-то пытались спрашивать ее, но она лишь мотала головой, а слова наружу не шли. Она отчасти понимала по-калсидийски – отец успел кое-чему научить, – но язык в буквальном смысле отсох и не годился ни для каких разговоров. Сатрапа и Кикки уже поили водой, и Кикки невнятно благодарила. Когда Малте протянули маленький бурдючок, весь остальной мир разом перестал существовать. Впрочем, бурдючок у нее очень скоро отобрали, зато сунули одеяло. Она накинула его на плечи и сидела под ним, беспомощно дрожа. К ней постепенно возвращалась способность соображать, и она начала раздумывать, что же будет с ними дальше.
Сатрап между тем поднялся и выпрямился во весь рост. Он прекрасно владел калсидийским, и это чувствовалось, несмотря на то что и его горло нынче мало годилось для ораторских подвигов. Малта тупо слушала, как этот напыщенный болван называл себя калсидийцам и прочувствованно благодарил за спасение. Она видела, что наемные моряки все шире расплывались в улыбках. Не требовалось слов, чтобы понять: они сочли, что напоролись на умалишенного. В конце концов Касго тоже понял это и изволил прогневаться. Ответом ему был дружный взрыв хохота.
И тогда слово взяла Кикки. Из-за слабости она говорила медленней, нежели сатрап. Малта понимала ее через слово, но тон никаких сомнений не оставлял. Пусть ее одежда свисала непотребными клочьями, лицо, искусанное комарами, безобразно распухло, а губы потрескались и кровоточили. Она поливала наемников, пуская в ход всю мощь и все изыски килсидийской речи, да притом изъяснялась, что называется, «высоким штилем», не снисходя до обычного разговорного языка. Малта быстро поняла, чего она добивалась. Ей было отлично известно, что ни одна правильная калсидийская женщина в жизни себе ничего подобного не позволила бы, разве только если она безоговорочно верила, что высокое положение ее спутника-мужчины надежно оградит ее от праведного гнева матросов.
Кикки говорила и говорила, указывая то на флаг Джамелии, трепыхавшийся над головами, то на сатрапа, и Малта видела, как презрение и насмешка на рожах матросов начали постепенно уступать место сомнению. Потом один из моряков подошел к ней и помог встать. При этом он очень старался прикасаться лишь к ее рукам, ибо иные прикосновения стали бы смертельным оскорблением в глазах мужа или отца. Малта поплотнее закуталась в одеяло и кое-как заковыляла следом за сатрапом и Кикки.
Все же, несмотря на крайнее изнурение, наследница торговцев Удачного присмотрелась к кораблю, на который попала, и он особого впечатления на нее не произвел. По бортам виднелись скамьи для гребцов, и их разделяла поднятая палуба. На носу и корме возвышались надстройки, предназначенные скорее для боя, нежели для отдыха и удобства.
Троих спасенных проводили на корму и пригласили в небольшую каюту. Потом калсидийские моряки вышли.
Глазам Малты потребовалось время, чтобы привыкнуть к теплому свету ламп, показавшемуся ей ослепительным. В каюте обнаружилась койка, застланная роскошными мехами, а озябшие босые ноги приятно согрел толстый, пышный ковер. В углу курилась жаровня, производившая не только дым, но и отчетливое тепло. От тепла кожу Малты закололи изнутри крохотные иголки.
Она увидела человека, сидевшего за столиком для карт. Он что-то чертил, делал пометки и не сразу оторвался от своего занятия, чтобы посмотреть на вошедших. Потом медленно поднял глаза. В это время сатрап смело – а может, делая глупость – вышел вперед и уселся во второе кресло, стоявшее подле стола. Впрочем, когда он заговорил, его тон не был ни повелительным, ни просящим. Малта сумела разобрать слово «вино». Кикки опустилась на ковер у ног своего повелителя. Малта осталась стоять возле двери.
Она следила за происходившим, словно это был спектакль, разыгрываемый на сцене. Она понимала, что теперь ее участь полностью зависит от воли сатрапа; стоило подумать об этом – и в животе делалось нехорошо. У нее не было никаких оснований доверять чести или мудрости этого человека, но обстоятельства не оставляли ей выбора. Она даже по-калсидийски говорила недостаточно хорошо, чтобы хоть словесно постоять за себя. И потом, вздумай она отрекаться от Касго и его власти, она тем самым отказалась бы и от всякой защиты, которую он, возможно, смог бы ей обеспечить.
