И добрый южный ветр нас мчал,
Был с нами Альбатрос,
Он поиграть, поесть слетал
На корабельный нос.
В сырой туман на мачте он
Спал девять вечеров,
И белый месяц нам сиял
Из белых облаков.
– Господь с тобой, моряк седой,
Дрожишь ты, как в мороз!
Как смотришь ты? – «Моей стрелой
Убит был Альбатрос».
«Поэма о старом моряке»
Сэмюэль Тэйлор Кольридж, 1798
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
2–5 декабря
Первые дни пребывания на станции Адели слились в одну сплошную полосу. И не только потому, что произошло слишком много событий, а из‑за притупившегося чувства времени. Когда солнце светит круглые сутки и по ночам его лучи пробиваются через щели в жалюзи, единственный способ понять, сколько сейчас времени – посмотреть на часы и для надежности уточнить у кого‑нибудь, если цифры сбили вас с толку и вы все еще не понимаете, то ли на часах 11.30 дня, то ли 11.30 ночи. Но если со временем худо‑бедно разобраться можно, то как быть с днями недели? Ведь ни утренних газет, ни программ телепередач, в которых можно было бы посмотреть число, здесь нет. Привычные ориентиры, с помощью которых раньше вы отсчитывали время и регулировали ход собственной жизни – во сколько ложиться спать и вставать, когда идти в спортзал или на занятия йогой, в каком часу уходить с работы и возвращаться домой, – здесь исчезали. Тут даже не имело значения, выходной сейчас или будний день, поскольку в Антарктиде вам вряд ли удастся устроить свидание, сходить в кино, по случаю заночевать в гостях или, например, отвести детей на тренировку футбольной команды. Обо всем этом приходится только мечтать. В Антарктике все находится в состоянии «свободного плавания», и вы либо заведете для себя новый распорядок – хоть какой‑нибудь – и адаптируетесь к новым условиям жизни, либо постепенно свихнетесь.
– Мы называем это «пучеглазость», – проинформировали Майкла в первый же вечер в буфете. (Так уж повелось, что столовую называли буфетом; более того, термин так полюбился обитателям станции, что даже стал фигурировать в некоторых официальных документах.) Встретивший их мужчина в оранжевой парке и защитных темных очках оказался начальником станции Адели – звали его Мерфи О’Коннор. Ужинал он с новоприбывшими за одним столом, чем и воспользовался, чтобы объяснить им кое‑какие правила и порядки, заведенные в лагере.
– Если вы очень долго усердно работаете, то теряете чувство времени и, сами того не замечая, начинаете бродить как зомби с выпученными глазами. – Он вытаращил глаза и втянул щеки, пытаясь изобразить измождение на грани помешательства.
Шарлотта улыбнулась, а Дэррил, выкладывая себе на тарелку очередную порцию тушеной фасоли, и вовсе рассмеялся.
– Для такого небольшого человека, как вы, аппетит у вас что надо. Впору лопату вместо ложки давать, – заметил Мерфи.
Майкл опасался, что Хирш воспримет реплику как оскорбление, но манера изложения мыслей у Мерфи отличалась такой простотой и бесхитростностью, что Дэррил нисколько не обиделся.
– Так вот, – резюмировал Мерфи. – Пока вы живете здесь, старайтесь придерживаться определенного распорядка. Кухня всегда открыта, так что можете в любое время сюда наведаться и урвать сандвич. Но если у кого‑то из вас поедет крыша, тут уж пеняйте на себя и учтите: палаты для душевнобольных на базе нет. – Он бросил взгляд на Шарлотту. – Если только доктор Барнс не планирует устроить.
– Не горю желанием, – ответила она.
Мерфи продолжал излагать гостям длиннющий список других рекомендаций и запретов на станции Адели, делая упор на самые значимые.
