Литературоведение
Статья посвящена осмыслению темы духовной красоты детских образов в рассказах «Вахмистр», «По спешному делу» и «Пугливая тишина», созданных выдающимся писателем русского зарубежья Иваном Сергеевичем Шмелевым в 1906-1915 гг. В работе особое внимание уделено вопросам авторского постижения природы детства, внутреннего мира ребенка, отображения его духовной цельности и гармоничности. Проблема взросления осмысляется как процесс утраты этих свойств и необходимости их возвращения. Прослеживаемая в рассказах тема искусства неразрывно связана с темой детства. Малоизученность темы, избранной для рассмотрения, и выводы автора могут представлять особый интерес для круга специалистов, занимающихся проблемами русской литературы XX века.
Ключевые слова и фразы: рассказы о детстве; творчество Ивана Сергеевича Шмелева; детские образы; духовная красота; духовная жизнь человека; русская литература XX века; художественный текст.
Шестакова Елена Юрьевна, к. филол. н.
Центральная библиотека имени Н. В. Гоголя, город Северодвинск
shestackova.lena2013@yandex.ru
ДУХОВНАЯ КРАСОТА ДЕТСКИХ ОБРАЗОВ
В РАССКАЗАХ И. С. ШМЕЛЕВА 1906-1915 гг.
Жизненный и творческий путь замечательного писателя русского зарубежья Ивана Сергеевича Шмелева (1873-1950) отмечен пристальным интересом к духовной жизни человека, бытийным основам его существования. Особая духовная глубина свойственна детским образам, раскрытым писателем с необыкновенным талантом и проникновенностью. Постижение внутреннего мира ребенка, отображение его духовной красоты становится для Шмелева излюбленным предметом художественного изображения.
В отечественную литературу Иван Сергеевич Шмелев вступает как автор прекрасных рассказов о детстве, наполненных неподдельной, искренней любовью к маленьким героям. Он публикует свои произведения в журнале «Детское чтение», а также сотрудничает с «Русской мыслью». Так, в раннем рассказе «Вахмистр», увидевшим свет в 1906 году, взрослый повествователь любуется «пестрой группой детишек», с наслаждением слушает, как они «звенят и щебечут под солнцем», с нежностью наблюдает их «быстрые ножки» и «веселые рожицы» [7, с. 227]. Дети, подобно птицам небесным, не ведают забот и тягот жизни: «- Малявки чистые… разыгрались по солнышку… Ничего-то им не нужно» [Там же, с. 242]. Сравнение детей с небесными птицами отсылает к Евангельской цитате: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их» (Мф. 6:25). Дети живут как маленькие ангелы, непорочные в своей духовной чистоте. О связи чистоты и красоты души человеческой писал Святитель Григорий Нисский: «… если душа очистится от всякого порока, то, без сомнения, будет пребывать в Прекрасном. Прекрасное же по своей природе – Божество, с Которым по чистоте душа вступает в общение, соединяемая со свойственным ей» [2, с. 124-125]. Духовная чистота детей, незнание ими зла и порока, противопоставляется в произведении поврежденному естеству взрослых людей, их гордому разуму и лукавому сердцу.
Мир взрослых с царящими в нем войнами, враждой близких людей, жестокостью, непониманием и разладом предстает в рассказе старого вахмистра. Повествование о жизненном пути взрослого героя обрамлено рядом картин, изображающих детей, резвящихся в лучах сентябрьского солнца. Золотые листья, «без шума» падающие «на песок», свет, пронизывающий «целый цветник карапузов с локонами и без локонов» [7, с. 241], воссоздают в тексте образ рая. Образы золотого цвета, свежего воздуха, света, яркости, чистоты пронизывают всю художественную ткань рассказа, символически выражая духовную красоту детей, за которым наблюдает взрослый рассказчик.
Дети, несущие в себе свет Божественной красоты, напоминают взрослому повествователю и рассказчику о необходимости возвращения к любви, милосердию, прощению и примирению. Старый жандарм любуется маленьким карапузом, с забавным кряхтением достающим свой мячик из-под скамьи, белокурой девочкой в красном, с обручем в руках, радуется их пока еще не утраченным непосредственности и простоте. Детская простота, естественность в проявлении мыслей и чувств, искренность осмысляются в рассказе как одно из самых драгоценных свойств души, описанных в Евангелии: «… если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:2).