Поэтому ей оставалось только молча стоять, дрожа от холода и усталости, и наблюдать, как посторонние люди решают ее судьбу.
Вот появился корабельный юнга и поставил перед капитаном вино и целый поднос сладкого сухого печенья. Малта внимательно смотрела, как капитан налил вина себе и сатрапу, как они чокнулись и выпили. Потом они начали говорить. Вернее, говорил в основном Касго, то и дело прихлебывая из бокала. Вот еще кто-то поставил перед ним дымящуюся миску с какой-то едой. Сатрап принялся утолять голод, время от времени протягивая Кикки то печенье, то кусочек хлеба, словно она была собачонкой, выпрашивающей лакомство у хозяйского стола. Молодая женщина принимала подачки и ела медленно и деликатно, ничем не показывая, что на самом деле страшно изголодалась. Малта присмотрелась и заметила, что, даже несмотря на свое состояние, Кикки пыталась по возможности следить за разговором мужчин, и в ее душе в самый первый раз шевельнулось нечто похожее на восхищение. Кикки определенно не была такой хрупкой и безмозглой куколкой, какой выглядела. Да, за несколько минувших дней она достаточно натерпелась, да, вместо глаз у нее на лице остались опухшие, воспаленные щелочки. Но в этих щелочках временами вспыхивал хитрый и проницательный огонек.
Наконец сатрап с капитаном насытились, но не поспешили вставать из-за стола. Снова появился юнга и принес лакированную шкатулку. В ней оказались две белые глиняные трубки и несколько горшочков с травами для курения. Касго даже привстал в кресле, не сдержав восторженного восклицания. Снедаемый предвкушением, он еле дождался, пока капитан набьет и передаст ему первую трубку. И поспешно склонился над огоньком, опять-таки протянутым капитаном. Зелье начало тлеть, и Касго с жадностью затянулся несколько раз подряд. Вот теперь ему, кажется, было совсем хорошо. Набрав полную грудь дыма, он задерживал дыхание сколько мог, расплываясь в абсолютно счастливой улыбке. Потом откинулся в кресле, и надо было слышать восторженный стон, с которым он выдохнул.
Скоро дурманящий дым плавал по каюте густыми полосами и облачками. Голоса мужчин сделались громкими, они часто смеялись. Малте же стало вконец трудно держать глаза открытыми. Она все еще пыталась наблюдать за капитаном, пробуя сообразить, как он относился к тому или другому замечанию Касго, вот только сосредоточить внимание сделалось очень трудно. Какая тут наблюдательность, какое сосредоточение, когда вся ее воля уходила на то, чтобы просто устоять на ногах? Ей начало казаться, будто стол и сатрап с капитаном уплывают все дальше, в теплую и задымленную толщу, и даже голоса делались все невнятней и тише. Когда капитан вдруг поднялся, Малта вздрогнула и очнулась. Калсидиец указал рукой на дверь каюты, приглашая сатрапа к выходу. Касго тяжеловесно выбрался из кресла. Было похоже, что еда и вино до некоторой степени восстановили его силы. Кикки попыталась последовать за своим господином, но беспомощно опустилась обратно на толстый ковер. Сатрап презрительно фыркнул и что-то сказал капитану – скорее всего, нелицеприятно выразился о бессилии женщин. Потом его взгляд обратился на Малту.
– Помоги ей, дурища! – прозвучал гневный приказ, и они с капитаном вышли из каюты. Ни тот ни другой не удосужился обернуться и посмотреть, следуют ли за ними их спутницы.
Когда оба повернулись к ним спинами, Малта первым делом подхватила с блюда горсть печенья и впихнула в рот, чтобы прожевать всухомятку. Нагнулась за Кикки и подняла ее с пола, недоумевая про себя, откуда взялись на это силы. Кикки судорожно уцепилась за Малту, ноги у нее подкашивались. Шатаясь, девушки побрели вон из каюты. Мужчины за это время успели оказаться на другом конце корабля. Пришлось догонять. Матросня оборачивалась, жадно пялясь на женщин и явно насмехаясь над их ободранными одеждами. Малте очень не понравились эти взгляды.