– Никогда не покидайте базу поодиночке, – проговорил Мерфи, пристально заглянув в глаза каждому. Из‑под огромных «летчицких» очков поблескивали большие карие глаза. – Год назад был тут у нас один парень – геолог из Канзаса, – которому приспичило выйти наружу и быстренько взять какой‑то образец породы. Он ушел один, не сказав никому ни слова. Отыскали его только на третьи сутки.
– И что с ним случилось? – спросил Майкл.
– Провалился в ледниковую трещину и замерз. – Обреченно покачав головой, Мерфи отхлебнул кофе из кружки с изображением пингвина. – Иногда эти чертовы трещины в упор не видишь. – Он махнул рукой за спину в направлении кабинета. – Вот почему у нас в коридоре стоит доска. Если вы покидаете базу, то в обязательном порядке пишете на ней имя, цель выхода и когда планируете возвратиться.
Майкл уже не раз видел доску; последняя запись на ней сообщала что‑то про взятие проб грунта в «Сухой долине 1».
– А когда возвращаетесь – целыми и невредимыми, – это тоже отмечаете на доске. Мне мало удовольствия обходить вечером каждую комнату да пересчитывать, кто из вас лежит в койке, а кто застрял снаружи. – Мерфи помолчал, затем улыбнулся собственным мыслям. – Знали бы вы, что мне доводилось видеть во время таких обходов!..
Ничего особо скабрезного Майклу на ум не пришло. Он окинул взглядом буфет, в котором сейчас находилось всего несколько человек; пару столов в буфете занимали молодые парни в синих комбинезонах обслуживающего персонала, а еще два – компания ученых. Майкл распознал в них представителей науки с такой же легкостью, с какой сделал это в аэропорту Сантьяго, когда впервые увидел Дэррила. Его внимание привлекла эксцентричная группа из трех человек – мужчина с седыми волосами, собранными на затылке в длинный конский хвост, и очках в металлической оправе на кончике носа, и две рослые широкоплечие блондинки – ни дать ни взять статистки из экранизации какой‑нибудь древнескандинавской легенды.
Должно быть, Мерфи проследил за его взглядом, поскольку сказал:
– Мы называем ученых «пробирочниками». А они и не против. Кстати, нас они называют «батраками».
– И вы не против? – спросила Шарлотта.
– Мы‑то, черт возьми, против, – ответил он с наигранным недовольством, – хотя все равно не принимаем подколки близко к сердцу. – Затем добавил совсем серьезно: – Мы все вынуждены опираться друг на друга. Без «батраков», которые содержат базу в порядке, поддерживают работоспособность дизельных генераторов, обеспечивают стабильное энергоснабжение, готовят пищу и убирают нечистоты, – кстати, по закону все продукты жизнедеятельности человека должны утилизироваться и вывозиться из Антарктики, – так вот, без нас «пробирки» и шагу ступить не смогли бы. А без них… – Он выдержал паузу, словно не зная, чем закончить фразу. – Гм… без них нам не приходилось бы торчать непонятно зачем у черта на куличках.
– По мне так идеальный симбиоз, – хихикнул Дэррил.
– Ну еще бы, – ответил руководитель станции. – Вы сейчас говорите как типичный «пробирочник». Ладно, близится ночь, советую разойтись по комнатам и хорошенько отдохнуть перед долгим днем. Завтра вам всем предстоит пройти обучающий курс в «снежной школе».
Шарлотта Дэррил и Майкл недоуменно переглянулись.
– Перчатки надеть не забудьте.
Мерфи встал и присоединился к другим «батракам» за соседним столом – некоторые из них сразу обернулись, чтобы поглазеть на троицу, – а Майкл с Шарлоттой и Дэррилом остались сиротливо сидеть в одиночестве, словно ученики‑новички в школьном кафетерии. Одни «пробирочники» что‑то живо обсуждали между собой, другие молча и сосредоточенно ели, низко склонившись над тарелками с сосисками, бобами и кукурузным хлебом. Перед одним из ученых лежал целый ворох компьютерных распечаток.