По мысли писателя, простота ребенка – настоящий дар Божий, благодатная духовная красота – изначально свойственна природе ребенка и практически полностью утрачена взрослым человеком, не осознающим ее ценности. Детское простодушие, естественность, искренность мыслей и чувств часто вызывают улыбку взрослого, кажутся ему смешными и нелепыми. Обратимся к рассказу «По спешному делу», написанному Шмелевым в 1907 году и состоящему из нескольких юмористических сценок, описывающих день семьи Дорошенковых. Трехлетний Вовочка ненавидит жареный лук, плавающий в супе, и на этом основании отказывается есть, заявляя о якобы плавающем в нем таракане, и, напротив, малыш всегда готов угоститься пирожными, которые подают на десерт. Мальчик – мастер устраивать настоящий хаос за столом, рассыпая соль и размазывая горчицу. Его старшая сестренка Леля всегда готова пожаловаться на многочисленные проделки брата, что вызывает словесную перепалку между детьми. Неправильность детской речи придает дополнительную юмористическую окраску описываемым сценкам: «- Он, мамочка, угольки из печки вытащил… - Сама вытасила» [7, с. 248]. Однако именно простота, внешне кажущаяся смешной, помогает ребенку сохранить внутреннюю чистоту и свет, особую духовную силу, оказывающую спасительное воздействие на душу взрослого человека. Юмористическую тональность в рассказе резко сменяет трагическая, когда отображается внутреннее состояние вернувшегося домой отца детей, капитана Дорошенкова. Потрясенный видом приговоренных к расстрелу, он переживает множество отрицательных эмоций: отчаяние, страх, растерянность, тревогу. Сознание капитана постепенно погружается в ужас, мрак, черный кошмар: «Снова тяжелые думы начинали ползти, вырастать, громоздиться. Еще сегодня утром он был самим собою, не носил в сердце тяжести и пустоты. Ничто не стояло за его спиной. Не висело над головой тяжкой гирей. И вот теперь... тяжко» [Там же, с. 255]. И только вид спящих детей, тихий внутренний свет, исходящий от них, оказался в силах разогнать тьму, готовую поглотить душу Дорошенкова. Детство, бесконечно дорогое и чистое, возвращает взрослому человеку веру в добро и любовь. Дорошенков остро чувствует особую духовную красоту детей, ее «упорядоченность и гармонию» [1, с. 10-11], благодатную тишину. В восприятии отца пространство детской, где спокойно дышат юные грудки и царят тихие грезы детских снов, противопоставляется страшному, мрачному внешнему пространству. Там, за окном, вовсю «играет метелица», в воздухе разлита «тьма беспокойной жизни», полная «призраков» [7, с. 15-16]. Здесь, в детской, согретой алым огоньком лампадки, на Дорошенкова нисходит тихий покой, позволяющий услышать Бога, ощутить Его свет, умиряющий и утешающий.
Детскому мировосприятию, в отличие от взрослого, чуждо ощущение дисгармоничности, враждебности, суетности окружающего мира. Ребенок видит внешний мир таким, каким его изначально создал Господь, - прекрасным в своей целостности и очаровании, полным покоя и тишины. В рассказе «Пугливая тишина» (1912) дети изображаются в неразрывном внутреннем единстве с окружающим миром природы, от них исходит «теплый, солнечный свет», их глаза - «чистые, как лесные ручьи», отражают «синеву неба», а «в голосках их было легкое, как у птиц, и пахло от них солнцем и ветерком, как пахнут птицы» [6, с. 233].
В рассказе большую роль играет семантика розового цвета. Он символизирует чистоту, детскость, счастье, нежность и духовную красоту. Детские розовые пальчики девочек, пахнущие душистым мылом, такие же нежные, беззащитные и трогательные, как и розовые туши свиней, живущих в сарае. Дети живут в мире, напоминающем райский сад, «светлом, розовом», полном «вязкого гвоздичного запаха», «луговой свежести», «кровяного града разомлевшего вишняка» [Там же, с. 223]. Тишина царит в розовом райском мире детства, солнечный тихий день сменяет ночь, таким же «тихим ходом идущая в небе и на земле» [Там же, с. 224]. Эта «светлая Божья жизнь», соединенная «узами любви» [5], радуется встрече с любимой мамой, обожаемой фрейлиной, недавно приехавшим дядей Павликом, обещавшим привести матрешку: «Издалека родился и стал наплывать перезвон бубенцов, мягкий, как встряхиваемое в коже серебро. Лили послушала и показала пальчиком: - Динь... - Дядя Павлик! Дядя Павлик! - запрыгала Мара. - Матр-решку везет! - Что? Что?! - А матр-решку... Такая больш-а-я... Как куха-р-рка... Такая кукла, матррешка... Дядя Павлик горровила... У него такие ноги... Такие ноги... Динь-динь! Такие гвозди... И все... Топ-топ!.. Такие... Лили сделала губки трубочкой и топнула. - Так... Топ! У-у-у!.. И скосила глаза. - Ах, как страшно!.. Я тебя со-всем боюсь... - сказала фрейлен и повела поить молоком» [6, с. 220]. Безмятежное детство оставляет без внимания встревоженность матери, озабоченность молодого дяди, задумчивость фрейлины. Дети не подозревают, как хрупко и беззащитно благополучие их мира, как легко он теряет благодатную тишину и покой.