Догнав наконец сатрапа, Малта и Кикки остановились на почтительном расстоянии. На палубе корабля возле боевой надстройки были устроены палатки, натянутые на грубые деревянные рамы. Кто-то из калсидийцев поспешно перетаскивал свои пожитки, освобождая для спасенных одну из палаток. Как только он с этим покончил, капитан, опять-таки жестом, пригласил сатрапа заходить и располагаться. Касго ответил царственным поклоном и направился в свои временные покои.
Малта повела спотыкающуюся Кикки следом за ним, и тут прежний обитатель палатки ухватил ее за локоть. Малта вскинула голову, не сразу сообразив, что происходит. Калсидиец же широко улыбался и через ее голову что-то спрашивал у сатрапа. Сатрап в ответ расхохотался и отрицательно покачал головой. Добавил несколько слов, передернул плечами. Малта разобрала одно только слово: «попозже». И увидела, как сатрап слегка закатил глаза, словно удивляясь дерзости просьбы. Калсидиец же скроил гримасу смешливого разочарования и отпустил локоть Малты. При этом его рука словно невзначай скользнула по ее телу, коснувшись бедра. Малта ахнула, а капитан дружески хлопнул подчиненного по плечу. Малта сообразила, что это был, скорее всего, старпом. Она толком так и не поняла, что именно произошло, но твердо сказала себе, что ей нет до этого дела. Стиснув зубы, она кое-как дотащила Кикки до единственной койки в палатке, но в шаге от ложа у Подруги словно растаяли все кости и она без сил поникла на палубу. Малта потянула ее за руку, пытаясь снова поднять.
– Нет… – прошептала Кикки. – Оставь меня здесь. Ступай, встань у двери. – Малта недоумевающе уставилась на нее, и молодая женщина собрала последние силы, чтобы приказать: – Не спрашивай ни о чем! Просто сделай, как я говорю.
Малта все же замешкалась, но потом уловила устремленный на нее взгляд капитана. Пришлось подниматься и хромать к входу в палатку. «Да я что им, служанка?» – вспыхнула нежданная мысль. Малту в который раз охватила тихая ярость, но даже и ярость более не могла дать ей сил. Она оглядела палатку. Натяжные стены были кожаными. Подле койки виднелся стол и на нем – зажженная лампа. Вот и все. Сугубо временное жилище. Малта задумалась, что бы все это могло значить, рассеянно слушая, как капитан желает сатрапу приятно провести вечер. Как только входной клапан палатки закрылся и отделил их от внешнего мира, Малта села на пол с твердым намерением больше никогда не вставать. Ее по-прежнему мучили голод и жажда, но более всего требовалось поспать. Она попыталась поуютнее закутаться в свое одеяло.
– Вставай, – прозвучал голос сатрапа. – Сейчас придет юнга с едой для Кикки, и надо, чтобы поднос приняла служанка. Не унижай меня необходимостью отправить парня с порога назад. Он, кстати, еще и подогретой воды принесет. Ты умоешь меня, потом займешься Подругой.
– Я лучше прямо сейчас за борт выпрыгну, – мрачно сообщила ему Малта.
И не двинулась с места.
– Что ж, лежи, – сказал Касго. Еда и питье не только оживили его, но и в полной мере вернули былую заносчивость. Он принялся раздеваться, бросая на пол замызганные лохмотья и ничуть не стесняясь присутствия Малты. Она оскорбленно отвернулась, но, к сожалению, не заткнула ушей. – Прыгать за борт необязательно, – продолжал Касго. – Тебя и так выкинут в воду матросы, когда ты им уже окончательно надоешь. Если хочешь знать, именно этим и интересовался здешний старпом. Вот его доподлинные слова: «Нельзя ли попользоваться девицей со шрамом?» Я сказал, что ты служанка и ходишь за моей женщиной, но, быть может, попозже твоя госпожа велит тебе уделить ему время. – Губы сатрапа скривила снисходительная улыбка, а в голосе прозвучал фальшивый елей. – Помни, Малта: палуба этого корабля – кусочек Калсиды. Со всеми соответствующими порядками. Если ты не моя, значит – ничья. А в Калсиде ничья женщина принадлежит всем!