– Удивительно, – произнес Майкл, кивнув в сторону ученых. – Мы попали в мир, где они, как беспомощные дети, требуют постоянного присмотра.
Дэррил усмехнулся:
– Я всю жизнь только об этом и мечтал… Прошу меня извинить, по‑моему, там кто‑то произнес слово «изопода».
Он встал, смело пересек устланный линолеумом зал и подсел к металлическому столу для пикников, за которым о чем‑то спорили те самые светловолосые дамы во фланелевых рубашках навыпуск. В первую минуту Майклу показалось, что за столом возникла неловкая заминка, и он даже начал подумывать, не прийти ли другу на выручку. Но тут Дэррил выдал какую‑то тираду – Майкл не смог расслышать, что именно, – после чего они обменялись рукопожатиями; женщины громко выразили ему свое почтение, и Хирш, видимо, пройдя тайный обряд посвящения, моментально был принят в клуб избранных. Минут десять – пятнадцать Майкл с Шарлоттой не тревожили биолога, давая возможность поближе познакомиться с единомышленницами, потом наконец подхватили подносы и встали. Майкл кивнул Деррилу, и тот, быстренько дорассказав дамам какую‑то шутку про нематод – очевидно, очень веселую, так как дамы отреагировали бурным смехом, – присоединился к приятелям.
– Классная парочка, – сообщил Дэррил, когда все трое, по рекомендации Мерфи, направились назад к жилым модулям.
– А ты, похоже, произвел впечатление, – заметил Майкл.
– Это была новая для меня публика, – ответил Дэррил, скромно пожимая плечами, – пришлось выступить с лучшим номером.
Покинув модуль пищеблока, где, помимо буфета, размещался и кабинет начальника станции, они пересекли по деревянному настилу открытую площадку шириной футов пятнадцать. База представляла собой большой квадрат, оформленный широкими жилыми модулями, в центре которого были проложены дощатые дорожки. Вдоль дорожек тянулись поручни из плетеных нейлоновых веревок ярко‑красного цвета. Майкл успел понять, что веревки эти протянули не только чтобы помочь удерживать равновесие. Во время «снежной мглы» – одну такую он уже испытал на своей шкуре – красные поручни становились единственным ориентиром, позволяющим проложить дорогу к укрытию. Даже если это укрытие всего в паре шагов, в ненастье его можно не увидеть. Случаи, когда полярники умирали от переохлаждения, не заметив спасительную палатку в нескольких ярдах от себя, далеко не редкость.
Комната Шарлотты, если крохотную клетушку примерно восемь на десять футов можно вообще назвать комнатой, располагалась в соседнем модуле, как раз там, где был устроен лазарет. До прибытия вертолета ее единолично – невиданная роскошь на базе – занимал другой врач. Судя по плакатам на стенах, человек этот был фанатом трех вещей: серфинга, парусного спорта и Джессики Альбы. Но теперь он возвращался в большой мир на ледоколе «Созвездие».
Багаж Шарлотты все еще лежал на койке.
– Вот это декор! – воскликнул Майкл, просунув голову в дверь.
– И как мне в голову не пришло захватить собственные плакаты? – сказала доктор Барнс.
– Ничего, в следующий раз исправишь оплошность, – успокоил ее Дэррил.
– В следующий раз меня здесь не будет, – ответила Шарлотта.
Майкла с Дэррилом разместили в соседнем модуле, предназначенном для ученой братии и всякого заезжего люда. Им пришлось занимать одно помещение на двоих. Интерьер был выдержан в минималистском стиле: узкое окно, скорее похожее на бойницу, двухъярусная кровать, каждый из ярусов которой можно было по кругу завесить тонкими затемняющими шторками, а на полу ковер высокого класса износостойкости в красно‑коричневых и желтых тонах, какой, например, можно встретить в банкетном зале отеля. Зато платяной шкаф, скрытый сдвижной фанерной дверцей, которая все время норовила соскочить с направляющих, неожиданно преподнес им сюрприз.