Для взрослых, давно утративших детскую гармоничность и чистоту, окружающий мир становится лишь источником личной выгоды и обогащения. Молодой корнет остается совершенно равнодушен к красоте сада, по которому гуляет, не замечает вишняка, «млеющего на солнце», того, как «вспыхивало в нем загорающимся рубином, трепетным и сквозным» [Там же, с. 225], не ощущает аромата малины и яблок. Единственным желанием, пробуждающимся в его душе, становится жажда убийства (стрельба по дроздам). На взгляд дяди Павлика, сад стал слишком старым, чтобы плодоносить и приносить доход, а продажа туш розовых свиней покроет денежный долг, поможет расплатиться по векселю. Убийство беззащитных животных, их ужасные вопли, наполнившие ночной сад, разрушают гармонию мира: «… кабан выкинулся, разбрасывая привалившиеся к нему туши, и издал трубный, тревожный рев. Ему ответили. И понесся этот звенящий рев от конского дворика в тихую росистую ночь, под высокое небо, теперь сплошь залитое играющими звездами… Визг тысячи железных дудок, сверлящий рев из нутра, захлебывающийся в страхе крик сразу наполнил весь тихий сад, перекинулся на луга и пошел» [Там же, с. 230]. В благодатном Божием мире проливается невинная кровь, совершает кровавая жертва. Едкий запах невинной крови заглушает аромат цветущих растений, кровь течет струями и щедро пропитывает землю. Причем крови так много, что земля уже не в силах больше ее принять, течет «струйками от одного большого пятна с алым отблеском, к другому» [Там же, с. 232]. Перед нами - вечная ситуация, повторяющаяся со времен первого убийства Каина. Молодой корнет, с азартом и жадным восторгом рассекающий чрево свиньи с детенышами, словно убивает детство - воплощение всего нежного, беззащитного, трогательного, доброго и чистого: «Заглянул в раскрытый сарай: и пол и помост - все было залито (кровью - Е. Ш.). Валялись какие-то куски и лоскутья. Вышел и остановился - у края бревенчатого подъезда к сараю лежала пестрая, перевитая красным, мясная гроздь вырванных из утробы детенышей» [Там же, с. 233]. Молодой циник уничтожает саму радость жизни, ее полноту и невинность. Вид страдания другого живого существа распаляет Павла, пробуждает в нем самые низменные инстинкты, сильнейшую жажду причинять боль и убивать: «У него (корнета – Е. Ш.) до боли сводило в пальцах и дрожало внутри, когда сжал он еще теплую рукоятку ножа. Стиснул зубы и ждал, когда наконец подтащат брюхатую свинью… «Да ну же! скорей!» - хотел крикнуть корнет. Он переступал с ноги на ногу. Сорвал и швырнул манжеты и отсучил правый обшлаг, обнажив тонкую белую руку…» [Там же, с. 234]. Перед нами предстает взрослый человек в состоянии духовного безобразия (в противопоставлении духовной красоте детей), обуреваемый омерзительными страстями и грехами. Образ молодого корнета символичен, в нем воплощается авторское представление о трагическом пути каждого человека, в начале своей жизни ощущающего духовное единство с Богом и созданным им миром, наполненным красотой и любовью, но по мере взросления утрачивающего эти связи. И тогда душу, обуреваемую страстями, влечет зло и порок, желание уничтожить все доброе и прекрасное.