Эту фразу Малта слышала не впервые, но ее смысл вполне дошел до нее только теперь. Она яростно сжала зубы… и услышала трудный, медленный голос Кикки.
– Государь сатрап Касго говорит истинную правду, девочка. Вставай. Если хочешь уцелеть – будь нашей служанкой. – Подруга перевела дух и таинственно добавила: – Помни о моем обещании и слушай, что я тебе говорю. Нам всем надо жить. Надо выжить. Нас может защитить лишь его титул. Значит, надо так себя и вести.
Пока она говорила, сатрап скинул с себя остатки одежды, оставшись в чем мать родила. Вид его бледного, белесого тела потряс Малту до глубины души. Да, ей случалось видеть обнаженные торсы грузчиков и сельских работников. Но полная мужская нагота ее глазам не представала ни единого раза. Помимо воли и желания ее взгляд скользнул к его чреслам. И вот это-то называлось мужественностью? Мужским достоянием и даже достоинством? Вот этот хилый розовенький стручок в гнезде дурацких кудряшек? Зрелище мужского члена наводило на мысли о малосимпатичных и болезненных червячках. Неужели все мужики устроены таким образом? «Тьфу ты, пакость какая! Бедные тетки, к которым прикасаются подобные штуковины. До чего же им, наверное, тошно…»
Малта поспешно отвела взгляд. Сатрап, кажется, ничуть не заметил ее отвращения.
– Почему до сих пор не несут воду? – спросил он капризно. – Малта, ну-ка ступай, выясни, в чем задержка!
Малта не успела ответить отказом – в раму палатки вежливо постучали. Девушка поднялась, кляня себя за сдачу позиций. Откинулся дверной клапан, вошел юнга. Он ногами пихал перед собой большую деревянную лохань и нес в руках два ведерка воды. Все это парнишка поставил на пол – и так уставился на сатрапа, словно ему, как и Малте, ни разу не доводилось видеть голого мужчину. Малта даже задумалась, что могло столь изумить юного калсидийца. Нездоровая бледность державного тела? Его вялая стройность, столь отличная от жилистой худобы справного моряка? Право слово, даже братишка Сельден выглядел более крепким и физически развитым, чем сатрап.
Следом за юнгой в палатку вошел матрос с подносом еды. Оглядевшись, он вручил поднос Малте, не забыв, впрочем, показать красноречивым кивком, что еда предназначалась для Кикки. И вышел вон вместе с юнгой.
– Подай ей еду, – сказал сатрап. Наверное, он заметил, как Малта пожирает глазами воду, галеты и жиденький бульон на подносе. – Потом иди сюда и наливай воду!
Сказав так, он забрался в неглубокую лохань, опустился на корточки и стал ждать. Малта одарила его взглядом, полным молчаливой ненависти. Выбор у нее был небогатый, и она это понимала.
Она подошла к Кикки и опустила поднос подлее нее на пол. Молодая женщина потянулась было за галетой, но, так и не взяв, опустила голову на руки и закрыла глаза.
– Я так устала… – хрипло прошептала она.
Малта присмотрелась и заметила свежую кровь в уголке ее рта. Она поспешно опустилась на колени рядом с Подругой.
– Сколько речной воды ты выпила? – спросила она.
Кикки лишь испустила глубокий вздох и осталась лежать неподвижно. Малта робко притронулась к ее руке. Ответного движения не было.
– Хватит с ней возиться, – сказал сатрап. – Иди сюда и лей воду!
Малта бросила тоскливый взгляд на еду. Схватила чашку с бульоном и одним глотком выпила половину. Вкуса она не заметила, но жидкость, напоенная животворным теплом, бальзамом пролилась в желудок. Малта отломила кусок галеты и сунула в рот. Галета была сухая и жесткая, но это была пища! Пища! Она принялась жадно жевать.
– Повинуйся! – рявкнул сатрап. – Не то сейчас позову матроса, который на тебя глаз положил!
Малта не двинулась с места. Дожевав галету, она взяла плоскую бутыль с водой и отпила, оставляя опять-таки половину для Кикки. Съесть и выпить больше было бы нечестно. Потом она оглянулась на сатрапа. Тот все так же сидел голяком в лохани. Всклокоченные волосы и обожженное ветром лицо производили странное впечатление. Казалось, эта голова не может принадлежать тощему и бледному телу.