– Ого! – воскликнул Майкл. – Ты только глянь!
Дэррил заглянул ему через плечо внутрь.
– Либо предыдущие жильцы оставили нам кучу подарков…
– …либо ННФ посчитал нужным самостоятельно экипировать нас по полной. – Дэррил приподнял рукав одного из двух оранжевых анораков, висящих на прогнувшейся от тяжести перекладине. – Вот интересно, на кой черт они каждый раз требуют от меня указывать в анкетах размеры одежды?
Вдобавок к двум аноракам с капюшонами, отороченными мехом койота, здесь же лежали две парки на гусином пуху, шерстяные свитера и шерстяные «штаны‑непродувайки» с таким количеством карманов, что в них можно было бы распихать содержимое небольшой скобяной лавки. На верхней полке Майкл обнаружил полипропиленовое термобелье, предназначенное для отвода пота с поверхности тела, меховые варежки неимоверных размеров, шерстяные носки, кожаные перчатки, ноговицы и, наконец, шерстяные маски для защиты головы, шеи и большей части лица.
– Это круче, чем Рождество! – приговаривал Дэррил, рассматривая одежду по мере того, как Майкл стаскивал ее с полок и отправлял вниз.
– А вот еще…
На полу стояла целая батарея обуви, выстроенная ровным рядком и рассортированная по размерам. Тут были и меховые унты с двумя слоями резины и утепляющей прокладкой между ними, и мягкие эскимосские сапоги, и даже высокие черные сапоги пожарных – для работ в воде и раскисшем грунте.
– До мелочей все продумали! – восхитился Дэррил.
– Точно, – кивнул Майкл, оглядывая трофеи. – Осталось только выяснить, где припарковали наши снегоходы.
Общая душевая располагалась в самом конце модуля и, по счастью, была никем не занята, чем не преминул воспользоваться Майкл. Приняв горячий душ – «Ограничивайте время принятия душа тремя минутами!» – предупреждала табличка, – он вышел из душевой и, довольный, пошлепал назад по коридору. Напольное покрытие здесь ничем не отличалось от того, что было в комнатах. Наверное, закупили этих ковров со скидкой после банкротства какого‑нибудь отеля, подумалось Майклу.
Войдя в комнату, он услышал тихое посапывание из‑за ширмы нижней койки, которую оккупировал Дэррил. Все их новое обмундирование по‑прежнему кучей валялось на полу. Майкл задернул черную занавеску на амбразуре с претензией на окно, выключил свет, после чего залез на верхнюю полку. Там он взбил подушку с синтетическим наполнителем и подпихнул ее к самому изголовью. Косые лучи холодного солнца все‑таки пробивались в помещение, поэтому Майкл завесил кровать шторками. Наконец он откинулся на подушку и моментально провалился в сон. Восемь часов спустя он проснулся в том же положении, в каком заснул, и впервые за несколько месяцев не мог припомнить ни единой детали сна. За что был очень благодарен судьбе.
«Снежная школа» была обязательной для всех вновь прибывших на станцию. Учебным процессом ведал молодой долговязый парень по имени Билл Лоусон, щеголявший хлопчатобумажной банданой в пиратском стиле. Наверное, насмотрелся «Пиратов Карибского моря», решил Майкл. Лоусон вел занятия по выживанию так, словно это были семинары по повышению самооценки личности. Когда Майкл впервые продемонстрировал свое умение грамотно разжечь костер на голом месте, Лоусон одобрительно сказал: «Молодец, Майкл!», а когда Дэррил поставил палатку меньше чем за десять минут, Лоусон поощрил его словами: «У вас неплохо получается, Дэррил». После того как биолог разобрал ее и уложил обратно на сани, управившись еще за меньшее время, инструктор наградил того еще парочкой комплиментов.