Поэтому так важно взрослому человеку сохранить в себе чистоту ребенка, детскую простоту, внутреннюю красоту души. Воспоминания о детстве спасают от заразительного влияния отчужденности, лжи и жестокости окружающего мира. Молодой художник Качков, герой рассказа «Лихорадка», созданного в 1915 году, в определенный момент своей жизни начинает остро ощущать собственное духовное омертвение, непроходящую враждебность к окружающим людям, приступы сильной тоски и невозможности создавать настоящее произведение искусства. Он размышляет: «− Искусство наше! Один пишет воду, другой облака или лошадей… Я березы пишу, − посмотрел он на свои солнечные березы. − Хорошо, но разве в этом искусство! Надо, чтобы вонзилось в душу… закрутило, как вихрь!» [8, с. 285]. Творческий кризис, невозможность вдохнуть в свои полотна живую творческую силу приводит художника к мысли об утрате единства с Богом – источником таланта: «...что такое искусство? Как откровение!» [Там же, с. 285]. Качков осознает, что только Господь дарует человеку возможность творить по-настоящему, в Нем кроются духовные силы, питающие художника.
В рассказе «Лихорадка» особое смысловое наполнение обретает мотив возвращения. В дни Великого Поста Качков решает говеть и исповедаться, испытывая потребность упроститься, почувствовать себя прежним, то есть ребенком с его неподдельной радостью жизни, чистой и искренней верой. Именно в этом возвращении к состоянию детской веры в Бога художник ищет для себя спасение и защиту от внутреннего разлада. В сакральную для любого христианина Пасхальную ночь молодой человек чувствует, что в его душе, как в детстве, становится ясно и хорошо, а мир опять наполняется изумительными ароматами - запахами снега, весенней лужицы, ветра и солнца. Взрослый человек становится ребенком и совершенно искренне, по-детски восхищается небом, плывущими по нему облаками, напоминающими белых лебедей, которые медленно скользят по синей воде. В душе молодого человека появляется давно забытое «праздничное ощущение», когда все вокруг – «особенное»: небо словно «закрашено в новую синеву», а «звезды промыты» [Там же, с. 286]. Возвращается и вера в «детского, добренького Бога», пробуждающая чувство сострадания к народу («А миллионы простого народу… Сколько лишений, обид всяких, страданий!») и любви к Господу («Искупление какой-то величайшей неправды величайшим самопожертвованием! Лучшее отдает себя за все, во имя прекрасного!... Величайшее – отдает себя на позор, на смерть, чтобы убить смерть!») [Там же, с. 284, 287].
В этом произведении Шмелев впервые в своем творчестве приступает к художественной разработке «темы обретения веры» [4, с. 275], которая зазвучит с небывалой мощью уже в послереволюционных произведениях писателя. Качков пока находится на подступах к истинному пониманию христианства и православной веры. Герой «Лихорадки» считает, что христианство является лишь потрясающей идеей, выдуманной людьми, но тем не менее вызывающей восхищение и душевный трепет: «− Две тысячи лет прошло, а идея не умирает, − говорил Качков, стараясь бороться с дрожью, которая сводила губы… − Пусть это миф, я не знаю… Но если и миф, так и тогда, − и тем более, − надо поклониться человечеству, которое это создало! Духу поклониться! Ведь это герои духа и мысли, если сумели такое выдумать» [8, с. 287]. Для молодого человека православие видится ярким, светлым символом, сопряженным с надеждой, которая влечет, утешает, обновляет, дарует желание жить и трудиться.
Когда Качков стоит в храме на Пасхальной службе, он ощущает знакомый с детства можжевеловый церковный запах, который воссоздает в его памяти давно забытое чувство внутреннего воссоединения с окружающими людьми, слияния с ними и духовную близость: «− Единение! Все одним связаны, тем, что живет в тайниках души, что не выскажешь. Объединены одним, чем и ты, и я. Только они не скажут. Я сливаюсь с ними, я чувствую их, и они мне близки! Только великие идеи могут так связывать! Родина, вера, самое дорогое, что ни за какие силы нельзя продать!» [Там же, с. 288]. Выходя из храма, молодой человек вдруг ощущает необыкновенный душевный подъем, светлую, окрыляющую радость, вдохновение: «− Понимаешь, я теперь людей чувствую… целовать их хочу! хочу! Я тоже сейчас чувствую, как этот… не знаю кто… ну, тот поэт, который слагал эти песни… «И друг друга обымем! И ненавидящим нас простим вся Воскресением!» Мне плакать хочется» [Там же, с. 289].