– Знаешь, на кого ты сейчас похож? – осведомилась она. – На ощипанного цыпленка на сковородке. Вот на кого.
Физиономия джамелийского самодержца покрылась красными пятнами.
– Да как ты смеешь надо мной насмехаться? Я – сатрап всея Джамелии! Я твой владыка! Я…
Малта лишь покачала головой.
– А я – дочь удачнинского торговца из старинной семьи, – сказала она. – И когда-нибудь сама буду носить этот титул. Похоже, моя тетка Альтия была кругом права: ничем мы не обязаны этой вашей Джамелии. У меня, например, нет ни малейшей охоты называть государем облезлого мальчишку, который даже помыться сам не умеет.
– Ты?.. Можешь сколько угодно называть себя торговцем из Удачного, девка. А на самом деле… сказать тебе, кто ты сейчас? Труп! Вот именно! Все, кто когда-либо тебя знал, уверены, что ты умерла. Будут они разыскивать тебя в низовьях реки? Ни в коем случае. Погорюют недельку, поплачут, а потом напрочь забудут. И будет так, словно ты вовсе никогда не существовала. И никто никогда не узнает, какая участь тебя на самом деле постигла. Я ведь переговорил с капитаном, и он собирался повернуть вниз по течению. Они хотели взглянуть, что там хорошенького в верховьях, но теперь, после моего спасения, их планы, конечно же, изменились. У выхода в море мы соединимся с остальным флотом и поспешим прямым ходом в Джамелию. Так что свой Удачный ты никогда более не увидишь. Понятно? Короче, выбирай, Малта Вестрит. Или живи как служанка – или умри как затраханная шлюха, выкинутая в воду с галеры!
Недожеванная галета встала у Малты поперек горла. Холодная улыбка сатрапа куда более слов свидетельствовала о жестокой правде только что сказанного. Ее прошлая жизнь навсегда канула в небытие. А настоящее и будущее… вот оно, голое и мерзкое, на корточках в лохани.
Сатрап негодующим жестом указал ей на ведерки с водой. Малта посмотрела на них с некоторым недоумением. Она так устала. Ей не на что было больше надеяться. Доля служанки ее отнюдь не прельщала. Но и лечь под похотливую ораву гнусных калсидийцев… Нет, ей еще хотелось пожить. Что ж, придется делать все, что для этого необходимо.
Она взяла в руки ведерко. От воды поднимался пар. Малта подошла к сатрапу и принялась поливать тоненькой струйкой. Он так и застонал от наслаждения, ежась в теплой воде. Малта же принюхалась к струйкам пара… и не смогла сдержать невольной улыбки. Эти недоумки нагрели ему для мытья забортной воды. Следовало бы ей с самого начала обо всем догадаться. Конечно же, корабль подобных размеров не мог обладать большим запасом пресной воды. И конечно, воду из бочек они использовали для питья, а умывались забортной. Откуда им было знать, что представляет собой Дождевая река? Нет, они, вероятно, слыхали, что пить здешнюю воду опасно. Но до того, что в ней и мыться нельзя, додуматься не сумели. А может, они и вовсе не моются, кто их разберет. Оттого и не подозревали, что не далее как назавтра сатрап сплошь покроется волдырями, а потом…
Малта мило улыбнулась Касго и спросила:
– Еще ведерко, мой государь?
Глава 9
Первая битва
Альтия оглядела палубу, чтобы в очередной раз убедиться – все шло путем. Ветер дул ровно, а у штурвала стоял Хафф. Синева над головой была глубокой и ясной – нигде ни облачка. На средней палубе шестеро моряков упражнялись с палками, раз за разом нападая и отражая удары. Правду сказать, особого рвения они не показывали, но достигнутые результаты Брэшена, судя по всему, удовлетворяли. Возле упражнявшихся прохаживался Лавой. Он поправлял неумех и ободряюще матерился. Альтия только головой покачала. Она отлично сознавала, что ни шиша не понимает в сражениях, но смысл подобных упражнений от нее ускользал. Что толку в механическом запоминании движений, ведь в настоящей битве не будет ни порядка, ни строя. То же, по ее мнению, касалось и подготовки стрелков. Она только что наблюдала, как спокойно и неспешно они натягивали луки и брали прицел. Как же, даст им кто-нибудь вот так стрелять, когда дойдет до настоящего дела…
Тем не менее Альтия держала рот на замке. И когда наступал ее черед, упражнялась вместе со всеми, стараясь изо всех сил. У нее уже был свой лук, не слишком тугой, по руке, и она била в цель достаточно метко. Но вот как все будет выглядеть в реальном бою?