Шарлотта, которой не удалось блеснуть ни в одном из тестов на выживание, становилась все более понурой. Во‑первых, она, очевидно, привыкла быть первой студенткой на факультете, а во‑вторых, нынешняя лекция по переохлаждению и обморожениям вгоняла ее в скуку. Она отлично знала этот предмет еще со времен колледжа; пока Лоусон вел урок, Шарлотта безучастно глазела вдаль на снежные равнины, окружающие базу с трех сторон, и кряжистые отроги Трансантарктических гор, грязно‑коричневые на тех участках, с которых непрекращающиеся ветры сдули весь снег. Она совсем приуныла, когда Лоусон заявил, что эту ночь они проведут вне стен базы.
– В палатке? – спросила Шарлотта. – У меня комната маленькая, конечно, но в ней по крайней мере кровать есть, так что увольте.
Лоусон сделал вид, что воспринял слова доктора как забавную шутку – а может быть, думал Майкл, парень и правда не способен к проявлению негативных эмоций, – и объявил:
– Нет. Никаких палаток! Мы будем строить иглу!
На мгновение Майклу показалось, что от восторга Лоусон вот‑вот захлопает в ладоши.
– Гм… Ну, раз на Южном полюсе так положено… – открыл было рот Дэррил, но Лоусон его моментально подправил:
– На полюсе. Говорите просто «полюс».
Повисло недоуменное молчание.
– Здесь никто не говорит Южный плюс, – объяснил Лоусон. – Это выдает в вас либо новичков, либо туристов. Говорите, например: «На следующей неделе мы отправляемся на полюс». Тогда вы будете выглядеть как опытные полярники.
Пока все трое молча переваривали полученную информацию, Лоусон вытащил из рюкзака четыре пилы для льда, раздал их ученикам и начал показывать, как выпиливать блоки из снежного наста. Процесс отдаленно напоминал разрезание свадебного торта. Затем он перешел к демонстрации того, как грамотно складывать блоки друг поверх друга с небольшим смещением, чтобы в итоге они сформировали конусообразное укрытие. Несмотря на то что температура воздуха была далеко за двадцать градусов, к тому времени как иглу было готово, Лоусон изрядно вспотел. Отступив назад, он с гордостью окинул взглядом свой миниатюрный Тадж‑Махал.
– По‑моему, вы кое‑что забыли, – сказала Шарлотта.
– Вы, наверное, о входе говорите, – ответил Лоусон улыбаясь. Зубы у парня были белее белых подушечек жвачки. – Я всего лишь решил передохнуть.
С помощью пилы, лопаты и защищенных варежками рук он, как крот, начал рыть в снежном насте нору. Снег, осколки льда с вкраплениями земли и камешков летели ему за спину словно щепки, выплевываемые дробилкой древесных отходов, и уже вскоре Лоусон, к немалому удивлению Майкла, выкопал очень узкий проход, который проходил под стеной иглу и вел внутрь купола. Отбросив лопату, инструктор лег на живот и медленно полез в лаз. Он протискивался в туннель, как угорь, мало‑помалу скрываясь внутри, пока наконец его сапоги не исчезли из виду. Майкл присел перед отверстием тоннеля и окликнул:
– Ну, как там? Все нормально?
– Да! Удобно, как таракану на половике! – раздался в ответ запыхавшийся голос Лоусона, глухо доносящийся из глубины, будто из склепа.
Шарлотта скривилась, давая понять, что с удовольствием прихлопнула бы этого таракана.
Когда инструктор вылез, пришлось заняться производственной практикой. Хотя Лоусон и руководил каждым их шагом, он настаивал, чтобы всю физическую работу ученики делали без посторонней помощи от начала до конца.
– Вы должны прочувствовать, как это делается, и поверить, что вам это под силу, – приговаривал он. – Однажды иглу может сохранить вам жизнь.