Герой рассказа «Лихорадка» – «автобиографический персонаж» [4, с. 230]. В нем отражается «феномен личности Шмелева: на уровне сознания – метания, ломки, надрывы; на уровне глубин сердечных – знание о том, где истина, где спасение» [Там же, с. 230]. Все чувства и мысли героя, которые переданы в рассказе, отражают внутренние переживания и размышления самого автора, его духовно состояние. Не случайно Шмелев избирает метод потока сознания, позволяющего раскрыть метания героя (и себя самого), его «лихорадочные» размышления о детстве и взрослении, христианстве и искусстве. Перед нами – человек ищущий и страдающий, мечтающий обрести истину и правду, находящий верную дорогу и одновременно теряющий ее.
Внутренние метания, раздирающие героя «Лихорадки», внезапно утихают, когда его душа находит укрытие и защиту в воспоминаниях о гармоничной и чистой детской вере в Бога. Духовный покой, обретаемый Качковым, дает возможность почувствовать, что теперь он сможет создать прекрасную картину – настоящее произведение искусства. Перед взором художника возникают образы будущего полотна: «Тишина…. Поляна в березовой роще, вечер. На вершинках еще красноватый отблеск. Из потемневшей травы чутко глядят крупные синие колокольчики. Стоит бледная девушка, глядит в небо, слушает тишину…» [8, с. 288]. Внимательный читатель без труда заметит, что здесь снова, как и в рассказе «Пугливая тишина», встречается образ тишины. Это тишина, разлитая в Церкви – Теле Христовом, ведь молодой художник ощутил ее, пребывая в православном храме. Возвратившись в детство, обретя прежнее состояние непосредственной и глубокой веры, Качков духовно воссоединился с Господом Иисусом Христом – «Начальником тишины», как «именует Его Церковь, когда благодарно поет Его Матери: «Ты бо, Богоневестная, начальника тишины – Христа родила еси, Едина Пречистая» [3, с. 334]. Молодой человек осознает, что обретает «истинное бытие», настоящую духовную жизнь, которая вырастает из «вечного покоя и полноты» [Там же, с. 334], исходящих от Христа. Так душа художника, окунувшись в детские воспоминания, очистившись от всего наносного и ложного, воссоединилась с Богом и обрела новую жизнь.
Описывая внутренние переживания своего героя, Шмелев высказывает твердое убеждение, что взрослому человеку, особенно занимающемуся творчеством, необходимо сохранять в себе воспоминания детства, которые спасительны для души человеческой, постоянно находящейся в состоянии духовных борений, жизненных испытаний и соблазнов. Чистота детства помогает вернуть чистоту души, искренность помыслов и естественность поступков. Ребенок, живущий во взрослом человеке, напоминает ему о настоящих ценностях, на которых зиждется жизнь, – добре, правде, милосердии и любви. Воспоминания о детстве возвращают возможность искренней веры, глубокой связи с Богом, – того, без чего не может быть настоящего искусства. Детство освящает жизнь человека и художника, придает ей смысл, дарует утешение, наполняет надеждой и радостью.
По мысли Шмелева, дети являются неисчерпаемым источником духовной красоты и чистоты, воплощением естественности мыслей и чувств. Детская простота и искренность, гармоничность мировосприятия, способность любить и сострадать воспринимаются как свойства человека, изначально созданного Господом. Взросление осмысляется как путь утраты этих свойств и необходимости их обретения. В рассказах Шмелева изображаются дети, чьи души ощущают особенно близкую связь с Богом, благодатной красотой, тишиной и цельностью созданного Им мира. Тема искусства неразрывно связана с темой детства. Возвращение к детству видится как путь духовного спасения человечества.
Список источников
1. Августин А. О музыке. М.: Московская консерватория, 2017. 360 с.
2. Григорий Нисский, святитель. Догматические сочинения: в 2 т. Краснодар: Текст, 2006. Т. 1. 362 с.
3. Дурылин С. Н. Начальник тишины // Дурылин С. Н. Русь прикровенная. М.: Паломник, 2000.
4. Любомудров А. М. Богоищущая душа. Духовное и мирское в творческой судьбе И. С. Шмелева // Духовный путь Ивана Шмелева: Статьи, очерки, воспоминания. М.: Сибирская Благозвонница, 2009. С. 227-282.
5. Творение иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. Собрание сочинений: в 6 т. М., 1889. Т. 1.
6. Шмелев И. С. Рассказы. М.: Книгоиздательство писателей в Москве, 1913. Т. 4. 249 с.
7. Шмелев И. С. Собрание сочинений: в 6 т. СПб.: Издание товарищества «Знание», 1910. Т. 1. 266 с.
8. Шмелев И. С. Собрание сочинений: в 5 т. Солнце мертвых. Повести. Рассказы. Эпопея. М.: Русская книга, 1998. Т. 1. 640 с.