Она не стала делиться своими сомнениями с Брэшеном. Отчасти потому, что последнее время в ее к нему отношении присутствовала некая подозрительная теплота. Значит, не стоило вводить себя в искушение, напрашиваясь на беседу с глазу на глаз. Если Брэшен мог держать себя в руках, воздерживаясь от нежностей, значит и ей это было по силам. Альтия вслушалась в ритмический перестук «потешных» деревянных мечей, наносивших удары в такт песенке-речевке в исполнении Клефа. «До сражений еще надо дожить, – сказала она себе. – По крайней мере, люди заняты делом и безобразничать им некогда».
Упомянутые безобразия зависели, кстати сказать, и от численности команды. Нынче «Совершенный» нес на борту изрядно народа: Брэшен нанимал людей не только для моряцкой работы, но и для боев. И все это не считая тайно вывезенных рабов. Поэтому в кубриках было тесно, а как не вспыхнуть дурным ссорам там, где поневоле скучены ершистые молодые мужчины?
Убедившись, что ничто не требовало ее немедленного вмешательства, Альтия подошла к мачте и отправилась наверх по снастям. Лазание вверх-вниз тоже было искусством, требовавшим упражнений. Опять-таки корабельная теснота порой приводила к малоподвижности, от которой у Альтии спустя малое время начинали ныть застоявшиеся мышцы. Вот она, выбрав свободный момент, и погнала себя наверх со всей мыслимой быстротой. Добралась до «вороньего гнезда» – и радостно ощутила, как бегает по жилам ожившая кровь.
Янтарь, сидевшая наверху, загодя услышала ее приближение. Такое уж было у нее свойство – почти сверхъестественным образом чуять присутствие других людей. Альтия перебралась через край, и корабельная плотничиха встретила ее приветливой улыбкой, пусть и слегка натянутой. Альтия села с ней рядом, свесив ноги наружу, и поинтересовалась:
– Ну? Как ты себя чувствуешь?
Янтарь криво улыбнулась.
– Лучше не бывает, – сказала она. – Может, хватит наконец беспокоиться? Сколько можно повторять: этот недуг приходит и бесследно уходит. Вот и все. Ничего страшного не случилось!
– Ну да, – кивнула Альтия.
Без особенного, впрочем, доверия. Она ведь так до конца и не выяснила, что именно стряслось в ту ночь, когда она обнаружила Янтарь без сознания лежащей на палубе. Сама плотничиха утверждала, что просто потеряла сознание и свалилась. Отсюда, мол, и синяки на лице. О палубу стукнулась.
Лгать ей, по мнению Альтии, было вроде бы незачем. Если бы Лавой ее в самом деле избил, старпома давно вывели бы на чистую воду. И сама Янтарь пожаловалась бы, и Совершенный обо всем рассказал.
Альтия внимательно пригляделась к лицу Янтарь. Последнее время резчица упорно просилась на мачту, исполняя обязанности впередсмотрящего. Альтии пришлось скрепя сердце согласиться. Она понимала: если новый обморок случится с Янтарь здесь и она свалится вниз, дело кончится уже не синяками на физиономии. И все же одинокая вахта на головокружительной высоте некоторым образом подходила Янтарь. Ветер и солнце целовали ее кожу, пока та не начала лупиться. Сейчас Янтарь выглядела загорелой и прямо-таки лучилась здоровьем. Даже золото волос и глаз казалось насыщенней прежнего.
Да, столь полной жизненных сил Альтия ее еще не видала.
– Ничего нет, – проговорила Янтарь, и Альтия обратила внимание, насколько пристально ее подруга смотрит вокруг. Спохватившись, она и сама внимательно обвела взглядом горизонт.
– Среди этих островов всякое может случиться, – сказала она затем. – Поэтому-то их так любят пираты. Можно затаиться и ждать, пока добыча сама придет в руки. Тут столько бухточек и речных устий, что легче легкого спрятать корабль.