Что‑то уж больно часто на станции Адели говорят о смерти, подстерегающей на каждом шагу, подумал Майкл.
Вместо того чтобы ужинать в теплом буфете, этой ночью они были вынуждены жаться друг к другу под ледяной стеной и благодарить Бога за то, что ННФ озаботился набить шкафы теплой одеждой. Перекусили походным провиантом, который предусмотрительно захватил с собой Лоусон. Надпись «продукт, готовый к употреблению» на еде не значилась, но Майкл подозревал, что консервы сюда поступали с тех же замечательных предприятий, которые обеспечивали американскую армию. Этикетка на банке в руках Майкла утверждала, что внутри находится суп из солонины, однако с закрытыми глазами он не поручился бы за достоверность информации. Покончив с ужином, если таковым можно назвать торопливый процесс отправки в желудок холодных консервов, Лоусон пустил по кругу пластиковый пакет, в который тщательно, до последней молекулы, собрали оставшийся после трапезы мусор.
– Здесь мы ничего после себя не оставляем, – пояснил он. – Все, что приносит с собой человек, должно быть собрано и вывезено.
База находилась от них приблизительно в полумиле вниз по склону горы; неподалеку от побережья моря Уэдделла поблескивали яркие белые огни, которые не выключались даже во время белых ночей. Шарлотта неотрывно глядела на них, словно то были огни Парижа. Но вдруг налетел ветер, огни потонули в белой мгле, а издалека донесся заунывный вой ездовых собак.
– Может, будем считать, что ночь подошла к концу? – робко спросила она Лоусона. – Мы ведь уже знаем, как строить иглу. Вы уверены, что нам необходимо еще и ночевать в них?
Лоусон вскинул голову.
– Боюсь, что да; мы всего лишь следуем предписаниям шефа. После инцидента с тем «пробирочником»… прошу прощения, геологом из Канзаса, который затерялся и погиб от холода, Мерфи дал распоряжение прогонять всех прибывающих на станцию через «снежную школу» продолжительностью одни полные сутки.
Дэррил встал и похлопал себя по телу, чтобы разогнать кровь.
– Хорошо, кто где спать будет? – спросил он. – Очевидно, что в нашей общаге придется кого‑то к кому‑то подселить.
– Вы совершенно правы, – ответил Лоусон в соответствии с философией, согласно которой необходимо поддакивать любому собеседнику, даже если тот констатирует прописные истины. – Майкл, вы не против разделить иглу со мной? Я спроектировал первый домик с таким расчетом, чтобы высокому человеку было куда вытянуть ноги.
Каждый взял из саней непромерзающий спальный мешок с синтетическим наполнителем. Лоусон и Дэррил полезли в проходы первыми, освещая перед собой путь фонариками, а Шарлотта в длинной зеленой парке и Майкл остались снаружи ожидать своей очереди.
– По крайней мере здесь его не укачает, – подбодрил Майкл Шарлотту, на что та лишь кивнула, продолжая стоять в обнимку со свернутым в рулон спальным мешком и понуро глазеть на лаз в снегу. Уловив ее настрой, Майкл добавил: – Даже не думай о том, чтобы вернуться в лагерь. Это небезопасно.
Она посмотрела на Майкла таким взглядом, словно тот прочитал ее мысли и раскусил хитрый замысел.
– Теперь можете залезать, – раздался глухой крик Лоусона.
– Увидимся утром, – сказал Майкл.
Он встал на карачки, пропихнул в отверстие лаза спальный мешок и полез внутрь.