– Вон там, например, – вытянула руку Янтарь.
Альтия проследила указанное направление и некоторое время напрягала глаза. Потом спросила с сомнением:
– Ты что-то увидела?
– Мне показалось… Знаешь, всего на мгновение. – Янтарь, напряженно подавшаяся вперед, расслабилась, плечи обмякли. – Вроде как мачта корабля мелькнула над вершинами леса.
Альтия снова прищурилась, потом покачала головой:
– Нет там ничего. Самое большее – птица с ветки на ветку перелетела. Сама знаешь, глаз моментально подмечает движение, а дальше – наши фантазии.
Кругом них в самом деле расстилалось умопомрачительное смешение зеленого и голубого. Из воды отвесными стенами вздымались скалистые острова, но макушки неприступных утесов так и курчавились роскошной лиственной зеленью. По кручам сбегали где тонкие ручейки, где целые водопады. Они сверкали на солнце стремительным серебром, падая в море и разлетаясь каскадами брызг. С палуб более ничего разглядеть было невозможно. С высоты мачты открывалась истинная природа здешней суши и вод. Морская синева, например, переливалась весьма различными оттенками не только в зависимости от глубины, но еще и смотря по тому, сколько пресной воды выносила в океан та или иная речушка. По этим оттенкам Альтия, например, могла с уверенностью судить, что пролив впереди был достаточно глубок для «Совершенного», но несколько узковат. А в задачу Янтарь входило наблюдение – и предупреждающий вопль штурвальному, если впереди обнаружится опасная мель. Ибо Пиратские острова, помимо прочего, славились зыбучими песчаными банками, непредсказуемо возникавшими и исчезавшими. К западу красовалась гряда то ли утесистых островков, то ли остатков горной цепи некогда затонувшего берега. С той стороны шел основной приток пресной воды. Течение несло с собой песок и всяческий мусор, постепенно образовывавший новые мели. А если принять во внимание еще и шторма, которые время от времени перемешивали все и вся, убирая прежние и воздвигая новые препоны судовождению? А если добавить к сказанному, что узкие протоки неминуемо зарастали илом и делались непроходимы – до ближайшего шторма?..
Вот тут и становилось понятно, отчего плавание внутри архипелага считалось очень опасным занятием. И отчего Пиратские острова до сих пор не были должным образом картографированы.
Бесчисленные опасности, подстерегавшие здесь тяжко нагруженные торговые корабли, были в то же время весьма на руку пиратам. Тем более что пираты очень часто пользовались судами с малой осадкой, ходившими не только под парусом, но и на веслах. Да и команды обыкновенно знали о местных водах все, что вообще можно было знать, – и еще чуточку. Альтия далеко не первый год плавала вдоль Проклятых берегов. Но ни разу еще ей не доводилось забираться так далеко в путаницу островов. Ее покойный отец неизменно избегал их, ибо никогда не искал себе на голову бессмысленных приключений. «Возможные выгоды от рискованных предприятий не покрывают убытка от неудач», – неоднократно говаривал капитан Ефрон Вестрит. Альтия воочию представила себе отца, и воспоминание вынудило ее улыбнуться.
– О чем думаешь? – негромко спросила Янтарь.
– Об отце.
Янтарь медленно кивнула.
– Это хорошо, – сказала она, – что теперь ты думаешь о нем – и улыбаешься.
Альтия тоже кивнула. И не стала ничего говорить. Некоторое время они молча парили в вышине вместе с мачтой, ощутимо раскачиваясь то влево, то вправо, ибо высота усиливала естественное движение корабля. Впрочем, молчание не затянулось надолго. У Альтии вертелся на языке вполне определенный вопрос, и наконец она проговорила, стараясь не глядеть на Янтарь:
– Так Лавой точно не трогал тебя?
Янтарь вздохнула:
– С чего бы мне тебя обманывать?
– Не знаю. И почему ты всякий раз отвечаешь мне вопросом на вопрос – тоже не знаю.
Янтарь повернулась и прямо посмотрела ей в глаза:
– А почему ты не можешь допустить мысли о том, что я действительно почувствовала себя плохо и потеряла сознание? И потом, если бы Лавой вздумал меня обижать, неужели ты думаешь, что Совершенный смолчал бы?