Тоннель был коротким, но неимоверно тесным. Лоусон, как и Майкл, был ростом больше шести футов, зато в плечах парень был не шире поливочного шланга. Ну что ему стоило сделать проход чуть просторнее, думал Майкл, протискиваясь вперед. Чтобы хоть как‑то продвигаться, приходилось отталкиваться мысами сапог от снега и, опираясь локтями о землю, делать верхней частью тела небольшие рывки вперед. По пути он, кажется, обстучал головой каждый дюйм потолка прохода. Клаустрофобией Майкл не страдал, но если она и могла когда‑то развиться, то именно сейчас – его тело со всех сторон обступал снег, губы покрывала мокрая бахрома инея, а спальный мешок, который он толкал перед собой, заслонял почти весь свет от фонарика Лоусона. Когда Майкл наконец достиг конца тоннеля, он испытал огромное облегчение.
Лоусон втянул внутрь мешок, расчищая дорогу, а потом и самого Майкла.
– Самое замечательное, что не нужен холодильник.
Высота потолка составляла всего несколько футов, но стены – толстые и успевшие покрыться блестящей корочкой льда от выдыхаемого пара – оставляли довольно много свободного пространства, так что если бы Майкл сунул ноги в тоннель, то вполне мог бы развернуть спальный мешок на всю длину. Пол иглу Лоусон устлал специальным теплоизоляционным материалом.
Что Майкла поразило сильнее всего, так это освещение. Фонарь светил прямо вверх и отбрасывал по сторонам мягкие мерцающие отсветы; казалось, стены сами собой светятся матовым бело‑голубым огнем.
– Ночью сверху начнет немного капать, – сообщил Лоусон, влезая в спальный мешок. – Особенно вокруг отдушины. Это не страшно, но я бы посоветовал отвернуть водозащитный полог на спальном мешке и прикрыть им лицо.
Лоусон лег на спину и накинул на голову водонепроницаемый полог.
– Вот так, – продемонстрировал он.
Майкл развязал спальный мешок и, несколько раз стукнувшись о потолок головой, раскатал его на всю длину. Затем снял сапоги, оставшись только в кожаных ноговицах поверх шерстяных носков, снял парку и, по примеру Лоусона, скрутил ее в подушку. Самым сложным оказалось влезть в мешок, будучи одетым, как капуста. Он дюйм за дюймом погружался в спальный мешок, пока наконец ноги не уперлись в дно. В ограниченном пространстве снежного домика Майкл явственно ощущал запах собственного пота, и приятного в этом было мало. Журналист положил голову на свернутую парку и уставился в сводчатый потолок, размышляя о том, не может ли вся конструкция в любую минуту обрушиться. Однако вместо ледяных блоков с потолка сорвалась одна‑единственная, правда, крупная, капля воды и шлепнулась ему на щетинистый подбородок. В последние дни Майкл почти не брился, рассчитывая, что в ситуациях, подобных этой, растительность на лице может стать дополнительной защитой от холода. Он стер каплю тыльной стороной перчатки и накинул на голову водонепроницаемый полог спального мешка.
– Ну что, отбой? – пробубнил Лоусон.
– Отбой, – отозвался Майкл и потянулся к стоящему между ними фонарю.
Нащупав его, он выключил свет. Сияющий снежный купол вмиг погас, воцарилась кромешная тьма, и стало тихо, как в могиле. Именно это сравнение невольно пришло Майклу на ум.
ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ
21 июня, 1854, 01.15
Элеонор Эймс приняли на работу в госпиталь для малоимущих дам, что располагался в доме номер два по Харли‑стрит, меньше года назад, однако мисс Найтингейл успела проникнуться к ней таким доверием, что поручала и ночные дежурства. Элеонор была благодарна и горда тем, что на нее возложена серьезная ответственность. По правде говоря, атмосфера, царящая в ночные часы в стенах госпиталя, была несколько спокойнее, нежели в дневные. Ее обязанности носили больше успокоительный характер: состояние пациентов, недуги которых и в дневное‑то время причиняли несчастным массу страданий, по ночам лишь ухудшалось, словно с наступлением темноты в них просыпались демоны. И задачей Элеонор было обуздание этих демонов.
Она уже навестила мисс Бэйллет, гувернантку, потерявшую работу после случившегося припадка, и мисс Свонн, модистку, которая страдала от сильной лихорадки совершенно необъяснимого происхождения. Оставшуюся часть ночи Элеонор наводила порядок в аптеке и лишь изредка заглядывала в палаты – убедиться, что с пациентами все нормально. Глава клиники мисс Найтингейл недвусмысленно дала понять, что в учреждении следует поддерживать безупречную чистоту и порядок. Она требовала регулярно проветривать палаты, особенно по ночам, утверждая, что больным необходим свежий воздух (насколько это вообще возможно в Лондоне); она также распорядилась, чтобы постели больных перестилали ежедневно, перевязки осуществляли исключительно чистыми бинтами, а на завтрак, обед и ужин подавали только качественно приготовленную пищу. Многие к идеям мисс Найтингейл относились со скепсисом – даже врачи, работающие в клинике, считали такой подход бессмысленным, хотя и безвредным. Элеонор, однако, прониклась методикой Найтингейл и гордилась тем, что состоит в числе молодых женщин – в свои девятнадцать она была едва ли не самой молодой медсестрой, – которые удостоились чести стать частью образовательной программы больницы.
Запирая аптеку на замок (в основном это приходилось делать из‑за наличия здесь большого количества настойки опия, которая использовалась как снотворное для некоторой категории больных), она глянула на свое отражение в стекле шкафа. Темные волосы, обычно туго сколотые под белым чепцом, немного растрепались; пришлось задержаться на минутку и привести их в порядок. Если мисс Найтингейл вдруг спустится из своей комнаты на верхнем этаже и увидит, что ночная сиделка выглядит неопрятно, она, мягко говоря, не обрадуется. При всем ее чутком отношении к пациентам, мисс Найтингейл при необходимости могла устроить и серьезную выволочку.
Элеонор потушила газовую лампу и вышла в коридор. Направляясь к лестнице, чтобы подняться в солярий и навести там порядок, – мисс Найтингейл свято верила в целительные свойства солнечного света, – она случайно бросила взгляд в сторону входной двери и сквозь стекло заметила карету, остановившуюся прямо напротив главной лестницы. Присмотревшись внимательнее, она увидела, что из кареты выбрались три человека и, как ни странно, стали подниматься по ступенькам. Неужели они не знают, что посещение больных разрешено только в послеобеденное время?
Не успела Элеонор подскочить к двери, чтобы предвосхитить звонок – ей не хотелось понапрасну беспокоить пациентов, – как раздалось звяканье колокольчика, а спустя миг – громкие удары кулаков по двери. Через стекло внутрь всматривалась чья‑то физиономия с пышными бакенбардами.
– Откройте! Нам требуется помощь, – раздался голос.
Говорящий вновь занес кулак над дверью, но Элеонор щелкнула замком и отворила ее. Взывающий о помощи крупный мужчина в военной форме в первую секунду, похоже, смутился и произнес:
– Извините за столь вероломное вторжение, мисс, но нашему приятелю требуется медицинская помощь.
Вышеуказанный приятель, тоже в красном кавалерийском мундире, зажимал рукой плечо, тогда как третий военный поддерживал его за локоть.
– Это женская больница, – проговорила Элеонор, – и боюсь…
– Нам это прекрасно известно, – оборвал ее румяный, – но случай неотложный, а куда еще обратиться, мы не знаем.
Из раны на руке светловолосого военного текла кровь. Странно, но этот человек вдруг показался ей знакомым. Внезапно Элеонор осенило: да это же тот самый прохожий, который улыбнулся ей всего несколько часов назад, когда она высунулась из окна, чтобы закрыть ставни!
– Врача сейчас нет на месте. Он появится только утром.
Здоровяк обернулся к своим спутникам, стоявшим несколькими ступеньками ниже, словно не знал, как поступить дальше, и искал у них поддержки.